Geum.ru

Рассказы для детей

Вид материалаРассказ

Содержание


Набоков и Кэрролл.
Набоков в 1923 году.
Русская Страна Чудес
Своеволие или верность оригиналу?
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8

Набоков и Кэрролл.

Даже не упоминая или не зная о юношеском опыте с переводом «Алисы», многие исследователи, особенно западные, любят сравнивать Набокова с Кэрролом, а созданный в его книгах мир – со Страной Чудес. В своих интервью писатель часто сетовал на это. Но нельзя не признать, что доля истины в таком сопоставлении есть. Не будем останавливаться на чисто житейских чертах сходства – и Кэрролл, и Набоков страдали бессонницей, оба были университетскими профессорами, причём любили свой предмет, но общением со студентами тяготились. Гораздо важнее то, что многие творческие склонности и особенности мышления двух писателей родственны. Как и Кэрролл, Набоков любил логические задачи, интеллектуальные игры – например, шахматы, кроссворды. Последние Набоков называл крестословицами, сам составлял их и публиковал (как и шахматные этюды). Кэрролл также выступал в печати с головоломками.

Оба писателя обожали игру слов, каламбуры, шарады. Это позволило Набокову легко и с явным удовольствием справиться со всеми словесными играми «Алисы».

И Кэрролл, и Набоков скептически относились к общепризнанным авторитетам в искусстве. Будучи законченными эгоцентриками, оба предпочитали обо всём судить самостоятельно, «со своей колокольни». Пародии Кэрролла (не только в «Алисе») являются выражением именно этой полной независимости и свежести суждений. Набоков пародий как таковых не писал, но известен своими очень оригинальными и едкими отзывами о самых прославленных литераторах прошлого и современности. И только в «Ане в Стране Чудес» он пародии создал - самые настоящие пародии на Пушкина, Лермонтова и т.д., вернее, на то, как они представлены в обязательной школьной программе.

Особое отношение к детству как к лучшей, незабываемой, волшебной поре жизни тоже роднит Кэрролла и Набокова. Но проявляется оно по-разному: если Кэрролл боготворил детство как таковое, дружил с маленькими девочками и создавал свои произведения для детей, радуясь и дурачась вместе с ними, то у Набокова был культ с о б с т в е н н о г о детства. Он не писал для детей и нисколько не стремился к общению с ними. Свои детские воспоминания он всю жизнь лелеял, перебирал, как самые драгоценные сокровища, и изумительно воплощал в книгах для взрослых. Это была важнейшая часть его собственного Я, вечный источник творчества, его родина.

Открещиваясь от сходства с Кэрроллом (он ни на кого не желал походить!), Набоков между тем признавался: «Как все английские дети (а я был английским ребёнком), Кэрролла я всегда обожал»1. Но это обожание, именно благодаря некоторому родству натур, никогда не могло перейти в излишнюю почтительность. Подтверждение этому – весьма дерзкий набоковский перевод «Алисы».


Набоков в 1923 году.

История создания «Ани в Стране чудес» в подробностях неизвестна. Сам Набоков в «Других берегах» и более поздних интервью сообщает, что это была капля в потоке бесконечных переводов, кормивших его в то время. «Много переводил – начиная с Alice in Wonderland (за русскую версию которой получил пять долларов) и кончая всем, чем угодно, вплоть до коммерческих описаний каких-то кранов)»2.

Книжка «Аня в Стране Чудес» вышла в 1923 году в Берлине в издательстве «Гамаюн». Скорее всего, перевод Кэрролла был банальным заказом издателя, который просто знал, что молодой литератор владеет английским в совершенстве.

Самое удивительное, что результат этой работы оказался вовсе не таким, какого можно было ожидать от вчерашнего выпускника Кембриджа. Набокова-Сирина многие соотечественники уже и в те годы обвиняли в нерусскости. Но «Аня в Стране Чудес» – самая русская книга из всех переводов «Алисы» на русский язык! Почему же так получилось? Почему человек, говоривший о себе «я был английским ребёнком», происходивший из семьи аристократов-англоманов, только что прибывший из самого что ни на есть английского университета, не пожелал в своём переводе воссоздать настоящую Англию, которую хорошо знал?

В скобках надо заметить, что английскость своего детства Набоков сильно преувеличивал. Он скорее м е ч т а л быть английским ребёнком. «Другие берега» и прочие сочинения рисуют детство не английское, а именно русское, дворянское. Традиционного для этого круга французского влияния в семье было куда больше. Набоковы часто посещали Францию, порою Германию, но никогда Англию. Учителя английского – приходящие, тогда как француженка, Мадемуазель, подробно, с замечательной теплотой и иронией описанная в «Других берегах», годами жила в доме и была неразлучна с детьми.

Петербургское детство Набокова имеет лишь лёгкий английский привкус. Представлен он в основном спортом, английскими книжками (включая «Алису») и чудесными предметами из английского магазина. Английское детство было скорее мечтой, идеалом с картинки, где дивные английские мячики или резиновые мочалки – не диковинка, а повседневность. Никаким английским ребёнком – неприхотливым, вымуштрованным маленьким джентльменом, отменным товарищем и полезным членом общества – Набоков никогда не был. Он был «…до прекрасной крайности избалованный»3 русский ребёнок, не желавший иметь ничего общего с жестокими и скучными порядками взрослого мира.

Попав в Кембридж, Набоков ничуть не укрепился в своей детской англомании. Напротив, иллюзия уютного и поэтичного мира «страны, где нас нет», быстро улетучилась. Реальная Англия оказалась куда более обыденной и мещанской, чем воображал её а н г л и й с к и й р е б ё н о к Набоков. Зато собственное русское детство стало для него утраченным раем и вспоминалось с особой остротой. К тому же именно там, в Англии, ему вдруг открылся мир русского слова, и он с головой погрузился в него. «Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырём углам моего мира… Однажды, на рыночной площади Кембриджа, я нашёл… Толковый Словарь Даля … и читал его ежевечерне, отмечая прелестные слова и выражения»4.

Поэтому когда Владимир Набоков приступил к переводу любимой книги своего детства, он был очень далёк от желания воссоздать английский колорит первоисточника. На берлинской обложке «Ани» автор даже обозначен как Л. Карроль (старая русская традиция офранцуживать английские имена – С. Маршак, тоже превосходно владевший английским, и вовсе звал Кэрролла Керролем!5).

Для Набокова оказалось ценнее показать, что переводимая им сказка – «особая книга особого автора со своими каламбурами, каверзами и капризами».6 Главной темой становится не викторианская Англия, которую Набоков, конечно, различал в «Алисе», но не слишком-то любил (прочный и довольно сентиментальный мир, по его позднейшему мнению). Для него важен мир д е т с т в а, полный волшебства и странностей, прекрасно ему знакомый. А возможен этот мир для Набокова только в России – как и дом, оставшийся в прошлом, который никогда не заменить никаким другим.

Так Алиса стала Аней – вне всякого сомнения, русской девочкой.

Мы не знаем, кто был инициатором переименования Алисы в Аню – заказчик-издатель или переводчик. Важно то, что Набоков не испытывал по этому поводу никаких сомнений и угрызений творческой совести ни тогда, когда работал над переводом, ни позже, когда будучи уже зрелым писателем, перечитал его. Отчасти это объясняется старинной традицией переделывать на русский лад иноязычные произведения для детей. В наше время такое не принято. Если бы теперешний переводчик осмелился переименовать Сандрильону в Золушку, это сочли бы дурным вкусом. В старину же преспокойно появились и до сих пор известны нам именно в русском звучании и Золушка, и Белоснежка. Да и сама кэрролловская Алиса в первом русском переводе Тимирязевой (1879 г.) звалась Соней7.

Известная современная переводчица и исследовательница творчества Кэрролла Н.М. Демурова полагает, что имя Набоковым было заменено, чтобы не вызывать ассоциаций с покойной Императрицей Александрой Фёдоровной, в девичестве Алисой Гессенской.8 Это маловероятно. Семья Набоковых принадлежала к противникам монархии, и вряд ли молодой Набоков смущался созвучием имён. С детства Алиса для него – именно кэрролловская героиня. А самое главное то, что Набоков русифицирует не только имя Алисы, но и всю Страну Чудес!

«Как в шахматных этюдах». Метод Набокова.

Несмотря на молодость и неопытность, Набоков, переводя Кэрролла, так последовательно держится нескольких принципов, что становится понятным – он действует не по наитию, а вполне сознательно. В работе он всегда был таков. Создавая свою самую знаменитую книгу, он признавался: «… то была некоторая задача, которую мне хотелось решить, найти ей экономное и элегантное решение, как в шахматных этюдах, где необходимо следовать определенным правилам». Стр 69.

Какие же правила действуют в «Ане-Алисе»?

Изначально Набоков решает, что нужен не пересказ, а именно п е р е в о д. Писатель слишком «обожает» Кэрролла и не собирается что бы то ни было добавлять к любимой книжке или пересказывать её «своими словами». В его переводе даже не переставлено ни одно предложение!

Свой перевод Набоков адресует д е т я м, причём детям русской эмиграции. Это, пожалуй, главная причина довольно дерзкой русификации блестящих кэрролловских выдумок, «каверз и капризов».

Подобное решение переводчика не было случайным капризом. Уже в те времена викторианские реалии книг Кэрролла начали устаревать. Даже оригинальный английский текст обрастал всевозможными пояснениями и комментариями. Позже в ход пошли и бесчисленные разгадки кэрролловской «чепухи», произведённые учёными – филологами, математиками, физиками. Таким образом, небольшая детская книжка превратилась в увесистый том, где половина, а то и более объёма – пояснения и комментарии.

Современные переводчики книги на русский язык без пояснений тоже обойтись никак не могут. Добротный и серьёзный перевод Н. Демуровой содержит массу сносок, комментариев и справок. На каждом шагу мы узнаём, что существует такая-то английская поговорка или песенка (приводится текст) с такой-то непереводимой или вообще необъяснимой игрой слов (известно, что Англия – родина нонсенса!), а Кэрролл переиначивает её так-то и так-то, и смеяться следует вот здесь. Такой подход идеален для взрослого читателя. Но дети ни за что не будут читать громоздких дополнительных текстов, а без них получится действительно непонятная «чепуха». Набоков понимал это отлично.

Известный детский писатель Борис Заходер, автор, пожалуй, самого популярного русскоязычного варианта «Алисы в Стране Чудес», не стал отделять текст от комментариев. Он пересказал оригинал от своего имени, попутно вставляя пояснения, расшифровки непонятного и свои собственные соображения по разным поводам. Такая книжка детьми читается легко, но сильно проигрывает и в художественном отношении, и в верности оригиналу. Текст Кэрролла ясен, прозрачен и деликатен – в нём живёт лишь Алиса наедине с чудесами. Волшебство книги во многом заключается именно в этом зачарованном одиночестве детского ума среди непредсказуемых явлений забавного, но алогичного мира. Выход на первый план говорливого пересказчика разрушает художественную структуру и особую атмосферу кэрролловского творения.

Метод Набокова позволил справиться с, казалось бы, непреодолимыми трудностями. Часто говорят: «Перевести «Алису» – всё равно что перевести Англию». Набоков согласился бы с этим утверждением лишь отчасти. Его собственный индивидуализм, не уступающий индивидуализму Кэрролла, помог найти «экономное и элегантное решение, как в шахматных этюдах» – переводить Англию и не стоит! Набоков оставил героине английское чувство юмора, английский эксцентризм и склонность к абстрактной умственной игре, но непереводимые образцы английских нонсенсов, «каверз и капризов» заменил столь же непереводимыми русскими. Пословицы, песенки, каламбуры, хрестоматийные стишки тоже стали русскими. Вот почему и героиня никак не могла оставаться Алисой! Так появилась девочка Аня, впрочем, похожая на Алису, как две капли воды. Не надо забывать, что Страна Чудес у Кэрролла – тоже не вполне Англия. А у Набокова она – не вполне Россия. Гораздо важнее оказалась не конкретная страна проживания, а страна детства, боготворимая Кэрроллом и Набоковым.


Русская Страна Чудес

Заведомо решив, что никаких разъяснений и комментариев в его детской книге не будет, Набоков переделал на русский лад те элементы текста Кэрролла, которые могли бы разрушить цельность общей картины. Не только Алиса стала Аней - другие герои книги тоже обрусели. Mabel, девочку, которой не желала становиться Алиса, зовут Асей. Pat и Bill, слуги Кролика (он получил фамилию Трусиков), превращаются в Петьку и Яшку. Их живописная речь полна русских простонародных оборотов. Горничная Мери Энн соответственно зовётся Машей. Учитель в морской школе, старый краб, вообще не имеющий у Кэрролла имени, у Набокова – Карп Карпович. Загадочное существо, над именем которого переводчики обычно долго ломают головы, потому что у Кэрролла оно зовётся Mock Turtle, в буквальном переводе Фальшивый Черепаховый Суп, Набоков назвал Чепупахой. Очень изящное решение – это черепаха, но ненастоящая, чепуховая, что замечательно созвучно английскому варианту имени.

Помимо общеупотребительных русских имён у Набокова появляются сидящие в колодце Мася, Пася и Дася, аналоги кэрролловских Elssie, Lacie и Tillie. Домашние прозвища-анаграммы сестёр Лиддел, вдохновительниц Кэрролла, изящно заменены столь же интимными «домашними» именами, вполне вообразимыми в русском семействе.

Здесь стоит остановиться на ещё одном принципиальном решении Набокова – убрать все детали, напоминающие сестрам Лиддел об их роли в возникновении сказки. Это был никому, кроме адресатов, не понятный привет Кэрролла своим маленьким подружкам. В русском варианте все эти тайные знаки оказались ни к чему: ведь рассказывать об Алисе Лиддел и её взаимоотношениях с Кэрроллом Набоков своим маленьким читателям не собирался. Поэтому он не только убрал намёки на имена сестёр, но и снял открывающие книгу стихотворные посвящения Алисе Лиддел, где Кэрролл вспоминает знаменитую лодочную прогулку, во время которой и родилась сказка. Аня у Набокова – лишь героиня книги, не более.

Нельзя считать, что Набоков отказался от стихотворного вступления по небрежности или неумению. В те годы он писал много стихов, в том числе похожей ностальгической тональности, и легко справился бы с переводом. К тому же он находил историю рождения сказки очень поэтичной: позже среди сцен, свидетелем которых он желал бы оказаться, он назвал Шекспира в роли тени отца Гамлета и пикники Кэрролла9. Однако в своём переводе он не стал об этих пикниках упоминать, чтобы не затемнять текста невнятными намёками.

Уже на первых страницах своего перевода Набоков вносит изменения в пейзаж: чисто английские маргаритки на лугу становятся русскими ромашками, а живая изгородь, столь типичная для Англии – кустом шиповника. Алиса, спускаясь вниз по тоннелю, которым обернулась кроличья нора, хватает кувшин с апельсиновым мармеладом. А вот в Аня там же находит банку, на которой значится «КЛУБНИЧНОЕ ВАРЕНЬЕ». Произошёл в Стране чудес и переход с английской на русскую систему мер. Типичный пример находим в главе 12: «Отныне закон 44 гласит: «Все лица, чей рост превышает одну версту, обязаны удалиться из зала суда».10 «Маленький яркоглазый фоксик» у Набокова принадлежит не фермеру, которых тогда в России, разумеется, не было – теперь это собственность мельника.

Вообще в замене привычных английских понятий на таковые же русские Набоков проявляет редкую изобретательность и озорство. Мышь, не отвечающую на вопросы, англичанка Алиса считает французской, приплывшей с Вильгельмом Завоевателем. Аня же полагает, что французская Мышь осталась при отступлении Наполеона. Когда дело доходит до выбора самого нудного пассажа из учебника истории, способного засушить даже намокших зверей, та же Мышь начинает цитировать нечто о Вильгельме Завоевателе, папе Римском и англосаксах. Мышь русская представляет «самую сухую вещь, которую я знаю» – рассказ о генеалогии киевских князей. Эта тема до сих пор ввиду своей обширности и обилия похожих имён представляет для детского ума настоящий «тёмный лес».

Адрес воображаемого письма собственной правой ноге Аня составляет по всем правилам тогдашней русской почтовой службы, изобретая город Коврик Паркетной губернии, тогда как для английского адреса достаточно названия поместья Hearthrug (Каминный Коврик). И Анина нога из-за своей родовой принадлежности в русском языке никак не может быть эсквайром и становится госпожой. Изыскание аналогий английским понятиям становится для переводчика увлекательной игрой вполне в кэрролловском духе. Она захватывает и читателя, сообщая ему настроение творческой раскованности, которым славен английский оригинал.

Во время своих странствий по Стране Чудес Алиса рассказывает, а иногда и выслушивает разные стихотворения. Они напоминают уже знакомые, выученные в школе или помещённые в хрестоматиях. Вот только ничего хорошего и понятного не получается! Пародии у Кэрролла не самоцель - это реакция детского сознания на школьную зубрёжку, начисто убивающую поэзию. Поскольку Набоков отвергает комментарии, не переводит он и тех стихов, которые навязли в зубах у английских детей, а русским совершенно неизвестны. Он использует стихотворения, что выучивались в русской школе. При этом он умудряется максимально точно воспроизвести главную тему каждого кэрролловского бурлеска с почти построчной точностью! Исходным материалом для пародий Набокова послужили «Песнь о Вещем Олеге» и «Птичка Божия» Пушкина, «Бородино» Лермонтова и др.

Надо заметить, что это произведения гораздо более высокого художественного уровня, нежели пародируемые Кэрроллом нравоучительные стишки. Этот факт дал повод некоторым исследователям упрекать переводчика чуть ли не в кощунстве11. Но такова уж была русская школьная практика – в основном изучались хорошие стихи классиков, а специально написанных для детей морализаторских стишков (этот жанр особенно процветал в XVIII веке) в России было мало, и не они определяли школьную программу. А то, что бездушное преподавание и зубрёжка способны и Пушкина превратить в мумию, известно всем. К тому же, горячо любя поэзию, ни Кэрролл, ни Набоков не отличались особой почтительностью к классикам.

Может быть, самое трудное при переводе «Алисы» - необходимость передать ту изящную и лукавую игру слов, несравненным мастером которой был Кэрролл. Преувеличения, перевёртыши, придание реального облика переносному значению в привычных фигурах, детская прямота и смешливость создают неповторимое своеобразие знаменитой сказки. Английский юмор, по выражению Честертона, вечно танцующий между бессмыслицей (nonsense) и смыслом (sense)12, представлен здесь во всей красе.

Каким же образом сделать то же по-русски, да так, чтоб было всё понятно и смешно? Набоков берётся за эту труднейшую задачу с молодой дерзостью. Быть может, в этой работе он впервые предстаёт перед читателем как блестящий, изощрённый мастер стиля, знаток языка (как английского, так и русского), человек яркого остроумия. Погружение в русскую литературу и в стихию русского языка, чтение Словаря Даля в Кембридже также не прошло даром.

Вот как описан у Кэрролла бесконечный разговор с Синей Гусеницей в пятой главе: “Who are you?” Which brought them back again to the beginning of the conversation – «что привело их к началу разговора». Набоков же, как обычно, выражается короче и яснее: «И разговор таким образом обратился в сказку про белого бычка». Тут он вполне в духе Кэрролла использует устойчивое русское выражение вместо нейтрального английского.

В следующей главе оригинала появляется вечно улыбающийся Чеширский Кот, едва ли не самый знаменитый и загадочный герой сказки. Почему он Чеширский? В Англии этой проблеме посвящено несколько серьёзных исследований, где анализируются довольно тёмные английские поговорки. Набоков вместо английской напоминает нам известную русскую поговорку «Не всё коту масленица» - и вот перед нами Масленичный Кот. Его способность вечно улыбаться хозяйка Кота, Герцогиня, объясняет следующим образом: «Не всегда коту масленица. Моему же коту – всегда. Вот он и ухмыляется».

Купаясь в сверкающей атмосфере кэрролловских аллюзий и иронического цитирования, Набоков и сам не прочь пошутить в том же духе. Он сочиняет каламбуры, афоризмы. Его Герцогиня, которая искажает всё услышанное, перевирает не только Данте, как у Кэрролла, но и Лермонтова: «Слова есть – значенье темно иль ничтожно». Она вообще любительница Лермонтова и даже поёт переиначенную «Казачью колыбельную»!

Ещё одной приметой русских реалий стала у Набокова передача особенностей детской речи той поры. Современному читателю она особенно заметна, так как сейчас у детей процветают совсем другие словечки, и никто не называет кудряшки кольчиками, а кого-то симпатичного – душкой.

Каламбуры, словесные «каверзы» – всё это Набокову удалось в совершенстве. Он сам был склонен к подобным забавам, используя каламбуры в своих оригинальных сочинениях. Он как бы пробует на вкус каждое слово, заставляя его светиться всеми заложенными в нём смыслами. «Затем были четыре правила арифметики: служенье, выметанье, уморженье и пиленье», – говорит Гриф и после этого поясняет «уморженье»: «Крота можно укротить? Значит, моржа можно уморжить». И таких примеров множество.


Своеволие или верность оригиналу?

Язык Кэрролла очень прост, чист и ясен. Писатель не стремится показать полную деталей зримую картину, ему важны «игры разума». В этом, пожалуй, заключается его самое решительное расхождение с Набоковым, который свой иллюзорный мир всегда хочет сделать живым и осязаемым. Он заботится «о деталях, о таких сочетаниях деталей, которые способны озарить произведение, высечь искру, ибо без неё оно мертво»13.

В «Ане в Стране Чудес» молодой Набоков, ещё не написавший ничего из своей знаменитой прозы, уже ощущает некий неуют в строгих и скромных рамках кэрролловской простоты. Так, комната Кролика в оригинале описана скупо. Сказано лишь: стол, на нём лежат веер и пара перчаток. Но Набокову хочется добавить сюда хоть капельку цвета. И он её добавляет! Теперь стены комнаты оклеены голубенькими обоями. Не устраивает его и скудное описание щенка. Набоковский щенок в отличие от кэрролловского имеет малиновый язык, а уже упоминавшийся выше терьер фермера (фоксик мельника по Набокову) и вовсе удостаивается очень точного пластичного описания и стоит уже не сто фунтов, а тысячу рублей (Набоков в отличие от Кэрролла вырос в семье, любившей собак, и прекрасно изучил «предмет»). Вкраплённые кое-где Набоковым яркие определения придают тексту зримость.

Молодой Набоков с большой изобретательностью и явным удовольствием воссоздал на русском языке непереводимые, казалось бы, «каникулы для ума и сердца»14 книги Кэрролла. Однако его работа при всей отчаянной смелости всё-таки именно перевод, а не пересказ. Он вполне точен во всём, что переводимо буквально. Переводчик позволил себе лишь немного облегчить синтаксические конструкции, естественные в английском оригинале. Поэтому кое-где вместо излюбленных Кэрроллом точек с запятой он ставит точки. Ведь если этого не сделать, иное предложение могло бы растянуться на полстраницы – русские слова в массе длиннее английских.

Работа молодого переводчика проходила в обстановке не слишком благоприятной. Надо думать, были ограничения в сроках, иначе обычно дотошный Набоков, который любил тщательно отделывать мельчайшие детали и тяжко страдал при виде опечаток, не допустил бы определённого числа неточностей и ляпов, которые всё-таки встречаются в тексте.