Geum.ru

Абдурахман Авторханов ро­дился на Кавказе. По национальности чеченец. Был номенклатурным ра­ботником ЦК вкп(б). В 1937 г

Вид материалаДокументы

Содержание


X. рекогносцировка в стане бухаринцев
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   45

X. РЕКОГНОСЦИРОВКА В СТАНЕ БУХАРИНЦЕВ


Совершенно неожиданно для нас ИКП очутился в центре внимания ЦК. Конечно, для этого были весьма серьезные основания. Во-первых, здесь были собраны лучшие пропагандистские силы партии, во-вторых, Буха­рин признавался в этих стенах до сих пор непререкае­мым авторитетом в области марксистской теории. После снятия троцкистов, преподавательский состав из числа партийцев считался чисто бухаринским. Сам Бухарин с самого начала организации ИКП числился одним из его ведущих профессоров по политической экономии и теории советского хозяйства. Поэтому для ЦК было важно, чтобы дисквалификация Бухарина как теоретика началась "стихийно", снизу и именно с ИКП. Только впоследствии я понял, почему ЦК вместо того, чтобы просто объ­явить Бухарина еретиком и предать его школу анафеме, стал на этот окольный и более сложный путь расправы. В конце концов, прав был Криницкий – дело не в лич­ности Бухарина, а в том, насколько велико его влияние в теоретических и академических кругах партийного акти­ва и каковы те силы, с которыми надо расправиться наря­ду с Бухариным. Выступления против Бухарина были не столько пробным шаром, сколько глубоко рассчитанной рекогносцировкой в стане настоящей и возможной армии бухаринцев. ЦК, вернее его Секретариат, боролся за резкую дифференциацию партии – "за" и "против" Бухарина. Низовая партийная масса была уже в руках сталинского партийного аппарата, но в верхах партии соотношение сил далеко не определилось. Предваритель­ная "проработка" Бухарина пока что только по линии теории была призвана внести искусственный раскол в партийный актив. Этой цели служило собрание Комму­нистической академии, для той же цели намечались собра­ния актива Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Сверд­ловска, Баку, Тифлиса и других крупных партийных центров. Однако наше первое "опытное" и несомненно весьма важное, с точки зрения ЦК, собрание явно про­валилось. Понятно, какое отрицательное для нас впечатление оно произвело на сталинцев. Как только в ЦК заметили, что Бухарин располагает большими силами и предположительно большей симпатией в кругах актива, чем это думали оптимисты из окружения Сталина, по­следовали первые меры организационного воздействия и политического давления. Первый удар был нанесен мо­сковскому руководству. Без объявления мотивов 27 нояб­ря 1928 года была официально снята руководящая группа МК ВКП(б) во главе с Углановым (ее судьба была пред­решена еще в конце октября, как я уже говорил выше). Одновременно было объявлено, что Молотов "избран" секретарем МК, сохраняя по совместительству пост вто­рого секретаря ЦК ВКП(б). Уже через полтора года (апрель 1930 г.) в "Обращении МК к членам партии" не без основания говорилось: "именно в московской орга­низации правые оппортунисты, пытавшиеся наступать на генеральную линию партии, получили первый решитель­ный удар". Но ни в 1928 году, ни до конца 1929 года в партийной прессе не писали, что руководство МК снято за правый оппортунизм. Говорилось и писалось о том, что в московском руководстве оказались "примиренцы" к правым, но при этом не приводилось ни одного имени. Сам Угланов был назначен наркомом СССР (если не ошибаюсь, наркомом труда СССР). Уханов, председатель Московского Совета, держался на своем посту до конца 1930 года, когда его заменил Булганин – "герой" ра­зоблачения Угланова, но внутри партии, во всяком случае в партийном активе, было известно, что руководство МК было разогнано за поддержку Бухарина с временным предоставлением его членам хотя и видных, но для ЦК менее опасных правительственных постов.

Все это было грозным предупреждением и вместе с тем действительно первым ударом по бухаринской оппо­зиции. Правда, все догадывались, что разгром москов­ского руководства – это победа аппарата ЦК и может стать пирровой победой, если будет произведен свободный опрос партийной массы. К тому же полной загадкой оставалось соотношение сил на пленуме ЦК, когда от­крыто и остро встанет вопрос: существует ли в партии правая опасность в лице Бухарина и Угланова (о позиции Рыкова и Томского еще ничего не было известно), кото­рые столь решительно боролись еще вчера вместе со всем руководством ЦК против левого уклона, против троц­кистов. С этой точки зрения, и борьба против Троцкого была палкой о двух концах. Широкие круги партии при­писывали относительно легкую победу над Троцким именно теоретической мощи и ленинской последователь­ности Бухарина, а не Сталина. В этой же борьбе против Троцкого колоссально вырос авторитет Бухарина как ортодоксального теоретика партии. Как же убедить эту партию, что Бухарин – негодный теоретик и антипар­тийный уклонист? Как согласовать с человеческой, даже со сталинской логикой объявление задним числом всего написанного Бухариным в борьбе против меньшевиков и троцкистов антиленинскими писаниями, тем более, что все эти труды вышли в свет еще при Ленине, многие даже с одобрения и под редакцией самого Ленина? Как быть, наконец, с неоднократными заявлениями Ста­лина во время дискуссии против троцкистов, что он не даст Бухарина никому в обиду? Что же случилось сегодня с Бухариным, что заставляет аппарат ЦК объявить его самым опасным человеком для партии? Дело не в прош­лых произведениях Бухарина, а в его настоящей позиции внутри Политбюро, – рассуждали в партийном активе. И тут же спрашивали, в чем же тогда заключается эта позиция? На собрании партийного актива в Коммунисти­ческой академии Бухарину слова не дали. То, что говорил Каганович, к делу не относилось, а что происходило на заседании бюро МК и московского "актива" партии, не было известно и тщательно скрывалось. Назначение опальных из МК на другие, юридически более ответст­венные, правительственные посты способно было лишь дезориентировать не только партию, но и самих "опаль­ных" (последняя цель, конечно, тоже преследовалась до поры, до времени). Одно было бесспорно: в ЦК назре­вает новый кризис. Сталин или Бухарин? – вот и форму­ла кризиса. Кто стоит за Сталиным, уже более или менее известно, кто же за Бухариным – неизвестно. Еще менее известны подлинные причины кризиса. Пушенная в ход Агитпропом ЦК успокаивающая формула гласила лишь: "Голосуйте за Сталина – не ошибетесь!" Наиболее рети­вые из нас отвечали на это формулой Троцкого: "Не партия, а голосующее стадо Сталина!"

Аппарат ЦК работал, однако, интенсивно и орга­низованно, вербуя обывателей, запугивая "примиренцев" и терроризируя "уклонистов". Учебная жизнь в ИКП практически давно уже приостановилась. Беспартийные профессора и академики отсиживали свои часы в каби­нетах и библиотеках, а партийные вместе со студентами бились на партийных собраниях и дискуссиях. Неудав­шееся общее собрание актива в Коммунистической акаде­мии было решено проводить сначала по отдельным учеб­ным и ученым учреждениям – в ИКП, Комакадемии, РАНИИОНе, Свердловском университете и КУТВ им. Сталина. На всех собраниях обсуждали один и тот же стандартный вопрос: "Кооперативный план Ленина, классовая борьба и ошибки школы Бухарина". Основные докладчики – члены "теоретической бригады". В ИКП докладчиком выступил уверенно шедший в гору Л. Мех-лис. Собрание было нарочито растянуто на два или три дня, чтобы дать возможность выступить большему коли­честву преподавателей и слушателей. Мехлис выполнил свою задачу блестяще. Ни одно утверждение, ни один тезис не были "взяты с потолка" – все это обосновы­валось бесконечным количеством больших и малых ци­тат из Маркса, Энгельса и особенно из Ленина. Послед­нюю часть своего доклада Мехлис уделил так называе­мым "двум путям" развития сельского хозяйства – ка­питалистическому и социалистическому. Докладчик утвер­ждал, но уже менее успешно и менее уверенно, что бухаринская школа толкает, партию на капиталистический путь развития. В качестве доказательств приводились длиннейшие цитаты из книг Бухарина "Экономика пере­ходного периода" и "К вопросу о троцкизме". Мехлис закончил свой доклад указанием, как и Сталин в начале 1928 года на пленуме МК и МКК ВКП(б), что в Полит­бюро нет ни правых, ни левых, и что речь идет о теоретических и политических ошибках Бухарина в прошлом. Но этим утверждением Мехлис испортил свой доклад, а главное, политику дальнего прицела Сталина-Молотова-Кагановича. Этой ошибкой Мехлиса немедленно восполь­зовались явные и "скрытые" ученики Бухарина. Мне хоро­шо запомнились в связи с этим выступления тогдашнего члена ЦКК Стэна и Сорокина. Стэн открыто разделял нынешние взгляды Бухарина, но Сорокин в глазах икапистов и ЦК все еще числился в ортодоксальных рядах. Но сегодня наступил день, когда нужно было класть свои карты на стол. Как это сделает Сорокин? Очень немно­гие из нас знали, что он полон негодования и протеста против наметившегося сейчас "протроцкистского" курса ЦК. Многие верили, что при его прямом характере, бо­лезненном идеализме и личном мужестве от него можно ожидать чего угодно, но не трусливого бегства от острых тем или рассчитанного двурушничества для глубокой конспирации. Прошло уже несколько дней, как мы с ним виделись последний раз на квартире Зинаиды Николаев­ны. Перед началом собрания я с ним столкнулся лицом к лицу в коридоре Института, но он прошел не поздо­ровавшись. Меня это озадачило и оскорбило. Неужели он думает, что я о нем говорил что-нибудь в ЦК или, может быть, ему сообщили, что я на него "показал"? Я был в том и другом случае оскорблен и побежал за ним, что­бы потребовать объяснения. Но я потерял его в толпе студентов, а скоро началось и собрание. Я занял место в одном из последних рядов, не зная, как себя будет вести Сорокин на сегодняшнем собрании. С тем большим на­пряжением я ожидал его выступления. Он выступил од­ним из первых.

Сорокин прежде всего взял под сомнение теоретиче­скую ценность и доброкачественность самого доклада. Еще свежо звучит в моих ушах вводный тезис Сорокина: "такого серого, теоретически бездарного и политически убогого доклада я не ожидал даже от Мехлиса", – за­явил Сорокин. Это введение приковало к речи Сорокина всеобщее внимание. Водворилась выжидательная тишина. Сорокин пункт за пунктом начал анализировать доклад, обвиняя докладчика то в сознательной фальсификации марксистско-ленинской теории, то в явно невежественной ее интерпретации. Когда Мехлис начал настойчиво про­тестовать против "демагогических приемов" оратора, то Сорокин ответил, что он готов извиниться перед доклад­чиком, если докладчик ему растолкует следующее поло­жение – при этих словах Сорокин прочел довольно боль­шую цитату с явно марксистскими рассуждениями о путях развития современного капитализма и, закончив цитату, вызывающе обратился к Мехлису:

– Скажите, товарищ Мехлис, согласны ли вы с из­ложенными здесь положениями?

– Конечно, – ответил Мехлис.

– Тогда поздравляю вас, товарищ Мехлис – цитата эта из Муссолини, – сказал Сорокин под всеобщий хохот собрания.

Сорокин, ловко воспользовавшись произведенным впечатлением (об этом случае мы всегда говорили потом, как о "цитатном инциденте"), патетически воскликнул:

– Человек, который не может отличить красное от черного, Ленина от Муссолини, хочет учить нас премуд­рости марксистской теории! До чего низко пала наша теория, если к ней допустили всяких недоучек, вроде Мехлиса! Но я нахожу, – продолжал Сорокин, – что Мехлис нас сознательно или бессознательно дезориенти­рует, когда заявляет, что мы собрались лишь обсуждать "архивные" ошибки Бухарина и что эти былые ошибки его не имеют отношения к сегодняшнему положению дел в Политбюро. Нет, имеют и тысячу раз имеют! Бу­харин ошибался по вопросу о государстве в 1916 году, Бу­харин ошибался по вопросу о Брестском мире в 1918 году, Бухарин ошибался по вопросу о профсоюзах в 1921 году, Бухарин мог ошибаться по какому-либо вопросу сегодня, в 1928 году, но тогда мы вправе критиковать Бухарина не за мнимые или прошлые, а за настоящие и политические ошибки. Прошлое может служить лишь иллюстрацией, но не характеристикой нынешнего полити­ческого лица Бухарина. К тому же, назовите хоть одного из членов Политбюро, который в прошлом не ошибался?

Ошибаются революционеры, но не революция. Но ни один архивариус типа Мехлиса еще не был революцио­нером. Он трусливо роется в архивах вместо анализа сегодняшней позиции Бухарина. Сказки о белом бычке недостойны большевиков. Или – или. Или товарищ Бухарин действительно толкает партию на путь реставра­ции капиталистических порядков, тогда его место не в Политбюро, а на какой-нибудь финансовой бирже, или товарищ Бухарин находит нынешний курс ЦК ошибоч­ным, тогда надо потребовать от него – изложить свою точку зрения открыто и перед всей партией, как это всег­да бывало в таких случаях, избавив от этой непосильной задачи крикунов от теории, вроде Мехлиса. Игра в прятки в политике чревата катастрофой, особенно если она ве­дется среди единомышленников.

Свою речь Сорокин кончил неожиданным предложе­нием: 1) просить ЦК предложить товарищу Бухарину выступить в печати с изложением своих взглядов на те­кущую политику партии, 2) просить ЦК при отказе Бу­харина выполнить это требование поставить вопрос об исключении его из Политбюро.

Едва Сорокин закончил свою речь, как в зале раз­дались бурные протесты.

– "Перегибщик", "хирург", "мясник", "троцкист", – кричали в зале. Даже Мехлис, уже тогда опытный в интригах во внутрипартийных делах, явно растерялся от такого неожиданного конца речи Сорокина.

Председательствующий Юдин вместо того, чтобы ух­ватиться за радикальное предложение Сорокина, бесцвет­но говорил о заслугах Бухарина.

Всегда беспринципный, но хитрейший из приспособ­ленцев Митин, полностью соглашаясь с оценкой Соро­кина ошибок Бухарина, назвал предложение об исклю­чении Бухарина из Политбюро "троцкистским" "на дан­ном этапе дискуссии". Малоориентированный Луппол, проректор ИКП по учебной части, квалифицировал вы­ступление Сорокина как "катастрофическое". Константи­нов, Леонтьев, Федосеев и Гладков доказывали, что вы­ступление Сорокина безответственное и вредное. Но

Сорокин достиг своей цели – разброда среди сталинцев. Из преподавателей ИКП помню речи Варги и Стэна (Митин тогда не допускался к преподаванию в ИКП, он был преподавателем ниже стоящей Академии Коммунисти­ческого воспитания им. Крупской).

Варга в монотонной, грамматически безупречной, но с сильным венгерским акцентом речи прочел целый ре­ферат о теории кризисов Маркса, который, кажется, не имел никакого отношения к обсуждаемой теме. Стэн, высокий, стройный мужчина с рыжей шевелюрой, как и Юдин, сильнейший оратор и неотразимый диалектик в теоретических дебатах, повернул внимание собрания к до­кладу Мехлиса.

– Когда люди, которые еще вчера были не только первыми учениками Бухарина, но и его личными оруже­носцами, подобно Мехлису, начинают нам говорить о грехопадении своего учителя, не вскрывая при этом при­чин своей ему измены, они производят всегда мерзкое впечатление. Если теоретическая пустота у подобных людей компенсируется их безошибочным политическим чутьем конъюнктурщиков, это, однако, не свидетель­ствует об их моральной чистоте. Все вы знаете, знаю и я, что буквально до этих дней Мехлис и Стецкий кля­лись в этих стенах кстати и некстати именем Бухарина больше, чем именем Ленина. Что же касается лично Мех-лиса, то для него Ленин как теоретический авторитет вообще не существовал. Богом Мехлиса был и оставался всегда один Бухарин. Сегодня Мехлис сделал поворот на 180 градусов, но тогда позволительно спросить и его – в чем же тайна вашей столь мудрейшей "трансценден­тальной апперцепции"? Слов нет, Бухарин – грешник, мы об этом писали и говорили еще тогда, когда (простите за нефилософское выражение) вы ему лизали пятки, но скажите – чьи пятки вам пришлись по вкусу сегодня? Природа не любит обижать слабых, она наделила ха­мелеона всеми цветами радуги, ежа – колючками, че­репаху – панцирем, но бодливой корове она не дала рог. Если вы хотите, чтобы мы поверили вашему дет­скому лепету об ошибках Бухарина, то начните с истории собственного хамелеонства в партии и ренегатства в груп­пе Бухарина.

Во все время речи Стэна Мехлис то беспокойно дви­гался на стуле, то нервно ерошил волосы. Когда Юдин спросил, есть ли еще желающие выступить, то Сорокин встал и попросил проголосовать его предложение и тем закончить обсуждение вопроса. Из зала раздались вновь протесты против предложений Сорокина. Кто-то потре­бовал дать слово Мехлису для объяснения по поводу вы­ступлений Сорокина и Стэна.

Мехлис попросил сделать перерыв до завтра, но со­брание не согласилось. Тогда Мехлис отказался от слова, что вызвало переполох в зале.

– Слабо, слабо, значит, – начали кричать из зала.

– Он должен консультироваться у новых пяток, – раздался новый голос.

Совершенно растерянный Юдин не знал, что ему делать, а между тем страсти все больше и больше раз­горались. Тогда кто-то внес новое предложение: "Ввиду отказа товарища Мехлиса от заключительного слова, собрание переходит к голосованию предложений товари­ща Сорокина". Юдин вопрошающе посмотрел на Мехли­са, но Мехлис и без Юдина догадывался, что уже одно голосование такого предложения означало бы для него политическую смерть в глазах ЦК. Его не страшила речь Стэна, на нее он мог, если не убедительно, то во всяком случае весьма ловко ответить, но предложения Сорокина шли дальше его полномочий на данном собрании: "про­сить ЦК исключить Бухарина из Политбюро"31 [31Хорошо информированный Мехлис знал, что "загвоздка" как раз в том и заключается, что Бухарин давно добивается, а ЦК категорически отказывается дать возможность Бухарину от­крыто выступить в печати с защитой и обоснованием своих тео­ретических и политических взглядов. "ЦК не может стать на путь политического харакири", – цинично признавался однажды по этому поводу Каганович.), но и выступать против такого возможного решения собрания он не имел достаточно мужества. Однако, руководствуясь мудрой формулой тех дней – "лучше перегибать, чем недогибать", – Мехлис, вероятно, единственный раз в своей жизни пошел на риск. Он выступил. Юдин облег­ченно вздохнул, а в зале вновь водворилась напряженная тишина. Мехлис, разумеется, весь свой огонь и гнев раз­рядил на Стэне. "Я, – говорил он, – был и учеником Бухарина и, быть может, и его оруженосцем, когда это оружие метко било по троцкистам, но я его бросил, как только оно заржавело, а вы, Стэн, подобрали его в тот момент, когда оно явно целит в сердце партии. Партии вам не взорвать подобным оружием, но оно может взо­рваться на вашу собственную голову". В отношении Со­рокина Мехлис назвал речь его демагогической, непонят­ной в той части, в которой Сорокин требовал открытого выступления Бухарина. Но неожиданно и для собрания и, как потом я убедился, для самого Сорокина, по поводу второго предложения последнего Мехлис заявил:

– Я целиком и полностью присоединяюсь к предло­жению товарища Сорокина поставить вопрос о пребы­вании Бухарина в Политбюро ЦК партии!

В зале опять поднялся невероятный кавардак:

– Мы не судьи членам Политбюро!

– Здесь не заседание ЦКК!

Это против завещания Ленина!

– Бухарин – не Сорокин, не Мехлис, а вождь пар­тии!

Трудно себе представить, чем бы все это кончилось, если бы упорно молчавший до сих пор Покровский не прибег к своему испытанному средству:

– Товарищи, объявляю перерыв до завтра, так как через несколько минут будет моя общекурсовая лекция "Троцкизм и русский исторический процесс" (по этой час­ти все были единодушны).

Нам, конечно, было не до лекции, но Покровский, как ректор, спешил спасти лицо Института. Юдин и Мех-лис были спасены, спасен был и Институт. Мы вышли из душного зала, мысленно благодаря спасителя. Дедодуб по-прежнему продолжал величественно стоять на своем посту, Елена Петровна, как ласточка, порхала по коридорам. Там, за окнами, здоровая некрасовская осень зримо шагала в запоздалую зиму, а луна, такая бледная и не­счастная, насилу вырываясь из цепких объятий грозовых туч, мерно ползла куда-то далеко-далеко, в бесконеч­ность...

Куда же ползли мы?