Ариадна Васильева Возвращение в эмиграцию
| Вид материала | Книга |
- Возвращение в эмиграцию роман Книга первая, 6591.83kb.
- Вечное возвращение по-белорусски, 260.64kb.
- Советского Союза Васильева В. В. с. Большая Шатьма, 2006 Оглавление. Введение Основная, 122.48kb.
- ЭХ, александр николаич!, 257.95kb.
- О. Н. Васильева васильева О. Н., старший преподаватель Московской государственной академии, 229.64kb.
- Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. 2-е изд, 6.84kb.
- Программа дисциплины «Бизнес и власть: конституционно-правовые основы лоббизма и взаимодействия», 308.22kb.
- А зори здесь тихие, 2738.83kb.
- Александр зиновьев русская трагедия (гибель утопии), 6680.72kb.
- Отдел Кадров" была опубликована интересная статья Сергея Васильева, 484.22kb.
- А вы знаете, о вас много говорят.
И она снова склонила голову к плечу, наблюдая за выражением лица Натальи Александровны.
- Ничего интересного в нас нет, - отозвалась та.
- Ну, не скажите, весь город, можно сказать, гудит. Вы с мужем не такие, как все. Это сразу видно.
Наталья Александровна полюбопытствовала, в чем же выражается их с мужем отличие от остальных. Капа хитро опустила глазки, повела головой в сторону, и стала говорить о каких-то неуловимых различиях в речи, в повадках, в одежде. Нет, одежда самая скромная, но Наталья Александровна должна понимать, что даже в ватнике она будет выглядеть…
- Ну-у, как бы это выразиться… одним словом, не так, как все.
Наталья Александровна хотела ответить в том духе, что она бы предпочла, если бы на них перестали обращать внимание, но пришел с работы Сергей Николаевич, и последнее слово осталось за Капой.
Сергей Николаевич снял плащ. Под плащом оказался коричневый в полоску костюм и бежевая рубашка с галстуком. У Капы покраснели веки от сдерживаемого смеха. Казалось, она не выдержит и протянет певучим голоском: «Ай, да маляр! В пиджаке и при галстуке. У нас маляры так не ходят». Но она придержала язык и погасила улыбку.
Сергей Николаевич пожал предварительно вытертую о кухонное полотенце протянутую руку незнакомки, назвался сам, сказал, что ему очень приятно; улучил момент, спросил глазами жену, кто, мол, такая, поднял бровь в ответ на ее недоуменный вид.
Чтобы сесть, ему пришлось повесить на крючок на двери Капино пальто, и, таким образом, Капа оказалась, хоть незваной, но все же гостьей, что она, со свойственной ей чуткостью, не преминула заметить.
- Говорят, незваный гость хуже татарина, но я открою секрет, чтобы вы не подумали чего про меня. Шляпа – это так. Это я придумала как повод. А вообще-то меня к вам послали, - и, видя, что никто не собирается спрашивать, кто и зачем ее послал, а просто ждут объяснений, продолжила, - у нас ведь как? Все по плану. А вы пока еще у нас в плане по соцобеспечению. В горисполкоме я имею в виду. Там всякие жалобы… ну, вы понимаете...
- Так, - сказал Сергей Николаевич, сел и хлопнул ладонью по колену, - давайте договоримся. Никаких жалоб у нас нет. Квартиру нам дали, мы оба работаем. У нас к вам одна просьба…
- Это чтобы мы от вас отстали, - догадалась Капа.
- Не так грубо, - поморщился Сергей Николаевич, - мы хотим, чтобы нас считали нормальными людьми. Такими, как все, – он-то не слышал предыдущего разговора Капы с Натальей Александровной. - В нас нет ничего особенного…
Но тут уж Капа не выдержала.
- Да как же нет! – вскричала она, - да вы хоть на себя посмотрите, да разве ж у нас маляры так ходят?
- Как «так»? – удивился Сергей Николаевич.
- Да кто же это после малярки в галстуке домой идет?
- Простите, но я переоделся. Не мог же я по городу идти в спецовке. Спецовка у меня здесь, в сумке. Или вы думаете, что я в галстуке стены крашу? – его уже начал раздражать этот беспредметный и странный спор.
- Ах, не понимаете, вы, - вздохнула Капа. – Хотите ходить в галстуке, ходите. Только потом никому не рассказывайте, что вы такие же, как все.
- Что-то мы с вами не понимаем друг друга. Но про ваш план вы, уж, пожалуйста, забудьте. А пока… Милости прошу к столу. Вы у нас в гостях, будем ужинать.
Сергей Николаевич решительно встал, достал из рабочей сумки сверток, чекушку и белый батон. В свертке оказалось грамм триста докторской колбасы, и она была тут же тонко нарезана и уложена на тарелку. На столе появились парижские рюмки-наперстки, и Наталья Александровна тихо спросила:
- Аванс получил?
Сергей Николаевич хитро прищурил глаз и разлил водку.
В тот вечер первого знакомства, за разговорами, Капа засиделась. После второй рюмки махала ручкой, говорила, что больше пить ни за что не станет, а то начнет городить всякую ерунду.
Однако и после третьей рюмки никакой ерунды Капой высказано не было. Разговор шел вокруг строительства в городе, и еще гостья рассказывала, каким чистым и ухоженным был Брянск до войны. После чая с халвой Капа ушла. Намеками, не называя вещи своими именами, она пообещала впредь приходить в гости не по службе, а просто так. Поболтать о том, о сем, когда возникнет такое желание.
- Ну, как тебе эта Капа? - спросила Наталья Александровна.
Сергей Николаевич фыркнул.
- Капа – скорпиончик.
К слову сказать, он не принял разрешения называть гостью Капой. Весь вечер обращался к ней исключительно по имени-отчеству. Но между собой с тех пор они называли ее не иначе, как скорпиончиком, и было за что.
Ни слова в простоте не было сказано Капой, когда речь зашла о советской действительности. С ехидцей, с подковыркой подходила она к обсуждаемому вопросу. «У нас по уму ничего не делается»… «работнички у нас, сплошное воровство кругом»… «поживете, узнаете, как это у нас происходит»… Вот и получила прозвище. После возвышенных разговоров с Мордвиновым, обидным казалось такое пренебрежение к уже начавшему складываться мировоззрению Сергея Николаевича. Для него случай в столовой с дядей Толей Сидоркиным был исключением, для Капы - правилом.
Дружбы не возникло, но знакомство продолжилось. Несколько раз Наталья Александровна встречала Капу на улице, иногда она приходила в гости. Немного суматошная, замороченная работой, одинокая, ни мужа, ни детей, она искала отдушину в доме Улановых точно так же, как они искали ее в семье Константина Леонидовича.
Мордвинова Капа не то, чтобы не любила, относилась с легким пренебрежением.
- Блаженный! – говорила о нем, отмахиваясь.
А когда Наталья Александровна спросила, откуда она его знает, надула губки и фыркнула:
- Пхи! В этом городе все друг друга знают.
Блаженным, по ее мнению, Константинович Леонидович был из-за своей непомерной порядочности в ущерб семье. Именно от Капы Сергей Николаевич узнал, что живут они в предназначенной для Мордвиновых квартире. И когда Сергей Николаевич спросил у того, так ли это, Мордвинов отмахнулся и попросил никогда не затрагивать этот вопрос. Весной, в крайнем случае, в начале лета, квартиру ему выделят, и говорить больше не о чем.
Освоившись у Сергея Николаевича и Натальи Александровны, Капа расхрабрилась, и поносила советскую действительность, на чем свет стоит.
- Вы, Сергей Николаевич спуститесь с голубых небес на нашу грешную землю, - похохатывала она, - оглянитесь по сторонам: какая свобода! Какое равенство! какое братство! Да у нас все, как собаки грызутся, а уж что на верхах творится, так я вам и передать не могу.
- Но вы же партийная, - удивлялся он, - как вы можете так говорить!
- Партийная по глупости, Сергей Николаевич, исключительно по глупости и по молодости лет. А теперь рассуждать поздно. Знаете, как в анекдоте. «Летел воробушек по морозцу. Холодом его обдало, упал, бедняжка, и лапки кверху. На его счастье лошадь шла, какнула прямо на него. Воробушек отогрелся, высунул голову и – чирик-чик-чик. А тут кошка. Увидала воробушка. Цап-царап, и нет его, родимого». Так-то вот – попал в навоз, не чирикай.
Тогда Сергей Николаевич резонно замечал:
- Но если вам не нравится, вы же можете выйти из партии.
- Че-го? Выйти из партии? Ой, Сергей Николаевич, Сергей Николаевич, какой вы наивный человек. Рассуждаете, как ребенок, ей-богу. Тоже скажете, выйти из партии. Нет уж. Я в отличие от воробушка молчком в навозе этом греюсь. Кошки боюсь.
- Что вы имеете в виду? – интересовался Сергей Николаевич.
- То и имею.
Умолкала надолго, после начинала завидовать Мордвинову.
- Хорошо ему. Он по убеждению такой. С верой в светлое будущее. Я сейчас пожить хочу. А мне и этого не дано, пожить нормально. Разве это жизнь? Того нет, это не по карману. А воровать не умею.
Капа вздыхала, закатывала глаза, словно сожалела о своей неспособности к воровству. А когда встречала недоверчивый взгляд Сергея Николаевича, жмурилась и заходилась мелким смешком.
- Вы у нас скоро таким советским станете, как говорится, святее папы римского. Да живите вы в своем милом заблуждении, если вам так легче.
- Так что же, - взрывался он, - по-вашему, нам не надо было уезжать из Франции?
- А то? – иронически смотрела на него Капа.
- Ну, знаете ли! – вскакивал Сергей Николаевич и начинал ходить по комнате, потом останавливался и колол Капу сердитым глазом, - у вас совершенно искаженное представление о том обществе, которое мы, по вашему мнению, имели неосторожность оставить! Безработица - раз. Жуткий, ни с чем не сравнимый бюрократизм – два. Вы знаете, что нам заявили чиновники при оформлении документов? Нам вменено было, заметьте, не предложено, а вменено оставить во Франции пятилетнюю дочь на том основании, что она француженка. Вы можете себе представить такое? Далее. Хваленая демократия. Да, говорить во Франции можно все, что угодно. Но были и насильственные депортации нашего брата. Или другое. Право на работу для эмигранта… Без специального документа черта с два вы найдете хорошее место.
- Стоп, стоп, стоп, - перебивала Капа, - это вы про своих говорите, про русских. А французы, как?
- Французам, конечно, легче, - нехотя соглашался Сергей Николаевич.
Но был день, солнечный, весенний, воскресный. Словом, прекрасный базарный день. Цены по случаю выглянувшего солнышка не снизились, но все равно приятно было идти по залитой ослепительным светом улице за покупками.
Шли, не торопясь, дышали полной грудью. Возле будочки Яши-фотографа, гордо именуемой «фотоателье», остановились. Яша стоял в дверном проеме и делал Сергею Николаевичу таинственные знаки. Он и звал его к себе, и в то же время делал вид, будто хочет, чтобы Сергей Николаевич зашел к нему по своей воле, как бы по делу, скажем, фотографию получить.
Сергей Николаевич подошел к Яше. Тот состроил непроницаемую физиономию, пропустил Сергея Николаевича внутрь и вошел следом. Дверь затворилась, и в будочке образовалась прохладная полутьма.
- Здравствуйте, дядя Сережа. Что не приходите ко мне. Совсем забыли. А фотографии ваши давно готовы.
Сергей Николаевич молча проглотил «дядю Сережу», поздоровался с Яшей, недоумевая. Неужели тот зазвал его только для того, чтобы вот таким странным образом поздороваться? Яша сделал вид, будто роется в коробке с готовыми фотографиями, перебирает их, не находит искомого, и начинает перебирать снова.
- Я вот что… Я хотел сказать… Вы, поймите меня правильно. Я не хочу вмешиваться не в свое дело… Я ничего плохого не хочу сказать, но люди говорят, понимаете?
- Ничего не понимаю, Яша. Говорите толком, не ходите кругами.
- Я хочу сказать, вы будьте осторожны с этой дамой.
- С какой дамой?
- С этой… из горисполкома. С Капитолиной.
- А в чем дело?
- Видите ли, вы человек новый, многого не понимаете. Я про Капитолину ничего плохого сказать не хочу, люди говорят. Вы уж сами на досуге обдумайте, - он вперил в Сергея Николаевича выпуклые глаза и произнес чуть слышным шепотом, - стучит.
- Что? – не понял Сергей Николаевич.
Ему стало не по себе от всей этой таинственной муры в полутемной будке, где блестящие Яшины глаза только и видны были ясно; лицо, фигура, руки с пакетиками фотографий незнакомых людей, то вынимаемых на свет специальной лампочки, то задвигаемых обратно, казались зыбкими и нереальными.
- Не понимаете?
- Нет. Ах, нет, постойте. Вы хотите сказать, она – сексотка?
- Не я говорю, - сморщил лицо Яша, - люди говорят. Вот ваши фотографии.
Яша протянул Сергею Николаевичу пустой пакетик, и тот понял, что ему надо уходить.
- Спасибо, - поблагодарил Сергей Николаевич, - до свиданья, Яша.
Он вышел на свет и на свету сунул в карман пиджака бумажный пустой пакетик, данный ему для виду, чуть ли не для конспирации, черт побери. Утреннее хорошее настроение кончилось.
Наталья Александровна поняла, что Яша сообщил мужу какую-то неприятность. На ее вопросительный взгляд он кратко сказал «потом», она не стала расспрашивать. Они быстро сделали покупки и отправились в санаторий к Нике.
По случаю воскресенья детей одели в светлые в крупный синий горошек платья. Ника прибежала в комнату для свиданий веселая и чуточку чужая. Поминутно оборачивалась, порывалась умчаться. Она окрепла и похорошела. Зная, что Ника скоро выписывается, воспитатели разрешили ей оставить небольшую челочку. Челочка кудрявилась над высоким лбом и придавала круглому личику озорной вид. Если бы не платье, ее можно было бы принять за симпатичного черноглазого мальчишку с вздернутым носом и упрямым подбородком.
Наталья Александровна, как всегда, стала потихоньку говорить с Никой по-французски, та не поняла и сказала важно:
- Мама, дети здесь так не говорят. И я не хочу. Я все забыла.
- Эх, дуреха, дуреха, - привлек ее к себе Сергей Николаевич, - смотри, жалеть будешь.
Они пробыли с дочерью все отпущенное для свиданий время, оставили пакет с конфетами и печеньем и отправились домой. По дороге Сергей Николаевич рассказал о странном разговоре с Яшей. Наталья Александровна расстроилась, шла молча, сдвинув тонкие брови.
Дома ждал сюрприз. Письмо от Нины Понаровской. Но не из Кирова, куда она была направлена переселенческим отделом, а почему-то из Дмитрова.
Дела у Нины и Славика шли неважно. Из Кирова они легкомысленно уехали, бросив выделенную коммуналку. Теперь жили на частной квартире, на самом краю города. Писала Нина и про детей. Что они оба хорошо учатся. «Но после школы сидят дома с Анной Андреевной, и это не лучшим образом сказывается на их воспитании. Ты прекрасно знаешь, что за сокровище моя свекровь и как она умеет доводить людей до белого каления».
Переехать к родственникам в Москву, как мечтала Нина, не удалось. Не разрешили прописку. «Устроилась работать буфетчицей на вокзале, а Славик на кирпичном заводе, и устает ужасно». А еще писала Нина о своей тоске по нормальному человеческому общению. «Для меня здесь все чужие, поговорить по душам не с кем. Родная моя, мой единственный друг, Наташенька, так хочется с тобой повидаться. Свидимся ли?»
Наталья Александровна прочитала письмо и неожиданно для себя всплакнула. Чтобы не видел Сергей Николаевич, ушла за перегородку в «кухню», смахивала слезы и тихонько сморкалась в платочек.
А он снова заговорил о предупреждении Яши-фотографа, и это еще больше усилило ее душевную смуту. Верить или не верить? Как известно, дыма без огня не бывает, хоть и банальная это истина. Но разве не могло случиться, что Капа стала жертвой обыкновенной сплетни?
Могло, но все равно на сердце остался неприятный осадок. Наталья Александровна вышла в комнату и совершенно неожиданно для себя, сказала мужу:
- Сережа, а что, если мы все-таки уедем из Брянска? Тоскливо мне здесь, муторно. А тут еще эта Капа. Вот представь себе, придет она к нам в гости, и как прикажешь себя с нею вести?
- Послушай, - рассердился Сергей Николаевич, - ты, что же, хочешь уехать из Брянска из-за Капы? Но ведь это не серьезно. Вон, Понаровские уехали, бросили квартиру, и что из этого вышло!
- Нет, не из-за Капы, конечно. Я о другом думаю… как ты считаешь, могли за нами установить слежку?
Ну, тут уж Сергей Николаевич взвился на дыбы.
- Что за чушь! Опомнись! Кому мы нужны, чтобы устанавливать за нами слежку? Думай головой, прежде чем ляпнуть! – он сердито фыркнул сел за стол и уткнулся в книгу.
Читать не читал, делал вид, а самому припомнился кабинет с ковровыми дорожками и полная осведомленность симпатичного военного обо всех его, Сергея Николаевича, семейных делах
- Подожди, давай поговорим, - осторожно пригнула книгу к столу Наталья Александровна, - оставь свое чтение, успеешь.
Сергей Николаевич послушно отложил толстенный фолиант, но разговора все равно не получилось. Наталья Александровна что-то говорила, говорила, он был занят своими мыслями.
Встал, резко двинул стулом, подошел к окну и долго стоял, глядя на улицу, заложив руки за спину. Потом сказал:
- Знаешь, давай прекратим. Давай не будем принимать поспешных решений. Вот придет Капа, и мы посмотрим. Может все прояснится.
Как по заказу, Капа пришла в гости на следующий день. Но ничего не прояснилось. Более мучительный визит трудно было себе представить. Весь вечер Сергей Николаевич внимательнейшим образом следил за каждым своим словом. Видит Бог, он не хотел этого. Но так получалось. Наталья Александровна, та и вовсе больше помалкивала, вставляла ничего не значащие реплики. Чтоб не обидеть Капу молчанием, завела разговор на нейтральную тему о ценах на базаре, да опомнилась. Вдруг Капе покажется, будто из-за дороговизны они недовольны советской властью. Замолчала, сдвинула брови, зачем-то передвинула с места на место настольную лампу и ушла, как бы по делу, за перегородку. Пробыла там не долго, но все равно поздно вечером Сергей Николаевич устроил ей выговор:
- Что за манера! Повернулась, ушла, оставила меня наедине с этой…
Они чуть не поссорились, но Наталья Александровна вовремя спохватилась и клятвенно пообещала никогда не уходить, если Капа вздумает снова придти к ним в гости.
7
Наталья Александровна была счастлива в браке. Сколько лет они были женаты с Сергеем Николаевичем, а влюбленность в мужа не проходила. И Наталья Александровна потеряла счет годам, ей казалось, что с Сережей они всегда были вместе, чуть ли не с самого детства.
Однажды Сергей Николаевич рано вернулся с работы. Жены в комнате не было. Он переоделся, ушел за перегородку, там плескался водой, гремел умывальником.
Воровато выглянул из закутка, стянул с тумбочки вазочку простого стекла, поставил в нее три ветки мимозы и возвратил на место.
В этот момент Наталья Александровна вошла от соседей, сразу увидела цветы, ахнула.
- Где ты взял?
Сергей Николаевич загадочно улыбнулся.
- Нарвал. Шел мимо сквера, а там куст мимозы, и весь в цвету.
- Мимоза. В сквере, в Брянске. Так я тебе и поверила, транжира. Садись ужинать, все готово и стынет.
Сергей Николаевич сел за стол. Подождал, пока жена поставит перед ним тарелку с супом, налил крохотную рюмку водки, подцепил на вилку половинку соленого огурца, выпил, с хрустом закусил и придвинул к себе тарелку.
Наталье Александровне нравилось, как он ест. В его манерах чувствовалось уважение к пище. Он не терпел, если кто-нибудь, Ника или сама Наталья Александровна оставляли еду на тарелке или клали на стол локоть. Нику он легонько стукал ложкой по лбу, Наталье Александровне указывал взглядом.
- Ну-ка, локоток.
Наталья Александровна называла это проявлением домостроя, но локоть убирала. За стол полагалось садиться всем вместе и всем вместе вставать после еды. При этом Сергей Николаевич неизменно говорил:
- Благодарствуйте. Очень вкусно.
И садился к окну отдохнуть с книгой или свежей газетой. Но сегодня он не спешил выйти из-за стола.
- Почему ты не спрашиваешь, по какому поводу цветы?
- Разве есть повод?
- Подумай, пошевели мозгами.
Наталья Александровна сдвинула брови. День рожденья? Нет. Именины? Тоже нет. Какой-нибудь праздник?
- Не могу. Не помню.
- Сегодня десять лет нашей свадьбы, - мягко улыбнулся Сергей Николаевич и протянул через стол руку.
Наталья Александровна коснулась его ладони и долго сидела молча, растроганная, с глазами, полными слез. Потом все же пришлось нарушить тишину, подняться, убрать со стола. Сергей Николаевич пробежал глазами купленную утром «Правду», шумно сложил ее и со словами «ничего интересного» перебросил газету на край стола.
- Знаешь, - сказала из-за перегородки Наталья Александровна, - мне очень жаль, что Ника забыла французский язык.
Сергей Николаевич промолчал. Он скучал без дочери, разговоры о ней приводили его в грустное настроение, хотя внешне это никак не проявлялось.
- Я все хочу спросить тебя, - без всякой связи с французским языком Ники заговорил он, - ты собираешься еще раз писать в Париж?
Первое письмо, по-видимому, тетя Ляля не получила.
Он достал из кармана пачку «Беломор-канала», принял из рук жены маленькую фарфоровую пепельницу с голубым цветком в середине и закурил, стараясь направить дым в открытую форточку, в сторону заглянувшей в нее луны.
- Я уже написала и отправила, - прошептала Наталья Александровна.
- Зря, - он проводил взглядом колечко дыма.
Наталья Александровна села рядом с ним, сложила на коленях руки.
- Ты не хочешь, чтобы я переписывалась с теткой?
- Я боюсь, - Сергей Николаевич стал внимательно разглядывать кончик папиросы, - понимаешь, боюсь. И у них, и у нас могут быть неприятности.
- У них-то, откуда неприятности?
- Черт их знает, французов, что им может взбрести в голову. Уж если они выслали в Советский Союз известнейших в эмиграции людей, то, что говорить о простых смертных!
Сергей Николаевич знал о высылке группы эмигрантов из публикации в «Известиях». Это была нота Советского правительства против репрессий, проводимых французами в отношении советских граждан во Франции1.
- Но у Ляли нет советского паспорта, а у тех были. И Петя давно натурализовался, и Тата.
Спорить с Натальей Александровной было бесполезно, как бесполезно упрекать за «исторические романы», как он называл ее воспоминания, записываемые в сиреневую тетрадь.
Всякий раз, как заходил разговор на эту тему, Наталья Александровна возмущалась. Во-первых, в ее тетрадях нет никакой крамолы, во-вторых, она никому не собирается их показывать. Сергей Николаевич начинал бить себя ладонью по лбу и понижать голос до шепота.