Абдурахман Авторханов ро­дился на Кавказе. По национальности чеченец. Был номенклатурным ра­ботником ЦК вкп(б). В 1937 г

Вид материала

Документы

Содержание Xviii. сталин как "политик нового типа"

Подобный материал:

• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 849.54kb.
• Методические рекомендации «деятельность средств массовой информации по формированию, 266.04kb.
• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 233.01kb.
• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 308.29kb.
• Фонд №3 Бюро по изучению истории вкп(б) и Октябрьской революции Новгородского губернского, 19.37kb.
• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 283.72kb.
• Выступление генерального секретаря ВКП на Втором международном молодёжном форуме профсоюзов, 142.75kb.
• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 94.26kb.
• Где и когда родился Лермонтов, 86.22kb.
• Детский отдых на мальте, 196.23kb.

XVIII. СТАЛИН КАК "ПОЛИТИК НОВОГО ТИПА"

Пленум и конференция закончились триумфом ста­линской группы в Политбюро и сталинского аппарата в ЦК. На девять десятых это был личный триумф самого Сталина. Обычно было принято считать Сталина "серой скотинкой" в руководстве большевистской партии и чело­веком "посредственных способностей" – в политике. В лучшем случае в Сталине признавали "исправного испол­нителя" чужой воли. Таким его рисует Троцкий. Таким его привыкли видеть при Ленине, таким его продолжали считать и после Ленина. Но Сталин оказался сфинксом даже для его ближайших друзей и былых единомышлен­ников. Нужна была смерть Ленина, чтобы "сфинкс" начал обрисовываться. У сталинцев свое особое понима­ние политики, тактики и стратегии. Да и партию свою они считали и считают партией особого, "нового типа". Чтобы до конца понять и смело лавировать в темнейших лабиринтах этой специфической "новой политики", надо было обладать одним непременным качеством: свободой от старой политики. Сталин, конечно, знал и "старую политику", но знал лишь "посредственно" и в этом тоже было его величайшее преимущество. Меньше болел "дет­ской болезнью" наивности в политике. Был свободен от всех морально-этических условностей в политической игре.

Троцкий не признавал Сталина и как теоретика пар­тии. В марксизме, как политической доктрине коммуни­стов, его считали круглым невеждой. И это тоже было преимуществом Сталина. Он был свободен от догмати­ческих оков марксистской ортодоксии. "Существует марк­сизм догматический и марксизм творческий. Я стою на точке зрения последнего", – говорил Сталин на VI съезде партии, накануне Октябрьской революции.

В "новой политике" и "партии нового типа" Сталин не признавал ни романтики исторических воспоминаний, ни законов исторической преемственности. Приписывая Троцкому свои собственные намерения в будущем (к чему он довольно часто прибегал в других условиях и по другому поводу), говоря, что Троцкий хочет развенчать "ста­рый большевизм", чтобы вычеркнуть из истории Ленина для утверждения собственного величия, Сталин сам был внутренне свободен от чинопочитания даже по отноше­нию к Ленину. В "новой политике" Сталин держал курс на "новейшее". Очень характерны его слова на этот счёт54 (54И. Сталин. Соч., т. 12, стр. 114.): "Возможно, что кой-кому из чинопочитателей не понравится подобная манера. Но какое мне до этого дело? Я вообще не любитель чинопочитателей". Поэтому Сталин признает и "старых большевиков" постольку, поскольку они способны стать "новыми". Вот и другие очень характерные его слова, произнесенные на том же апрельском пленуме55 (55Там же, стр. 1-2.):

"Если мы потому только называемся старыми боль­шевиками, что мы старые, то плохи наши дела, това­рищи. Старые большевики пользуются уважением не по­тому, что они старые, а потому, что они являются вместе с тем вечно новыми..."

Делая маленькое отступление, я должен тут же отме­тить общеизвестный факт: Сталин, конечно, признавал и вознаграждал чинопочитателей, но тех, которые колено-преклонялись только перед ним одним. И придя к власти, он доказал, что ставит себя выше Ленина и как теорети­ка, и как политического вождя. Вот чрезвычайно яркая иллюстрация к этому. В "Философском словаре" 1952 го­да, изданном под редакцией П. Юдина, есть косвенное сравнение Сталина с Лениным. О Ленине там сказано: "Ленин – величайший теоретик и вождь международного пролетариата". В том же "словаре" о Сталине говорится: "Сталин – гениальный теоретик и вождь международно­го пролетариата". Ленин – лишь "величайший", а Ста­лин – "гениальный"!

Возвращаясь к теме, нужно сказать, что и такая внутренняя свобода Сталина от ленинских норм, тради­ций и "чинопочитания" по отношению к Ленину тоже была сильнейшей стороной Сталина, как "нового политика". Наконец, Сталин был невеждой в теоретических вопросах и не мог считаться теоретиком в смысле старого большевистского понимания "теории".

"Теоретиком" он стал, когда получил власть. Но в те годы Сталин сам хорошо понимал свое ничтожество в теории и никаких внешних амбиций в этом смысле не проявлял. Когда его бесчисленные поклонники обраща­лись к нему, чтобы он высказывался по вопросам марк­систской теории, философии, политической экономии, языка, литературы, искусства, то он совершенно серьезно сознавался в своей несостоятельности в области теории или марксистской критики. В его опубликованные сочи­нения вошли некоторые его ранние признания на этот счет. Так, в письме к писателю Безыменскому Сталин пишет56 (56Там же, стр. 200.):

"Я не знаток литературы и, конечно, не критик". В другом письме, к Максиму Горькому, он признается еще более откровенно57 (57Там же, стр. 177.): "Просьбу Камегулова удовлетворить не могу. Некогда! Кроме того, какой я критик, чёрт меня побери!"

Как бы это ни звучало парадоксально, слабость в теории тоже была сильной стороной Сталина, как поли­тика "нового типа". Не находясь в догматических щу­пальцах Маркса и Ленина и не утруждая себя головолом­ными премудростями "научного социализма" будущего, в который он и не верил, Сталин оставался на почве реальности. В этой же реальности "социализм" означал не цель, а средство к цели – к власти любой ценой и при помощи любых методов.

Разница между ним и Лениным была тоже суще­ственная. Ленин пришел к власти в борьбе с враждебны­ми партии классами. Сталин же добивался и добился ее в борьбе с собственной партией. Однако тот же Ленин учил (этому глубоко верил и Сталин), что получить власть – это еще полдела, самая важная и самая труд­ная задача – это удержаться у власти. Для успешного разрешения этой задачи Ленин видел только один путь: политическая изоляция, а потом и физическое уничтоже­ние враждебных партии классов. Это учение Ленина Сталин целиком перенес на собственную партию – полу­чить власть он мог относительно легко, но удержать ее он мог лишь по тому же ленинскому принципу: путем политической изоляции и физического уничтожения вра­ждебных ему лиц и групп в большевистской партии. Пока что Сталин был занят разрешением "полдела" – захва­том власти.

На апрельском пленуме Сталин и приступил к "поли­тической изоляции" противников с тем, чтобы изолиро­вать их и физически, когда новый режим личной диктату­ры укрепится окончательно. Читатель может сказать, что Ленин поступил бы точно так же, как и Сталин, если бы он имел дело с многочисленными противниками внутри партии. Обращаясь на пленуме к Томскому, Сталин так и заявил, что он, Сталин, и его группа в ЦК либеральнее Ленина: "Помните, что товарищ Ленин, – говорил Ста­лин, – из-за одной маленькой ошибки со стороны Том­ского угнал его в Туркестан"58 (58 И. Сталин. Соч., т. 12, стр. 324.).

На реплику Томского: "При благосклонном содейст­вии Зиновьева и отчасти твоем", – Сталин ответил: оши­баешься, если думаешь, что Ленина можно было легко убедить в том, в чем он сам не был убежден.

Чтобы уничтожить при Ленине ленинскую гвардию, надо было сначала уничтожить самого Ленина. В этой гвардии был только один человек, способный на это – Сталин. В этом тоже было его исключительное преиму­щество.

Всего того, что было преимуществом Сталина, не хватало Бухарину. Сталинцы были правы, когда во всем этом видели "гениальность" Сталина. Остается добавить, что в этом именно и заключается "творческий" характер сталинского марксизма так же, как и секрет всепобеждаю­щего мастерства сталинской диалектики. В этой сталин­ской диалектике первых лет борьбы с оппозицией террор еще не играл решающей роли. Решающую роль играла необыкновенная способность Сталина сказать в нужное время нужное слово, а сказав его, безоглядно приступить к осуществлению практического плана, если бы даже та­кой образ действия противоречил всем догмам и поня­тиям, которые до сих пор считались "священными". При этом он действовал с точным учетом психологии рвущей­ся на сцену совершенно новой партийной элиты. Эта чер­та характера роднит Сталина с характером его историче­ского кумира – с Наполеоном.

"– Я кончил войну в Вандее – говорил последний, – когда стал католиком. Мое вступление в Египет было облегчено тем, что я объявил себя магометанином, а итальянских священников я завоевал на свою сторону, став ультрамонтанцем. Если бы я правил еврейским наро­дом, я приказал бы восстановить храм Соломона".

Сталин не был теоретиком, как Бухарин, оратором, как Троцкий, даже интеллигентным человеком, как Ры­ков. Это тоже было его громаднейшим плюсом, как лиде­ра "нового типа".

Французский философ и политик, позднее министр, Жюль Симон свидетельствует:

"Еще за два месяца до своего всемогущества – Луи Наполеон был ничто. Виктор Гюго поднялся на трибуну (Собрание 1848 г.), но не имеет успеха... Редкий и мощ­ный гений Эдгард Кине тоже не помогает... Политиче­ские собрания являются местами, где блеск гения имеет меньше всего успеха. Здесь считаются только с тем кра­сноречием, которое подходит ко времени и месту, и с те­ми услугами, которые оказаны партии, а не отечеству. Чтобы Ламартин в 1848 и Тьер в 1871 г. получили при­знание, нужна была их решающая важность, как движу­щая сила. Когда опасность миновала, исчезла вместе со страхом и благодарность".

Цитируя вышеприведенные слова Симона, знамени­тый французский социолог Лебон пишет:

"Бывают вожди интеллигентные и образованные, однако это вредит им, как правило, больше, чем приносит пользу. Интеллигентность, сознающая связь всех вещей, помогающая их пониманию и объяснению, делается по­датливой и значительно уменьшает силу и мощь в убеж­денности, которая необходима апостолу. Большие вожди всех времен, собственно вожди всех революций, были людьми ограниченными и потому имели большое влия­ние. Речи знаменитейшего среди них, Робеспьера, удивля­ют часто своей несвязностью. Когда их читаешь, не на­ходишь удовлетворительного объяснения чудовищной ро­ли всесильного диктатора"59 (59Le Bon, Psychologie der Massen. Stuttgart, Alfred Кгonег Verlag, 1951, S. 169.).

Так будут писать и о Сталине через десятки лет, не находя ни в его речах, ни в его "гениальных произведе­ниях" не только искры гения, но даже и необходимой дозы простой интеллигентности. И все-таки этот человек овладел до последнего винтика гигантской государствен­ной машиной, в законодательном корпусе которой было так много претендентов на пост Ленина. Я приводил все те "субъективные факторы", которые сделали Сталина, на мой взгляд, водителем этой машины. Я должен к ним прибавить теперь, несколько забегая вперед, и один "объ­ективный фактор" величайшей важности. О подобном факторе в политике говорит тот же Лебон. Правда, констатируя явление того порядка, о котором я хочу го­ворить, Лебон не дает ему объяснения. Однако высказы­вания Тэна и Шпулера, которые он приводит в связи с этим, поразительно напоминают картину большевистско­го партийного парламента описываемого мною времени – ЦК и ЦКК60 (60Там же, стр. 171-174.).

"История революции показывает, – пишет Лебон, – в какой мере собрания могут быть подвержены искус­ственному влиянию, которое совершенно противоречит их преимуществам. Для дворянства было неслыханной жертвой отказаться от своих преимуществ, и все-таки это случилось в ту знаменитую ночь Учредительного собра­ния. Отказ от своей неприкосновенности означал для чле­нов Конвента постоянную угрозу смерти, и все-таки они поступили так, и не боялись показывать друг на друга, хотя они точно знали, что эшафот, к которому подводи­лись сегодня их коллеги, завтра предстоял им самим. Но поскольку они достигли той ступени автоматизма, о ко­тором я говорил, ничто не может удержать их подпасть под то влияние, которое руководит ими".

"Они одобряют и постановляют то, что презирают, – говорит Тэн, – не только глупости, но также преступ­ления, убийство невинных, убийство друзей. Единодушно и при живейшем одобрении левые и правые совместно посылают Дантона, своего естественного верховного водителя, на эшафот. Единогласно и при величайшем одобрении левые и правые совместно голосуют за самые злодейские постановления революционного правитель­ства. Единогласно и при криках восхищения и энтузиазма, при страстных демонстрациях за д'Эрбуа, Кантона, Ро­беспьера, Конвент оберегает правительство убийц, хотя его партия центра ненавидит за убийства, а Гора прези­рает, так как ее ряды через него пострадали. Центр и Гора, меньшинство и большинство, кончают тем, что подготовляют свое собственное самоубийство. 22 Пре­риаля сдался весь Конвент; 8 Термидора, в течение первой четверти часа после речи Робеспьера, он сдался еще раз".

Вот и описание собрания 1848 года Шпулером: "Споры, ревность и недовольство, которые сменяют­ся слепым доверием и бесконечными надеждами, привели республиканскую партию к гибели. Ее незадачливость может быть сравнена с ее недоверчивостью против всех. Никакого чувства законности, никакого чувства порядка, только страх и иллюзия без границ. Ее беспечность со­ревнуется с ее нетерпением. Ее дикость так же велика, как ее послушность. Это – особенность незрелого темпера­мента и недостаток воспитания. Ничто ее не удивляет, все сбивает ее с толку. Дрожа, трусливо и одновременно безотказно героически будет она бросаться в огонь, но будет отскакивать перед тенью. Действия и отношения вещей ей неизвестны. Так же быстро падающая духом, как и накаляющаяся, она подвержена всем ужасам; и тор­жествуя до небес или пугаясь до смерти, она не имеет ни нужных границ, ни подходящей меры. Текучее воды она воспроизводит все краски и воспринимает любые формы". Много раз сделанные аналогии событий из Француз­ской революции с событиями русской, не бьют так в цель, как только что приведенные эпизоды. Посмотрите на списки трех составов русского революционного кон­вента – ЦК и ЦКК:

1. после победы Зиновьева– Бухарина– Сталина над Троцким в 1924 году (XIII съезд),
   
2. после победы Бухарина– Рыкова– Сталина над Зи­новьевым в 1925 году (XV съезд) и
   
3. после победы Сталина над Бухариным в 1930 году (XVI съезд).
   

Каждый последующий состав большевистского кон­вента посылает на политический эшафот ведущих трибу­нов Октябрьской революции из предыдущего состава: Зиновьев–Сталин–Бухарин – Троцкого и троцкистов; Бухарин–Сталин–Рыков – Зиновьева и зиновьевцев; Сталин и "старые большевики" – Бухарина и бухаринцев; Сталин и сталинцы – "старых большевиков". По­том Сталин всех их сводит в одном месте – на Лубянке, чтобы ликвидировать их там физически. Русские Мараты и дантоны, сен-жюсты и Робеспьеры, "жирондисты" и "горцы" с какой-то фатальной обреченностью повторяли акты французской драмы с тем, чтобы после взаимоис­требительной бойни увековечить на русской земле кош­марный режим французского Сентября. Логическая линия русского Октября была той же. То, что Ленин вынашивал в эмбрионе, Сталин вырастил как чудовище.