Рассказы для детей
| Вид материала | Рассказ |
- Том первый: «Сказки и рассказы для детей», 10.7kb.
- Рассказы о детях и для детей, 79.02kb.
- Костёр – www books kostyor, 16.4kb.
- Рассказы о природе для детей и взрослых Анатолий Онегов здравствуй, мишка! Москва, 3440.45kb.
- Литература для 5 класса, 14.48kb.
- Рассказы о природе для детей и взрослых, 3183.61kb.
- Произведения для 10 а класса выделены, 11.05kb.
- Рекомендательная библиография для внеклассного чтения, 151.61kb.
- Обзоры детской литературы на самые разные темы, 62.36kb.
- Г. Х. Сказки Бианки В. Повести и рассказ, 11.09kb.
«Аня в Стране Чудес»: читаем и сегодня
В наши дни различных переводов на русский язык «Алисы в Стране Чудес» существует великое множество. Они разнятся не только методами подхода к тексту оригинала, но и масштабами одарённости их авторов. И пусть «Аня в Стране Чудес» – совсем ранний опыт Набокова, в нём мы уже можем «по когтям узнать льва», одного из самых блестящих и своеобразных прозаиков ХХ века. Поэтому детская книжка, вышедшая в эмигрантском издании в Берлине более 80 лет назад, переиздаётся и читается детьми и сегодня. При этом «Аня» - интереснейший памятник русской литературы.
Современная переводческая практика не разделяет принципов молодого Набокова, считая их произволом. Однако сам автор, известный изощрённым вкусом и придирчивостью (многие свои ранние вещи он не любил и считал слабыми), спустя 46 лет после выхода книги перечёл «Аню в Стране Чудес». Свой подход к тексту Кэрролла он не нашёл ни странным, ни кощунственным. Но вот что он заметил: «Насколько бы лучше удался мне этот перевод пятнадцатью годами позднее! Хороши только стихотворения и игра слов. Я нашёл странный ляп в «Черепаховом супе»: орфографическую ошибку в слове лохань (разновидность ведра), которую я к тому же снабдил неверным родом»15.
Согласившись со словами мастера, всё-таки признаем, что он подарил своим соотечественникам отличную книгу, в которой английский гений весело и свободно изъясняется по-русски.
__________________________________________________________________
1 Набоков о Набокове и прочем. – М.: Издательство «Независимая газета», 2002, с. 197.
2 Набоков В., Другие берега. – М.: Книжная палата, 1989, с. 136.
3 Там же, с. 179.
4 Набоков В. Собрание сочинений. Т. 4 – М.: Правда, 1990, с. 277.
5 Первый Всесоюзный съезд советских писателей – М.: Советский писатель, 1990, с. 29.
6 Набоков о Набокове и прочем. – М.: Издательство «Независимая газета», 2002, с. 354.
7 Урнов Д. Посещение странного мира. В кн.: Аня в Стране Чудес. – Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, 1992, с. 123.
8 Демурова Н.М. Алиса на других берегах. В кн: Alice’s Adventures in Wonderland by Lewis Carroll. Аня в Стране Чудес. Перевод Владимира Набокова. – М.: Радуга, 2000, с. 20.
9 Набоков о Набокове и прочем. – М.: Издательство «Независимая газета», 2002, с. 175.
10 Alice’s Adventures in Wonderland by Lewis Carroll. Аня в Стране Чудес. Перевод Владимира Набокова. – М.: Радуга, 2000, с. 276.
11 Эткинд Е. Поэзия и перевод. – Л., 1963, с. 347.
12 Честертон Г.К. Льюис Кэрролл. В кн.: Приключения Алисы в Стране Чудес. Алиса в Зазеркалье. – М.: Пресса, 1992, с. 6.
13 Набоков о Набокове и прочем. – М.: Издательство «Независимая газета», 2002, с. 276.
14 Честертон Г.К. Льюис Кэрролл. В кн.: Приключения Алисы в Стране Чудес. Алиса в Зазеркалье. – М.: Пресса, 1992, с. 7.
15 Набоков о Набокове и прочем. – М.: Издательство «Независимая газета», 2002, с. 589.
МЕТОД НАБОКОВА.
Увлёкшись исследованием, автор попробовал выполнить современные пародии из книги «Алиса в стране чудес» по методу Набокова. Он выбрал объекты для них в современной школьной программе и популярной музыке, сохранив сюжеты Кэрролла. Переводы выполнены автором исследования при участии брата, учащегося 6 класса гимназии № 88 г. Омска Алексеенко Василия.
1. ЧЕРЕПАШИЙ СУП
Кэрролл пародировал популярный в те времена романс «Вечерняя звезда» (“The Evening Star”):
Beautiful Soup, so rich and green,
Waiting in a hot tureen!
Who for such dainties would not stoop?
Soup of the evening, beautiful Soup!
Soup of the evening, beautiful Soup!
Beau – ootiful Soo – oop!
Beau – ootiful Soo – oop!
Soo – oop of the e – e – evening,
Beautiful, beautiful Soup!
Beautiful Soup! Who cares for fish,
Game, or any other dish?
Wwho would not give all else for two p
ennyworth only of beautiful Soup?
Pennyworth only of beautiful Soup?
Beau – ootiful Soo – oop!
Beau – ootiful Soo – oop!
Soo – oop of the e – e – evening,
Beautiful, beauti – FUL SOUP!
Наша пародия сочинена на мотив популярного романса «Belle» из мюзикла «Notre Dame de Paris»:
Суп
озарил мою больную душу.
Есть его – не то, что бить баклуши.
Суп!
Готов тебя я есть с заката до утра -
Телят в рептилий превращают повара.
Отличный суп, прекрасный суп, волшебный суп!
Его отведай непременно, коль не глуп!
Суп!
Вечерний суп, отличный суп, прекрасный суп!
Я ем тебя, любимый мой вечерний суп!
Суп,
ты вкуснее лучшей рыбы моря,
Суп, мы с тобой вдвоём не знаем горя.
Суп лекарством стал от глубочайших сердца ран,
Почти задаром ты на радость смертным дан.
Отличный суп, прекрасный суп, волшебный суп,
Его отведай непременно, коль не глуп!
Суп!
Вечерний суп, отличный суп, чудесный суп!
Я ем тебя, любимый мой вечерний суп!
2. Стихотворение в виде мышиного хвоста
Перевод Василия Алексеенко, ученика 6 класса.
Мышке маленькой
пёс объявил
в темноте:
«Поспешай,
Нас давно
ожидают
в суде!
Я сегодня –
бездельник.
Пёс не должен
скучать!
Начинаю тебе
обвиненье
читать!»
«Но послу-
шайте! –
Мышь
говорит, –
господин!
Нужен
суд и палач,
Вы же
только
один!»
«Сам я
всех
заменю! –
старый
пёс
отвечал. –
И не
правда
ли,
будет
не дело –
фурор!
А по ко-
дексу
смерть –
мой
тебе
при-
го-
вор!»
3. Основой пародии «Крокодил» у В.Набокова была «Птичка Божия» Пушкина. Поскольку это стихотворение больше в школе не изучается, я обратился к другому пушкинскому творению, которое современные школьники учат наизусть:
Зелёный крокодил! Очей очарованье!
Приятна мне твоя зубастая краса!
Люблю я милые рептильи очертанья
И окаймление колючего хвоста.
Как рыбок любишь ты! С глубоким умиленьем,
С улыбкою ты открываешь рот,
И стая рыб на это приглашенье,
Виляя хвостиками, радостно плывёт!
Сергей Алексеенко
КАК Я ПИСАЛ КНИГИ
Как только я начал читать, тут же принялся и сочинять: мне было обидно, что все интересные книжки уже написаны. Другими, не мной. Вот бы приобщиться к этому делу!
Прочитал я книжку про Робинзона Крузо и задумался. Как это Дефо удалось её сочинить?
Я стал рассматривать его портрет и нашёл, что от других известных мне дядек его отличает только огромный кудрявый парик. Так вот в чём его сила! Парика у меня под рукой не оказалось, поэтому я взял старые колготки подходящего серого цвета и возложил на голову. Колготочные ноги свисали у меня вдоль щёк, и я сразу почувствовал прилив вдохновения. С гордым видом я засел за работу и крупными печатными буквами создал роман размером с тетрадную страничку.
Дело пошло! Скоро я научился писать и без колготок на голове. Причём темы брал необычные – главными героями выступали динозавры. Среди них затесался один человекообразный персонаж. Поскольку я шёл по стопам Дефо, это был англичанин. Звали его Джон Линсон. Позже появился и наш соотечественник по фамилии Человеков.
Книжки читать я продолжал, сочинять тоже. Я так набил руку, что уже мог быстро покрыть печатными буквами несколько страниц. Герои тоже множились. Я освоил «Таинственный остров» Жюля Верна, и мои персонажи бросились покорять затерянные в океане земли. Чтоб переплюнуть Жюля, я до отказа набил острова вымышленными птицами, шимпанзе в штанах, фиолетовыми дикими котами и прочими чудесами.
Ни Человеков, ни Линсон в покорители островов не годились. Тут нужен был профессор, учёный с мировым именем. За этим дело не стало. Мой роман начинался так: «Профессор Пломбиров был похож на Джорджа Клуни». Такая завидная внешность досталась профессору потому, что Клуни был изображён на тетрадке, в которой создавался шедевр.
«Марракотова бездна» Конан Дойла чуть было не заставила профессора Пломбирова и его товарищей (мальчика Васю Киевского и могучего бородача Вафельникова) найти Атлантиду. Но тут меня отвлекло кое-что почуднее.
Сначала это были йети, Лох-Несский плезиозавр, гигантская горилла Понго- Охотник-на-слонов и прочие загадочные твари. Мне хотелось, чтоб все они жили на самом деле. И в новой моей книге все эти чудища просто кишели! Произведение создавалось в спешке, поэтому придумывать новых героев было некогда. Я задействовал старых, ничего не подозревающих знакомых – Джона Линсона, Человекова и других.
На этом я, конечно, не остановился. Мне как раз попали в руки писания Брэдбери. Всё! Разум существует во Вселенной! Это дело решённое.
Только с Земли начали послушно взмывать звездолёты, чтоб покорять галактики, как из лондонского тумана выплыл Шерлок Холмс. Это было нечто новое и завораживающее. Я бросился писать детектив. Моих сыщиков почему-то звали Вишенка и Будильник. Выглядели они соответственно: вишня на ножках и циферблат с глазами. При этом остальные персонажи были вполне себе обычными людьми, правда, англичанами.
Что уж говорить, когда дело дошло до Толкиена и его последователей! Саги окутали меня своим едким мистическим чадом, и захотелось сказать им что-нибудь в ответ. Мне вздумалось создать небывалое фэнтези, причём обязательно трилогию. Я вспомнил фиолетовых котов профессора Пломбирова и начал с нуля создавать причудливую фауну нового мира, рассчитывая переплюнуть Средиземье. В итоге большая часть книги свелась к описанию монстров, причём с невероятной дотошностью, вроде: «В 80 сантиметрах от него стоял огромный красный дракон с перепончатыми крыльями размахом в 12 с половиной метров».
Первый роман трилогии назывался многозначительно: «Земля, раздираемая войной». Он должен был открыть могучую серию саг под названием «Повесть о Кигамонтии». Тут же домашние дружно переименовали её в «Повесть о Тягомотине». Но меня это не задевало. Я исписал одну тетрадку и начал другую. Второй том эпопеи назывался «Напор оборотней». Но оборотням напереть было не суждено: мне стало скучно, и трилогию я бросил. Правда, остроухие, мохноногие и многорогие долго не выводились из моих менее масштабных сочинений.
Поначалу писал я, как Дефо, от руки, обычно красным или зелёным стержнем. Потом я пошёл в школу, и мне доверили нормальную ручку и тетрадку. Время шло, тетради в косую линейку сменились общими.
И вот однажды папа у себя на работе набрал на компьютере и распечатал одно из моих творений. Я прыгал от счастья. Печатные листы выглядели почти как настоящая публикация! Я даже нарочно свои труды снова стал писать печатными буквами, стараясь, чтоб вышло похоже на какой-нибудь шрифт. А шрифты я очень любил и постоянно заглядывал в выходные данные книг, чтоб прочитать: «Гарнитура Таймс», «Гарнитура Баскервиль», «Гарнитура журнальная рубленая». Я старательно вырисовывал буквы, особенно а и щ. Результат доставлял мне неизъяснимое удовольствие.
Но всё это было ничто по сравнению с печатной машинкой. Иногда, как правило, в воскресенье, папа доставал её. Я садился перед ней, не зная, с чего начать, но потом обязательно изводил целую страницу. До сих пор светлый корпус машинки, запах ленты, стук клавиш и звон на концах строк вспоминается с тёплым чувством.
Я доставал из машинки готовый большой лист, и он мне казался благороднее целой стопы исписанных тетрадок. Пускай текст наполовину состоит из опечаток, пускай он испещрён чёрными от ленты отпечатками моих пальцев, пускай он помят (доставать листы нормально я научился очень нескоро). Пускай! Зато он ПЕЧАТНЫЙ!
Сейчас я освоил компьютер, никаких трилогий не пишу. Но иногда руки так и чешутся настучать что-нибудь на машинке. Она до сих пор хранится у нас на шкафу. Её можно достать, ударить по клавишам. Тогда оживут буковки на концах длинных изогнутых спиц, выстроятся на бумаге слова, прозвучит знакомый звоночек. До чего приятное занятие!
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ
Когда мы встретились, то не показались друг другу нужными и интересными. А ведь всё могло быть иначе!
Мне было шесть лет. Я тогда сильно увлекался – да что там увлекался! – просто бредил зоологией. Я начитался всевозможных книг и энциклопедий о животных, а уж когда мне попались в руки книги Даррелла о ловле зверей… Я уже не мыслил иной жизни, кроме жизни естествоиспытателя. Я собрался выслеживать невероятных экзотических животных – конечно, в джунглях. Где же ещё! Джунгли я освоил буквоедски подробно, вплоть до латинских названий всякой тропической мелюзги. Поэтому я постоянно ловил знаменитых авторов вроде Жюля Верна и Даниэля Дефо на неточностях. Я донимал своих близких бесконечными лекциями о диких животных. Одним словом, теоретически я подготовился к карьере натуралиста на все сто процентов.
А вот с практикой было сложнее. К несчастью, не нашлось у меня под боком ни дождевого леса, ни мангровых зарослей, ни даже какой-нибудь жалкой саванны. Зато был замечательный парк, куда мы с братом Васей ходили каждый день. Брат больше интересовался автомобилями, но за компанию согласился тоже ловить зверей и даже зарисовывать их. Рисовал он лучше меня.
В парке был пруд. Этот зелёный, заросший до безобразия водоём кишел жизнью. Лягушки тут имелись всех форм и расцветок. Идёшь вдоль берега, а они пулями выскакивают из-под ног и падают в воду. Жили здесь и пиявки – чёрные, жирные, большие. Сначала мы их даже приняли за скатов.
Иногда показывался уж. Он струился по водной глади, чертил в водорослях извилистый след и распугивал пацанов, которые купались на чистом от тины пятачке возле камней. Пацаны вопили, били ногами по воде, поднимали фонтаны брызг и в ужасе выскакивали на берег.
О насекомых и говорить нечего: мир вокруг был забит ими под завязку. У воды всегда метались голубые стрекозы, над головой выли комары, а речные скорпионы утюжили мутные глубины.
Всё это требовало немедленного и фундаментального изучения!
Лягушек мы переловили невероятное количество. Тут были и большие, зрелые красавицы, и маленькие серые лягушата, и вертлявые головастики. Попадались и головастики с лапками, и лягушата с хвостами. Все они плавали у нас в банках, тыкались головами в прозрачные стенки. Насмотревшись на них вдоволь и зарисовав, мы отпускали зверьё на волю.
Вскоре лягушки нам надоели, насекомые тоже. Уж был угрюм и избегал нашего общества. Кого бы ещё изучить?
И тут появилась о н а.
Однажды над водой показался серый бугорок. Поторчав немного, он пропал, потом появился снова, но в другом месте. «Кто это? Неужели крокодил?» – радостно подумал я. Мне было бы чертовски приятно, если бы в нашем пруду обитал ещё и крокодил. Вопрос, кем он питается, сначала в голову мне не пришёл, а потом отпал сам собой: неизвестный обитатель пруда оказался черепахой.
Я погоревал, конечно, что крокодил мне не попался. Но черепаха тоже достойный объект для исследования! Это потрясающий и загадочный зверь, сильно отличающийся от других прудовых жителей. Черепаха была куда крупнее лягушек и шире ужа! Из воды обычно появлялась лишь её голова и панцирь. Панцирь был большой – значит, это уже взрослое и мудрое существо. Это будоражило ум. Я знал, что черепахи живут долго. Пожилая черепаха интриговала меня не меньше, чем Лох-Несское чудовище!
У меня появилась великая цель, меня одолевало неотвязное желание, мои мысли сосредоточились на одном предмете. Всё это укладывалось в два слова: «Поймать черепаху». Мне во что бы то ни стало надо взять её собственными руками и хорошенько рассмотреть со всех сторон. Вот было бы счастье!
Что делать с пойманной черепахой дальше, я так и не решил. Первым делом хотелось отнести её домой, пусть у меня поживёт. Я был готов на всё – выканючить у дедули аквариум, день и ночь ловить личинок и мух для пропитания зверя – лишь бы это невероятное существо было у меня. В самых странных и далеко идущих планах маячил даже скелет черепахи, прожившей у меня долгие годы и помещённый рядом со скелетом диплодока в Палеонтологическом музее.
Однако черепаха совсем иначе представляла своё будущее. Ловиться она не спешила. Неделями могла она не показываться в пруду. Когда я уже начинал терять надежду, как назло, невдалеке от меня высовывалась из воды знакомая, круглая, как палец, голова. И я вновь начинал свою охоту.
В этом я был не одинок. Черепаха бороздила весь пруд и порой заплывала туда, где купались самые отчаянные мальчишки. Тогда они орали: «Черепаха! Лови её!» – и бросались за ней. Пока они ныряли в мутных водах, черепаха тихо ускользала в зелёную кашу водорослей.
В тот жаркий день я сидел возле куста шиповника и наблюдал стрекозу, которая зависла прямо перед моим носом. Немного утомившись этим научным занятием, я перевёл взгляд на берег.
- Черепаха! – привычно вздохнул я про себя.
Как будто услышав меня, черепаха, которая, оказывается, сидела на отмели, покачнулась в мелкой воде. Я никогда не видел её так близко!
Она стала медленно, почти не шевеля лапами, отъезжать назад, в пруд.
Ну уж нет! Сегодня мой день!
С самой длинной палкой, какая только попалась под руку, я подскочил к кромке воды. Я собрался зацепить черепаху, но промазал. Палка увязла в липкой густой тине.
Рассуждать было некогда. Мои сандалии шлёпнулись на сырую прибрежную землю. Сам я, босой, вошёл в тёплую мутную воду. Черепахи уже видно не было, но она утекала где-то рядом: её выдавали предательски дёргающиеся водоросли.
Я сделал выпад, как доисторический гарпунёр, про которых я тоже много читал. Сейчас я подтяну черепаху к себе! Но моя палка только щёлкнула по залепленному тиной панцирю.
Нет, черепаха не посмеет уйти!
Я шёл уже по колено в самой гуще водорослей. Черепаха была близко, совсем близко! Под тиной темнел панцирь, и всё моё существование сосредоточилось на этом смутном пятне. В глазах рябило чёрное и зелёное . Иногда ещё примешивалось что-то красное, но я не обращал на это внимания. Упустить черепаху сейчас – не поймать её никогда!
Неожиданно я опустил глаза вниз и увидел у себя под ногами большое красное пятно. Оно тянулось почти от самого берега. Я приподнял левую ногу. Из большого пальца на дно быстро оседало что-то густое и багровое.
Я сделал по инерции ещё шаг, и только потом до меня дошло, что багровое – это кровь. Я разрезал себе ногу битым стеклом, пока преследовал черепаху. Тут я испугался, закричал не своим голосом и побежал к берегу. Там я запрыгал на одной ноге: из другой, из разрезанного пальца, вовсю лилась кровь. Я даже забыл в эту минуту о черепахе.
Пришлось идти домой. Я еле ковылял, чтоб не сбить лист подорожника, прилепленный к раненому пальцу.
Больше так близко черепахи в то лето я не видел. Она по-прежнему часто высовывала свою невозмутимую морду из воды, проплывала то там, то сям. Я всё так же пытался выудить её палкой, но в пруд уже не лез – опасался.
На следующий год всё повторилось. Я продолжал свои естественнонаучные труды, черепаха появлялась, будто поддразнивая меня, но в руки не шла. И ещё через год было всё то же, и через два …
И вот прошлым летом мы с братом шли по аллее недалеко от пруда. Мы давно перестали часами торчать на берегу, ловить лягушек и жуков, с важным видом записывать свои наблюдения. Я и думать забыл о естествознании. Я больше не хотел быть натуралистом и ловцом диких зверей. В общем, я изрядно повзрослел.
И вот теперь навстречу нам, посуху, преспокойно топала о н а. Та самая черепаха! Я тут же узнал её большой серый панцирь и равнодушную морду. Несмотря на то, что естествоиспытательство осталось в прошлом, упустить черепаху я не мог. Ведь столько лет я безуспешно за ней гонялся!
В два прыжка я настиг коварное животное и схватил его.
То, что должно было произойти несколько лет назад, случилось: заветная черепаха у меня в руках!
Мой брат Вася, как и я, давно порвал с ловлей зверей. Теперь это был геймер со стажем и любитель высоких технологий. Но и он всё-таки вытащил ручку и сиреневую тетрадь, чтоб зарисовать пойманное существо. Он изобразил тело черепахи – вялое, будто слепленное из пельменного теста. Оно было зажато между двумя бурыми тарелками панциря и напоминало несъедобный бутерброд.
Сама черепаха была в панике. Она отчаянно болтала из стороны в сторону своей длинной шеей, сучила когтистыми лапами. Только морда её оставалась совершенно бесстрастной. Надо сказать, я тоже был вполне спокоен.
Наконец-то диковинное животное оказалось у меня. Но зачем оно мне теперь? Куда его девать? Я понял, что мне совсем не хочется держать черепаху у себя дома и кормить мухами. Не нужен мне и её скелет. Да и сама она мне не нужна и больше не волнует – так же, как я сам не волновал её все эти годы. Мне стало грустно. Что теперь с ней делать?
Тут нас обступили какие-то мальчишки, чуть младше нас с Васей. Они уставились на черепаху. Их глаза горели нехорошим огнём. Шёпотом они переговаривались: «Глянь, черепаха! Здоровая какая! Её ж можно продать!» -«А за сколько?» – «Там поглядим. Сейчас этот пацан её бросит, а мы возьмём. Базар недалеко!»
Ну уж нет! Хотя в своё время я из-за этой черепаху даже пострадал, но никакой гадости с ней сделать не позволю!
Я сорвался с места и со всех ног помчался к пруду. Несостоявшиеся торговцы прыснули за мной, пришлось отрываться. Черепаха всё так же меланхолически брыкалась у меня в руках.
И вот я у пруда. Я принял позу скульптуры «Дискобол», размахнулся и швырнул черепаху в воду. Она плюхнулась в самую гущу тины.
В воде черепаха сразу стала надменной и ловкой. Она бесследно канула в непроглядную муть водорослей – туда, откуда некогда появилась, чтобы пленить меня и сделать не одни мои летние каникулы настоящим приключением. Есть такие неудачи, которые вспоминать почему-то приятно.
Итак, прощай, мечта! Жаль, что лицом к лицу мы встретились так поздно.
Город весёлых людей
Всякий знает, что Одесса – город, в котором живут весёлые люди. Смех там на каждом шагу. И это правда! Я сам в этом убедился.
В тот день шёл дождь. Вот почему мы – я, мама и мой младший брат Вася – с радостью погрузились в поезд. Хотя бока у него были немытые, а стёкла совсем заплаканы дождём, на каждой занавеске было написано «ОДЕСА» синими, как море, буквами. Сразу стало жалко, что из этого поезда мы выйдем на полпути и не доедем ни до моря, ни до знаменитого города весёлых людей.
Я забрался с ногами на голую холодную полку и сразу захотел ехать. Но поезд всё стоял и стоял. Почему бы, раз мы уже на местах, не отправиться в путь?
Мне стало скучно. Даже окно занавешено! Я начал раздвигать белые занавески с синими буквами, и тут – хлоп! – железный прут, на котором занавески висели, отвалился. Он упал на стол, столкнув на пол початую бутылку минералки. Невесть как подвернувшийся стаканчик тоже опрокинулся и вылил мне на коленки порцию горячего шоколада.
Мне сразу расхотелось выглядывать из окошка, да и некогда было. Сначала меня поругала мама, потом я вытирал коленки, а мама вставляла жердь с занавесками на место. Я помогал. Жердь оказалась слишком толстой и не желала влезать в узенькие дырочки, проделанные для неё.
Потом мы долго стелили постель. Почему-то одесские наволочки были меньше подушек, а матрасы, наоборот, огромные. Они постоянно съезжали с полок.
Я и не заметил, как поезд отошёл от вокзала. Я повесил свою куртку на крючок. Крюк перевернулся на гвоздике вниз и чуть не отвалился, а куртка упала на пол. Я испугался и поэтому на неё наступил. В кармане хрустнула новая ручка. Чтоб меня больше не ругали, я вышел из купе в коридор и сделал вид, что ничего не произошло.
– Почему ты стоишь весь в шоколаде? – спросила мама, выглянув из купе. – Иди-ка умойся.
Я пошёл в туалет и начал ладошкой подталкивать вверх краник над умывальником. Как бывалый железнодорожный путешественник, я знал, что оттуда должна потечь вода. Она и потекла, но не из краника, а откуда-то с потолка, прямо мне на голову. Я вспомнил про занавески, матрасы и крючок и начал подозревать, что поезд этот какой-то необычный, и я всё в нём ломаю. Но мыться-то надо! Я подставил руки под струйку с потолка, размазал воду по волосам и отправился в своё купе путешествовать дальше.
Мы проехали уже порядочно. Дождь закончился, стало жарко и душно.
Я спросил у мамы:
– Можно, я окно открою?
– Попробуй.
И я попробовал.
При первом же прикосновении окно послушно ухнуло вниз, почти до столика. В образовавшийся проём вместо свежести хлынула гарь и тучи каких-то мелких мошек. А вот простыня с верхней полки, наоборот, пожелала вылететь в окно. Я её едва удержал. Мама велела Васе сесть на простыню, чтобы та осталась с нами.
Закрыть окно не удалось ни маме, ни мне, ни прочим пассажирам. Так оно и оставалось открытым настежь. Стекло дребезжало в раме. Я очень боялся, что человек, который будет спать на верхней полке, на полном ходу вывалится наружу, в незнакомый лес.
Наконец среди пассажиров удалось найти громадного дяденьку, который, кряхтя, поднял злополучное стекло. Снова стало душно, зато безопасно.
Мы были уже далеко от Москвы. Пролетело мимо несколько городов, мелькали разнообразные пейзажи.
Сидеть в купе надоело, и я вышел в коридор. Схватившись за поручень, я стал разглядывать пролетающие мимо картины. Всё было в движении, всё неслось вперёд и пропадало, лишь успев появиться. Поезд мчался изо всех сил, и вдруг…
Хрусь! Сначала я понял, что лежу на полу. Значит, свалился? Поручень, за который я держался, упал вместе со мной и остался в моих руках. Длиной он был метра два. Неужели я его оторвал? За это меня поругает не только мама!
Своё преступление я решил скрыть так: встал с поручнем в руке, прислонил его на прежнее место и сделал вид, что любуюсь пейзажами. Мимо меня ходили люди, и я был уверен, что они ничего не замечают. Вагон трясся, я раскачивался вместе с ним и держал обеими руками поручень, как канатоходец. Чем дальше, тем тяжелее мне приходилось.
Из купе выглянул мой младший брат Вася.
– Иди сюда! – позвал я его.
Вася подошёл.
– Держи. Помогай!
Вася тоже взялся за поручень. Теперь мы поддерживали эту тяжёлую вещь вдвоём.
– Видишь, я его отломал, – пожаловался я Васе.
– Вижу. Молодец!
Мы постояли так минут пять.
– Я пошёл, – неожиданно сказал Вася и двинулся в купе.
– А как же поручень?
– Надоело! Пойду, порисую.
И Вася скрылся. Мне стало очень обидно. Захотелось тоже уйти, достать наконец тетрадь и фломастеры, а не торчать в коридоре. Я представил, как держу этот поручень и днём, и ночью. Нет, наверное, так долго я не смогу… Но если оставлю поручень, моё преступление раскроется. И не одно! Я уже оторвал занавески, сломал крючок. Наверное, и кран в туалете испортил тоже я. И ещё окно я открыл так, что оттуда чуть пассажиры не выпали. Я весь поезд разорил! Должно быть, нас сильно накажут, может, даже высадят из поезда в незнакомом месте. Мне стало страшно.
Не знаю, чем бы закончилось мои мучения, если б вдруг не явилась проводница. Она сразу увидела меня – маленького мальчика, который держит в руках длинный кусок поручня. Я приготовился к худшему. Мы как раз проезжали густой неприветливый лес…
Проводница посмотрела на меня и засмеялась.
– Бедный ребёнок! Всё-таки отломал? Ну, не переживай. В Москву ехали – пассажиры три раза эту штуку отрывали. Это вагон у нас такой: сейчас лето, люди едут к морю, вот все развалюхи в ход и пошли. Сейчас дядю Мишу позову.
Пришёл здоровенный весёлый дядька. Он тоже засмеялся и в два счёта всё исправил.
– Ну, два часа простоит. Только ты, хлопчик, больше ни за что не хватайся, – сказал он. – У меня три таких вагона на честном слове держатся. Только и делаю, что бегаю да чиню! Даже пообедать некогда.
И он ушёл, но ненадолго: поручень скоро отломала какая-то тётенька.
В окно я больше смотреть не хотел, сел рисовать. А насчёт Одессы всё правда – люди там весёлые. Жаль, я не доехал до этого города. Не представляю, что бы я там натворил.
Маершина Виктория
г. Нижний Новгород, 15 лет.
Время пришло
Покорителям горных склонов посвящается …
Время пришло …Довольный собой, немного взволнованный, но отлично скрывающий сей факт под маской фальшивой уверенности, Таннер Холл зашагал к склону горы, который должен был изменить всю его жизнь. Молодому Таннеру было важно знать в какую сторону: возможно, он сделает все же карьеру горнолыжника, возможно, лишь признает собственное поражение и поставит на себе клеймо, гордо гласящее «НЕУДАЧНИК». На прошлых соревнованиях, проходивших полгода назад, Холл сломал себе оба колена. Пять минут он делился впечатлениями от того трюка корреспонденту популярного журнала «Роллинг Стоун».
«Больше всего не люблю вопросы, связанные с поражениями и неудачами»- заявил Холл.
Да, он был слишком самоуверен.
«Я люблю срываться вниз по крутому склону. Все дело в том, что полет невозможно просчитать, точно так же, как музыкальное произведение. Нельзя предсказать сверну ли я себе шею или стану чемпионом. Неизвестность всегда привлекает людей!» Отличная позиция, если ты позируешь для фотокамер, а до заезда остается чуть больше четырех часов. Даже смешно смотреть на того напыщенного индюка, прости меня Господи! Таннер Холл сконцентрировался! Тот склон горы действительно изменил его жизнь, но в весьма неожиданную для него сторону. Полет действительно невозможно просчитать. С этим убеждением «индюка-Таннера», новый Таннер абсолютно согласен.
Многие люди, в течение жизни замечают в себе некоторые изменения: они просто начинают смотреть на мир иначе. Некоторым требуется пять лет на осознание своего бытия, другим – десять, а кому и целой жизни мало. Мне хватило лишь одного спуска на горных лыжах. Сие перевоплощение, а точнее его историю и хочу изложить на этих страницах.
Итак, начнем по порядку, дабы не запутать читателя в именах и прилагающихся к ним названиях.
Я – Таннер Холл, я молод и люблю кататься время от времени на горных лыжах. Возможно, я делаю это лучше других. И может, именно по этой причине меня заметили и стали приглашать на многие соревнования разных масштабов. Несколько лет – и я один из лучших экстремалов мира. Мои фото печатали во многих спортивных, молодежных и даже музыкальных изданиях (возможно, из-за моего внешнего сходства с довольно известным музыкантом Кори Тейлором? А может быть потому, что экстремальный спорт сродни тяжелой музыки). Молодому человеку сложно не потерять голову при таких обстоятельствах. Я был уверен, что родился «с серебряной ложкой во рту», что нет такой горы, которую я бы не преодолел. Оказалось, что я ошибался.
Полгода назад, выполняя сложный трюк на очередных соревнованиях, я сломал оба колена, что вывело меня из строя на какое-то время. Но, слава Богу, восстановился быстро. Но репутация моя была запятнана. Решалась моя судьба: неудачник или чемпион? Другого выбора не было. «Икс-геймз 2006» были лучшим вариантом для меня. Это большие соревнования. Лучшие экстремалы собираются здесь. Отличная обстановка для триумфального возвращения. В день соревнований я был взволнован, но мой внешний вид внушал спокойствие и уверенность окружающим. Я всегда умел притворяться, умел подстроиться под ситуацию. И вот, пришел мой черед. Я, как уже было сказано, стараясь держать себя в руках, добрался до старта. Слегка размялся, закрепил ремни. Обычно в эти моменты и начинают лезть в голову разные мысли. Мысли эти, даже если они хорошие или, по крайней мере, не удручающие, слишком сильно начинают давить на сознание. В этот раз произошло именно это. О чем я думал не предыдущих соревнованиях, выполняя те же самые действа? Да ни о чем! Точнее, я не задумывался над тем, о чем я думал. Мысли приходили и уходили, быстро сменяли одна другую, не оставляя следов. В этот день все складывалось иначе. С несвойственной для себя беспечностью, я нервно закрепил ремни на лыжах, почему-то думая о том, что я не выключил чайник дома или не запер входную дверь. Ни самая лучшая перспектива для решающего спуска!
Но вот я отталкиваюсь палками от земли, вижу, как острые носы лыж стремительно срываются вниз. Я лечу по склону, ветер свистит у меня в ушах. Я на мгновение закрываю глаза, потом открываю их … Еще шире, чем раньше… Дыхание перехватило … Я удерживаю равновесие… Я чемпион!!!
Жаль, что в реальности все не могло произойти так быстро. Я все еще стоял на старте. Глупо, неловко, некрасиво, но я все еще стоял наверху. Разве такая глупость, вроде меня, может стать легендой экстремального спорта? Так, все, хватит … Думать только о спуске, не отводить глаз … Во рту пересохло, мне нужна вода! Господи, да что со мной?! Не время думать об этом. Все, что мне нужно сделать – толкнуться палками, устоять на ногах и внимательно следить за спуском! Что за размазня притворяется сейчас экстремалом? Скверно, скверно!!!
- Помнишь, Таннер, как отец брал тебя на футбольные матчи, как держал тебя на плечах, а ты кричал так, что потом не мог говорить неделю?
Вопрос прозвучал так реально, так близко, что я обернулся. По близости никого не было. «Таннер, завязывай с алкоголем» - сказал я себе и попытался снова занять позицию готовности.
- Таннер, а ты помнишь свои первые соревнования? Твой отец заплакал, когда ты победоносно спустился вниз!
«Я схожу с ума? Со мной явно что-то не так! Может быть это кто-то из соперников подмешал мне что-то вчера в коктейль? Всем здесь выгодно, чтобы я провалился!»
- Таннер, нельзя объяснить логику мысли, точно так же как логику любви! Тебя пугают твои собственные мысли, потому, что ты не знаешь, почему они возникают именно в этот момент, когда тебе так необходимо сконцентрироваться! А знаешь, что на этот счет думает твой «внутренний Таннер Холл»? Я знаю, это несколько странно и пугающе, но мне кажется, что настало время хотя бы попытаться вправить тебе мозги!
Все, что говорил мне мой «Внутренний Таннер», конечно, не выглядело, как беседа. Все происходило быстро со скоростью света, звука, мысли, а может даже быстрее, все на уровне инстинктов.
- Твоя история напоминает историю Джекиля и Хайда*. Твоя добрая сторона всегда старалась взять верх, но плохая оказывала сильное сопротивление. Ты спросишь, что хорошо, а что плохо? Знаешь, я не могу ответить тебе на этот вопрос потому, что ты сам в этом еще не разобрался. А у тебя было на это время? Я не имею в виду то физическое время, если можно назвать его так. Если бы ты хотел понять жизнь с точки зрения более обширной, нежели со стороны собственного самолюбия, ты бы нашел на это время. Твое сознание живет по другому летоисчислению. Помнишь, каков был мой первый вопрос? Я боюсь, твой ответ на него не будет утвердительным. А второй вопрос ты помнишь? Результат схож с первым. Ну, допустим, это было давно. А ты помнишь, что произошло пару дней назад? Звонила Карен, твоя девушка. Она плакала и просила тебя о встрече, кажется, ей было очень плохо. Она не сдала экзамены в Университет, обидно, правда? Что ты ответил ей? Не трудись, не вспомнишь. Ты пообещал ей встречу в тот день, но не пришел на нее, потому что открыли спуск и у тебя появился лишний шанс потренироваться. А сейчас ты стоишь и не в силах пошевелиться! Может быть вспомним Рождественские праздники? Твоя мама очень хотела, чтобы ты приехал. Твои родители ждали тебя, а ты праздновал с друзьями в баре. Но знаешь, что самое интересное? Те, кто называют себя твоими друзьями стоят внизу и ждут твоего поражения. Когда ты сломал оба колена, друзья были рядом, ведь ты опозорен и унижен, а когда ты выигрывал соревнование за соревнованием, они обошлись лишь парой слов фальшивых похвал и поспешили удалиться, ведь ты победитель, а не они! А твои родные, а Карен? Они мерзли каждый раз на трибунах, болели за тебя, поддерживали в любой ситуации, ты всегда для них чемпион! А ты при первой же возможности спешил наплевать на них, как будто их и нет. Давай вернемся к той маленькой истории, которую мы сочинили в начале этого небольшого рассуждения. Что о тебе скажут твои родные? Они скажут, что их сын – победитель, ведь он не смотря ни на что, стоял на этом склоне после такой неудачи, что он старался вернуть себе титул чемпиона. Боюсь, что те, кто внизу не оценят твоего поступка! Обернись назад, Таннер! Что ты делаешь? Подобно гетевскому Вертеру, пришедшему к выводу «Я должен умереть»,
* Две стороны (порочная и добрая) главного героя из романа Стивенсона «Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда». приди к своему выводу и ты. Ответь на вопрос: а что ты по сути, сделал в этой жизни? Ты всю свою недолгую жизнь доказывал окружающим и в том числе самому себе, что ты не хуже других, а ты считал, что доказывал свое превосходство, при этом забывал обо всем вокруг. Ты боишься сейчас спускаться вниз потому, что слеплен из комплексов. Ты боишься всего, ты боишься поражения и всегда ищешь себе оправдание. Ты стоишь на старте и боишься. Предположим, все сейчас пройдет удачно, ты спустишься и займешь первое место, что ты сделаешь после, Таннер? Выбор всегда есть, тебе решать. Этот спуск – лишь часть твоей жизни, маленький кусочек из того, что ты должен успеть сделать. Выбирай, Таннер! Что-то будто кипятком обдало меня. Я словно оказался за окраинами этого мира, сделал шаг во что-то неизвестное и невиданное до сих пор для меня. Все случилось так быстро, что я даже не успел почувствовать происходящее. Я был внизу и мне аплодировали, а я думал о том, как поеду к Карен, а потом к своим родителям. Мое будущее определено, моя жизнь изменилась в доли секунды. Я, Таннер Холл, теперь в первую очередь человек, который еще многого не знает и не плохо катается на горных лыжах.
(История полностью вымышлена на ассоциативной основе автора, многие факты искажены).
Аднакулова Любовь
ученица 9 класса МОУ КСОШ
Руководитель: Лыткина В. П., учитель литературы и русского языка МОУ «Кыйлудская СОШ». Удмуртия
Осень.
В нашем селе золотая пора:
Кружатся листья всю ночь до утра,
А за окном плачет дождик в саду.
Листьев охапку я в руки возьму.
Вот я подкинула в воздух листок,
И задрожал лист, насквозь он продрог.
Ветер, чуть-чуть поигравши с листом,
Бросил на землю его он потом.
Пустота.
И снова сумрак за окном,
И снова нам не быть вдвоём.
Ты называл всё лишь игрой,
А обернулось всё бедой…
Игра по правилам и без.
Вот только для кого они?
И без того давно мосты
Были тобой разведены.
Забыты радости, печали,
Чувства не будут сердце грызть.
Зачем с тобою мы молчали?
Зачем жизнь снова - белый лист?..
***
Ты не сумел
Меня любить.
Я не смогла
Тебя простить.
Был ли огонь
В сердце твоём?
Или же лёд
Вперемешку с игрой?
И снова дождь,
И в сердце грусть.
Ты снова ждёшь,
Что я вернусь.
Но я не приду,
Уж ты мне поверь.
Я силы найду
Уйти поскорей.
***
Воображенье рисует картины:
Дальние горы, новые страны.
И магазинов манящих витрины,
Но это всё мне давно уж не надо.
Всё, что мне нужно –
Только лишь ты.
Проверить не сложно –
В меня загляни.
А душа легка, и снова,
Рвется ввысь, под небеса,
Совершать она готова
Хоть какие чудеса.
И тогда взлетим мы вместе,
Будет сладостен полёт!
И не будет больше мести,
Только я и ты – пилот.
Что значит
Жить – не мечтая?
Что значит
Лгать – не страдая?
Радость свою ощущая,
Ясно понять вдруг – другая?
И, в ожидании чуда,
Звать тебя снова и снова…
Но он, как пришел ниоткуда,
Вновь другой скажет: «Здорово!»
***
Дрожанье пламени свечи –
Подобно светлячку в ночи.
Он также робок и несмел,
Но вдруг погас – не углядел.
Так дуновенье ветерка
Огонь убьёт наверняка.
И тот, кто духом не силён,
В борьбе он будет побеждён.
Володин Арсений
Москва. Литературная студия «Жизальмо», 16 лет. Участник четырех Совещаний.
ЗАПИСКИ ПРОШЛОГО
Когда деревья были большими? Когда тень может отделяться от тела и говорить человеческим голосом? Когда плюшевый мишка оживает, а под кроватью поселяется таинственный Бубуська, требующий трехразового кормления, состоящего из хлеба и воды? Когда на зеркале рисуется неумелой рукой лесенка и вызывает ощущение благоговейного ужаса? Когда мороженое можно только летом, зато всегда можно ступить на палубу волшебного корабля, который увезет тебя на самый край земли, поддерживаемый большой черепахой?
Правильно – в детстве. Детство – пора безграничной свободы и одновременно - запретов; детство – пора безудержного смеха и горьких слез, пора случайных дружб в песочнице и исполненных злобой драк, кончающихся слезами…
«Неужели ты решил писать о детстве?» - спросит меня очкастый дядька-книгочей.
«Не рано ли?» - спросит он еще раз, поправив на своем длинном носу очки.
Рано, согласен. Даже слишком рано. Ты доволен, книгочей? Пойми, в наше время события так быстро меняются, летят перед нами такой ускоренной кинопленкой, что прошлое, запакованное в жестяные коробки и запечатанное шоколадной сургучной печатью, медленно пылится и теряет свой цвет среди ярких глянцевых компакт-дисков современности. Скорее, скорее, зажав платком нос, пробраться между пыльными стеллажами, отыскать на поседевшей от времени полке нужную коробку, стряхнуть с нее пыль времен и осторожно открыть крышку. Пленка старая, выцветшая, с полинялыми картинками прошлого, но различить отдельные фрагменты еще можно. А теперь осталось лишь зарядить эту пленку в киноаппарат моей памяти и прокрутить заново на белой простыне события моего прошлого.
А начну я не сразу с рассказа о своей жизни: ведь именно по нашим корням можно определить, откуда я такой взялся, тонконогая ли я березка, ироничный ли я клен в очках и с густой шевелюрой, или дуб.
На этот вечный генетический вопрос вам дадут ответ облупившиеся фотографии ваших прабабушек и прадедушек, замерших на своих черно-белых постаментах и смотрящих сквозь века. Поройтесь в семейном альбоме: в начале прошлого века люди сниматься любили. По всей Матушке-Руси разъезжали бесчисленные фотографы, готовые за умеренную плату посадить вас на кавалерийского коня, втиснуть вас в картонный «Форд», посадить на скамейку перед намалеванным прудиком с двумя замершими целующимися лебедями и выгравировать внизу готовой работы свои золотые инициалы.
…Все мои предки по бабушкиной линии были сапожниками. Все они начинали мальчиками-подмастерьями с вечно сопливым носом и рогаткой в кармане пыльных штанов, а заканчивали степенными бородатыми старцами, этакими мастерамии дратвы и шила.
Дедушку моей бабушки (пра-пра дедушку, верно?) звали Иваном Дмитриевичем, и он, как и все в его деревне, был сапожником. Уважаемый он был человек. Но не только за сапоги да за ботики уважали Ивана Дмитриевича.
Красными летними, фиолетовыми зимними, серыми осенними и розовыми весенними вечерами прапрадед пел. Голос его был таким громким и таким звучным, что со всей деревни собирались загорелые бабы и воробышки-ребятишки, усталые, потные с работы мужики – послушать. Голос его взрезал закат солнца, и голос его был – как маленькое солнце в деревне.
Был Иван Дмитриевич и желанным гостем на каждом празднике: приходил, оглядывал комнату в поисках образа. Взгляд его проскальзывал по темной бревенчатой стене, помнившей еще Александра III, и останавливался на более светлом участке стены, в углу. Где сейчас встретишь красный угол в избе, заботливо заставленный непроглядными хмурыми иконами? Теперь стены украшают черно-белые репродукции из газет с Его портретом. У некоторых висят большие, красочные портреты размером с зеркало, даже застекленные, в которые можно даже смотреться, чтобы вовремя вспоминать, кто ты, по сравнению с Ним. Кое-где встречаются, правда, пережитки прошлого: их прячут в подпол, закрывают газетами и заставляют красно-желтыми лозунгами. Смотришь – трубка, прищуренный взгляд и наглухо застегнутый френч. А приглядишься – и из шевелюры вырастает засаленный нимб, трубка пыхтит миром и ладаном, а френч до ужаса похож на церковную ризу.
Цари подобрали полы горностаевых мантий, корону завернули в папиросную бумагу и убежали в сырые подземелья. Теперь они цари огромного царства соленых огурцов, помидоров и картошки.
Народу всегда нужно кому-нибудь поклоняться: раньше были великодержавные умноглазые самодержцы; теперь же на их месте расположились Товарищи, ратующие за спасение своего народа в кабинетах и кожаных креслах.
Проходит Иван Дмитриевич к столу, картуз вешает на крючок (хозяин дома умельцем по дереву был, ветку обстругал, лаком покрыл, да еще и узоры на ней незамысловатые вырезал – вот вам и вешалка), кланяется дому и садится на лавку.
Следом проходят остальные гости – их набивается полная изба, на столе появляются закуски, самогон – куда же без него, родимого, повелителя деревень и застолий.
Празднуют обычно в выходные дни, в престольные праздники, чаще всего начинают с утра, а заканчивают уже, когда придется. Может – через два часа, а может – на следующее утро.
И вот, когда почти весь самогон выпит, грибки оценены и огурчики, Иван Дмитриевич начинает петь.
Подперлась кулачком увядающая, но все еще пышная баба, вспоминает молодость. Вспоминает миленка, Ваньку Окуня, вечера на сеновале, свадьбу – куда только десять лет пропали! А потом война, последнее Ванькино жаркое печное объятие, и – дорога. Бесконечная дорога, заполненная изнывающими от жары и овода лошадьми и пушечным мясом людей. И – нету Ивашки. Нету дружка сердечного. Годы осторожно карабкаются на колени, сворачиваются калачиком и засыпают, разом отяжеляя все тело, не давая двинуться. Когтистая лапка проводит мягкой подушечкой по лицу и оставляет на нем глубокие бороздки.
Голос сильный, приятный, течет он как речка Русса, извилистая и мелкая, с холодными ключами и самонадеянной рыбой.
Вода – прозрачная настолько, что каждую песчинку, каждый камешек можно увидеть простым глазом, стоит лишь наклониться и присмотреться: на дне идет своя водяная жизнь. Целый город водяных мошек-жучков и рыбок-паучков раскинулся по всему дну реки. Заросли кувшинок и водяных лилий, которые живой рамкой окружали цельную картину озера – небоскребы, многоэтажные кооперативы, в которых у каждого – своя роль и обязанность.
Перестал петь Иван Дмитриевич. Замолкли слушатели. Затихли жители подводных кооперативов.
Да, любил прапрадед петь.
Днем около окна сядет, работу свою, сапог да шило, рядом положит, окно растворит, и начинает работать. А где работа – там и песня. Сидит он, шилом сапог тачает и - поет. Не тихо тянет себе под нос, а громко, заливисто.
А в это время зять к соседям из города приехал, военный в чинах. Никто уж и не помнит, как звали его, запомнилась одна его фамилия – Смолин. Из города он привез и штуку удивительную – фотокамеру. В то время личной фотокамеры ни у кого не было, не то что сейчас, когда у каждого дома целая киностудия! Многие и фотоаппарата-то не видели, смотрели на него, как на какую-нибудь мартышку из Африки.
Фотоаппараты тогда были – не чета нынешним, скорострельным. Снимок делали долго, обстоятельно. Да и заряжался он не простой пленкой, а тонкими стеклянными пластинками. Выдержка была большая, приходилось несколько секунд стоять не шелохнувшись, ждать, пока картинка запишется, напылится на пластинку.
Уж очень военному голос Ивана Дмитриевича нравился – заслушивался он.
Идет Смолин по деревенской улице, волосы черные, мокрые после купания. Ноги влажные следы на пыли дорожной темные оставляют. Идет, подмигивает бабам. Идет – и остановился резко, как наткнулся на что. И правда, наткнулся. На голос Ивана Дмитриевича.
- Уж больно ты, дедушка, хорошо поешь! Давай-ка я тебя сфотографирую!
- А что, оно можно.
Надел Иван Дмитриевич сапог на колодку (колодка – форма деревянная в форме ступни) встал-разогнулся и вышел на крыльцо.
- А вы сядьте на крыльцо, я вас тут и засниму! – советует Смолин.
Покорно садится Иван Дмитриевич, улыбается в бороду. Рядом пристроился внук Ванька-подмастерье и совсем еще маленький сосед Виктор. Уселся, ноги скрестил, с интересом смотрит в объектив.
Смолин и так, и этак пристроится, ракурс наведет, настроит камеру, а потом – щелк! – и запечатлел на многие годы застывшего прапрадеда. А потом городского Смолина расстреляли, а жену его посадили на долгие годы. А фотография осталась.
Уселся на деревянное крыльцо, в бороду улыбается: «Ну-ну, снимай, снимай», скрестил руки на коленях, смотрит хитро и умно в объектив.
На долгие годы сохранилась эта фотография, и в ней – вся жизнь.
Дарья Шустова
Москва. Участник четырех Совещаний.
* * *
Небо плачет из водостоков,
Отраженьем в лужах лежит.
Я не вправе звать мир жестоким –
Просто в нем очень сложно жить.
Капли брызги поднимут в лужах,
Разбивая небо на части.
Если ты никому не нужен –
Для тебя невозможно счастье.
Не приходят письма по почте.
- Может, просто адрес забыли? –
Спросишь ты. Только поздно ночью
Сердце льдом холодным застынет.
Небо плачет из водостоков,
Распадаясь на части в лужах.
Нет, ты вправе звать мир жестоким,
Если ты никому не нужен.
10.10.08
* * *
Капля за каплей
Падает на пол.
Сумерки. Свет погас.
Стылые окна.
Рамы намокли.
Солнце зайдет сейчас.
Ветер холодный
Нес непогоду,
Тень на дома легла.
Зелени кучи,
Синие тучи –
Рано осень пришла.
Красные фары –
Глаз чьих-то пары,
Хищников в гуще чащ.
Ветер, как призрак,
Блик в гранях призмы,
Зыбок, ненастоящ.
В час созиданья
Лишь очертанья
В небе нагих ветвей,
В час разрушенья
Свяжут все тени,
Ветер сильней, сильней.
Прошлые дни,
Окон огни
Так похожи на звезды.
Было – прошло,
Вдаль унесло,
И возвращаться поздно.
Сумрак сгустился,
День опустился
За черный край земли.
Вспомним мы ночью,
Темною очень,
То, что мы не смогли.
Белые фары,
Словно пожары
Чьих-то горящих глаз.
В джунглях бетонных,
Темных и сонных
Хищников черный час.
09.2008
Волк-одиночка
Где-то звезды, сплетясь в узоры,
Закружились в безумном вальсе.
Ветер рвет из-за рамы шторы
И летит все дальше и дальше.
Где-то листья дрожат в испуге,
Отрываясь с родимых веток,
И ломается сталь упруго,
Выпуская волков из клеток.
Отпечатки в сугробах белых –
Остаются следы волков.
Будет кто-то по снегу бегать
В полнолунье осенних снов.
Будет кто-то резвиться в стае,
Желтым глазом в небо кося,
Ведь когда-то и снег растает,
И земля засияет вся…
Только ты на всех непохожий –
Черный волк среди серых масс –
И ты чувствуешь даже кожей,
Что… уйдешь в один поздний час.
Черный волк, и тебя изгнали
Лишь за то, что ты непохож,
Только снег прямо с неба валит,
Будто плачет оно – и что ж?
Час настал, и поставлена точка,
Капли шепчутся на лету;
Из-под лап своих вырвав почву,
Черный волк ушел в темноту.
Мир сорвется в бездну немую,
Только где-то меж облаков
Звезды синие нарисуют
Силуэты лесных волков.
* * *
За неба пределом, в рассветной дали,
Курлычут всегда на заре журавли,
Курлычут о тех, кто навеки исчез
Из этого мира за гранью небес.
Курлычут о тех, кто из жизни бесплодной
Навеки умчался крылатый, свободный,
Курлычут о тех, кто из страшного сна
Туда улетел, где сияет весна.
Кто там, высоко, среди музыки лир
Посмотрит на этот оставленный мир…
За жизни пределом, в небесной дали
О чем-то курлычут всегда журавли.
09.2008.
* * *
Пусть одни поют «Марсельезу»,
А другие – «Царя храни»,
Пусть проносятся ветром резким
Чередою седые дни,
Из аллеи ему навстречу,
Словно отзвук струны из света –
Только эхо… Вновь день и вечер,
А он так же все бродит где-то.
И к нему подкрадется ночью,
Сунет лапки из тьмы тяжелой
Одиночество, одиночество,
Запоет ледяное соло,
И луна боязливо спрячет
Всю себя одеялом тучи,
И ничто ничего не значит –
Совпаденье, случайность, случай.
И шепнет кто-то ветра тише,
На Центавру глядя с тоскою,
Что он лишний, что он здесь лишний,
Он один со своей судьбою.
И пусть кто-то его окликнет,
Только чтоб прервалось молчанье,
И совсем голова поникнет
Над упавшими вниз плечами.
И асфальт стучит под ногами
Что-то грустное в стиле ретро,
И реальность сменилась снами
В этом мире из туч и ветра.
09.2008.
Осень
1
Недвижен стылый воздух, и горизонт далек,
По проводам упругим танцует синий ток.
В ветвей металлофоне играет серый свет,
И кажется, что солнца совсем на небе нет.
Кружат в далекой вышине, кричат протяжно птицы,
И вновь шумят уже дождя прозрачные ресницы.
Над пьедесталом из корней листву теряют ветви,
Не видно облаков в воде, серебряной от ветра.
В закат уже не обмакнет художник свои кисти,
Ведь весь оранжевый огонь впитали клена листья.
Из бронзы листья у берез, из золота – у ивы,
И навсегда осенних слез жемчужны переливы.
2008-06-
2
Кажется, мир не для жизни был создан –
Скорбью пропитан октябрьский воздух.
Черное, серое сверху и снизу –
Мир как большой нецветной телевизор.
Тучи – летят в вышине поезда,
Лишь одиноко мелькает звезда,
Пальцами капли стучат по карнизам –
Черное, серое сверху и снизу.
Серая рябь на осенней воде,
Черные ветви, как струны, везде,
Резкого ветра холодный порыв
С неба слетел, по проулкам завыв,
Алым окрасила небо заря –
Северный ветер в конце октября
3
От рассвета до заката
Осень, осень
Улететь, уйти куда-то
Манит, просит
В этом мире листья гонит
Серый ветер,
Желтый листик в небосклоне
Манит, светит.
Небо тучи колыхает –
Небо дышит,
Дождик на стекле играет –
Помнишь, слышишь?
Ветер гонит пыль меж зданий,
Словно воду,
Отдал, отдал на закланье
День погоду.
Опустели парки, скверы,
По дорожкам
Барабанит дождь несмело
Тонкой ножкой.
09.2008
* * *
Карандаш по бумаге.
Взгляд в окно: вижу флаги,
Расчертили закат провода.
Наша жизнь – это чудо.
Мы приходим … откуда?
И уходим навеки …куда?
Шифер крыши нагретый.
Мы слагаем куплеты-
Равномерная строк череда.
Суток, дней не считаем,
Только вдаль улетаем,
Исчезая во тьме навсегда.
Наша память пыталась
Возвратить нам хоть малость -
Жизни прожитой дни и года.
Но мы знали: когда-то
Уплывем в даль заката,
И ни тени от нас, ни следа.
2008-04-28
Каменная страна
Остановись же! Не беги
На берег сумрачной реки,
Ведь там всегда, всегда, всегда
Спокойна черная вода,
И ускользает из-под ног
Гранитный выжженный песок,
И небо пламенем горит,
Как темно-синий лазурит,
Роса не капает с листов
Прибрежных согнутых кустов,
И вместо лепестков звенит
Сквозь ткань бутонов хризолит,
Не изо льда – из янтаря
Снежинки в холод января.
И ты навеки там один:
Глаза – агат, а кровь – рубин…
2008-04
Туман
Туман укутал вдруг небосклон,
Закрыл все напрочь.
Упругий, мягкий, как синтепон –
Хоть падай навзничь.
Навеки солнце, казалось, мгла
Украла, скрыла,
И лишь клочками плыла, плыла
По небу сырость.
Белый город
Хрусталь зеленый – горы,
Леса – как аметист.
Вокруг напев минора
Прозрачен и лучист.
Разрушенные храмы,
Проемы колоннад.
Под запах фимиама
Цветет забытый сад.
Вверху несут колонны
Из мрамора фронтон…
Забыты перезвоны
Ушедших вдаль времен.
Здесь алые закаты,
Снега – вишневый цвет.
Летит, летит куда-то
Река забытых лет.
Вскипает у порогов,
Бросаясь в водопад;
За мраморной дорогой
Проемы колоннад
Не встанут больше взгляду
И камни на земле,
Где белая ограда
Светилась в вышине.
И не отстроит зданий
Никто, и только в срок
Рассыплются все камни
В сверкающий песок.
Придет однажды море
К подножью синих гор,
И в волнах на просторе
Опять звенит минор.
Сверкающие пляжи
Вдоль берега идут…
Сейчас никто не скажет –
Был белый город тут.
Хребтов железный гребень,
Ветров безумный бег –
Оранжевое небо,
Как мрамор, белый снег.
10.08