Ариадна Васильева Возвращение в эмиграцию
| Вид материала | Книга |
- Возвращение в эмиграцию роман Книга первая, 6591.83kb.
- Вечное возвращение по-белорусски, 260.64kb.
- Советского Союза Васильева В. В. с. Большая Шатьма, 2006 Оглавление. Введение Основная, 122.48kb.
- ЭХ, александр николаич!, 257.95kb.
- О. Н. Васильева васильева О. Н., старший преподаватель Московской государственной академии, 229.64kb.
- Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. 2-е изд, 6.84kb.
- Программа дисциплины «Бизнес и власть: конституционно-правовые основы лоббизма и взаимодействия», 308.22kb.
- А зори здесь тихие, 2738.83kb.
- Александр зиновьев русская трагедия (гибель утопии), 6680.72kb.
- Отдел Кадров" была опубликована интересная статья Сергея Васильева, 484.22kb.
- Вы были знакомы с этим человеком?
- Был знаком, но очень недолго.
В лице полковника что-то дрогнуло, появилась жесткость у рта и в прищуре глаз. Но по-прежнему вежливо он попросил:
- Расскажите подробно.
Сергей Николаевич рассказал. Он познакомился с Павлом Белянчиковым во время переезда из Парижа в Гродно. Белянчиков был приятным попутчиком, одиноким, без жены, без детей. Он всегда был готов помочь любому, кто в его помощи нуждался. Где-то, не то в Краснодаре, не то в Ростове-на-Дону его ждала сестра. К ней он и ехал из эмиграции. Когда эшелон с реэмигрантами прибыл в Гродно, лица, имевшие родственников в Советском Союзе, разъехались первыми, не дожидаясь распределения. Белянчиков тоже уехал, мило простившись со всеми.
- И все?
- Все, - подтвердил Сергей Николаевич.
- Жаль, - сказал полковник. – Скажите, а в эмиграции вы разве не были знакомы?
Сергей Николаевич еще раз ответил отрицательно и не покривил душой.
- Жаль, - снова повторил полковник. – Что ж, в таком случае вы больше нам пока не нужны.
Он попросил Сергея Николаевича подписать бумагу, содержавшую требование никогда ни при каких обстоятельствах не разглашать только что состоявшегося разговора, подписал пропуск и со словами «Спасибо, хоть немного, но вы нам помогли»,- разрешил идти.
В коридоре за спиной Сергея Николаевича неведомо откуда возник давешний молодой человек и проделал с ним весь путь в обратном направлении до турникета. Там повторилась процедура со сличением фотографии и оригинала, лейтенант внимательно рассмотрел подпись на бланке пропуска, кивнул бойцу, тот, в свою очередь проделал артикул с винтовкой, и Сергей Николаевич оказался на улице.
Это было совершенно незнакомое место. С большинством уцелевших, как ни странно, домов. Но, приглядевшись, Сергей Николаевич понял, что дома эти не так давно отстроены заново. Тротуары чистые, а посаженные вдоль них невысокие елки свежи и довольны жизнью. Кругом тихо, куда-то спешат редкие прохожие, сквозь пелену облаков пытается, и не может пробиться солнце. Одним словом, эта улица и только что оставленное им здание представлялись глазу неким благополучным оазисом среди царящей кругом разрухи.
Сергей Николаевич постоял минуту, соображая, в какую сторону ему идти. Все-таки он еще плохо ориентировался в незнакомом городе.
Знакомство Сергея Николаевича с Белянчиковым и впрямь было шапочным. Это было приятное дорожное содружество и только. Но военный не спросил, а Сергей Николаевич не счел нужным вспоминать некоторые подробности. Почему не счел нужным, было не совсем ясно. Ведь, казалось, симпатичный полковник со своими вежливыми манерами вполне мог расположить Сергея Николаевича к откровенному разговору. Но не расположил. И вообще, на душе от этого визита у Сергея Николаевича остался неприятный осадок. Прежде всего, кому нужна была вся эта чрезвычайная секретность, если в разговоре решительно не было ничего секретного. И чем, собственно он «помог» полковнику? Никаких особых сведений о Белянчикове он ему не сообщил.
На самом деле было так. Когда поезд с реэмигрантами прибыл в Гродно, когда была осознана весть о предстоящих разлуках, о неминуемом расселении по разным городам страны, многие не пожелали терять связей, и решили при первой же возможности попытаться восстановить их посредством переписки.
Тогда-то Павел Павлович Белянчиков и предложил сыграть роль связующего звена. Всякий, кто пожелал, оставил ему свое имя, аккуратным почерком записанное Павлом Павловичем на листке бумаги. Он обещал помочь каждому, как только кто-то кого-то начнет разыскивать. Эта миссия была возложена на Белянчикова еще и потому, что он был одним из немногих, кто знал, куда едет, по какому адресу его можно будет найти.
Павел Павлович уехал в Майкоп, и именно этого не стал уточнять Сергей Николаевич, сидя в прекрасно обставленном кабинете симпатичного полковника. Не счел нужным уточнять он и прошлое своего дорожного попутчика. А прошлое это было ясным, как день в апреле – есаул в белом донском казачьем войске.
Прокручивая по дороге на работу разговор в уютном кабинете, Сергей Николаевич поймал себя на странной мысли: а ведь Беляничкову Павлу Павловичу с такой биографией не стоило, пожалуй, ехать в Россию.
И уже ни во сне, ни наяву не могло придти ему в голову, что Павел Павлович ни в какой Майкоп так и не попал. Тихо, без лишних разговоров его сняли с поезда на первом же перегоне после отъезда из Гродно. Учинили короткую расправу, влепили двадцать пять лет исправительно-трудовых лагерей, конфисковали все имевшееся при нем имущество – небольшой чемоданчик с нательным бельем и подарками для сестры и ее мужа, со списком бывших эмигрантов в боковом кармашке означенного чемодана. На допросе по поводу этого списка Павел Павлович только и сказал, что записал на память имена попутчиков, ехавших с ним из Парижа в одном вагоне.
Сергей Николаевич вернулся на работу. Его встретили испуганные глаза Кати и странный возглас Евдокии Петровны:
- Вы? – вскричала она. – А я думала, вы уже не вернетесь.
- Это почему? – удивился Сергей Николаевич.
Но Евдокия Петровна закусила губу и уткнулась в бумаги с видом, будто режьте ее, она все равно ничего больше не скажет.
Время шло. Сергея Николаевича никто не беспокоил. Вскоре Улановых навестил Борис Федорович Попов. Очень они ему обрадовались. Усадили чаевничать, заговорили о том, о сем. Но Наталья Александровна подметила в глазах гостя тайную мысль и подумала, что визит этот Борис Федорович затеял неспроста. Только подумала – он, будто услыхал, откликнулся на ее подозрение.
- А ведь я к вам по делу пришел, товарищи.
Чаепитие кончилось, Наталья Александровна смела со стола крошки, Сергей Николаевич обратил к нему внимательное лицо.
- Вы знаете, - стараясь не глядеть на Улановых и смущаясь, повел разговор Попов, - как сейчас трудно с квартирами. Люди мучаются, я вам не могу передать, как. Вот мы и приняли решение немного вас потеснить.
Наталья Александровна непроизвольно оглянулась на закрытую дверь в смежную комнату. Борис Федорович перехватил ее взгляд и виновато кивнул.
- Примерно… ну, на один год. Три женщины. Мать, девочка лет двенадцати и бабушка. Величко Ольга Алексеевна. Инженер. Вполне культурные люди, спокойные. Муж на фронте погиб. Надо помочь.
Помолчали. Сергей Николаевич тихо проговорил:
- Надо, значит надо. Ничего не попишешь, Борис Федорович. Мы понимаем, - и глянул в лицо жены.
Наталья Александровна печально кивнула. Рухнула ее надежда приготовить к лету, к возвращению Ники отдельную для нее комнату. Она нерешительно спросила:
- Но это что же, они будут через нас ходить?
- Нет, нет, - успокоил Попов, придут строители, пробьют дверь из коридора, а эту… заставьте чем-нибудь.
«Чем?» – хотела спросить Наталья Александровна. Не спросила. Какое это теперь имело значение.
На другой день строители пробили из коридора дополнительную дверь, а еще через день Величко Ольга Алексеевна с дочкой и матерью въехали в комнату. Люди они и вправду оказались тихие. Но Лука при встрече с Сергеем Николаевичем стучал пальцем по лбу и смотрел неодобрительно.
- Но что я мог сделать, - сердито, шептал Сергей Николаевич.
- Как «что»? – изумленно смотрел Лука, - не соглашаться, тут это, надо было. Выходит, Сергей Николаевич, для советской нашей жизни ты еще не пригоден. «На го-од!» – передразнивал он переданное ему обещание Попова, - да не на год! Инженерше, тут это, может, и другую квартиру дадут, да тебе эту комнату не вернут. Попомни.
- Нет, я не мог отказать Борису Федоровичу, - ставил в разговоре точку Сергей Николаевич.
Не тем в тот момент были заняты его мысли. В столовой разразился скандал, приходилось искать другую работу. Но до этого у него совершенно испортились отношения с Евдокией Петровной.
После визита и благополучного возвращения Уланова из страшной для каждого нормального человека организации, она стала избегать его при любом удобном случае. Со своей стороны Сергею Николаевичу не давала покоя странная фраза заведующей: «Я думала, вы не вернетесь». Что она хотела этим сказать? Почему он не должен был возвращаться?
И вот последняя капля.
Был обеденный перерыв. Сергей Николаевич с тарелкой борща вышел в пустой зал и увидел странную картину. За одним из столиков сидел Сидоркин. Но как-то неловко сидел, бочком пристроившись на самом краю стула. И, самое странное, на нем было пальто, застегнутое на все пуговицы, и чуть ли по уши намотанный на шею шарф. Голова с редкими волосами была опущена, и над его опущенной головой возвышался незнакомый мужчина. Этот, напротив, успел раздеться, пальто его лежало сложенное пополам на стуле, на столе красовалась пухлая папка с тесемочными завязками.
Сергей Николаевич удивился и чуть не пролил на скатерть борщ. Незнакомый мужчина оставил Сидоркина и пошел на Сергея Николаевича.
- Хотите сесть? – без приветствия обратился он к нему.
- То есть? – растерялся Сергей Николаевич, - пожалуйста, садитесь и вы.
Мужчина гневно уставился на него.
- Если я говорю сесть, я имею в виду другой способ сидения. Лет так на десять. В колонии строгого режима. Не желаете? Нет? – он приблизил к Сергею Николаевичу злое скуластое лицо. – Вы – человек новый, - несколько успокоившись, заговорил мужчина. Достал папиросу, размял, но не стал прикуривать и сунул обратно в пачку, - вас обворовывают, а вы, извините, ушами хлопаете и дохлопаетесь до суда и следствия. Я за этим типом давно слежу…
- Этого не может быть! – проговорил непослушными губами Сергей Николаевич.
- Не может? – заорал мужчина и потащил Сергея Николаевича к Сидоркину.
Резким движением он сорвал кашне с шеи испуганного помощника, встряхнул над столом, и на скатерть шмякнулась аккуратная полоска говяжьей вырезки. Сидоркин весь сморщился, сполз со стула и повалился на колени.
- Товарищ Ковальчук! Иван Павлыч! Пощадите! Последний раз! Дети! Четверо детей, жена больная! Что хотите, только не подводите под статью! Умоляю! – голова его стукнулась о сиденье стула, и он зарыдал, конвульсивно сжимая и разжимая кулаки.
- Гад ползучий! – прошипел сквозь зубы товарищ Ковальчук, - у тебя дети. А у него?
Сергей Николаевич потащил Ковальчука в другой конец зала.
- Послушайте, я уйду, уволюсь. Я уже давно решил. А этого отпустите. Я вас прошу!
- Жалко? – зло осклабился Ковальчук.
- Жалко! – подтвердил Сергей Николаевич.
- Ну-ну, - усмехнулся фининспектор, - его счастье, я сегодня здесь не официально.
Он взял пальто, решительно оделся, схватил папку и ушел. Хлопнула за ним дверь. Сидоркин конвульсивно моргнул.
4
Без работы Сергей Николаевич не остался. Все уладилось наилучшим образом. Произошло это, можно сказать случайно, хотя и не совсем случайно, а по воле людей из соседнего дома. Эти люди давно наблюдали за Улановыми, но не решались сделать первый шаг к знакомству. Боялись показаться навязчивыми.
В один из мартовских серых дней рано поутру Наталья Александровна спустилась во двор и вошла в сарайчик за нарубленными дровами. А их-то, нарубленных, и не оказалось, родненьких.
Наталья Александровна выволокла наружу полешко поменьше, водрузила его плашмя на измочаленную многочисленными порубками плаху, вооружилась топором. Показалось, будто в соседнем сарайчике тоже кто-то возится, но она не стала отвлекаться, сосредоточила все внимание на кончике топора.
Первый удар чуть не пришелся по ноге, а полешко отскочило в сторону, как живое. Вторым ударом она выбила щепку и едва не лишила себя глаза. Третьего удара не последовало. Наталья Александровна села на узкую скамейку и заплакала.
Во дворе было пусто. Изъеденный оттепелью ноздреватый снег покрыт был пятнами высыпаемой на него печной золы. От старой голой березы до столба, врытого в землю, протянута была веревка, на ней повисли в безветрии детские застиранные пеленки. Наверху, в пустых проемах окон третьего этажа их дома, виднелись штукатуры. Кое-где плотники вставляли рамы. Дружно стучали молотки. Возле крана с водой, где еще сохранились остатки грязного снега, девочка лет пяти, закутанная крест-накрест, в клетчатый хлопчатобумажный платок, катала на санках совсем маленького мальчика. Места для разгона санок не хватало, малыш часто задирал ноги в валенках и сердито кричал: «Земля! Земля!»
- Вы Наталья Александровна Уланова?
Наталья Александровна быстренько вытерла рукой глаза и обернулась. Возле скамейки стояла женщина лет сорока, полная, в таком же, как у нее самой неопределенного цвета ватнике.
Наталья Александровна не торопилась ответить на приветливую улыбку женщины, и стала ждать привычных вопросов о Франции, о Париже.
- Мне говорил о вас Константин Леонидович. Я – жена начальника Брянстройтреста Мордвинова. Меня зовут Ольга Кирилловна. Приходите к нам сегодня вечером на чай. Мы с мужем будем очень рады. И давайте, я разрублю ваше полено. Смотрите, как это делается. Ставите стоймя и стараетесь попасть топором прямо посередке.
Тюк! Полешко распалось на две половины.
Вечером Наталья Александровна и Сергей Николаевич отправились в гости. Бревенчатая изба, где временно жили Мордвиновы, находилась неподалеку, стояла торцом к задворкам их четырехэтажного дома и казалась крошечной по сравнению с ним.
Улановых встретили ласково. В большой, но казавшейся тесной из-за невероятного количества мебели, поставленной впритык одна вещь к другой, был накрыт к чаю круглый стол. Над столом висел оранжевый абажур с бахромой, на окнах стояли горшки с цветами. С цветами в полном смысле этого слова. Все цвело: герани, алые, розовые; китайская роза, бегония. Много там было всяких растений, ухоженных, сочных, довольных жизнью. Они и создавали уют в заставленной комнате.
Хозяева пригласили гостей за стол. Сели все вместе: четверо взрослых и две девочки, одна десяти, другая четырнадцати лет, обе темноволосые, с туго заплетенными косичками. Только у старшей они были уложены корзиночкой, а у младшей свисали по обе стороны лукавой мордашки.
Сама Ольга Кирилловна была гладко причесана со лба, толстая темная коса закручена на затылке узлом. Округлые брови точно очерчивали выпуклый, без единой морщинки лоб. Светлые глаза, блестящие, опушенные длинными ресницами, смотрели на мир приветливо и открыто. И вся она с румяным от самовара круглым лицом, с пунцовыми губами, с пуховой шалью на круглых и пышных плечах, с высокой грудью, в пестренькой ткани домашнем платье, излучала покой, и, казалось, ничто и никогда не сможет ее вывести из этого состояния.
Пухлые ловкие ручки ее деловито порхали над столом, то снимали самодельную, шитую из ярких лоскутков «бабу» с чайника, то красиво нарезали и раскладывали на тарелки прекрасно выпеченный пирог с повидлом.
Сам хозяин дома возвышался над столом, и с трудом помещался в предназначенном исключительно для него деревянном кресле с прямой спинкой. Это был очень крупный мужчина с глубоким баритоном, исходившим из самых недр обтянутой шерстяным свитером грудной клетки. Тронутые сединой темные волосы постоянно распадались, и он то и дело загребал их мощной пятерней на затылок. В профиль его нос казался крупным, но когда он поворачивался к собеседнику лицом, это впечатление пропадало, и нос оказывался самым обыкновенным носом на обыкновенном, несколько простоватом русском лице. Не было в этом лице даже намека на превосходство или желание подавить окружающих, как это могло быть начертано на физиономии человека, облеченного большой властью и привычкой распоряжаться чужими судьбами. Свойский мужик говорят про таких, как Мордвинов. И вот этот свойский мужик принимал теперь у себя, занесенных в Брянск послевоенным ветром людей из другого мира.
Впервые за время пребывания на родной земле Наталью Александровну и Сергея Николаевича пригласили в гости. И ничего. Они чувствовали себя легко, спокойно, так, словно знакомство было давним и исключительно приятным. И разговор начался не с привычного «как там у вас в Париже?», а с доброжелательного вопроса «как вам живется в Брянске?».
Ольга Кирилловна звонко хохотала, слушая повесть об украденных по указке дяди Володи кирпичах для новой печки, сочувственно поднимала брови, когда разговор зашел о вынужденной разлуке с дочерью.
- Ничего, ничего, пусть там побудет, - сжимала она теплой ладонью руку Натальи Александровны, - там у них по нынешним временам рай, честное слово, рай. Там такие самоотверженные женщины трудятся. И заведующая хорошая, и воспитательницы. Они, знаете, свое из дому принесут, лишь бы у детей все было. И врачи прекрасные.
Константин Леонидович очень серьезно отнесся к желанию Сергея Николаевича уйти из столовой. Он спросил:
- А что вы еще умеете делать?
Тот нерешительно замялся.
- Да так, всего понемножку. Садовником одно время был.
Младшая девочка вытянула к чашке влажные губки и пробормотала:
- «Я садовником родился, не на шутку рассердился…»
- Таня, - строго прервала ее Ольга Кирилловна, - если вы напились чаю, займитесь своими делами.
Девочки вышли из-за стола, поцеловали мать, одновременно с двух сторон, старшая вытащила у нее из-под платка угревшегося серого котенка. Они ушли в другой конец комнаты, там занялись чем-то своим, стали шептаться и раскладывать на краю дивана какие-то вещи. Котенок удрал от них сразу, и снова забрался под платок хозяйки. Изредка он высовывал мордочку и поглядывал на всех любопытными глазами.
- А еще я много малярил, - сказал Сергей Николаевич.
- Вы – маляр? – пророкотал Мордвинов, - так это ж роскошно, роскошно! Маляры сейчас позарез нужны!
И они тут же договорились утрясти завтра вопрос с переходом Сергея Николаевича на малярные работы.
Постепенно из разговора выявилось недавнее прошлое Мордвиновых. Константин Леонидович на войне не был. Он был строителем, и его с первых же дней направили строить эвакуируемые в тыл заводы.
Улановы слушали, затаив дыхание, про сибирские морозы, про немыслимые сроки строительства и бессонные ночи. Они слушали повесть о титаническом подвиге народа, и мелкие собственные их неурядицы стали казаться чем-то незначительным и маловажным.
К концу вечера Константин Леонидович попросил рассказать о Сопротивлении. Сергей Николаевич стал рассказывать. Но рассказывал без увлечения, словно стыдился малости сделанного им во время войны. И в первый раз, за все время их жизни в Брянске, рассказал этим милым людям о матери Марии. Ольга Кирилловна слушала, затаив дыхание, под конец глаза ее наполнились слезами. Она скрыла их, отвернувшись к окну.
- А я был рядовым бойцом, - закончил Сергей Николаевич.
- Да-а, натворили фашисты дел. Сколько прекрасных людей погибло. А сколько чего мы не знаем, вот, как об этой женщине. - Ольга Кирилловна провела ладонью по глазам, перевела досадливый взор на крошки пирога на столе перед собой. Смела крошки, поднялась и ушла за перегородку, в крохотную кухоньку.
- Ничего, - помолчав, отозвался Мордвинов, - отстроимся. Отмучаемся, после заживем. Верно, я говорю, Сергей Николаевич?
Как тут было не согласиться! Всем хотелось пережить тяжелое время, и начать жить. Просто жить.
До позднего вечера Улановы никак не могли угомониться, все обсуждали визит, вспоминали разговоры, обстановку дома.
- Видишь, какие люди, - поднимал палец Сергей Николаевич, - а ты плакалась: «друзей нет, друзей нет».
Да, Мордвиновы понравились им обоим. И простотой, и ясностью суждений.
- Знаешь, - сказал Сергей Николаевич после того, как они дружно поделились впечатлениями, - если все коммунисты такие, как Борис Федорович и Мордвинов, то я поздравляю Россию.
С того вечера началась их дружба. Устраивали совместные ужины. И не было при этом ничего такого, что могло бы проявить неравенство в положении семьи маляра и семьи начальника Брянстройтреста. Картошка, постное масло сдобрить картошку, квашеная капуста. Но пироги Ольга Кирилловна пекла знатные, и угнаться за нею никак не получалось.
Вскоре Сергей Николаевич стал заправским строителем. Зарплата его увеличилась вдвое, появилась возможность покупать немного сливочного масла и раз в неделю приносить немного мяса с базара. Словом, на еду хватало. А Ольга Кирилловна в конце каждого месяца прибегала теперь к Улановым занять рублей десять-двадцать до зарплаты. Сама она не работала. Она вела хозяйство и считала, что воспитание детей, стряпня, шитье и есть удел женщины. Она бросила после третьего курса пединститут, дала возможность мужу делать карьеру, и была вполне счастлива.
Дружба крупного начальника и простого маляра могла показаться кому-нибудь странной. Но Мордвиновых меньше всего беспокоило неравенство их положений.
О Париже, об эмиграции рано или поздно заговорили. Но не в той форме, как до этого доводилось говорить с другими людьми. Зеваки шли косяком поглазеть на Улановых. Интересовала их исключительно материальная сторона. Как там живут? Их томила неосознанная зависть к стране, не знавшей очередей и злостного дефицита. Нет, во время войны (это они допускали) всем было плохо. Но в целом…
Лишь в двух случаях Улановы столкнулись с неподдельным интересом к эмиграции в широком, историческом смысле. Первым был Борис Федорович, совершенно пропавший с горизонта, теперь Мордвиновы.
Константин Леонидович считал эмиграцию великим несчастьем для русского народа. И ему по сердцу была сталинская затея – возвратить всех эмигрантов назад, домой. Русский человек должен жить дома, в России, а не гибнуть в зарубежье.