Geum.ru

Абдурахман Авторханов ро­дился на Кавказе. По национальности чеченец. Был номенклатурным ра­ботником ЦК вкп(б). В 1937 г

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   37   38   39   40   41   42   43   44   45

4. Противоречия

Образование треугольника диктатуры, этого своего рода "троевластия" на вершине Кремля, есть расширение социальной базы режима, с одной стороны, и вынужден­ный, а потому и непрочный компромисс баланса власт­ных сил, с другой. "Троевластие" беспрецедентно в исто­рии коммунистической России и резко противопоказано былой монолитной природе режима. Оно и есть резуль­тат разрыхления монолита власти, разъедаемой внутрен­ними противоречиями. Официальная догма, конечно, по-прежнему утверждает, что в СССР правит лишь одна партия, как ведущая и направляющая сила. Но на деле эта партия, после кратковременного торжества сначала над полицией (казнь Берия), потом над армией (свержение Жукова), вынуждена при Брежневе признать, что она теперь иначе не может управлять страной, как в союзе с теми же полицией и армией. Этот сговор трех сил проис­ходил в глубоких джунглях Кремля, без драматических потрясений и внешних эффектов, а потому и остался вне поля наблюдения советологов, тем более, что полиция и армия разрешают идеологам партии кричать сколько угодно о своей ведущей роли лишь бы она не нарушала баланс сил.

Пусть нас не обманывает выпячивание роли "генсека" – он не диктатор, а лояльный проводник компромиссно­го курса "треугольника", который искусственно делает его единоличным вождем с целью эффективного предста­вительства своих интересов внутри и вне страны. Поэто­му газета "Правда" в каждой передовой, члены Полит­бюро в каждой речи должны цитировать ими же сочинен­ные "глубокие высказывания" "генсека", человека, кото­рый ничего не решает, но через которого все решается. Поэтому не имеют никакого смысла беспочвенные гада­ния иностранцев, кто будет его преемником. Это имело значение, когда в Кремле действительно сидели диктато­ры (Ленин, Сталин, Хрущев) или в самом Политбюро имелись выдающиеся личности. Сейчас фундаментальное значение имеет совершенно другая проблема – насколько длительным окажется "троевластие" и к какому углу тре­угольника диктатуры переместится, в конце концов, вся власть. Попытаемся теперь подвергнуть анализу эту про­блему в свете внутренних противоречий, которые сущест­вуют между самими властными группами. Прежде всего спросим себя, что объединяет и что разъединяет группы "треугольника"?

Несмотря на кажущуюся простоту, все же вопрос что и как объединяет властные силы в один союз – является достаточно сложным, особенно касательно одной из этих сил – армии. Не вдаваясь в подробное рассмотрение всей проблематики в целом, можно выставить ряд апри­орных истин: их объединяет система обрядовых догма­тов, идентичность интересов фракций одного господству­ющего класса, убежденность в глобальной миссии Ок­тябрьской революции и решимость в деле ее осуществле­ния, инстинкт самосохранения как против возможного взрыва изнутри, так и против воображаемого предупреж­дающего удара извне. Конечно, органическое единство здесь существует только между партией и полицией, ибо полиция партийная, а партия насквозь полицейская, един­ство же с ними армии – историческая условность. Армия в этом "треугольнике" вообще находится в довольно лож­ном положении – в марксистские догматы она верит лишь по долгу службы и только на службе, но вот в мировую историческую миссию России и русской армии она верит испокон веков ("Москва – третий Рим"). Однако в истории России никогда не было и едва ли будет другое такое правительство, которое безоговорочно поставило бы всю мощь страны, даже в ущерб ее национальным интересам, на службу такой глобальной миссии, как это делает коммунистическое руководство. Это импонирует Советской армии, как это импонировало бы любой дру­гой армии в мире. Сказанным я ограничусь в отношении единства трех сил. Перейду к их противоречиям.

За 20 лет своего монопольного господства при Стали­не полиция наносила партаппарату и офицерскому корпу­су такие зияющие раны, которые редко заживают, но еще реже прощаются. Поэтому они и уничтожили физически всю чекистскую гвардию Сталина во главе с тремя ми­нистрами госбезопасности. В аппарат полиции были на­правлены десятки тысяч мобилизованных коммунистов, в том числе большая группа старших и высших чинов Со­ветской армии, а над самой полицией поставили коллек­тивное руководство в виде Комитета госбезопасности (КГБ), в состав которого на каждом уровне входят пред­ставители партийного комитета. Операция эта проводи­лась от имени партии, но партаппарат мог провести ее, только опираясь на армию. Однако смена головки поли­ции не повлияла на бесперебойное функционирование са­мой машины полиции, основные кадры которой не толь­ко остались в полной неприкосновенности, но и ока­зались в состоянии завербовать со временем на свою службу и самих партийных контролеров. Более того. В последние годы началось и обратное движение в виде заметного роста инфильтрации чекистских кадров в руко­водящие партийные органы. Претендующий на право контролировать полицию партаппарат и борющаяся за полное восстановление своего исторического права на бесконтрольность политическая полиция, – таково пер­вое противоречие между партией и полицией. Это проти­воречие не внешнее, а глубинное. Борьба здесь происхо­дит, как выразился бы Сталин, "тихой сапой" и при по­мощи свойственных этим обоим учреждениям методов изощренных подвохов, провокаций и шантажа. Поскольку по этой части все преимущества на стороне КГБ, то парт­аппарат ведет здесь неравную борьбу. У КГБ есть и дру­гое, более решающее преимущество в этой борьбе – если партаппарат, как учреждение, все еще находится вне поли­цейской компетенции КГБ, то сами партаппаратчики, как живые люди, были и остаются объектами его постоянных наблюдений. Ведь партаппаратчики – аскеты только на партсобраниях, а в жизни они, как и все, люди со своими человеческими слабостями, и вот как раз эти слабости чекисты систематически заносят в их досье, чтобы их шантажировать когда нужно, или убрать, когда они стали бесполезными. Теоретически нет ни одного партаппарат­чика от райкома до ЦК, которого не могли бы дискреди­тировать кагебисты, тогда как первичные парторганиза­ции в сети КГБ не имеют ни права административного контроля над учреждениями КГБ, ни права интересовать­ся их внутренними и внешними операциями.

Все-таки идеалом полиции был и остается ее сталин­ский статус, при котором партаппарату отводилась под­чиненная роль исполнителя чекистских акций и идеологи­ческого рупора по их обоснованию. В период борьбы с "культом личности" полицию лишили не только этого исключительного положения, но еще был принят ряд законодательных актов, которые ограждали ее действия и возвращали полицию к ее собственной профессиональной функции: к охранению устоев режима. Однако с тех пор, как при ее участии был свергнут инициатор названных актов Хрущев, кагебисты открыто перешли в наступление для восстановления утраченных позиций. Это наступле­ние они вели по двум линиям: 1) по линии реабилитации Сталина через своего человека в партаппарате – Суслова; 2) по линии массового преследования любого проявления свободомыслия среди интеллигенции, которая развенча­ние Сталина поняла как начало "весны либерализма".

Поскольку даже брежневский партаппарат в собствен­ных же интересах не был склонен отменить хрущевские уголовно-процессуальные законы, ограничивающие права КГБ (запрещение физических пыток, расширение прав подследственных и защиты, ликвидация "Особого сове­щания", введение гласного судебного разбирательства и т. д.), то КГБ начал обходить эти законы, вербуя в свою сеть милицию, уголовный розыск, прокуратуру, суд. Че­рез них-то кагебисты и узаконивают свои беззакония. Эти действия кагебистов вызвали беспрецедентные в истории СССР противодействия передовой интеллигенции: появи­лись Демократическое движение, движение защиты прав человека, Эмнести интернэшонал, движение евреев за право на эмиграцию, движение крымских татар за право возвращения в Крым, Самиздат, Тамиздат, "Хроника текущих событий", возрождение религиозности и рели­гиозного движения.

Не требуется особой проницательности в понимании психологии и взаимоотношений КГБ и КПСС, чтобы видеть, что во всем этом полиция винит партию с ее раз­облачениями Сталина и НКВД, а партаппарат винит по­лицию за ее неумение предупреждать такие события. Все это приводит к обострению второго противоречия между полицией и партией по самому кардинальному вопросу: кто кем должен в полицейском государстве править -полиция партией или партия полицией? Если в Полит­бюро вообще есть деление людей на группы, то оно, ве­роятнее всего, в оценке роли и места партии и полиции во внутренней политике. Зато во внешней политике сущест­вует несомненная гармония между ними. Советская внеш­няя политика – функция и служанка ее внутренней поли­тики. Материальное содержание нынешней внешней по­литики, ее приоритеты, ее методы тоже определяет не один партаппарат, а партаппарат вместе с военным и полицейским аппаратом. Советский дипломатический аппарат подбирается тоже не Министерством иностран­ных дел, а партаппаратом вместе с Министерством госбе­зопасности почти в равной пропорции из профессиональ­ных дипломатов и профессиональных чекистов (отчет комиссии Рокфеллера говорит, что сегодняшнее соотно­шение между дипломатами и чекистами в советском ди­пломатическом аппарате в США 60:40 в пользу диплома­тов). Но деление советских служащих за границей на дипломатов и чекистов – дело весьма условное. Безо всяких оговорок: каждый дипломат – чекист, а каждый чекист – первоклассный дипломат. Сама пресловутая "разрядка" – продукция чекистского мозгового треста из КГБ, методами научно-организованной дезинформации и создания разветвлений сети так называемых "агентов влияния" из высокопоставленных лиц в западных парла­ментах, правительствах, прессе, университетах, корпора­циях, партиях, профсоюзах, церквах. В этом и причина, почему во внутренней хозяйственной политике Кремля, где верховодит партаппарат – застой, провалы, корруп­ция, а во внешней политике, которой фактически руково­дит КГБ, – больше триумфов, чем поражений.

Вот это чуждое режиму новое явление – раздвоение "генеральной линии партии", ее искусственное разделение на сферы внешнего и внутреннего преобладающего влия­ния между КГБ и КПСС составляет третье противоре­чие, которое никак не затушевать введением давнишнего ставленника полиции Громыко в Политбюро или посто­янным подчеркиванием личных заслуг "генсека" во внеш­ней политике. Названные здесь противоречия между пар­тией и полицией не ведомственные, а структурные проти­воречия, ибо решается вопрос об абсолютной власти од­ной из этих двух сил: партии или полиции.

Весьма важным противоречием, которое, в конечном счете, решит судьбу всей партии, надо считать четвертое, глухое, но грозное противоречие в потенции – это про­тиворечие между партией и ее аппаратом.

У КПСС имеется по форме такой же демократиче­ский Устав, как в стране имеется по форме "самая демо­кратическая Конституция". Суверенитет партии по Уставу осуществляет в масштабе страны – съезд КПСС, в рес­публиках – республиканские съезды, в областях, городах и районах – партийные конференции, в первичных парт­организациях – их собрания. На них выбираются соот­ветствующие партийные комитеты закрытым (тайным) голосованием. Партийные комитеты всех уровней счита­ются по Уставу исполнительными органами партии (Устав КПСС, 1966, §§ 22, 23, 24). Но это только юридически так, а фактически – съезды, конференции, собрания сделались совещательными форумами, а эти исполнитель­ные органы превратились в законодательные органы над партией. Строго говоря, даже не эти комитеты, а их аппа­рат поставил себя над партией, а тайные выборы, как и выборы в Верховные советы, с заранее составленными аппаратом списками, превратились в пародию на выбо­ры. Такой порядок установил Сталин. Он остался в пол­ной незыблемости и при его наследниках. Но теперь пар­тия, как это мы видели выше, и количественно и качест­венно становится другой.

Та старая партия выдвиженцев от станка и сохи, ко­торую Троцкий называл "голосующим стадом" Сталина, была умерщвлена самим Сталиным, а новую он создал из одних политических кастратов. Сейчас положение другое – из около 15 миллионов коммунистов более 2/3 вступи­ли в партию после Сталина, из них 12 300 000 человек имеют высшее, среднее и незаконченное среднее образо­вание. Да, они все еще голосуют стадно, но у них в руках Устав партии, в котором записано: "3. Член партии име­ет право: а) избирать и быть избранным в партийные органы; б) свободно обсуждать на партийных собраниях, конференциях, съездах, на заседаниях партийных комите­тов и в партийной печати вопросы политики и практиче­ской деятельности партии... открыто высказывать и от­стаивать свое мнение...; в) критиковать... любого комму­ниста, независимо от занимаемого поста". Пустые вчера, завтра эти слова могут стать действенными. Мы долго не понимали, например, казавшийся нам беззубым либе­рализм демократов в СССР. Постепенно стало ясно, что инициаторы Демократического движения в СССР были и являются теми гениальными тактиками, которые нащупа­ли ахиллесову пяту режима – именем советских законов они клеймили советское беззаконие, оставаясь сами в рамках легальности, что как раз и бесит кагебистов, за­гоняющих их в тюрьмы и психотюрьмы. Где же у парт­аппаратчиков гарантия, что вскоре и в многомиллионной партии не появятся партийные инакомыслящие с совер­шенно легальным лозунгом: "Соблюдайте Устав партии!", как демократы требуют: "Соблюдайте вашу Конститу­цию?". Это будет борьбой легальной, совершенно новой, динамичной партийной оппозиции против узурпаторов власти партии из партаппарата за тот основной закон пар­тии, о котором в преамбуле Устава сказано: "КПСС стро­ит свою работу на основе... всестороннего развития внутри­партийной демократии" (Устав КПСС, 1966, стр. 4).

Эту демократию мы имеем теперь только на самой вершине КПСС – в Политбюро и очень условно на плену­ме ЦК. Мне кажется, что может наступить время, когда развернется новое оппозиционное движение внутри самой партии за распространение политбюровской демократии на всю партию, за контроль партии над своим аппаратом, за возвращение ей суверенитета, узурпированного парт­аппаратом. Восстановление такой внутрипартийной демо­кратии явилось бы прелюдией к относительной демокра­тизации и самого советского государства.

Серьезное значение имеют и внутрипартийные нацио­нальные противоречия в стране, где живет более ста раз­личных народов. Сегодня уже никто не отрицает, что в СССР растет как русский, так и местный национализм. Это сказывается и внутри партии в виде нарастания про­тиворечий между центростремительными и центробеж­ными силами, между централистским абсолютизмом Москвы и автономными стремлениями национальных республик. Если лицемерие есть непременный атрибут успешного диктатора, то большевики как раз по нацио­нальному вопросу продемонстрировали шедевры лицеме­рия. Согласно "Конституции", Советский Союз есть до­бровольная федерация 15 суверенных государств, так на­зываемых союзных республик. Какие же права у этих суверенных республик? В "Конституции СССР" сказано: каждая союзная республика может свободно выходить из СССР, вступать в дипломатические сношения с иностран­ными государствами, заключать с ними договоры, обме­ниваться послами и содержать свою собственную нацио­нальную армию (ст. ст. 17, 18а, 186). Между тем, мало-мальски политически грамотный человек знает, что право выхода из СССР есть величайшая ложь, введенная в Конституцию, что же касается суверенитета, то какой-нибудь захудалый городишко на Западе имеет куда больше внут­ренней автономии чем, скажем, вся Украинская советская республика. Национальные армии и дипломатические сношения с заграницей – тоже сказки.

Эти общеизвестные вещи я привожу вот почему: ле­гальные рамки советской Конституции уже сегодня ис­пользуются национальными инакомыслящими в их борь­бе за национальную автономию (Черновол, Мороз, Свет­личный, Мустафа Джемилев и др.).

Процесс этот начался сейчас же после XXII съезда. Хрущев был первым, кто увидел в настроениях нацио­нальной интеллигенции опасность для единства коммуни­стической империи и поэтому начал форсировать полити­ку коммунистической русификации. Он даже учредил в Туркестане и на Кавказе нечто вроде военных генерал-губернаторств периода их завоевания Россией в XIX веке. Так были созданы Среднеазиатское бюро ЦК КПСС, Закавказское бюро ЦК КПСС, намечалось создание При­балтийского бюро ЦК КПСС. Во главе них были постав­лены московские партаппаратчики, которые не были ни членами, ни кандидатами ЦК, а давали приказы членам ЦК КПСС, первым секретарям центральных комитетов национальных республик.

После свержения Хрущева эти институции, не без давления низов, были ликвидированы, но не ликвидирова­на сама проблема. Поэтому во всех неславянских союзных республиках действует неписаный закон: к национальным первым секретарям ЦК нацкомпартий обязательно и без исключения приставлены в качестве "нянек" вторые сек­ретари из Москвы, которые и являются хозяевами и над первыми секретарями, и над самими национальными рес­публиками. И это тоже усиливает автономистское движе­ние. У этого партийно-автономистского движения были и свои жертвы – первые секретари ЦК: в Туркмении – Ба­баев, в Узбекистане – Камалов, в Киргизии – Раззаков, в Азербайджане – Мустафаев, в Дагестане – Даниялов, на Украине – Шелест – обвинялись либо в национали­зме, либо в покровительстве ему.

Уязвимым местом установившейся расстановки сил на вершине "троевластия", с точки зрения внутренних противоречий, конечно, надо признать военный угол "треугольника". Как мы это видели, "треугольник" ско­рее временная, чем устойчивая комбинация. Конечные интересы партии и полиции, при всех столкновениях их текущих интересов, вполне тождественны, ибо ни одна из этих сил не может самостоятельно существовать без дру­гой, в то время, когда и текущие и конечные интересы армии не обязательно связаны с существованием партий­но-полицейского режима. Самое важное и решающее – первые две силы могут существовать только при данном режиме и не имеют никаких шансов уцелеть при другом строе, тогда как ни один будущий строй не может сущест­вовать без данной армии и ее офицерского корпуса. Ар­мия, которая в критической ситуации национальной нуж­ды поставит интересы страны выше интересов партии, осознает, что она не только единственная реальная сила при коммунистической диктатуре, но также важнейшая опора и любого будущего свободного государства, может без развязки гражданской войны ликвидировать "тре­угольник" и установить свое переходное единовластие. Не надо бояться страшных слов и жупелов, доставшихся нам от исторических предрассудков или навеянных запад­ной либеральной философией права. "Военная револю­ция" против идеократической тирании явилась бы наи­более безболезненной формой величайшей освободитель­ной революции. Вот почему не исключена возможность, что ключи от цейхгаузов Советской армии в руках капи­танов, майоров и полковников могут оказаться ключами к грядущей свободе народов СССР* (*Примечание автора (1976): Назначение партаппарат­чика Устинова министром обороны, в обход заслуженных военачальников, и производство его и Брежнева в марша­лы, а Андропова – в генерала армии – еще новое доказа­тельство того, какое глубокое недоверие питает партаппа­рат к офицерскому корпусу и как он смертельно боится именно военной революции.).


5. Заключение

Каково же общее заключение? Образно выражаясь, на могильной плите приближающейся к своему концу эры Брежнева история должна была бы выгравировать эпи­тафию: "Сей режим прозябал в тени Сталина, стяжая себе славу бесславием!" Будучи в идеологическом плане синтезом между Сталиным и Хрущевым, брежневщина есть последняя историческая попытка наследников Стали­на спасти сталинизм как доктрину управления диктату­рой. В основе этой попытки лежит поставленный самим партаппаратом негласный диагноз: продлить жизнь су­ществующей системы возможно, лишь опираясь на его генерального конструктора, не пугая его именем, но мо­дернизируя его мастерство. В этом и причины десяти­летнего бесплодия брежневского режима во внутренней политике – чтобы быть успешным, ему не хватает поли­тического дерзания и гражданского мужества для ради­кальных реформ, чтобы быть чисто сталинским – ему не достает криминальной фантазии былого учителя. Но ностальгия по Сталину партийных идеологов, психологи­чески вполне естественная, политически вредит самой же партии. Создалось положение, когда жить по Сталину не хочет народ, а жить против Сталина не решается партия. Это противоречие всех противоречий сегодняш­ней советской действительности. Выход из него партия и полиция ищут на путях бюрократических комбинаций, идеологического шаманства, политических репрессий. Между тем ни одной политической партии история не давала столько времени доказать жизнеспособность свое­го эксперимента, как советским коммунистам.

Результат? Несмотря на богатейшую страну, талант­ливые народы и абсолютную власть, коммунисты дока­зали за эти почти 60 лет только одну вещь: коммунизм как бесклассовое общежитие изобилия материальных благ, духовных ценностей и творческих свобод – полней­шая утопия. Этот режим держится столь продолжитель­ное время не только научно организованным физическим и духовным террором, но и всю систему пронизывающей сакраментальной ложью, торжественно возведенной в государственно-партийную программу. Примеры? Чтобы собрать все примеры, пришлось бы написать многотом­ную историю. Я ограничусь только двумя примерами партийной лжи, гак сказать, всемирно-исторического значения:

1. В "Программе партии", написанной Лениным и принятой VIII съездом (1919 г.), было сказано: "Лишение политических прав и какие бы то ни было ограничения свободы необходимы исключительно в качестве времен­ных мер... По мере того, как будет исчезать объективная возможность эксплуатации человека человеком, будет исчезать и необходимость в этих временных мерах, и пар­тия будет стремиться к их сужению и к полной их отмене" (КПСС в резолюциях, 1953, ч. 1, стр. 414).

Эти "временные меры" существуют уже 56 лет! 2. В 1961 году на XXII съезде была принята новая "Программа партии", в составлении которой участвовали все члены нынешнего Политбюро ЦК во главе с Сусло­вым, Брежневым, Косыгиным, Подгорным, Кириленко и др. После Хрущева, в отличие от Устава, ее не подвергли никаким изменениям. Значит она считается и до сих пор действующей Программой. В ней обещалось:

"В ближайшее десятилетие (1961-1970) СССР пре­взойдет по производству продукции на душу населения США..., всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводи­тельные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благо­устроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд. В итоге второго десятилетия (1971-1980) будет создана материально-техническая база коммунизма, обеспечиваю­щая изобилие материальных и культурных благ для все­го населения... Таким образом, в СССР будет в основном построено коммунистическое общество" (последние сло­ва выделены в оригинале. – А.А.) (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, том III, стр. 276, Москва, 1962). Тут удивляет не столько щедрость во лжи, сколько беззаботность властителей Кремля, что время может уличить их в этом. И время уличило: 1) СССР не превзо­шел США и никогда не превзойдет при существующей системе; 2) материальный достаток людей в СССР мини­мум в три раза ниже, чем в США; 3) "все колхозы и сов­хозы" не превратились в "высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства" (СССР все еще покупает хлеб в США, Канаде, Аргентине и даже в Австралии); 4) бла­гоустроенные жилища все еще мечта десятков миллионов советских людей; 5) тяжелый физический труд не исчез, а прибавился, – таковы итоги обещаний первого про­шедшего десятилетия (1961-1970). Для подведения итогов второго десятилетия осталось еще пять лет (1976-1980). Зато за эти пять лет в СССР должна быть создана ма­териально-техническая база коммунизма с "изобилием материальных и культурных благ" и "в основном постро­ено коммунистическое общество", то есть через пять лет каждый советский гражданин, согласно основному прин­ципу коммунизма, может "в основном" работать по спо­собности и получать по потребности!

Каков же общий итог соревнования социализма с капитализмом за эти 14 лет? Известный американский журнал "U.S. News and World Report" приводит сравни­тельные цифры: в 1975 году социальная продукция США составила 1516 млн. долларов, а в СССР – 750 млн. дол­ларов; США произвели в том же году 6,7 млн. автомоби­лей, а СССР – 1,2 млн. (в США на двух человек прихо­дится один автомобиль, а в СССР – на 1000 человек); американцы произвели в последнем году 2 биллиона кило­ватт-часов электроэнергии, а СССР – в два раза меньше; американцы имеют в восемь раз больше холодильников, в два раза больше телевизоров и в два с половиной раза больше жилплощади, чем советские граждане; в США только четыре процента работающего населения занято в сельском хозяйстве, а в СССР – 25%, но каждый колхоз­ник кормит только 7,5 человек, а каждый американский фермер – 48,5 человек; США произвели в 1975 году 23,2 млн. тонн мяса, а СССР – 16,7 млн.; США произвели в 1975 году 273 млн. тонн зерна, а СССР – 154 млн. Чтобы купить 12 шт. яиц, американец должен работать 12 минут, русский – 116 минут; за пару нейлоновых носков американец должен работать 16 минут, а русский – 144 минуты; за один автомобиль американец работает 6,9 месяца, а русский – 37,5 месяца; за литр молока амери­канец работает 7 минут, а русский – 21 минуту; за один костюм американец работает 25 часов, а русский – 106 часов. (Эти сведения я привожу по "Welt am Sonntag", 26. 9. 1976.)

Фантаст Томас Мор свой коммунизм предусмотри­тельно назвал утопией, а реалисты из КПСС свою уто­пию называют коммунизмом. Вся разница только в этом. Только политическая партия, абсолютно безответствен­ная перед народом и историей, может так изолгаться.

Здесь надо сказать и несколько слов о внешнем влия­нии на внутриполитические процессы Советского Союза. Сегодня уже нельзя анализировать советскую политику, абстрагируясь от мировой политики. Десятилетиями СССР был герметически изолирован от внешнего мира. В этом была его сила как полицейского государства, но в этом была и его слабость – Советский Союз оказался в стороне от мировой цивилизации. Автаркическая эконо­мика социализма с ее экстенсивной индустриализацией при помощи принудительного труда, исчерпав все свои внутренние возможности, очутилась в тупике как раз в те годы, когда на Западе уже началась другая эпоха – эпоха второй научно-технической индустриальной революции. Ее основами были ничем не ограниченная свобода твор­ческого гения ученых и организаторский талант свободно­го предпринимательства. "Косыгинские реформы" и так называемая "аграрная политика" Брежнева явились запоз­далой попыткой включиться в эту новую индустриальную революцию, чтобы заодно решить проблему рентабель­ности как промышленности, так и сельского хозяйства. Но порочная система полицейского социализма оказалась противопоказанной для разворота новой интенсивной индустриальной революции, основанной не на принужде­нии, а на творческой свободе ума и воображения. Попыт­ка провалилась. Теперь на наших глазах предпринимается вторая попытка – вывести советскую экономику из тупика при помощи Запада. Отсюда и знаменитая отныне раз­рядка – приглашающая западную технологию в СССР и отдающая взамен Западу советскую технологию коммуни­стической революции.

Оставленная в нынешних условиях наедине с наро­дом, партия безусловно рискует развязкой кризиса своей власти. Но этой партии, как всегда в ее критические пери­оды, приходят на помощь извне. Иногда невольно созда­ется впечатление, что западная буржуазия не дает гибнуть советскому коммунизму, чтобы этим коммунизмом вечно пугать собственные народы. Во всяком случае Запад не дает созреть и обостриться внутренним проблемам и противоречиям в СССР до общенационального кризиса. Два наглядных примера: 1) если бы не западные кредиты, техника и технология, то сейчас Кремль был бы вынуж­ден либо ввести радикальные экономические реформы ти­па нэпа, либо значительную часть тех гигантских сумм, которые расходуются на стратегическое вооружение, на субсидирование мирового коммунизма, для его войн и революций, или бросаются в космос, направить на народ­ные нужды; 2) если бы не периодическая продажа по де­шевке американского хлеба советскому правительству, то оно было бы поставлено в нынешнее несталинское время перед дилеммой: либо ликвидировать новокрепостниче­скую колхозную систему, как абсолютно нерентабельную, либо считаться с серьезной опасностью возникновения хлебных бунтов в городах, с чего собственно и началась революция 1917 года.

Сейчас уже бесцельно спорить о плюсах и минусах Хельсинки, но невозможно мириться с самовольным пра­вом Кремля выбирать для себя только те из соглашений в Хельсинки, которые навязаны им самим, отбрасывая все те соглашения о правах человека, о циркуляции идей, людей и информации, под которыми он также поставил свою подпись. Не менее настойчиво надо возражать и против того, чтобы за согласие на разрядку Кремлю пла­тили материально-техническую контрибуцию за счет жизненных интересов свободы народов СССР. Кремлю нужна разрядка больше, чем Западу, поэтому нелогично, даже глупо платить ему за нее особую "дань", словно победителю в "холодной войне", которую он фактически продолжает, переименовав ее только в "идеологическую борьбу". Не помощи западного пролетариата, а вот этой "дани" жаждущей прибыли западной буржуазии и ее пра­вительств обязан Кремль сейчас своим спасением из обо­значившегося внутреннего кризиса.

В 1920 году Ленин сказал слова, которые могут стать вещими: "Умнейшие люди буржуазии запутались и не могут не делать непоправимых глупостей. На этом бур­жуазия и погибнет. А наши люди могут даже делать глу­пости и тем не менее окажутся в конце концов победите­лями" (Ленин, 3-е изд., т. XXV, стр. 221). До сих пор "умнейшие люди" делали "непоправимые глупости" за счет чужих народов. Теперь они их делают за свой собст­венный счет. Это приблизит час исторической развязки.

1975—1976гг.


© Abdurakhman Avtorkhanov
All rights reserved for Russian Possev-Verlag, V. Gorachek KG
Опубликовано на ndr.narod.ru/