33 рассказа про любовь
| Вид материала | Рассказ |
- Любовь да не умрет любовь и не убьет, 863.74kb.
- Опять же любовь. Про любовь, как добрую память. Очень похоже на то, что описывается, 21.86kb.
- Тренер-Любовь, 113.09kb.
- Задание по русскому языку для 5 класса ( 02. 2011 – 12. 02. 2011), 15.43kb.
- Доклад О. Бабинич «любовь мужчины. Любовь женщины. Любовь между ними», 32.05kb.
- Конспект урока литературы на тему «Путь к спасению», 91.54kb.
- Санкт-Петербургский открытый литературный конкурс «проба пера». Сочинение лауреата, 85.69kb.
- Урок чтения в 3 классе тема: Дружба, товарищество, взаимовыручка. Пословицы и поговорки, 56.68kb.
- Тест по творчеству И. А. Бунина и А. И. Куприна, 16.61kb.
- А. И. Солженицына Урок 44 (105) Анализ рассказ, 54.47kb.
Книга Алексея Вишневецкого
33
рассказа про любовь
[изрядно промаринованный роман, уже нарезанный на кусочки и готовый к употреблению в качестве закуски]
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
В 55
УДК. 882-32
Под общей редакцией
А.Е. ВУЛЫХА
ISBN 5—235—02505—9
© Вишневецкий А.К., 2002 г.
© Иллюстрации Д.И. Бараб-Тарле, 2002 г.
Предисловие
Место, где чисто и светло
Я редко приходил на работу вовремя. И когда неспешно мерил ногами редакционный коридор, жизнь вокруг уже вовсю кипела. Кто-то с гранками бежал в корректуру» кто-то долбил очередную «нетленку» в номер, а я в это время только доставал ключи от кабинета. Куда торопиться? Служенье муз не терпит суеты...
«Александр Вулых, срочно зайдите к заместителю главного редактора Алексею Вйшневецкому! — взывал к моей совести по громкой связи голос ответсека. — Срочно зайдите!»
Тревожные нотки в голосе предупреждали о том, что в противном случае произойдет непоправимое: пульс «Московской правды» остановится.
«Скорее, Александр Ефимович, — умоляла меня секретарша. — Он уже с самого утра вас ищет!»
Всклокоченная борода и налитые багровой тревогой глаза моего друга Лехи Вишневецкого свидетельствовали о том, что секретарша говорит истинную правду.
«Где тебя черти носят? — возмущался Алексей Константинович. — Почему на работу опаздываешь?»
Дверь кабинета закрывалась на ключ, и робкие попытки сотрудников редакции прорваться к первому заму главного редактора резко обрывались фразой:
«Я занят по номеру!»
После первого стакана Леха доставал из ящика стола соединенные скрепкой листы бумаги, густо исписанные от руки.
«Вот, Ефимыч, не поверишь, всю ночь писал. И рубрику уже придумал — «Москва, которую мы потеряли». Это не снег за окном тает, это исчезает музыка нашей молодости. Понимаешь, старик, уже никогда не будет улицы Горького, по которой... эх! Ты когда номер-то верстаешь?»
Объясню тебе, мой читатель, что речь велась об очередном номере газеты «Ночное рандеву», выходившей лет восемь назад в виде приложения к «Московской правде». То самое «рандеву» как раз и редактировал автор этих строк. К чему разговоры о том, хороша ли была наша газета? Просто мы пытались тогда приостановить неудержимый бег времени, заглянуть в глаза промелькнувшей любви и увидеть лишь тихий снег над уплывавшей в прошлое Москвой...
Мы не писали книг и не создавали нетленных строчек, мы просто очень хорошо понимали друг друга и старались держаться за это понимание, как утопающий за соломинку. Потому что наступало другое время, напроч сметавшее сентиментальное безрассудство молодости.
Леша писал свои прекрасные ностальгические рассказы, а я публиковал их в своей странной газете, обреченной, как трепыхающийся под порывами осеннего ветра пожелтевший кленовый лист.
Открой эту книгу, читатель, и ты почувствуешь, как произойдет маленькое чудо: и снег, падающий за окном, не растает, а превратится в замечательные лики старого доброго времени, от коих так светло и чисто делается на душе.
Александр Вулых
Предуведомление автора
Можно сказать, что мне в жизни повезло. Потому что сам, будучи человеком мало примечательным, я каким-то чудесным образом все время оказывался рядом с очень интересными людьми. Дмитрий Шостакович и Вячеслав Молотов, академик Доллежаль и художник Щербаков, Серега Дурум-Бурум и Дима Хелп... Или взять хотя бы того же Витю Лихоборского. Вам, наверное, это имя ни о чем не говорит. Поскольку Витя не был известным писателем, художником, балеруном, биохимиком, бандитом или депутатом. Но с ним вечно происходило нечто такое, что, безусловно, заслуживает внимания не только его близких друзей, но также и широкого круга читающей публики. Тем более теперь, когда его уже нет с нами.
Лихоборский никогда не стремился ни к деньгам, ни к славе, которых у него никогда и не было. Всю жизнь он просто искал любви, которой так и не нашел. И нижеследующие истории из его биографии можно объединить под довольно бесхитростным названием — «33 рассказа про любовь». Причем некоторые из них я решил оставить в его собственном изложении, то есть повествование будет вестись от первого лица, ну то есть именно так, как и записано на моем стареньком диктофоне. Делаю я это только лишь для того, чтобы вы яснее могли представить личность этого удивительного человека — Вити Лихоборского.
Итак, история первая.
НАТАША,
лучше б ты осталась на утесе
Закончив девятый класс, я отправился на все лето на дачу. К тому времени я прочитал много книг и просмотрел много фильмов на уже заинтересовавшую меня тему. Так что с психологической и теоретической точек зрения я был вполне готов, а физиология, так та просто требовала. Мне снились опасные сны, и коленки девочек в классе все больше волновали мое воображение. Разумеется, в те годы я еще не знал запахов «Ниттифора» и «Бензол бензоата», и чудесное действие «Доксициклина» в сочетании с «Трихополом», «Нистатином» и «Оротатом калия» мне было также неведомо.
В один прекрасный день, стоя в очереди за билетами в кино, я вновь увидел девочку (на нее я обратил внимание еще прошлым летом, но так и не решился познакомиться, хотя знал, что зовут ее Наташа). Она протискивалась вперед, — видимо, кто-то занял ей очередь, — проходя мимо меня, очень мило прошептала «позвольте» и слегка задела мою ногу своей. Запах ее волос и близость ее тела совершенно вскружили мне голову, я хотел задержать ее, но руки не слушались, и, я так и стоял, оглушенный новым ощущением. Ночью я не смог сомкнуть глаз.
Этот эпизод окончательно утвердил меня во мнении, что пора заканчивать игры в пинг-понг и катания на лодке с моим другом Валерой. Тем не менее Валера мне был пока что необходим, ведь в одиночку подойти к очаровавшему меня объекту я не решался. Случай помог. Прогуливаясь как-то вечером в обнимку с новеньким магнитофоном «Весна», подаренным Валере на день рождения, мы буквально нос к носу столкнулись с Наташей и ее подругой Леной. По инерции мы еще какое-то время шли прямо, но потом развернулись, включили погромче «Арабески», и спустя несколько мгновений долгожданное знакомство состоялось.
О, что было потом! Три месяца мы почти не расставались. Гуляли по лесу, катались на лодках и велосипедах, танцевали на дискотеках и, конечно, учились целоваться. Эти первые настоящие поцелуи на залитой солнцем лужайке и случайные прикосновения рождали в возбужденном мозгу необъяснимые рифмы и непознанный ритм. Но желанный и пугающий барьер преодолеть мы не решались. Однажды вечером я обнял Наташу и притянул к себе, ее волосы защекотали мою щеку, а моя рука невольно и несмело стала опускаться ниже талии. Наташа испуганно отстранилась: «Ты что?» Признаться, в тот момент испугался и я.
Искушения подобного рода боле не преследовали нас. Мы просто любили друг друга; как могут любить лишь юные и непорочные создания, ничего не требуя, а лишь наслаждаясь чувством, переполнившим наши сердца. У нас было любимое место — Утес, как мы его называли. Здесь крутой обрыв чуть ли не отвесно стремился к Москве-реке. Поросший кустарником и стройными соснами, он скрывал нас те посторонних взглядов, и мы часами просиживали тут, обнявшись и болтая обо всем на свете.
А Земля, как ни странно, по-прежнему вращалась вокруг Солнца, хотя мы этого и не замечали. На смену лету неотвратимо надвигалась осень. Мы не могли себе представить нашу жизнь в Москве (и, как выяснилось впоследствии, были правы). 31 августа был днем прощания. Да, мы прощались так, будто расстаемся навсегда. Наташа рыдала у меня на плече, мои глаза тоже были влажными, я покрывал ее лицо поцелуями, а потом сказал ей: «Иди». Я оттолкнул ее, и она, пошатываясь, пошла прочь по тропинке. Когда Наташа остановилась вдруг, я вскричал, срываясь на истерику: «Иди же, иди, иди и не оборачивайся!»
Город и вправду был для нас другим миром. Мы встречались пару раз, но, зажатые в тиски бетоном, не могли произнести и слова, а тысячи чужих соглядатайских очей, впивавшиеся в нас с бесстыдным любопытством, делали наши руки и ноги ватными, губы — холодными, а чувства — мелкими. Мы оба осознали, что это конец.
В последних числах сентября я, не в силах дольше сдерживать эмоции, упал в электричку и поехал туда, где осталось мое счастье.. Я пришел на Утес, который весь уже блистал желтизной и хрустел под ногами опавшими листьями, и долго курил там, сидя у самой воды. Погруженный в свои мысли, я не заметил, как внезапно потемнело небо, хотя было еще довольно рано. Черные тучи сгустились над моей головой, вот-вот должен был начаться ливень. Нехотя я вскарабкался на Утес и побрел, подгоняемый налетевшим ветром. Внезапно, как будто в высоте кто-то открыл заглушку, обрушились крупные белые хлопья, в минуту снег покрыл землю, а меня закружил неистовый хоровод вьюги. И тогда я побежал. Побежал прочь от этого страшного места, хранившего воспоминания о летнем тепле и запахе волос моей любимой.
Прошло много лет. Я окончил школу, поучился немного в институте, отслужил в армии, повзрослел. У меня было несколько прекрасных романов, которые, слава богу, заканчивались легко — без слез и упреков. Было и несколько случайных встреч, на одну ночь, — в те годы это считалось нормальным и не требовало оплаты в долларах США. Да и вообще, все шло хорошо, я был вполне доволен собой и окружавшим меня миром.
Тем более что в город только-только пришла весна, пока еще очень робко, мелкими шажками. Но на улицах уже начали появляться люди без шарфов и шапок. Я ехал в метро, теперь уже не помню, куда и зачем. На «Лермонтовской» открылись двери, и в вагон вошла Наташа.
Конечно, Наташа, — я узнал ее сразу, да и она в первое же мгновение сделала шаг в мою сторону, но остановилась в нерешительности. Впрочем, все это вполне понятное в такой ситуации замешательство длилось не дольше секунды, и вскоре мы уже оживленно заполняли друг для друга белые листы в своей биографии последних лет.
Мы не могли умолкнуть ни на эскалаторе, ни на бульваре, ни на Наташиной кухне за чашкой чая. А потом незаметно для себя мы оказались в ее комнате, на ее кровати, без одежды. Мы занялись, — нет, не любовью, не сексом, — а тем, чего так боялись много лет назад. Не было больше пугающих мест на наших телах, и мы бросились в этот водоворот, как бы пытаясь в полчаса познать все то, что нам не было позволено тогда, в шелестящей листве нашего отроческого Утеса.
Когда все кончилось и мы просто курили в знакомом уже изнеможении, я понял, осознал внезапно, что внутри у меня пустота. Нет больше загадок в моей жизни, нет больше чистоты и неги, нет больше любви. Я встал, оделся. Наташа очень как-то запросто сказала «пока» и закрыла за мной дверь...
...Лед на Чистых Прудах поблескивал в отсветах фонарей. Я присел на спинку скамейки. Неподалеку пожилая дама прогуливала своего эрделя, по соседству примостились двое с бутылкой портвейна, мимо шли, обнявшись, мальчик и девочка лет шестнадцати. Мне было грустно. Последний светлый луч погас в моей непутевой жизни. Трахнул я свою первую любовь. А впрочем, не было у меня ее, не было.
| * * * Тут надо заметить, что личность Лихоборского была настолько же ранимой и романтичной, насколько и цинично пошлой. Наверное, именно этим можно объяснить всю неоднозначность ситуаций, в которые порой попадал Витя. Вот, к примеру, следующую историю — ее я тоже решил поведать устами главного участника — следует смело отнести к жанру судебного очерка. А раз так, то по закону жанра я должен сделать стандартную оговорку. Все имена и события в этой истории — подлинные, все возможные совпадения — случайны. Может разве что возникнуть некоторая путаница в хронологии, местах действия и составе участников. Но это следует относить не на счет художественного вымысла, а на счет врожденного слабоумия — и Лихоборского, и моего личного, а также на счет приобретенной ими, то есть нами, частичной алкогольной амнезии. Да, чуть не забыл, заранее извиняюсь за некоторую ненормативную лексику, но без нее, увы, не обойтись. В данном случае. Впрочем, все это не мои слова, а Лихоборского. [история вторая] |
НАДЯ,
надо быть разборчивее в связях
Все началось с того, что у меня спиздили фамильную сахарницу.
Вернее, с этого, конечно, все не началось, а может, даже с этого ничего и не начиналось, может, даже этим-то все и заканчивалось, но кто вообще в этом мире знает, где начало пути и где его конец, — ведь точно можно указать лишь на середину.
Короче, Надя Кляйкина разбудила меня ни свет ни заря (в тот момент я, разумеется, не знал, что зовут ее Надя, и уж тем более не мог предположить, что фамилия у нее такая задиристая — Кляйкина). Так вот, разбудила меня Надя, что-то сказала — голос ее отзывался в моих ушах, как звук тянущего магнитофона, а фигура покачивалась в метре от пола. Дверь закрывать я не пошел, просто услышал ее хлопок и цокот женских копыт по кафельному полу лестничной площадки, вновь проваливаясь в дурнотный похмельный сон.
Из этого чудовищного кошмара с парившими надо мной жуткими перекошенными хохочущими рожами меня вырвало звонком в дверь. Я кое-как подошел к ней и распахнул, чуть не упав при этом. На пороге стояли два милиционера.
«Гражданин Лихоборский?»
«Да», — ответил я, перейдя в одном коротком на слове с баса на фальцет и лихорадочно вспоминая, что я делал вчера.
«Не волнуйтесь, — увидев отразившуюся на моем лице панику, дружелюбно улыбнулся один из сержантов. — Ваши вещи найдены».
«Какие?» — переходя и в этом коротком слове с фальцета обратно на бас, спросил я.
Видя, что я один хрен ничего не соображаю, сержант доверительно и даже несколько панибратски нагнулся ко мне.
«У тебя две бабы были ночью?»
«Ну были. А что?»
«Просто одна из них у тебя какую-то херню украла. В общем, одевайся, умывайся, водички попей и пошли в отделение».
«За что?»
«Да, твою мать, ты проходишь по делу как потерпевший. Надо написать заявление с просьбой принять меры к розыску пропавших вещей».
«Вы же говорите, что вещи найдены».
Сержант уже чуть не плакал от собственной беспомощности, не в силах объяснить мне что-либо.
«Блядь, найдены, найдены. Но — порядок такой».
Спустя некоторое время я уже сидел в кабинете следователя и глотал воду из любезно предложенного им графина. Его наводящие вопросы помогли мне сосредоточиться и вспомнить почти все события вчерашнего дня. Собственно, ничего особенного почти не произошло. Просто мы нажрались с моим другом Валерой Вздоховым в кабаке «На Яузе» и сняли двух отдельно сидевших девиц — Надю, честную московскую блядь, работавшую посудомойкой в каком-то кафе на окраине, и эстонскую танцовщицу Эви, которая впоследствии оказалась воровкой и к тому же Людмилой Васильевной Антоновой из-под Ленинграда.
Честно говоря, я надеялся, что мучения мои на даче показаний и закончатся, и меня уже отпустят пить пиво, но не тут-то было. Пришлось ехать на опознание в Измайлово, где и забрали нашу плясунью в тот момент, когда она пыталась сдать мою фамильную сахарницу с «черного» входа в магазине «Лазурит». Еще три или четыре часа длилась беседа с тамошним следователем. Зато по ходу дела удалось познакомиться с товарищами по несчастью, — ведь не один же я такой мудак в Москве, который напивается, снимает девок в кабаках и тащит их потом домой. После всех мытарств мы с этими ребятами распили пару бутылочек водочки, купленных у гардеробщика в ближайшем ресторане, после чего поклялись друг другу в вечной дружбе.
Через пару месяцев был суд. В зале собралась толпа отъебанных и объебанных Людмилой Васильевной молодых людей, их друзей, а также честных блядей, которые волею случая оказались замешанными в это нелицеприятное действо. Судье пришлось выслушать ряд историй, похожих одна на другую, как сиамские близнецы. Тем не менее каждый, желая выставить себя в более выигрышном свете, обязательно вворачивал какую-нибудь изюминку.
Рассказ Нади Кляйкийой выглядел примерно так.
«Я познакомилась с Витей и Валерой...»
«Называйте фамилии, пожалуйста», — прервал ее судья, молодой мужчина лет тридцати пяти, который явно с юмором относился к этому судебному процессу.
«Не знаю я фамилий, вон они сидят».
«Вероятно, вы имеете в виду потерпевшего Лихоборского и свидетеля Вздохова?»
«Во-во. Витя и Валера. Так вот, я познакомилась с ними в кабаке «На Яузе», ну знаете — да? Эви тоже там была...»
«Подсудимая Антонова, называвшая себя Эви?»
«Точно. Вот... Ну а потом чего? Потом Витек говорит: поехали, мол, ко мне. Но я ему сразу сказала — мне в одиннадцать надо быть дома. Все — труба. Приехали мы к Вите, выпили водки и легли спать. А утром я ушла на работу».
Судья глубоко задумался, а потом, недобро ухмыляясь, произнес:
«А знаете, Кляйкина, я ведь могу привлечь вас за совращение несовершеннолетних».
«Это кого это?»
«А вот — потерпевшего Лихоборского, ему только через два месяца исполнится восемнадцать».
«Что?! Я его совращала? Да вы... Да он... Да я...»
Надя аж задохнулась от возмущения, вспоминая тот вечер.
«Ладно, ладно, садитесь, — внезапно подобрел судья. — Послушаем потерпевшего Лилянова».
Потерпевший Лилянов поправил галстук и сдержанно откашлялся.
«Мы с моим другом свидетелем Каюровым познакомились в парке с двумя девушками. Немного погуляли и пошли ко мне в гости. Был приятный, тихий, дружеский вечер. Мы слушали музыку, танцовали, выпили немного крепленага вина и решили поехать в Тулу...»
Когда же я закончил свой рассказ, судья, ухмыляясь в усы, спросил:
«Скажите, товарищ Лихоборский, а как вы, будучи студентом одного из престижнейших вузов страны, оцениваете всю эту историю?»
«Спасибо нашей советской милиции — утром украли, а вечером уже вернули».
Судья только махнул рукой и опустил голову.
Под занавес выступила адвокат, совсем старая дева.
«Да, моя подзащитная виновна, да, — жарко затараторила она. — И моя подзащитная полностью признает свою вину — прошу учесть это при вынесении приговора. Но посмотрите на молодых людей, сидящих в этом зале», — действительно, было на что посмотреть, многие уже успели принять пивка с портвейном в перерыве заседания и теперь оживленно обсуждали с дамами, куда бы поехать после вынесения приговора. Похоже было, что вся эта тряхомудия обязана была закончиться большой оргией. Между тем адвокат продолжала, обводя зал картинным жестом:
«Каков их моральный облик?! Они погрязли в пьянстве и разврате, у них нет ничего святого, ни в делах, ни в отношениях друг с другом. В этой среде выпестовывается порок, и моя подзащитная оказалась просто слабой девушкой, которая не смогла вырваться из столь низко павшего окружения. Они — настоящие виновники того, что произошло!»
...Мы выходили из зала суда, вяло перебрасываясь остротами в длинном коридоре, ведшем к двери на улицу, как вдруг сзади раздался крик:
«Заприте дверь, никого не выпускайте!»
Кто-то машинально дернул задвижку. Через секунду мы увидели затравленно семенившую молоденькую секретаршу суда и припустившегося за ней широкими пьяными шагами свидетеля Каюрова, на бегу приговаривавшего:
«Девушка, ну куда же вы спешите? Давайте же уже знакомиться...»
Вот что с людьми делает любовь! Или это ее плотское отображение?
| * * * Для того чтобы понять и правильно оценить многое из того, что произошло с Витей Лихоборским в самом начале 80-х, надо учесть следующее обстоятельство. Именно на начало 80-х пришлось и начало относительно самостоятельной жизни Вити Лихоборского. Он выбрался из-под постоянного семейного присмотра, потому что учеба в университете предполагала дополнительные занятия, спецсеминары и посещения читального зала. Все это, разумеется, проходило мимо нормальных студентов, каковым и являлся Витя, но позволяло вполне легально отсутствовать дома. Время же, отобранное у читальных залов, посвящалось университетам жизни — то есть стоянию в пивняках-автопоиловках, блужданию по барам, лежанию в постелях с однокурсницами и постижению философии, логики, истории и естествознания на Примитивном, бытовом уровне. Кстати, не известно, что важнее для человека — глубина проникновения в науку или куда-нибудь еще. [история третья] |
НИНА,
жаль, что ты не дала Вите рубль
Однажды Витя Лихоборский пригласил своего друга Гену Горовского в Театр имени Моссовета.
Когда Гена вошел во дворик у театра, Витя уже ждал его. Горовский всегда опаздывал ровно на десять минут, ни больше ни меньше — в этом заключалась его особая пунктуальность. Несмотря на ранний март, Лихоборский был в одном костюме, при галстуке и почему-то в кепке. Он явно пошатывался, и едва Гена подошел к нему, поднял на Горовского глаза, полные грусти, и сказал, виновато улыбаясь:
«Геннадий, а билеты я уже продал. Не расстраивайся, пойдем в кабак. У меня бабок — лом».
Друзья завалились в бар «Охотник», уютное местечко, где было всего четыре столика, взяли по чашке кофе и бутылку коньяка. Как только она нарисовалась на столе, Витя заметно оживился.
«Ну, — спросил он у Горовского, — давно ты не пил?»
«Почитай, что со вчерашнего дня», — ответил Гена.
«Ну, — сказал Лихоборский, — значит, ты трезвый, как козел. И поэтому накати целый стакан».
Горовский налил себе полный стакан коньяку, откашлялся, выпил залпом, крякнул, высморкался, плюнул на пол и стал уже нормальным человеком.
Они посидели еще какое-то время, еще немного выпили.
Бармен Саша подсадил к ним двух девушек. Девушки взяли ликера «Шартрез» и пошли в туалет, оставив на столе пачку сигарет «John Player Special» и зажигалку BMW. Друзья оживились, увидев разбросанные фирменные товары. Лихоборский предложил Горовскому немедленно пойти в новый кабак, открывшийся буквально на днях в паре кварталов отсюда. Они радостно повскакали со своих мест, предварительно промочив горло девичьим «Шартрезом». Лихоборский положил пачку сигарет во внутренний карман пиджака, сунул зажигалку во внешний карман и направился вслед за Горовским к выходу. В этот момент из туалета вышли девушки и остановились, зачарованные.
«Ребята, а зажигалка, а сигареты?» «Забираем», — мрачно сказал Лихоборский. Уже по дороге в новый кабак Гену посетила чудовищная мысль. Он решил поделиться ею с Витей. «А знаешь, нас ведь не пустят в кабак». «Почему же?» — искренне удивился Витя. «Потому что мы с тобой пьяные». «А мы тогда притворимся иностранцами. У нас же есть сигареты «John Player Special» и зажигалка BMW».
«А куда ты денешь мою рязанскую морду?» «Ну хорошо, я буду иностранцем, а ты моим переводчиком».
Друзья, опасливо озираясь, вошли в кабак, но никто их ни о чем не спрашивал, их гостеприимно пропускали. Однако когда Лихоборский отдавал свою кепку гардеробщику, Горовский вдруг вскричал, стоя у дверей:
«А друг-то у меня иностранец. Поляк!»
Лихоборский услышал это и, памятуя о том, что решил почему-то быть бельгийцем, жутким шепотом прокричал:
«Нет, Гена, не поляк, блядь, — бельгиец!»
Хохот персонала сопровождал друзей к столику, но их это не смутило. Они еще выпили и потерялись. Витя оказался в совершенном одиночестве довольно далеко от кабака — он блевал у решетки на Кропотке. Как только Лихоборский утерся не совсем свежим платком, к нему подошли две девушки.
«Молодой человек, а вы не знаете, где-нибудь поблизости можно перекусить?»
Витя знал. Перекусить можно было в «Адриатике», о чем он честно и сообщил. А потом даже вызвался сопровождать девушек, опять же честно указав на полное отсутствие денег в кармане. Девушки — Нина и Наташа — благосклонно приняли вялое ухаживание Лихоборского.
В «Адриатике» Витя пришел в себя. Ему очень понравилась Нина, у нее были такие длинные и нежные пальцы, и Вите было так приятно принимать у нее из рук очередной стаканчик. У Лихоборского пробилось чудовищное красноречие, он сыпал комплиментами, и у Нины довольно скоро свернуло чердак. Она смотрела на Витю повлажневшими от внезапно накатившей любви глазами, и Лихоборский понял, что сегодня ему дадут. И дадут ему, возможно, не один раз.
Но, понятное дело, Витя сам же все и испортил. Раздухарившись, он предложил проследовать в одно заведение, расположенное неподалеку, а именно — в пивную «У тети Раи», или, как ее еще называли, «Пни» или «Корпус Г». То, что они увидели здесь, после изысканной обстановки дорогого кафе, не могло не ввергнуть в депрессию бедных девушек.
Некоего господина тошнило прямо у столика, другой мочился в углу, третий там же спал, четвертый не сильно, но больно бил пятого, а шестой, участвуя в каком-то диком споре, разбивал об голову одну за другой бутылки из-под портвейна. И что самое ужасное, все эти исчадия ада, пившие, блевавшие, писавшие, очень дружелюбно здоровались с Лихоборским и, явно по праву старых знакомых, похлопывали его по плечу.
И тогда девушки решили бежать. Витя догнал Нину на улице и схватил за руку в надежде задержать ее.
«Куда ты привел нас? Что это за гадюшник? И не трогай меня!»
«Нина, не уходи, прости меня. Я от любви к тебе потерял голову».
«Никогда больше не трогай меня и верни мой| номер телефона».
«Ну ладно, — сдался Лихоборский. — Хоть рубль дай».
«Не дам я тебе рубля, ничего я тебе не дам». «Ну и дура», — буркнул Витя и пошел куда глаза глядят. Лихоборский, в общем-то, понимал, что у него в жизни еще будет до отвала всяких Нин, а вот такого умного красавца, как Витя, несчастная Нина уже никогда больше не встретит.
| * * * Свои первые зимние студенческие каникулы Витя Лихоборский провел в одном подмосковном пансионате. Все десять дней прошли в каком-то полупьяном дурмане. Запомнилось только, что всего лишь один студент из их корпуса приехал на отдых с лыжами, поставил их в прихожей, в первый же вечер напился, упал на них и сломал напополам. Запомнилось еще, что каждый день они пели песню Малежика «Двести лет кукушечка счастья нагадала». Запомнился один парень из Сочи, который научил его шулерским карточным фокусам, которыми впоследствии Лихоборский иногда зарабатывал себе на портвейн в пивняке на Лесной. И еще запомнилась девушка Маша, которая явно симпатизировала Вите. Однажды вечером они гуляли вдвоем по освещенной лишь луной лесной просеке, и Лихоборский уже было собрался поцеловать ее, но вдруг почувствовал нестерпимый приступ тошноты, — пришлось отбежать за елочки и продлеваться. Момент, конечно же, был безвозвратно упущен, но что уж тут поделаешь... Вот, собственно, и все основные воспоминания о той декаде, проведенной в заснеженном Подмосковье. Зато летние каникулы оставили в памяти Лихоборского значительный след. Лично я могу это объяснить, конечно, не тем, что он не пил, — он пил, — а тем, что первый раз в жизни Витя оказался за тысячи километров от дома без сопровождения старших. Ну, слушайте его рассказ. [история четвертая] |