С. В. Кортунов проблемы национальной идентичности россии в условиях глобализации монография

• В. М. Пивоев (Петрозаводский университет), 193.44kb.
• Монография представляет собой комплексное исследование теоретиче­ских и практических, 70.78kb.
• Учебный курс «Мир в эпоху глобализации», 17.57kb.
• Трансформация государственно-национальной идентичности в условиях глобализации 22., 301.27kb.
• И. Е. Золин Рынок труда в условиях глобализации мировой экономики: проблемы теории, 164.95kb.
• С. Кортунов Что стоит за мифом о «советской оккупации», 726.89kb.
• Глобализация и национальная идентичность, 269.63kb.
• Сдокладом на тему (если есть), 47kb.
• Глобализация и ее влияние на банковскую систему России, 236.02kb.
• А. В. Рош проблемы функционирования машиностроительного комплекса россии с участием, 1962.09kb.

Грядет ли Пятая Империя? Весьма интересен был спор между «имперцами» и «русскими националистами», который разгорелся в 2006 году вокруг статьи П.Святенкова «Империя и ее имперцы»2 и откликах на нее, появившихся в АПН и других электронных СМИ. Статья Святенкова проникнута антиимперским пафосом с позиций русского национализма. При этом автор полагает, что СССР – это тоже империя. Он отмечает, что после краха Советского Союза возник целый класс людей, ориентированных на имперскую идентичность. Многочисленные имперские проекты, сначала продиктованные просто ностальгией по СССР и стремлением воссоздать его на новой идеологической основе, постепенно выродились в банальную русофобию. «За что бы не боролись имперцы, пишет Святенков, — за построение в России Европы, отличной от натуральной, могучей Евразийской империи в союзе с Китаем (либо без союза с Китаем, но в союзе с Ираном или Казахстаном — варианты многообразны), за «Третий Рим», нововизантийскую империю и завоевание Константинополя (и тут вариантов масса), они едины в одном. - Во взгляде на русский народ как на скот, который по неизвестной причине «обязан» построить им Третий Рим, Межгалактическую коммунистическую империю, Неоевропу, Светлое Царство коммунизма им. Льва Давыдовича Троцкого и тому подобные фантастические государственные образования. Обосновывается это по всякому — ссылками на православие, будто бы обязывающее русских костьми лечь во имя Третьего Рима, ссылками на «комплементарность» русских тюркам (вариант — китайцам), обязывающую их строить совместную с ними империю, ссылками на исторический европейский выбор русского народа, делающего для необходимым строить Европу, ссылками на всечеловечность русских, которых хлебом не корми, дай устроить судьбу всяких европейских голодранцев. Вариантов великое множество. Чтобы не говорили имперцы, смысл их идеологических построений всегда один — русский народ обязан совершить коллективное самоубийство во имя высокой миссии. Насчет того, для какой миссии нужен убой русских, меж имперцами идет продолжительная дискуссия». Этот тезис, полагает Святенков, — «русские должны сдохнуть, но построить нам нашу великую империю» — является единственным, объединяющим всю «имперскую» пропаганду, связывающим её риторику. «Будет справедливым отделить третьеримских мух от жирных русофобских котлет, и признать, что данный тезис составляет единственное содержание имперства. Имперцы грезят эмиграцией в фантастическую страну. Так маленький мальчик мечтает поступить в Хогвартс. Из России — в Третий Рим, из России — в Евразийскую империю, из России — в Европу. Эмиграция не обязательно носит географический характер, но везде речь идет о создании над Россией имперской надстройки, часто вынесенной за пределы нынешней территории страны, реализующей имперскую программу, противоречащую национальной. Русский народ в рамках имперской концепции мыслится транспортным средством: ослом или лошадью, призванным доставить имперца в вожделенную империю. А что ишак сдохнет по дороге — так то пустячки, дело житейское, такова его евразийская «православная» всечеловечная имперская судьбинушка». Святеков убежден, что «неверен сам имперский дискурс, требующий какого-то «вселенского проекта» и неисчислимых жертв во имя него. На самом деле проектом является государство. Государство — проект русского народа. Именно строительство государственности на данном этапе является объединяющим началом. В появлении нормального государства заинтересованы все, как русские, так и остальные народы России. Смею предположить, и сами имперцы». Политолог Борис Межуев в отклике «Антиимперская мобилизация — 2006»1 на статью Святенкова напоминает, что дискуссия об империях имеет и внешнеполитическое измерение. Американские неоконсерваторы, отмечает он, уже довольно давно заподозрили Путина в намерении сделать из России "новую империю". Бывший директор ЦРУ и один из руководителей неоконсервативного Комитета по настоящей опасности Джеймс Вулси даже дал нашей стране такое остроумное определение — "весьма неприятное государство, которое хочет снова стать империей" (ссылка скрыта). Любопытным образом, констатирует Межуев, у американских неоконов обнаружились единомышленники в совершенно неожиданном среде — в кругу радикальных русских националистов. Последние, особенно активные в виртуальном пространстве Живого Журнала, уже где-то с начала года обратили на себя внимание читающей публики своими острыми филиппиками по поводу "антирусской" сущности русской империи, требующей от русских людей многочисленных жертв во имя надуманных евразийских целей. Эта дискуссия нашла свое отражение в ведущих сетевых СМИ. Причем немногочисленным "имперцам", объединившимся в первую очередь вокруг сайта "ссылка скрыта", противостояла широкая коалиция национал-либералов, этнонационалистов и расистов, голоса которых с весны 2006 года стали звучать все увереннее и четче. Позиция национал-либералов в определенной степени получила свое выражение в статье Павла Святенкова, в которой он попытался объяснить неизменное присутствие "имперской темы" в политической публицистике особенностями формирования русской нации, которая на сегодняшний день оказывается не в состоянии полностью интегрировать в себя людей с расколотой этнонациональной идентичностью. Межуев обращает внимание на концептуальную близость национал-либерального дискурса с антиимперскими выступлениями радикальных демократов в 1990-е годы, также требовавших отказа от всяческих имперских "заморочек" во имя материального и духовного благосостояния бедствующего населения, не желающего играть роль пассивных винтиков в тоталитарной машине коммунизма. «Вообще говоря, - пишет Межуев, - сами эти идеологические качели — "от империи к нации" и обратно — выглядят довольно подозрительно. Что-то здесь явно не так. Прежде всего, откуда взялась сама эта альтернатива "нация" либо "империя", "национализм" либо "имперство"? Ведь, как известно из учебников истории, век политического национализма — XIX — был также веком строительства крупнейших колониальных империй — Британской, Французской, Бельгийской. Строительство наций шло рука об руку со строительством империй — параллелизм этих двух вроде бы противоположных по смыслу процессов указывает на ложность поставленной альтернативы... Откровенно говоря, мне кажется, что каких-то мирных и прекрасных, да к тому же еще и свободных, "наций" в понимании сторонников нашей разномастной антиимперской коалиции никогда и не существовало на свете. Точнее, то, что они интуитивно принимают за такого рода "нации", например, нынешние восточно-европейские республики, представляют собой не более, чем полусуверенные провинции одной империи. А, еще точнее, отдаленные периферии сразу нескольких империй. Свой частичный суверенитет эти нации приобрели за счет ограниченных возможностей каждого из конкурирующих центров силы. Так, восточно-европейские республики, вырвавшись из-под советской гегемонии, оказались на перекрестии двух других имперских проектов — американского (атлантистского) и европейского, причем эта ситуация своего рода кондоминиума позволяет некоторым из них, например, Польше, проводить почти что самостоятельную политику в том числе по отношению к своим восточным соседям… Маленькие и свободные, этнически однородные нации, на самом деле, были просто имперскими осколками, экономический потенциал которых явился как бы компенсацией за относительную военную слабость». И далее: «Если под "империей" понимать военно-силовую гегемонию одного общества над другими, то мир в целом никогда не переставал быть "имперским". От "империи", говоря серьезно, не то, что не должно, просто невозможно отказаться. Даже если мы скажем, что не хотим "империи", а хотим нормальной жизни, это не будет означать ничего другого, как включения на правах полусуверенного, если не прямо колониального образования в какую-то иную империю, которая с полным основанием в этом случае станет диктовать нам нормы поведения как внутри страны, так и за ее пределами». Павел Святенков пишет о "жертвах", которые требуют от русского народа "имперцы", видя в народе своего рода "мясо" для имперских пушек. В этом утверждении, отмечает Межуев, есть немалая доля истины. «Но давайте ответим себе честно, можно ли обойтись в истории без всяких жертв? Попытаться можно, но никто не гарантирует нам оптимального результата: отказавшись от жертв во имя своей империи, мы почти наверняка будем вынуждены горбатиться ради чужой. Лишенные "имперской крыши" русские почти наверняка окажутся "мясом для пушек" другой империи, на чужой войне, в составе очередной не ими созданной "антитеррористической коалиции", или же на какой-нибудь ударной "стройке империализма" в качестве полудармовой рабочей силы. Впрочем, вариантов постимперской судьбы для русских много, но среди этих вариантов нет такого, который сулил бы им спокойное, польско-швейцарское, существование. Задача националистов должна бы заключаться вовсе не в борьбе с собственной империей, точнее, с остатками собственного имперского могущества, а, скорее, в жестком ограничении имперских целей, в отделении "имперства" от "империализма"». Империя, настаивает Межуев, нужна русским исключительно для себя, а не для мира и континента, который в настоящий по крайней мере момент никакой потребности в нашем имперском существовании не испытывает. «Наши идеологические качели, все эти нервические прыжки "от империи к нации", от эсхатологии и теологии к антропологии и биологии, от "великой миссии Третьего Рима" к "материальному благополучию белой расы" выдают главную проблему исторического бытия России. Россия не может ощутить себя тем, чем она призвана быть как своим географическим положением, так и религиозной традицией — самодостаточным миром, уникальной цивилизацией, культурно открытой всем другим цивилизационным мирам и миру в целом, но политически сосредоточенной на самой себе. Сохраняющей геополитически изолированное положение на континенте, но проводящее в то же самое время геокультурную экспансию, организованную трансляцию своих моделей трансформации, преобразования мира. Ориентированную на все нонконформистские группы на планете, недовольные существующим миропорядком». Антиимперская мобилизация, заключает Б.Межуев, если ее вновь с увлечением подхватит широкое общественное мнение, серьезно угрожает основам государственного бытия России, самому историческому существованию нашей цивилизации. Ибо само это существование, а тем более развитие, укрепление, и в самом деле потребует от нас определенных, хотя, надеюсь отнюдь не колоссальных, жертв. Весьма интересно откликнулся на статью Святенкова и Дмитрий Володихин в своей заметке «Почвенная империя».1 Он полагает, подход Святенкова «системной ошибкой», поскольку «санкции истерической жертвенности для русских имперство не содержит…В российском политическом консерватизме сегодня речь идет не об Империи вообще, а об адекватной форме Империи, притом адекватной не для кого-то, а для русских – основной части населения России, основного налогоплательщика и работника». Россия-Империя, в сущности, имеет смысл только как государство, собравшее под своей крышей множество народов, но в принятии всех стратегических решений руководствующееся интересами православия и русской нации. Иными словами, подчеркивает Володихин, «нужна почвенная империя, как бы странно это ни звучало. Не только «силами русских» строится Империя, но и ради русских. Так зачем же гробить самих себя?» Володихин обращает внимание на «полиэтничность» России, в которой 20% населения составляет нерусские, а это - десятки миллионов людей, и в случае крупного национального конфликта это даст колоссальную пищу для военных действий. И если поставить себе задачу реализовать проект сугубо националистический, то придется заранее планировать, какие силы и средства уйдут на подавление очагов иноэтничного сопротивления, сколько тех же русских падет в межнациональной войне, покуда искомый результат не будет достигнут. Достойный выход из создавшейся ситуации, полагает Володихин, – постепенное выравнивание прав, льгот, обязанностей и бюджетного финансирования всех народов России, возвращение медийной политики государства по нацпроблемам к позициям абсолютного равенства. А подобного рода паритет, положенный в основу государственной правовой традиции, ведь и есть имперский принцип... Таким образом, лозунг Империи, заключает Володихин, и сейчас еще не исчерпал ресурс полностью и может отлично поработать. Неожиданно порадовал своей статьей по рассматриваемой теме Г.Павловский. Полемизируя со Святенковым, он прежде всего утверждает, что «Советский Союз — не империя, себя таковой отнюдь не считал, а все империи, говоря грубо, видал на х**. Одной из опор советского триумфаторства было — мы круче всяких ваших империй! То было осознанное превосходство. Победами советских над имперскими мы все гордились. Кто не знал, что свободой Союз обязан двумя победами над двумя империями — над Российской в 17–20, и над Рейхом в 41–45. Их ничуть не уравнивали, но побед было две, 7 ноября в значении дня Победы было равноценно 9-му мая. Гордились, кстати, и «решающей» ролью Антиимпериалистического Союза в распаде колониальных империй, прежде всего Британской —либеральной!: ура, раздавили гадину, инди-руси бхай, бхай! Их нет — а мы стоим.. И наконец теперь вот противостоим последней империи — Pax Americana… Никакого обаяния в слове «советская империя» не чуяли — то был либо полемизм, либо вражий контрпроп — антисоветская бирка-перевертыш советского «антиимпериализма». За «империю СССР» легко было и в морду схватить, а до 1985 — изволь в КГБ объясняться: клевета на советский общественный и государственный строй». Самообвинение «мы, Союз = империя», полагает Павловский, пришло в перестройку не академической переоценкой понятия, «а горделивым присвоением поносно-помоечного клейма: да, да, мы советские — плохиши, мы — империя зла! «Империя — это нечто большое и тоталитарное». То есть, похулка бранью, а не интеллектуальный реванш идеи. Содержательной разработки понятия с тех пор у наших имперцев не было. Клеймо агитпропа, отскребя от пропговна, лепили на патриотичный лоб, так и ходят годами: я Плохиш! я вражья сила истории! Имперец я, о ужас, летящий на крыльях ночи, плывущий в кислоте со связанными руками — разбежись, задавлю! И смешно, и подванивает». Империя из СССР после впрямь вышла — по ходу дела, отмечает Павловский. «Но странная империя — антиимпериалистическая, исправительно-демонстрационная. Взявшаяся на своей территории строить из подимперских племен нации. Антиимпериалистический травмопункт для массы «больных» народов, иные из которых бешено сопротивлялись русским красным Айболитам. И вовне себя Союз-империя поддерживал, между прочим, антиимперские националистические движения и проекты. А заодно — всегда и повсюду! — демонстрировал свои успехи. Чем дальше — тем чаще мнимые, так что к 1985 мнимым стали считать всё». Аргументация в пользу принятия идеи «государства Российского» за базовую демократами мне, пишет Павловский, и другим еще памятна. «Ее трактовка звучала примерно так: довольно! Хватит кормить народы и исправлять нравы — к черту всех! Хватит бороться против всех империй на свете — это нам не по средствам! Хватит звать Русь к топору, а русских к революциям! Хватит утопий, хватит проектов — давайте поселимся на своей земле и заживем, как все. Нормально! Нормальная жизнь в нормальной стране». Однако именно эта концепция и оказалась в России утопией, считает Павловский. «Утопия — «нормальная жизнь нормальным государством на своей земле» — и была позитив, подкладка, подоплека реформизма последних 20 лет, как либерального, так затем и кремлевского. Во имя ее интриговали, ее именем воровали, выбирали «наименьшее зло». Но хитрость мирового духа в том и состояла, что паролем «нормальности» и альтернативой всем якобы «нам навязанным» — утопиям, революциям и мировым притязаниям прошлого избрали сверхутопию! — новое Государство Российское. Которое, взявшись невесть откуда, самозарождением от сырости и грязи, должно было расселиться на всей территории РСФСР. Да так, чтобы еще и Украину, зарубежсобственность и «советское правопреемство» не потерять…»1 Русский проект, полагает Павловский, его максимальная, предельная амбиция — стать и остаться Россией. Как у Евросоюза — стать и остаться Европой. «Утопия дорогущая, о да. И опасная. Ввязались в нее с кондачка, ничуть не обдумав. Но решить отказаться быть Россией, став вместо этого небывалой Нормальной Страной, — проект еще более рискованный и невнятный, практически непосильный для русских». *** Если рискнуть говорить об оптимальном пути в будущее на сравнительно недалекую историческую перспективу для России, то тот вариант развития событий, который удовлетворил бы весь мир, состоит в постепенной трансформации всего пространства исторической России в экономически и политически интегрированное объединение демократических государств (по принципу «Соединенных Штатов Евразии»), способного гарантировать в этом гигантском регионе-материке политическую и экономическую стабильность и являющегося одновременно своего рода межцивилизационным «плавильным котлом». Это было бы естественным историческим местом Большой России на новой геополитической карте мира. Если процесс самоидентификации новых независимых государств пойдет именно в этом направлении, можно ожидать увенчания исторической борьбы народов России за достойное место в мире. Это однако может произойти только при условии возрождения в ней национального (т. е. имперского в правильном и не враждебном по отношению к другим государствам и народам смысле слова) самосознания, восстановления его целостности. Всемерно способствовать, а не мешать его формированию, наклеивая на его пока слабые ростки ярлык «имперскости» (в агрессивном смысле слова) – в этом состоит объективный и долгосрочный интерес и российской элиты, и ближних соседей России, и всех ответственных держав и политических деятелей мира. В этом случае Россия и стала бы Пятой Империей. Геополитические и геостратегические интересы На нынешнем этапе исторического развития внешнеполитические национальные интересы России, как и национальные интересы других крупных государств мира, имеют геостратегическое, геоэкономическое и, конечно же, геополитическое измерение. На Западе подобного рода заявки России нередко трактуются как опасность возрождения ее «имперской политики». Но это не более чем попытка приклеить к ней очередной идеологический штамп. Несмотря на острый экономический и политический кризис, развал существовавших на постсоветском пространстве хозяйственных связей, Россия производит более трети валового национального продукта бывшего СССР, а по военной мощи, прежде всего – ракетно-ядерному потенциалу, сохраняет пока место второй «сверхдержавы» в мире. Уже два эти фактора показывают, что внутренние процессы в России не могут не оказывать серьезного влияния на геополитическую, геостратегическую и геоэкономическую обстановку в мире. По сути, своей внутренней политикой (не говоря уже о внешней) – к каким бы результатам она ни вела – Россия формирует важный вектор развития этой обстановки. Какие бы сдвиги ни происходили в ее внутреннем и международном положении, Россия остается прочно встроенной в глобальную международную систему как одна из крупнейших держав Евразии и мира, располагающая к тому же внушительным ядерным арсеналом. Без учета весомого российского фактора невозможно построить никакую модель стабильного миропорядка. Поэтому любой анализ развития геостратегической и геополитической ситуации в целом – без учета динамики положения дел в самой России – объективно может носить лишь ограниченный характер. Исходя из этого, должны быть выстроены приоритеты в геополитике, геостратегии и геоэкономике. Геополитика. Конец ХХ – начало XXI века подтвердили, что старые геополитические истины не ушли в прошлое и сохраняют свое значение. Один из важнейших постулатов геополитики состоит в том, то географическое пространство является не просто территорией государства и одним из атрибутов его силы; пространство само есть политическая сила. Конечно, развитие во второй половине ХХ века мировых телекоммуникационных систем, новых средств транспорта, информационных технологий, экономических и финансовых форм взаимодействия во многом снизило значение геополитического пространства. Но оно, несомненно, продолжает играть свою роль, в том числе и в качестве параметра, определяющего статус великой державы в мировой политике. СССР, занимая одну шестую часть мировой территории, геополитически был просто «обречен» играть глобальную роль в мировой политике. Российская Федерация, потерявшая в сравнении с ним почти половину населения, не менее двух третей ВНП и значительную часть территории не может претендовать на такой глобальный охват национальных интересов, как, например, США. Однако многие ее интересы по-прежнему имеют глобальное измерение. В. Путин относит этот вопрос к разряду принципиальных. «Остается ли российская внешняя политика глобальной по своему охвату? Знаю, что такие вопросы задают часто. Конечно, остается. Не только в силу нашего военного или экономического потенциала, но и в силу географии. Мы с вами присутствуем и в Европе, и в Азии, и на Севере, и на Юге. Естественно, что там есть наши интересы, а как же? Но для этого партнеров и союзников России надо искать везде – и в Европе, и в Азии, и в Африке, и в Латинской Америке. Однако это должны быть такие партнеры, которые и считаются, и признают наши национальные интересы. И что самое главное, взаимодействие с которыми носит равноправный характер и дает России реальную отдачу. И работать с такими партнерами следует кропотливо, последовательно, с уважением»1. Что же касается интересов региональных, прежде всего на постсоветском пространстве и в зонах традиционного присутствия, то их значение для России не только не падает, а, напротив, возрастает, поскольку здесь появляется множество новых задач, не решив которые, Россия рискует необратимо закрепить свою изоляцию в мировом геополитическом, а главное – геоэкономическом пространстве, и надолго (если не навсегда) потерять позиции великой державы. Итак, в современном мире геополитика – это одно из немногих устойчивых понятий, на которых только и можно строить представления о национальных интересах и безопасности. Что, собственно, можно противопоставить такому подходу? Лишь идеологические, либо идейно-нравственные и эмоциональные факторы, наивную веру в то, что «народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Но эти представления, как показывает исторический опыт, являются несостоятельными. Пять лет реализации внешней политики Андрея Козырева (1991-1995), лишний раз подтвердили, что если государства в своих отношениях с внешним миром отдают приоритет лишь моральным категориям, то рано или поздно они терпят поражение и попадают в зависимость от более сильных держав. Величайшей ошибкой некоторых деятелей, свидетельствующей об их дилетантизме в вопросах политики, является наивная вера, будто хорошие отношения между государствами складываются благодаря взаимным «дружеским» чувствам их лидеров или народов. Можно, конечно, в упоении властью пройти мимо геополитических реалий, но сами они мимо политики не пройдут. Они с неотвратимостью будут мстить тем, кто по невежеству или предумышленно отмахивается от них. Как известно, в конце 80-х и начале 90-х годов руководство бывшего СССР, а затем и Российской Федерации пыталось предложить миру новую, «бесполярную» концепцию геополитики, основанную на всеобщей гармонии и сотрудничестве. Однако отказ России от идеи исторической преемственности и, следовательно, от исторических и послевоенных основ своей внешней политики, от традиционных сфер влияния, провозглашение концепции «единого мира» на основе «общечеловеческих ценностей» нашли весьма прагматический ответ западных государств. В практической политике это выразилось в следующем. Исторически преемственные морские рубежи России оказались под серьезным давлением2. Целые регионы по периметру морских и сухопутных границ исторической России, включая регион Каспийского моря, были объявлены зонами стратегических интересов США. Страны Балтии превратились в протектораты США и плацдармы НАТО с перспективой втягивания в их военно-политическую орбиту. Стали формироваться морально-политические условия для постепенной эрозии статуса Калининградской области как неотъемлемой части России. На Севере Россия почти возвращена к положению до Ливонской войны и может потерять выход к морю. На Юге стремительно рушится историческая роль России как черноморской державы, а вместе с ней и баланс сил в этом бассейне, что грозит реанимировать Восточный вопрос. Турция стала активно налаживать военно-политические связи с Азербайджаном и Казахстаном, проявлять неудержимое стремление к проникновению в Крым, на Кавказ и в Среднюю Азию. Украина оказалась под мощным давлением униатской Галиции, активно вдохновляемой католицизмом и крымско-татарскими деятелями, усматривающими шанс выскользнуть из слабых уз Киева в «ассоциацию» со Стамбулом, для чего нужно окончательно вытеснить из региона Россию1. Эти явления развиваются на фоне резкого изменения военно-стратегической ситуации на Балканах, куда открыто вторглась НАТО. Прослеживается поощрение потенциального наращивания под эгидой новых западных военно-политических структур политического и стратегического партнерства между Украиной и государствами Балтии. Этот курс пока не реализован, но следует осознавать опасность оформления подконтрольного НАТО санитарного кордона от Балтики до Черного моря, запирающего Россию в геополитическом мешке, а также растущую роль Приднестровья как единственной, после ухода российских кораблей из Измаила, точки опоры России на дунайско-балканском направлении. На Дальнем Востоке Япония предприняла беспрецедентный натиск с целью пересмотреть территориальные итоги второй мировой войны и получить Курильские острова. В Чечне на карту были поставлены двухсотлетняя державная работа России на Юге, военно-стратегический баланс в Средиземноморье, судьба Закавказья, будущее восточно-христианского мира и всех, кто тяготеет к России на Кавказе и за его хребтом2. Таким образом, конец XX – начало XXI века подтвердили, что основные государства мира весьма серьезно относятся к геополитике. Образовавшийся геополитический «вакуум» в результате слабости одних государств (в данном случае России) немедленно заполняется другими. Они подтвердили и другой урок всей долгой и кровавой истории международных отношений: если сила одного субъекта геополитики не сбалансирована силой других субъектов, то вся система отношений дезорганизуется и движется в направлении хаоса, конфликтов и войн. Концепция С. Хантингтона, как известно, этот урок отрицает: он полагает, что «по мере формирования нового мирового порядка принадлежность к одной цивилизации придет на смену традиционным соображениям поддержания баланса сил в качестве основного принципа сотрудничества». С. Хантингтон торопится отказаться от идеи «баланса сил» в геополитике, ему хочется верить, что Запад навсегда сохранит свое лидерство в международных отношениях. Опасная поспешность – сбрасывать со счетов опыт мировой цивилизации. Сегодня, как и столетие назад, международная безопасность заключается не в доминировании одной сверхдержавы, пусть и сопровождаемой декларациями о защите демократии и свободы, а в сбалансированной силе взаимодействия основных субъектов геополитики. В геостратегическом плане Россия занимает внутреннее пространство Центральной Евразии, являющейся своего рода «осевым» районом мировой политики. Именно это создает предпосылки для осуществления Россией геостратегической миссии держателя равновесия между Востоком и Западом в их не блоковой, а культурно-цивилизационной ипостаси. Эта роль России подкрепляется ее культурной традицией, соединившей три основные мировые конфессии – христианство, ислам и буддизм. Всемирная история многократно подтверждала: когда Россия формировалась как сильная и влиятельная держава в Европе и Азии, а также в мировом масштабе, региональная и глобальная ситуация стабилизировалась. И наоборот. Когда под влиянием – будь то внутренних или внешних факторов – Россия ослабевала, мир начинало лихорадить, мировое равновесие колебалось, пробуждались дремлющие государственные эгоизмы и тлеющие до поры до времени межнациональные и межконфессиональные противоречия и конфликты. Именно эти процессы и наблюдаются сегодня, после распада Большой России1. Стремление различных государств реализовать свои корыстные интересы, поделив ее «наследство», способно вызвать настоящую лавину геополитических и геостратегических изменений, которая может стать неуправляемой. Причем дело не закончится изменением границ лишь России или других сопредельных независимых государств. Цепная реакция грозит распространиться на весь Земной шар. Тогда может начаться повсеместный территориальный передел мира, его ресурсов и стратегических рубежей. США, оставшись единственной сверхдержавой, в одиночку не справятся с этим глобальным вызовом. Конечно, сейчас геополитическая и геостратегическая ситуация складывается для России неблагоприятно. После распада СССР и его ухода из стран Восточной Европы Россия по существу оказалась отрезанной от Европы: Прибалтика отсекла Россию от Скандинавии и Польши, Украина – от Юго-Восточной Европы; в свою очередь страны Восточной и Центральной Европы превратились в экономический кордон, фильтрующий потенциальные западные капиталовложения. Они также стали политическим кордоном для интеграции России в европейские структуры. Единственным относительно надежным геополитическим проводником от России к Европе осталась Белоруссия. Одновременно в Азии лежат непосредственные вызовы российской безопасности. В условиях, когда исламский экстремизм в мире не угасает, а, напротив, возрастает, Россия оказывается перед лицом самой настоящей угрозы с Юга, исходящей от агрессивных режимов Ближнего и Среднего Востока. Однако у России есть исторический шанс использовать свое уникальное геополитическое и геостратегическое положение. На своем гигантском евразийском пространстве Россия граничит со всеми основными цивилизациями планеты: римско-католической на Западе, исламским миром на Юге и конфуцианской китайской цивилизацией на Востоке. При правильном выборе стратегии развития и проведении соответствующей внешней политики Россия может сыграть роль необходимого «межцивилизационного моста» и стабилизатора ситуации на региональном и глобальном уровнях. В начале XXI века геополитическая и геостратегическая роль России заключается главным образом в сдерживании евразийского Юга в самом широком смысле. При этом ярко выраженная роль России как сильной азиатской и тихоокеанской державы только и придаст ей силу в европейских делах. И наоборот, сильная традиционная европейская политика позволит ей сохранить престиж в отношениях с главными партнерами в Азии – Китаем, Японией, Кореей и Монголией. Сохранение исконной геополитической и геостратегической роли России как мирового цивилизационного и силового «балансира» является одним из главных средств предотвращения сползания Европы, да и мира в целом к геополитическому хаосу. Для этого нельзя допустить дробления самой России, иначе она сама окажется в состоянии дисбаланса и хаоса. Вот почему основные промышленно развитые страны Европы и Азии, а также США на самом деле должны быть кровно заинтересованы не только в том, чтобы сохранить и укрепить территориальную целостность и единство России, но и в возрождении сильной России, способной проводить в сотрудничестве с ними влиятельную как европейскую, так и азиатскую политику. Поистине опасную игру ведут те западные политики, которые стремятся сейчас разрушить евразийский геостратегический монолит, низвести Россию до положения третьестепенной державы в Европе и Азии. Геоэкономические интересы С распадом СССР и образованием новых независимых государств, исчезновением СЭВ и ОВД стали набирать силу тектонические сдвиги. Мировая система ищет новую равновесную точку одновременно в трех глобальных измерениях: геополитическом, геостратегическом и геоэкономическом. Спрятаться от этих процессов никому не удастся – всеобъемлющая глобализация стирает грань между внутренней и внешней политикой. В мире произошли кардинальные перемены, произошло качественное изменение результирующего вектора мирового развития – стремительно набирает силу процесс экономизации политики. России необходимо участвовать в этих сдвигах, осуществлять встречное движение к мировому равновесному состоянию. Следовательно, экономическая и политическая ситуация в России (кризис, стагнация, подъем) – не только национальная проблема. В последние двенадцать-пятнадцать лет Россия нередко занимала позицию отступающего по многим направлениям, неоправданно сдавала зоны влияния, растеряла многие опорные точки в мировой политике. Она пока не приняла «правила игры», по которым играет весь мир. Она не имеет масштабной целевой долговременной стратегической доктрины, адекватной глобальным реалиям и, соответственно, стратегического арсенала ее реализации. Ключевое значение приобретает вопрос о том, в какой форме и за какое время подойдет Россия к новому стратегическому равновесию. Мировой практике известна стратегия: симбиоз военно-промышленного комплекса с ультранационалистически настроенными властными структурами, который использует геополитические и геостратегические приемы решения этой проблемы, т. е. силовые способы достижения стратегических целей. Но в этой ситуации о стабильном развитии – как внутреннем так и внешнем – не может быть и речи. Есть другой подход – достижение этих целей другими средствами – стабильными и эффективными – геоэкономическими. В этой связи наиболее близкой сферой, с которой должна переплетаться безопасность, является внешнеэкономическая. Речь идет о геоэкономике, которая во многом предопределяет зоны национальных интересов и устремлений государств, формирует основу для интеграционных подвижек и альянсов различного содержания, в том числе и военно-политического. Именно эти факторы предопределяют формирование новейшего класса угроз и закладывают необходимость их парирования и защиты национальных интересов. Все остальные сферы вытекают из этой глобальной реальной ситуации (будь то социальная, политическая, военная и т. п.). Единая геоэкономическая платформа разрывает существующие межсистемные стены, возведенные между внешнеэкономической и внешнеполитической сферами, с одной стороны, и сферой безопасности – с другой. Этот принцип диктует необходимость соединения их в один блок, дает принципиально новые базовые точки отсчета для внесения существенных коррективов в политику безопасности – она должна стать отражением геоэкономических национальных интересов России. «Свинчивание» внешнеэкономической доктрины с политикой безопасности является первостепенным стратегически значащим условием вхождения России в стратегическое поле национальных интересов. Здесь же следует указать на основополагающий тезис геоэкономики, а именно: Россия должна опередить события и успеть прийти к новому геоэкономическому равновесию в качестве сильного партнера, провозгласив свои национальные экономические интересы, спроецировать на геоэкономическом атласе мира стратегические цели, интеграционные альянсы, наметить геоэкономические плацдармы, не позволить «стереть» геоэкономическую «память». Геоэкономическая суть новой политики безопасности и стратегического арсенала ее реализации сводится к следующему: врастание национальной экономики в геоэкономическую систему (включение в мировые интернационализированные ядра) с целью прорыва к полноправному участию России в формировании и распределении мирового дохода, с опорой на высокие геоэкономические технологии и на функционирование в мировом геоэкономическом пространстве. Эта геоэкономическая основа диктует совершенно новую качественную характеристику политики безопасности, ее трансформацию в новейшую форму. Следует осознать, что традиционные представления о ведении войн с применением только силовых методов уходят в прошлое. На смену им приходят (и они уже ведутся) более опасные и грозные – геоэкономические (внешнеэкономические) войны. В мире идет структурная перестройка глобальной экономической системы, из глубин постиндустриального мира бросаются все более жадные и алчные взгляды на российские интеллектуальные и ресурсные богатства. Новая воспроизводственная структура мира выстраивается с учетом доступности к сырьевым богатствам России и стран СНГ, и западная военная машина готовится к «защите» такой схемы. При таком взгляде на вещи совершенно по-новому звучит мотивация расширения НАТО на Восток. Сама военная машина – это только верхушка айсберга, его косвенное проявление. Она отражает неумолимые закономерности мировой постиндустриальной модели: техногенная фаза западного мира ищет новые плацдармы, а военная компонента только вплетена в ткань этого процесса. Этого нельзя не учитывать. Геоэкономический подход должен стать одним из центральных направлений формирования политики национальной безопасности. Под геополитической риторикой США просматривается центральное звено – национальные геоэкономические интересы США, делегированные транснациональным монополиям. При этом военная машина служит инструментом защиты этих интересов. Это ясно вытекает из всех программных стратегических документов США. По сути дела они взяли на вооружение геоэкономический экспансионизм – политическую доктрину, использующую геоэкономические идеи для оправдания внешнеэкономической экспансии, направленной на захват доли национального дохода других стран. К сожалению, следует констатировать, что в России идея открытости национальной экономики оказалась не подкрепленной адекватными преобразованиями и выработкой соответствующих механизмов функционирования внешнеполитической, внешнеэкономической и военной системы в новых условиях. От такой открытости в значительной мере выиграли преступные структуры. Организованные криминальные группировки, наркомафия стали стремительно глобализоваться, втягивая российскую преступность и «втягиваясь» в Россию. Такая «открытость» в совокупности с отсутствием геоэкономической стратегии объективно поощряет крайние формы экономического сепаратизма со стороны субъектов Федерации, а также некоторых финансово-промышленных групп, подталкивает их к принятию узкоэгоистичных решений. Углубление этого процесса дает нашим стратегическим конкурентам огромные преимущества, создает основу для экономического диктата при решении вопросов общенационального стратегического характера. Складывающаяся ситуация предопределяет необходимость принятия Россией нестандартных стратегических решений. Стремительно войдя в полосу глубочайшего обновления, «выломившись» из старого структурного монолита, Россия должна стряхнуть политическое и экономическое оцепенение и обветшавшие, устаревшие стратегические установки. В ситуации крайне низкой мобильности производственного фактора, его застойного состояния, социально-экономической напряженности, трудно предсказуемого поведения армии в условиях фактического провала военной реформы необходим стратегический маневр прорывного характера. Вся дальнейшая история России может зависеть от правильности этого маневра, его содержательного наполнения. И здесь требуются нестандартные шаги и политическая воля. Фундамент стратегического маневра и дальнейшего развития России, ее внутринациональных преобразований должен выстраиваться, исходя из глобальных тенденций и противоречий XXI века. Его суть – переход на новые геоэкономические горизонты развития. Причина внешнеполитических неудач и провалов (сдача зон влияния, неподкрепление внешнеполитических инициатив внешнеэкономическими) лежит в том, что в России сбрасывается со счетов современная глобальная ситуация, которая диктует необходимость пересмотра приоритетов в трех сферах – геополитики, геостратегии, геоэкономики. Центральным приоритетом мирового развития становится геоэкономика. Мир заработал в геоэкономических координатах, «заработал» бесперебойно, жестко и динамично. Новая геоэкономическая парадигма развития предопределяет каркас миропорядка ХХI века. Геоэкономика уже давно в реалиях оттеснила геополитику на второй план, все более сращивается с геостратегией, вплетая военную компоненту в геоэкономические (внешнеэкономические) доктрины. Мир вступил в фазу здорового прагматизма, сформировалась новая картина мира. Игнорируя геоэкономические реалии, наша внешняя политика догматически провозглашает национальные интересы России, однако, не может реально защитить их. Такую способность может обеспечить только геоэкономика с ее эффективными средствами и методами реализации стратегических целей. Россия должна вцементировать в свою новейшую доктрину внешней политики геоэкономические атрибуты. Геоэкономический подход должен стать центральным стержнем всех структур, имеющих дело с внешней сферой. Таким образом, стратегия России в XXI веке может и должна быть основана на новейших геоэкономических подходах. Оставаясь же на уровне сугубо геополитических подходов (без переноса центра тяжести в геоэкономическую сферу), Россия не сможет совершить маневр исторического масштаба и своевременно подойти к новому равновесному (сбалансированному состоянию) мировой системы в качестве признаннового мировым сообществом ведущего участника и партнера по глобальному предпринимательству, а, следовательно, будет вечно отбрасываться от мирового дохода. Что стоит за ярлыком «империя зала» Навешиванием ярлыка «имперскости» на Россию ее противники преследуют цель дискредитировать роль русского народа в истории, саму историю России. При этом возрождается основополагающий миф западного сознания – представление о России как об «антицивилизации», «черной дыре» истории, Азиопе, противопоставляемой онтологически цивилизованной Европе. В концепции «русского фашизма» сатанизируется неприемлемый для Запада русский тип бытия в истории, целостность мышления, стремление, не повторяя чужих наработок, создать свое общество и государство, основанные на трансцендентных и нравственных (а не только на сугубо правовых) началах, на русской мечте о Царстве Правды. В образе «империи зла», брошенным в лицо конкретному, названному по имени геополитическому противнику, Запад выразил свое многовековое чувство к России и на пороге нового века и нового тысячелетия, заложил это чувство и этот образ в основу грядущих отношений. Именно она-то и оказалась соперницей Запада на поприще универсализма во всех ее исторических обличьях – будь то православная монархия или коммунистическая сверхдержава. И даже сегодня, расчлененная, униженная, бесконечно ослабленная, она пугает Запад слабым дыханием, тенью еще, возможно, не исчерпанного потенциала творчества в области универсальных смыслов и целей истории человечества. Мыслители столь разные, как Токвиль и Кюстин, считали Российскую империю угрозой для Европы. Ни Священный союз, ни Крымская война не сняли эти опасения. Прав был И. Ильин, писавший полвека тому назад: «Вот уже полтораста лет Западная Европа боится России. Никакое служение России общеевропейскому делу (Семилетняя война, борьба с Наполеоном, спасение Франции в 1875 году, миролюбие Александра III, Гаагская конференция, жертвенная борьба с Германией (1914–1917 гг.) не весит перед лицом этого страха; никакое благородство и бескорыстие русских государей не рассеивали этого злопыхательства... Россия – это загадочная, полуварварская "пустота", ее надо "евангелизировать", или обратить в католичество, "колонизировать" (буквально) и цивилизировать; в случае нужды ее можно и должно использовать для своей торговли и для своих западноевропейских целей и интриг, а впрочем – ее необходимо всячески ослаблять»1. Этой же цели служит и еще один основополагающий миф современного западного сознания – миф о «победе» в холодной войне, о котором уже говорилось выше. Однако если принять этот миф за реальность и признать «поражение», то оно впрямую ставит под вопрос все историческое бытие России – не только будущее, но и прошлое, которое становится зыбким, недостоверным, сомнительным. И если татаро-монгольское иго давило, стремясь аннигилировать предощущение молодым народом своей грядущей судьбы как великой, то торжествующий Запад аннигилирует саму эту уже во многом осуществившуюся судьбу, обессмысливает прожитую народом жизнь, что еще страшнее. Ибо это ставит под сомнение смыслы и цели всего прожитого Россией исторического времени, ее самотождественность. Русскую историю «сматывают назад», до полной аннигиляции русского исторического времени, ибо лишь она, такая аннигиляция, а не только разложение русского исторического пространства, строго говоря, и будет окончательной смысловой победой Запада. Уничтожить же нечто, жившее на Земле, невозможно, не уничтожив память о нем. Вот почему такое огромное место в технологиях холодной войны заняла фарсовая десакрализация русской истории, ритуальное ее осмеяние. (Здесь шаг вперед по сравнению с де Кюстином, который в основном пугал.) Оружием этим прекрасно владеет и сам Запад; но подлинной виртуозности достигли здесь советская (и постсоветская) либеральная интеллигенция с ее привычками двойной морали, «фигой в кармане», цинических усмешек и подчеркнутого самоотчуждения от всего, что могло бы быть свято для «этого» народа. Признание «правоты» Запада в холодной войне означает вовсе не отказ от коммунизма, а признание неправоты всего русского исторического замысла о мире и о себе, русского православного замысла в истории в целом. Русские люди, осуществлявшие веками державную работу России, сопротивлявшиеся натиску Запада, предстают в этом свете лишь как носители «имперской гордыни». А это сопротивление, предстает как всего лишь следствие природного злонравия и беспочвенной гордыни тех, кто наконец-то склонился перед Западом. И перед каким олицетворением Запада! Выдержать натиск католицизма, с его неоспоримой культурной мощью и обаянием, одолеть страшный «сумрачный германский гений», и все для того, оказывается, чтобы теперь покорно – и даже с радостью – принять «увольнительную» из рук «попсовой Америки»! Еще одна гримаса пародийной постмодернистской реальности, в которую погружена современная Россия. Самопризнание же Россией себя «империей зла» или – в более «мягком», но и более унизительном варианте – каким-то уродливым отклонением от «общего мирового пути» и потому неудачницей мировой истории и смысловое подчинение Западу как следствие этого самопризнания, ценности которого получают статус «общечеловеческих», означает ее самоуничтожение и, по сути, делает излишним само государственное существование России. Это инстинктивно чувствует пораженная колониальным комплексом зависимости от Запада масса рядовых западников, подрывающих свойственную каждой здоровой и независимой нации ориентацию на ценность собственной личности и истории. Ибо самое нелепое, самое пагубное, что мог совершить русский народ – для многих все еще лидер, – это, покаявшись, что тысячу лет он шел неправильной дорогой, объявить и любовью, и кровью собранным вокруг него народам, что теперь он поведет их к «солнцу Запада». Это он и совершил в лице и под руководством своей интеллигенции, здесь был элемент добровольности, и потому последующее в каком-то смысле стало заслуженной карой за это смысловое самопредательство. Тем более что для движения на Запад другие народы в ХХ веке и не нуждаются в его посредничестве; каждый из них, а в еще большей мере окрепшие в советской матрице национальные элиты, начали самостоятельное движение в ту сторону, которую им указала сама Россия, охваченная угаром вестоцентризма. Сам же этот вестоцентризм принял такие карикатурные, такие нелепые формы, что, впервые в своей истории, Россия предстала… смешной. О какой духовной силе тут можно было говорить? Напротив, можно лишь удивляться верности тех немногих, кто, вопреки этому постыдному зрелищу России, вышедшей на мировую панель, все еще стремится к ней. Именно они, эти малые и верные, предаваемые нынешней Россией, вселяют надежду, что не все еще потеряно и что чуют же они за этим внешним падением могучую силу, способную пробудиться. Ясно, однако, что ей не пробудиться, продолжая губительное движение на Запад: здесь уже слишком многое стало ясно, да Запад своих целей и не скрывает. Десятилетний катастрофический для России опыт «вхождения в цивилизованное сообщество» не только позволяет, но и обязывает сделать очень жесткий вывод о том, что бездумная вестернизация сегодня обернулась для нашей страны нарастающей регрессией и поставила ее на порог «постыдной кончины». В то же время западные фобии, связанные с Россией, глубоко укоренены в собственном культурном самосознании Запада, а вовсе не обусловлены собственным поведением России. Никакое усердие последней в желании «понравиться», «уподобиться» и даже вообще исчезнуть как великая страна не может излечить Запад от комплекса «дурного Востока». Это излечение может стать лишь результатом его собственной нравственной и культурной работы. При этом Запад должен вспомнить, что Россия – его часть, хотя и уникальная; что, как отмечал Г. Флоровский, «...имя Христа соединяет Россию и Европу, как бы ни было оно искажено и даже поругано на Западе. Есть глубокая и неснятая религиозная грань между Россией и Западом, но она не устраняет внутренней мистико-метафизической их сопряженности и круговой христианской поруки. Россия, как живая преемница Византии, останется православным Востоком для неправославного, но христианского Запада внутри единого культурно-исторического цикла»1. Мы не можем говорить о самоликвидации страны лишь вследствие «имперской усталости», на которой настаивает, например, З. Бжезинский. Об этом в свое время прекрасно сказал К. Леонтьев: «Мы не осуществили еще в истории назначения нашего; мы можем думать и мечтать об этом назначении весьма различно. Но несомненно и то, что мировое назначение у нас есть; ясно и то, что оно еще не исполнено. Мировое не значит – сразу и просто космополитическое... Истинно мировое есть прежде всего свое собственное, для себя созданное, для себя утвержденное, для себя ревниво хранимое и развиваемое, а когда чаша народного творчества или хранения переполнится тем именно особым напитком, которого нет у других народов и которого они ищут и жаждут, тогда кто удержит этот драгоценный напиток в краях национального сосуда? Он польется сам через эти края национализма, и все чужие люди будут утолять им жажду свою»1. Глава шестая.