Ариадна Васильева Возвращение в эмиграцию
| Вид материала | Книга |
- Возвращение в эмиграцию роман Книга первая, 6591.83kb.
- Вечное возвращение по-белорусски, 260.64kb.
- Советского Союза Васильева В. В. с. Большая Шатьма, 2006 Оглавление. Введение Основная, 122.48kb.
- ЭХ, александр николаич!, 257.95kb.
- О. Н. Васильева васильева О. Н., старший преподаватель Московской государственной академии, 229.64kb.
- Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. 2-е изд, 6.84kb.
- Программа дисциплины «Бизнес и власть: конституционно-правовые основы лоббизма и взаимодействия», 308.22kb.
- А зори здесь тихие, 2738.83kb.
- Александр зиновьев русская трагедия (гибель утопии), 6680.72kb.
- Отдел Кадров" была опубликована интересная статья Сергея Васильева, 484.22kb.
Борис Федорович разлепил непослушные губы и обложил полковника замысловатым, многоэтажным, отборнейшим русским матом. Ласковый полковник аж воздухом поперхнулся. А потом запрокинул голову и густо захохотал.
Он вернулся за стол, сел и привычно положил растопыренную пятерню на пухлую папку с делом Попова Бориса Федоровича, 1908 года рождения, русского.
- Ладно, цыган, хрен с тобой. Получи свой срок, и катись в зону, чтоб больше тебя не видели.
И после необременительной процедуры, Борис Федорович получил десять лет по пункту пятьдесят восьмой статьи «подозрение в шпионаже» и поехал в неведомую даль в красном телячьем вагоне.
10
Лука Семенович, «тут это», не стал дожидаться государственной трехтонки и массового заезда на новое жилье. Он проявил самостоятельность, за свой счет нанял грузовик и первым съехал из дома на улице Ленина.
Большого ума был мужичок. Уж если «тут это» суждено жить с кухней на пятнадцать семей, так пусть же в этой кухне достанется ему лучшее место. Он сразу присмотрел его в уголку, возле окна за печкой. И очень удивился, когда узнал, что Улановы в барак ни сейчас, ни позже, не поедут. Поинтересовался, где же они собираются жить, на что Сергей Николаевич неопределенно пожал плечами. Девушка Женя долго плакала на груди Натальи Александровны, подарила на память шкатулку из открыток работы мамы Клавы, махнула на прощание косой и ушла во двор.
Из окна кабины тревожно выглядывала мать, а Лука Семенович успокаивал ее, говоря:
- Ты, Клавдия, не сепети. Дай девке с людьми попрощаться. Кроме добра, тут это, она от них ничего не видела.
Наконец, Женя влезла в кузов, махнула рукой всем, кто молчаливо глядел на этот решительный отъезд. Мотор затарахтел, грузовичок дернулся и выехал со двора.
Наталья Александровна отошла от окна и вытерла глаза. Был ясный августовский день. На старой березе во дворе расчирикался воробей, сердился на кого-то. Небеса обрели особую насыщенность синевой, как это всегда бывает перед первым осенним ненастьем. В синеве этой таился также намек на неизбежный приход весны когда-нибудь в отдаленном будущем.
Но пока до весны было далеко, и о ней никто не думал. Думала Наталья Александровна о другом, и думы ее были печальны до слез, до головной боли.
Их коммунальная квартира опустела. Молчаливый жилец Гаркуша по обыкновению своему находился в отъезде. Инженерша Величко с дочерью и старушкой-матерью месяц назад получила ордер на квартиру в соседнем доме. Они переехали, оставив распахнутой настежь дверь комнаты, когда-то давно предназначенной Улановым, потом отобранной, а теперь пустой.
Наталья Александровна прошлась по квартире, грустя о тех, с кем связала ее, пусть не дружба, но все-таки теплое чувство. Симпатичные они были и Лука, и жена его, всегда готовые помочь и советом, и делом.
День клонился к вечеру, пора было идти в детский сад за Никой. Вот еще одна надвигалась забота. Только-только привыкла дочь к новому детскому саду, а теперь приходилось бросать его, искать другой, да еще неизвестно было, найдется ли там место.
По дороге Наталья Александровна забежала в булочную, купила хлеб, а в самом детском саду ее ждала смешная история с Никой. Воспитательница встретила Наталью Александровну со смехом, схватила за руку, отвела в уголок.
- Меня сегодня ваша Ника так насмешила, так насмешила, до сих пор не могу успокоиться.
И рассказала, как один мальчик спросил за обедом, как делаются макароны
- А я понятия не имею, как их делают, - захихикала воспитательница, - вот честное слово. Думала-думала, как же объяснить. А тут ваша. «И очень просто, - говорит, - берут дырку и обволакивают тестом».
Наталья Александровна посмеялась вместе с воспитательницей, настроение улучшилось. Она забрала Нику, и они отправились домой. Но этот дом уже не был их домом. Даже уборку делать не хотелось, и снова возникли разговоры о переезде в другой город. Сергей Николаевич уже не был столь категоричен в своем решении, никогда не покидать Брянска.
В день отъезда Луки Семеновича он пришел с работы и принес интригующую весть. Они могут уехать, и при этом сохранить право на получение квартиры. Более того, там, куда они поедут, им дадут подъемные и квартиру.
- Как? Каким образом? – с надеждой в голосе спросила Наталья Александровна.
- Если мы завербуемся на Сахалин.
- Господи, где это? – моргнула Наталья Александровна, и ее взгляд переместился с лица мужа на чемодан, где поверх книг лежала аккуратно сложенная карта Советского Союза.
Сергей Николаевич перехватил ее взгляд.
- Ну-ка, давай ее сюда! – скомандовал он дочери.
Еще мгновение и карта была расстелена на полу.
- Ты бы хоть поужинал, - неуверенно промолвила Наталья Александровна, но Сергей Николаевич отмахнулся и сказал «брысь» немедленно возникшей возле него Нике.
Ника надулась и обиженно прошептала:
- Как доставать, так «ну-ка, давай», а как смотреть, так «брысь».
Но Сергей Николаевич не стал обращать внимание на мелкие обиды, провел по карте рукой и уверенно ткнул пальцем.
- Вот.
- Бог ты мой, - прошептала Наталья Александровна, - это же остров, - склонила голову к плечу и медленно прочла, - Охотское море. Сережа, это сколько нужно денег, чтобы туда добраться? Ехать через всю страну.
- В том-то и фокус, что проезд бесплатный. Теперь слушай… Ника, займись чем-нибудь, не мешай мне разговаривать с мамой… Идет вербовка на Сахалин. Там сейчас грандиозное строительство…
- Подожди, что значит вербовка?
Сергей Николаевич стал объяснять. Вербовка – это означает наем на работу с определенными обязательствами как со стороны завербованного, так и со стороны вель… - Сергей Николаевич запнулся на слове, - черт! Вербовщика!
И он стал объяснять, каковы обязательства вербовщика.
- Нет, сначала скажи каковы обязательства тех, кто вербуется, - Наталья Александровна осторожно произнесла новое для нее слово.
Обязательства оказались не сложными. Требовалось подписать договор на два года, и в продолжение этих двух лет не иметь права куда-либо уехать, то есть, попросту сбежать.
- А если условия окажутся невыносимыми?
- Да подожди ты «невыносимыми». Сразу «невыносимыми». Во-первых, там грандиозный фронт работы. Во-вторых, тебя немедленно обеспечат жильем. В-третьих, – заработки. Здесь таких заработков мы не увидим.
- Откуда ты знаешь?
- Я ходил туда.
- Куда? – Наталья Александрова широко открыла глаза.
- В контору, где вербуют. Я разговаривал с людьми, знающими людьми.
Он почувствовал внутреннее сопротивление жены и стал заводиться. Ему самому перспектива безболезненно уехать из Брянска, избежав переселения, показалась единственно возможным выходом из тупика. Пока была квартира, не было резона уезжать. Житье в бараке Сергей Николаевич не мог себе представить.
И он стал толковать о преимуществах вербовки перед самостоятельным, «диким», так сказать, переездом неизвестно куда и неизвестно в какие условия.
Он говорил, и вот уже Наталья Александровна стала благосклонно прислушиваться к его речам, уже и Ника, позабыв обиду, сунула кудрявую голову под ласковую руку отца.
- А где Сахарин? Это Сахарин? А там много сахара?
- Не Сахарин, а Сахалин, дурочка.
- Ну, ерунда, Сахарин в сто раз лучше.
- Природа, - расписывал Сергей Николаевич, - там великолепная природа. Горы, снежные вершины. Океан.
И Ника живо представила себе остроконечные горные пики, политые сахарной глазурью, как на куличах, а у Натальи Александровны проявился живой интерес в глазах.
- Да, но кто там будет носить шляпы!
- Но мы же не в дыру поедем, не в этот, как его, - он посмотрел по карте, - Поронайск, например. Нам предлагают Александровск-Сахалинский. Это второй по величине город в области. Кстати, портовый город.
В квартирном вопросе помощи от Мордвинова они не ждали и не просили. Они видели смущение Константина Леонидовича, растерянность даже подметили во время последнего разговора за чашкой чая. Ольга Кирилловна, та откровенно возмущалась решением горисполкома и бросала на Мордвинова особый взгляд. Был в том взгляде вопрос и несмелая просьба помочь людям.
- Я ничего не могу сделать, - отвечал он жене, - ничего. Если бы это касалось только Сергея Николаевича, но выселяют весь дом. Всех, до единого человека. Он такой же, как все. Ничего не могу сделать.
Опускал глаза, барабанил пальцами по столу, придвигал к себе чайник, лил заварку в стакан с мельхиоровым подстаканником. Снова отодвигал и смотрел в пространство. Был он зол и бессилен, и от бессилия еще в большей степени наливался злобой.
- Черт бы их драл! – бормотал он, обращаясь к самодельной в ситцевом сарафане «бабе», сброшенной с чайника.
«Баба» ехидно посмеивалась нарисованным ртом, тупо смотрела вытаращенными синими глазами. Эти неестественно синие глаза почему-то особенно раздражали Леонида Константиновича. В какой-то момент он не выдержал, схватил ее и швырнул на кровать.
- Ты чего? – удивилась Ольга Кирилловна.
Взяла «бабу», но одевать на чайник не стала, спрятала в буфет.
В один из вечеров, наполненных разговорами о Сахалине и всех последствиях переезда, к Улановым забежала на огонек Капа и пришла в тихий ужас.
- Куда? На Сахалин?! Вы с ума сошли, извините за грубость, Сергей Николаевич! Там же потрясучки!
Наталья Александровна сдвинула брови.
- Что значит потрясучки?
- Ха, она не знает, - всплеснула руками Капа и призвала в свидетели картинку на стене, горшок с бальзамином на окне и закипающий чайник на электроплитке, - землетрясения там постоянные. Это вы понимаете? Куда вас черт несет!
Но их уже несло. Решение было принято, Сергей Николаевич написал заявление об увольнении.
Мордвинов заявление подписал. Долго вчитывался в каждую букву, будто так уж и понять с одного раза не мог, брался за ручку, клал на место, и все-таки подписал. В приказ, в отдел кадров.
Сергей Николаевич принял заявление, начальник Брянстройтреста грустно усмехнулся и повел головой, а потом уткнулся в бумаги на столе.
Сергей Николаевич тихо вышел из кабинета, притворил обитую коричневым дерматином дверь и отправился на первый этаж, в отдел кадров.
До этого времени ему везло. Вербовочный пункт в лице товарища Брыксина встретил решение Уланова с восторгом. Товарищ Уланов был обнадежен, малейшие сомнения незамедлительно погашены. Теперь оставалось дело за малым. Надо было довести увольнение до конца, до полного расчета и выписаться из Брянска.
И вдруг заколодило. Завкадрами, солидный мужчина с внимательными и умными глазами решительно пресек все поползновения Сергея Николаевича на долгий путь в Сахалинскую область.
- Я вас не уволю, товарищ Уланов, - сказал он и вернул просителю заявление.
- То есть, как не уволите?
- А вот так. Не уволю и точка! У нас каждый хороший маляр на вес золота, у нас огромный фронт работы, а вы тут распрыгались «по собственному желанию». В такое, как в настоящий момент время, у вас не должно быть никаких собственных желаний. У вас должна быть рабочая совесть.
Подумав, спросил:
- Что вас, собственно говоря, не устраивает?
- Меня не устраивает квартирный вопрос, - Сергей Николаевич набрался решимости говорить резко.
- Вам же дали квартиру, если не ошибаюсь, в центре города.
- Да, но теперь ее отнимают и переселяют в какой-то барак. По сути дела в общежитие
- У нас многие живут в общежитиях.
- Простите, Егор Петрович, - выдавил улыбку Сергей Николаевич, - я не хочу жить в общежитии. Я прошу оформить документы.
Завкадрами опустил брови и покачал головой.
- Нет.
- Но я уже договорился с вербовщиком! – отчаянно воскликнул Сергей Николаевич, - меня ждать не станут.
- С каким вербовщиком? – вскинул голову завкадрами и взгляд его заострился.
- С самым обыкновенным вербовщиком. Я хочу завербоваться и уехать на Сахалин.
Надо сказать, Егор Петрович повидал на своем веку достаточное количество дураков чистой воды, но чтобы Сергей Николаевич Уланов, рабочий с безупречной репутацией, человек с необычной биографией и интеллигентным видом, мог сморозить такую глупость, этого он не ожидал.
- На Сахалин, значит, да?
- Да, так. На Сахалин.
- Давайте ваше заявление.
Сергей Николаевич подал заявление, и оно было к его великому изумлению незамедлительно подписано.
- Удивляетесь? – заметил выражение лица собеседника Егор Петрович.
- Удивляюсь, - подтвердил уволенный Уланов.
- Ничего удивительного. У нас предписание увольнять, завербовавшихся на Сахалин, без проволочек. Возьмите ваше заявление. Я думал, вы умней.
Сергей Николаевич вышел из кабинета и впервые за все это время засомневался. Последняя фраза завкадрами здорово охладила его пыл. Что знает Егор Петрович о Сахалине такое, о чем предпочитают молчать вербовщики. И не суют ли они свои головы добровольным образом в петлю, а?
Но поздно было раздумывать. Надвигалась осень, уехать следовало до наступления холодов.
Начались привычные хлопоты перед отъездом. С выпиской никакой волокиты не было. В паспортном столе ознакомились с традиционной строкой анкеты о месте предстоящего жительства. На Сахалин? По вербовке? – Пожалуйста!
Стукнули штемпелем по паспорту – «выписан из города Брянска». И число написали от руки. В архивную карточку занесено было название «места прибытия» - Сахалинская область, город Александров-Сахалинский.
Произошла эта процедура 28 августа 1948 года.
Кое-какие вещи следовало распродать. Не везти же с собою вдаль кухонные полки и шкафчик. Нормальным столом они так и не успели обзавестись. Тумбочка и железные кровати оставались на месте, как выданные когда-то на время из общежития, их первого пристанища в Брянске.
Снова пришел на помощь фотограф Яша, пристроил мебелишку, но на вопросы Сергея Николаевича о Сахалине отвечал уклончиво.
- Кто его знает, - втягивал он голову в плечи, ныряющим движением, - одно могу сказать, везде люди живут. Потряхивает там, говорят. Но так, чтобы очень сильно, об этом даже слухов не было.
Ну, на этот вопрос и вербовщик ответил искренне: «Трясет иногда, - сказал, - покачает, как на пароходе, и затихнет. А разрушений не было, и впредь не будет».
Сергей Николаевич тоже стал подшучивать над страхами, у которых глаза велики. Подземные толчки его меньше всего волновали. Равно, как и всех остальных. На вербовочном пункте толкалось много народу, он не был одинок.
- А что если, - сказала однажды за ужином Наталья Александровна, - мы снова берем дырку, и обволакиваем?
Сергей Николаевич в недоумении остановился с не донесенной до рта ложкой.
- Не бойся, я еще не сошла с ума, - тихо засмеялась Наталья Александровна, - это, по мнению Ники, так делают макароны.
С Яшей простились тепло. Куда девался его сосед, Борис Федорович, фотограф не знал. Мог лишь предположить, что, скорее всего, Попова перекинули на другую работу. Можно было бы спросить у стариков, они-то остались на месте, но Яша был с ними мало знаком, так, «здрасьте - до свидания», и все.
В эти же дни Наталья Александровна уволилась из мастерской. Кто огорчился ее отъездом, так это Дворкин. Не сбылась его мечта открыть шляпное ателье, да и вся мастерская по-прежнему пребывала на старом месте.
- Я вас прекрасно понимаю, - говорил он на прощание Наталье Александровне, - я бы сам с удовольствием уехал из Брянска. Моей жене, знаете, здесь совершенно не подходит климат. Совершенно не подходит. Но я бы на вашем месте все-таки, поехал в Мелитополь. Ах, это такой чудный город! Очень хороший город. А вас зачем-то несет на Сахалин. В такую даль! Вы знаете, что вы будете ехать десять суток?
Наталья Александровна знала.
- Десять суток! А там? Нет, я ничего не говорю, шляпы и там, наверняка, носят. Но кто его знает, как оно там будет?
И он с сожалением смотрел на модистку из Парижа. Много чего хотел бы он ей сказать, и много иных слов вертелось на его языке, но высказываться до конца откровенно Дворкин не стал. Не мог же он начать поносить городские власти, за их дикое решение с переселением.
Он разговаривал в последний раз с этой милой женщиной, такой добросовестной работницей, и вдруг по какому-то странному наитию осознал, что она ни за что не пошла бы в барак.
Все пойдут, как тепленькие, и будут мучиться в тесноте и в скандалах до скончания века, а эта не пойдет. Уедет на Сахалин, к черту на рога! Уедет она, эта гордячка, голубая кровь. Ведь голубая кровь у нее, голубая, по жилкам на руке видать. Пальчики исколоты, а кровь голубая.
Он вышел из-за стола, проводил Наталью Александровну до двери и неожиданно для себя поднес к губам и поцеловал ее тонкую руку с исколотыми пальчиками.
Наталья Александровна сбежала с крыльца, глотая слезы.
Итак, вещи были уложены, большие чемоданы обшиты холстом для отправки малой скоростью, уже Наталья Александровна собиралась писать по ткани химическим карандашом адрес места назначения, но наступил поздний вечер, и она отложила работу на утро.
Оставалось немногое. Сдать вещи на станцию в багаж, заключить договор о вербовке и ждать получения билетов. Да не в общем вагоне, в плацкартном. Это уже само по себе было неплохо и вселяло большие надежды. Муж и дочь спали. Наталья же Александровна засиделась над письмом к тетке в Париж, где она сообщала о грядущем переезде, умолчав, естественно, об истинной его причине.
Надо сказать, что все ее три письма, на которые она за целый год не получила ответа, отличались большой сдержанностью. Писала о трудностях, но сразу делала оговорку, что трудности переживают все, и что они временные и преходящие. Больше писала о Нике, о ее здоровье. О чем угодно писала, как пишут в случаях, когда хотят умолчать о главном. Собственно говоря, что именно было главным, Наталья Александровна и сама хорошенько не знала, чувствовала лишь небольшую фальшь в письмах, и оттого они трудно писались.
Наталья Александровна заклеила конверт, написала адрес, потушила настольную лампу и легла спать.
Они проснулись среди ночи от громкого стука в дверь. Сергей Николаевич вскочил, набросил рубашку, нащупал на спинке кровати брюки, не сразу, «о, черт», попал ногой в штанину и крикнул жене.
- Да зажги ты свет, Наталья, слышишь, стучат!
Свет зажегся. Сергей Николаевич подошел к двери, открыл и отпрянул:
- Елки зеленые!
На пороге стояли их давние парижские друзья. Панкрат и его жена Сонечка.
11
Это была полная неожиданность! Быстро втащили чемоданы, Сергей Николаевич и Панкрат обнялись. А Сонечка, нет, чтобы броситься в объятия к Наталье Александровне, та уже успела одеться и выскочить в коридор с изумленно радостным лицом, опустилась на чемоданы и зарыдала.
- Не подходи ко мне, не подходи, Наташа! – кричала она сквозь слезы, - скажи ей все, Панкрат, скажи, теперь уже все равно.
Лицо ее расплылось в безобразной гримасе, а Наталья Александровна в ужасе приложила руку к сердцу. Панкрат глянул на жену и смущенно потупился:
- Понимаешь, дело такое, в общем, деликатное. Она подцепила вошь.
- Что?
- Вошь. Ну, вши, не понимаешь, что ли? В поезде подцепила. Мы неделю почти едем, вот и…
- И вы из-за этого устраиваете истерику? Это же ерунда.
Наталья Александровна, призываемая Сонечкой воздержаться от объятий, задумалась. Бежать среди ночи в аптеку не имело смысла, а никаких мазей для борьбы со вшами в ее распоряжении не было.
- Керосин! – жалобно вскричала Сонечка, - ребята, у вас есть керосин?
Керосин у Натальи Александровны был, и в скором времени они отправились в соседнюю пустую комнату мазать Сонечку, морить вшей и успокаивать расшатанную нервную систему жертвы окаянных насекомых.
Сонечка смирно сидела на табуретке, Наталья Александровна обрабатывала ее голову ватным тампоном, дух керосина плыл по комнате.
- Это у вас такая большая квартира? Какая прелесть! - озиралась Сонечка и страдальчески морщилась, подвергаемая неприятной процедуре. Последняя слеза медленно высыхала на ее щеке.
Наталья Александровна охладила ее восторги.
- Это уже не наша квартира. Нас отсюда выселяют.
- То есть как?
- Подожди, не крутись, сейчас мы вам все расскажем.
Чтобы не разбудить Нику, решили устроиться на пустой половине Луки Семеновича, для чего туда внесли чемоданы и последнюю табуретку, призванную изобразить столик.
- Ты там сваргань что-нибудь на быстроту, - шепнул Сергей Николаевич жене, – ребята наверняка голодные.
- Не могу, - делала большие глаза Наталья Александровна, - у меня руки в керосине. Я мыла-мыла, все равно пахнут.
Тогда Сергей Николаевич сам отправился на кухню, где принялся искать посуду и чертыхаться, когда из неловких рук падали на пол нож или вилка. Неловкость же его была вызвана волнением и растерянностью от неожиданной встречи.
Вскоре все уладилось. Сонечка в чалме из полотенца восседала на чемодане и имела страдальческий вид. Рядом с нею возвышался Панкрат. Велик был мужчина, под метр девяносто ростом. На табуретке разместилась нехитрая закуска, хлеб.
- А у нас есть водка, - пробасил Панкрат, - Сонечка, у нас осталась водка?
- Не знаю, - с видом мученицы первых веков христианства отозвалась Сонечка, - посмотри в маленьком чемоданчике. Нет, я сама, ты мне там все перевернешь. Или лучше принеси сюда чемодан. Боже, что нам пришлось пережить! Сережа, Наташа, вы не поверите. Панкрат, я же сказала в маленьком чемодане. Что? Ты хочешь поставить его плашмя на табуретку, чтобы сделать стол? Ну, поставь. А вот и водка. Конечно, осталась, я же не могла всю ее извести. Наташа, я ее использовала как дезинфицирующее средство. Ты себе не представляешь, какая грязь была в этом поезде.
В продолжение ее монолога мужчины сняли с табуретки тарелки с едой, установили чемодан, разложили все снова. Сергей Николаевич принес маленькие рюмочки.
- Ну, за встречу! – негромко сказал он, когда все было готово. – А теперь рассказывайте. И, прежде всего, как вы нас нашли.
- Нашли мы вас очень просто. У нас был новый адрес Нины Понаровской, и мы с ней списались.
Все, что рассказали, перебивая друг друга Панкрат и Сонечка, было страшно интересно. Из Гродно они уехали одними из первых в Вологду, где у Панкрата имелись дальние родственники. То ли сам Панкрат пришелся не ко двору, то ли Сонечка, но присутствие этой пары день ото дня все больше и больше тяготило родню, и вскоре был сделан намек на некоторые неудобства пребывания парижских залетных пташек в их довольно тесной квартире.
- Ты знаешь, Наташа, я человек неприхотливый, - говорила, прижимая обе руки к груди, Сонечка, - но милые родственнички, - тут она бросила пламенный взгляд на мужа, - могли бы отнестись к нам с большим вниманием. Вот.
Долго ли, коротко ли, через некоторое время они решили уехать, да и Вологда Сонечке не понравилась. Полгода они скитались по городам Центральной России, пока какой-то умник не посоветовал им поехать в Воркуту.
- Куда-куда? - вытянул шею Сергей Николаевич и даже зажмурился от неожиданности.
- В Воркуту.
- И вы поехали?
- Поехали.
- Но ведь это же за полярным кругом.
Судя по этим словам, Сергей Николаевич неплохо освоил карту Советского Союза.
Пребывание Панкрата и Сонечки в Воркуте свелось к нескольким часам. Они высунулись в город, побродили, посмотрели, кинулись со всех ног обратно на вокзал, купили билеты и покатили обратно до Ленинграда.
В Ленинграде пересели на другой поезд, потом на третий, и в каком-то из них несчастная Сонечка завшивела. Денег у них было немного, поэтому время от времени она продавала прямо в поезде парижские вещи. Платья и кофты шли нарасхват, но задешево.
- А теперь куда вы едете?
- А теперь мы едем в Крым.
Сергей Николаевич откинулся на стуле и громко заржал, Панкрат смущенно опустил глаза, Наталья Александровна закрыла мужу ладошкой рот, а Сонечка обиделась.
- Вот ты, Сережа смеешься, а нам в поезде один человек сказал, что в Крыму очень хорошо. Да. Там тепло и синее море. Но прежде, чем ехать в Крым, мы, на всякий случай, решили заехать к вам, потому, что Нина писала, что вы хорошо устроились и сможете нам помочь.
Но Сонечку ждало горькое разочарование. Сергей Николаевич поведал свою историю. Чем больше фактов из Брянской жизни подбрасывал он друзьям, тем круглее становились Сонечкины глаза, темные и блестящие, как две спелые вишни.
- Нет, все-таки я не понимаю, - перебила рассказ мужа о последних брянских событиях Наталья Александровна, - за каким чертом вас понесло в Воркуту?
Она успела сбегать в соседнюю комнату и принести карту. Здесь надо сказать, что карта уже не выглядела новенькой, кое-где даже потерлась на сгибах, но это к слову. Надо было видеть, как Наталья Александровна стояла на коленях перед расстеленной на полу картой и вела палец от Брянска на север до Уральского хребта, до места назначения Панкрата и Сонечки (сначала его надо было найти… да, вот) до Воркуты.
- Ай, ты не понимаешь, - обиженно затарахтела Сонечка, - нам один человек твердо пообещал, что мы найдем там и работу и жилье. Там же шахты!
- Что, Панкрат собирался стать шахтером? – поднял бровь Сергей Николаевич.
- Погоди, не перебивай. Не важно, кем он собирался стать. Теперь уже не важно. Но я как вспомню! Мы едем, едем, едем, а кругом болота, болота, болота. Мы спрашиваем, что это такое? А нам говорят, это тундра. И так до самой Воркуты. Ужас!
- Короче говоря, вы оттуда драпнули.
- А что оставалось делать? – угрюмо оторвал взгляд от собственных пальцев Панкрат.
До этого он их внимательно разглядывал, тщетно пытаясь отыскать разгадку своих невзгод.
- Я же не спрашиваю, - пробубнил он, - за каким чертом вас несет на Сахалин.
- Стоило бы всех нас спросить, за каким чертом мы вообще приехали в эту треклятую Россию? – быстрым шепотом произнесла Сонечка, обращаясь главным образом к темному окну и невидимому Брянску за ним.
Все посмотрели на нее, но ничего не сказали. Сергей Николаевич, словно не услышал высказанной Сонечкой крамолы, разлил всем остаток водки. Чокнулись, выпили.
- Сахалин, это совсем другое дело, - хрустя соленым огурцом, сказал Сергей Николаевич.
- Ах, Сережа, ты не знаешь, ты не можешь с полной уверенностью сказать, что есть этот Сахалин на самом деле, – Наталья Александровна сложила карту.
- Главное – работа, будет работа, будет и все остальное.
За окном посветлело, и решено было постелить на полу все имеющиеся в наличии мягкие вещи и спать покотом. Но перед этим Сонечка долго мыла голову и снова плакала, теперь от боли, керосин сжег ей кожу на голове.
Они улеглись, но сразу уснуть не могли. Шептались, одергивали друг друга: Ника проснется. Стелили и перестилали матрас с одеялами то вдоль, то поперек, наконец, угомонились, и снова не могли уснуть, продолжали шептаться.
- Вот вы говорите, Воркута. Но нам обещали там бешеные заработки, – прогудел откуда-то из-под кровати бодрый басок Панкрата.
- Спи, пожалуйста, а то тебя потом не добудишься. И подвинься. Я лежу, между прочим, почти на полу. И не сопи мне в ухо, – нежно шипела Сонечка.
Сонечка была на пять лет старше мужа. Детей у них не было. В младоросской группе любили Панкрата, а Сонечку воспринимали как стихийное бедствие и недоумевали, каким образом она умудрилась скрутить этого гиганта в бараний рог. Панкрат, собственно, это было не имя – прозвище. Звали его Иван Панкратьев. Он обладал невозмутимостью и выдержкой слона на отдыхе в полуденный зной под сенью баобаба. Небольшого роста, пухленькая, Сонечка вечно его куда-то влекла, толкала, даже щекотала, чтобы он начал двигаться.
- Ну, же, да ну, Панкрат, да сдвинься же ты, наконец, с места!
У него была представительная внешность, русые кудри, прекрасные, чуть на выкате, серые глаза, скульптурные нос и губы, и никакой квалификации. Одно время в Париже он работал с Сергеем Николаевичем и Славиком Понаровским на малярке. Разводил побелку, мог подштукатурить небольшие пространства, поднести, унести, проолифить. Во время войны был призван во французскую армию, и после разгрома линии Мажино попал в плен. Он одним из первых принял советское подданство и без долгих раздумий решил ехать в Россию. В Вологде работал на «черной» работе, на заводе в чугунно-литейном цехе, Сонечка же сидела дома и без конца пилила его за скромные, почти мизерные, заработки.
Наутро Ника протерла сонные глаза и увидела спящих на полу маму с папой и еще двоих. Она удивилась, слезла с кровати и, путаясь в ночной рубашке, подползла к человеку, лежавшему почти на голом полу, с краю. Ей было любопытно, кто же это такой. Заглянула в лицо и вскрикнула:
- Панкрат!
Он незамедлительно открыл глаза. А Ника тронула его большую руку и спросила:
- Ты как здесь очутился?
- Смотри ты, помнит! – восхитился Панкрат, сел и сгреб Нику в охапку.
Завозились остальные, просыпаясь.
Завтракали поздно. Сонечка насытилась первая, убрала в сторону чашку, зачем-то переставила с места на место сахарницу, подняла на всех решительный взгляд:
- У меня идея, - сказала она, делая ударение на каждом слове, - вы плюете на Сахалин, и мы все вместе едем в Крым. Вот.
- То есть, как плюем? – замер с поднесенной ко рту вилкой Сергей Николаевич.
- А так! – Сонечка чуть-чуть повернула голову влево и изобразила символический плевок, - тьфу!
- Правильно! – радостно вскричала Наталья Александровна, - Сережа, она абсолютно права. Сахалин – это та же Воркута, если не хуже. Нам там делать нечего.
- Но я дал слово… - на лице Сергея Николаевича была растерянность и заметное колебание, - я должен сегодня идти оформлять документы, получать подъемные!
- Вербовка, дело исключительно добровольное, на цугундере тебя никто туда не потащит. Да-да! – вскричала Сонечка.
- А ты откуда знаешь?
Сонечка стыдливо опустила взор, а Панкрат нехотя промолвил:
- Мы тоже хотели одно время завербоваться. Но потом раздумали.
- Не раздумали, а нас отговорили. Куда мы хотели завербоваться, Панкрат?
- Не помню, но тоже куда-то на север.
- А я вспомнила, в Норильск. Вот.
Тут обе женщины напали на Сергея Николаевича и стали его уговаривать. В Крыму тепло и море, и ехать всего каких-то два дня, виноград, фрукты. Горы, наконец, пейзаж. Это же просто чудо какое-то, жить среди неописуемой красоты! Ника слушала, слушала и стала подпевать: «Хочу на море, хочу в горы!»
- А твой номер, между прочим, сто сорок седьмой, - покосился на нее отец.
- И нет, и нет, не сто сорок седьмой, а третий!
- Ого! – засмеялся Панкрат и посадил Нику к себе на колени.
- Скажи им, скажи, Панкрат, пусть мы тоже поедем в Крым, - жарко зашептала она ему прямо в ухо.
Все засмеялись.
- Ладно, - сделался серьезным Сергей Николаевич, - море, горы, климат, все это хорошо и даже дивно. Работа. Что мы там будем делать?
Тогда Сонечка выложила карты на стол. Для начала они едут в Симферополь и пытаются там прописаться. Если не получится, нанимают грузовик и едут в Алушту. Это совсем близко, часа три езды, не больше.
- Но чтобы прописаться в Симферополе, надо где-то остановиться.
- Остановимся у Мэме.
У Сонечки был готов ответ на все. Мэме – Мария Михайловна Козинцева уехала из Парижа в Симферополь к бабушке. Адрес она оставила, но как жила, как устроилась, никто не знал, и Сергей Николаевич резонно заметил, что свалиться впятером на голову двум женщинам будет не совсем удобно.
- Но мы же не на веки вечные к ним едем! – округлила глаза Сонечка, мы пробудем у них пару дней, не больше. И потом она сама приглашала, когда уезжала из Гродно. Я очень хорошо помню.
Сергей Николаевич нерешительно посмотрел на жену.
- Сережа, - она осторожно тронула его за локоть, - положа руку на сердце, мне очень не хочется ехать к черту на рога. Это судьба. Давай попробуем Крым. А завербоваться, хоть в Норильск, мы всегда успеем.
Так, Сонечка спутала планы и намерения старых друзей. Не выходя из-за стола, было принято решение последовать ее совету и ехать в Крым.
Об аресте Бориса Федоровича Мордвинов узнал от Стригункова во время перекура на совещании в горкоме партии. Он отвел председателя горисполкома в сторонку к окну, осторожно взял его за отворот пиджака, чуть приблизил к себе.
- Григорий Михалыч, мне-то ты можешь сказать, куда девался ваш Попов?
Стригунков отвел глаза, стал смотреть в окно, затем потрогал лапчатый лист какого-то растения на подоконнике.
- Как называется, не знаешь? Вот ведь история, у нас дома два горшка, точно такие, а названия ни я, ни жена не знаем.
Мордвинов нахмурился.
- Я тебя как коммунист коммуниста спрашиваю.
Стригунков быстро глянул по сторонам, шепнул:
- Арестовали твоего Попова. Вот тебе и весь мой ответ коммуниста коммунисту.
У Константина Леонидовича округлились глаза, лицо выразило величайшее изумление.
- Не может быть! За что?
Хмурясь, и стараясь не глядеть на собеседника, Григорий Михайлович поведал Мордвинову историю с квартирным аферистом. Так, мол, и так, поступил сигнал – выписан ордер на «мертвые души». А получено ли за это вознаграждение, сие науке не известно. Разбираться будет следствие, и что следствие покажет, так тому и быть.
- Ошибка возможна? – быстро спросил Константин Леонидович.
- Ошибка возможна, - покладисто согласился Стригунков, - настолько возможна, что дело и до суда не дойдет. Помурыжат и отпустят. Да только партбилет все равно на стол положить придется. И давай, пойдем, кончился перерыв.
Константин Леонидович прошел через зал, сел на место, но слушал очередного докладчика невнимательно. Не хотелось плохо думать, а приходило на ум одно – брал мзду Попов за неправедно выписанный ордер или не брал? Эх, Борис Федорович, Борис Федорович, неужто и тебя бес попутал? И тут же выскакивала чертиком спасительная мысль: не может быть, ведь честнейший же человек. Ему вдруг припомнилась обаятельная белозубая улыбка Попова.
Позже Константину Леонидовичу пришлось выступать по вопросам строительства, добиваться, доказывать и просить пересмотреть немыслимые сроки. Но, несмотря на принятое в его пользу постановление, несмотря на приятный во всех отношениях, уже после заседания, разговор с первым секретарем, настроение его не улучшилось.
Он уже шел к машине, когда его неожиданно окликнул Стригунков, подошел, доверительно ткнул пальцем в грудь и, то ли передумав, то ли под влиянием атмосферы, царившей на совещании, высказался насчет Бориса Федоровича в том духе, что дыма без огня не бывает. Константин Леонидович на это ничего не ответил, кивнул головой, прощаясь, и поехал домой.
Он отпустил машину, вошел в комнату, отказался от ужина, а на тревожный вопрос Ольги Кирилловны, уж не случилось ли чего, ответил, что ничего плохого с ним не случилось, что он хочет лишь одного: лечь и ни о чем не думать.
Он лег, вытянулся во весь рост на диване, закинул руки за голову, уставился в потолок. За стеной, в кухне, возилась жена, там же, пристроившись у края стола, ужинали девочки, и Ольга Кирилловна шепотом выговаривала им за позднюю прогулку.
Против воли, ни о чем не думать, не получалось. Арест Бориса Федоровича так и остался сидеть гвоздем в сознании. Неясная тревога томила его душу. Словно желая утешить, кот, принятый в дом подкидыш, прыгнул к нему на грудь. Константин Леонидович хотел турнуть его, но передумал, опустил широкую ладонь на спинку шалуна, стал гладить теплую шерстку. Кот замурлыкал, опустился на лапки и задремал.
Так лежа на диване с пригревшимся котом на животе Константин Леонидович продолжал мучительно гадать и тревожиться о судьбе Попова. Припомнился почему-то день, когда Борис Федорович пришел к нему просить квартиру для приехавших в Брянск Улановых. Они тогда еще не были знакомы, но он, помнится, сразу заинтересовался этими людьми. Константин Леонидович чуть не застонал, как от зубной боли, не желая убегать в лазейку, любезно подставленную ему Стригунковым. Не принимает он последней его фразы о том, что дыма без огня не бывает. А раз не принимает, то надо оставаться честным перед собой и сказать прямо: или Борис Федорович хапуга и взяточник, что никак не вяжется с его именем ни с какой стороны, или он первая жертва нового террора. Новой ежовщины без Ежова, но с другим человеком, имеющим жесткий взгляд и непреклонную волю.
И тогда Сергею Николаевичу и впрямь надо как можно скорей уезжать из Брянска. Странной показалась ему эта внезапно возникшая мысль. Но разве в свое время не довелось Борису Федоровичу крепко похлопотать об устройстве семьи бывших эмигрантов. Как бы и ему самому теперь не вышла боком невинная дружба с Улановыми.
Константин Леонидович бережно снял кота и положил рядом на диван. А тот и не проснулся даже, муркнул спросонья, свернулся клубочком и положил кончик хвоста на нос. Мордвинов поднялся, прошел в кухню и сказал, чтобы девочки шли укладываться спать. Сам вышел из дома во двор, сел на верхнюю ступеньку крыльца и достал папиросы.
Напротив светились окна еще не опустевшего дома. Константину Леонидовичу даже показалось, будто смотрят они на него с печалью и недоумением. Хорошо, окна Улановых он не мог видеть отсюда, оно выходило на улицу.
Он успел выкурить две папиросы подряд тайком от жены и дождался, пока не скрипнула тихо дверь. Ольга Кирилловна вышла из дома и села рядом с ним на ступеньку.
- Досталось тебе на совещании? – заговорила она.
- С чего ты взяла? Напротив, хвалили.
Он смял пустую папиросную пачку, хотел подняться и идти в комнаты, но она удержала его.
- Посиди, девчонки еще не угомонились. Так что все-таки произошло?
Разве мог он сказать ей правду! Константин Леонидович похлопал ладонью по ее руке.
- Ничего не произошло. Просто я вымотался до последней степени.
- В отпуск бы тебе пойти, - вздохнула Ольга Кирилловна.
Он грустно улыбнулся.
- Какой отпуск! Смешная ты у меня, ей-богу.
Они засиделись на крыльце в тот вечер. Говорили в полголоса об уходящем лете, о разных семейных мелочах. А в доме напротив, одно за другим, тихо гасли окна.
Два дня ушло на хлопоты с отправлением багажа и покупку билетов. Поезд уходил в ночь. Но до отъезда Сергей Николаевич и Наталья Александровна успели трогательно распрощаться с Мордвиновыми. Только им рассказали они о принятом решении. Ольга Кирилловна, как обычно хлопотала возле стола и приговаривала:
- Вот и хорошо, и правильно, и нечего вам было делать на Сахалине.
Мордвинов с Сергеем Николаевичем разговаривали на отвлеченные темы и старались не касаться ни причины отъезда, ни места назначения, проставленного в железнодорожном билете.
Улановы и их друзья были давно в пути, когда на стол симпатичного полковника, хозяина знакомого кабинета с книжными шкафами, зеленым ковром и мраморным чернильным прибором, лег рапорт. В нем говорилось, что реэмигрант Уланов завербовался и уехал на Сахалин.
Лицо полковника скривилось в легкой усмешке. Уланов сам, по собственной воле отправился туда, куда его собирались отправить. Он аккуратно пришпилил рапорт в папку-скоросшиватель и спрятал ее в нижний ящик стола. Необходимость возиться с делом по обвинению вышеназванного Уланова Сергея Николаевича в антисоветской пропаганде и шпионаже отпала сама собой.
- Впрочем, - обратился он к подчиненному, принесшему рапорт, - через месяц запросите Южно-Сахалинск.
Тихим, сдержанным голосом подчиненный ответил:
- Есть запросить Южно-Сахалинск.
Вышел из кабинета и осторожно притворил за собою дверь.