Все изложенные здесь события подлинная правда, все персонажи реально существовавшие, а по большей части и до сих пор существующие люди
| Вид материала | Документы |
- Список источников и литературы, 148.12kb.
- От автора Моему замечательному земляку и настоящему мужчине Зие Бажаеву посвящается, 2763.63kb.
- Каталог документальных фильмов, 2860.12kb.
- Республиканская конференция-фестиваль творчества обучающихся «excelsior» Секция математика, 131.37kb.
- Телепрограммы «звезды музыкального кино»: стр. 244 250 каталог документальных фильмов, 6514.51kb.
- Природа и общество, 158.08kb.
- 1 Политическая философия, 332.1kb.
- Сома-блюз, 2086.38kb.
- Тень гоблина роман, 8114.79kb.
- Ханнанов Мой «Остров Сокровищ», 550.79kb.
Андрей Ильенков
Солдат Шумякин
игрушечный роман
От автора
Все изложенные здесь события — подлинная правда, все персонажи — реально существовавшие, а по большей части и до сих пор существующие люди. Все они выведены под их настоящими именами. Все, происходившее с главным героем рассказа, на самом деле происходило с автором. Всякое отклонение от исторической действительности автор просит считать досадной ошибкой, происходящей скорее от его, автора, несчастной слабости, нежели чего еще. Автор просит прощения у Юлии Парамоновны Михайловой за то, что история их интимных, хотя и невинных, отношений была обнародована на всеобщее осмеяние. Автор просит прощения у всех и всех прощает.
Том первый
Глава первая
Без страха и упрека опасные друзья — высокая болезнь урок гражданского мужества — мнимое противоречие трагическое паскудство классика символизм как миропонимание — амбивалентный характер Глупости — а в тридцать выгодно женат — горячее сердце и чистые руки когда в листве сырой и ржавой — алкоголизм не шутка клиника этиология и патогенез — Альдонса Изменение Ее Облика — наши руки привыкли к пластмассе — садистские наклонности Юрия Шумякина из какого сора растут костры неожиданное умозаключение
У Юры Шумякина было рыцарское отношение к женщине. Это могло забавлять товарищей, но Юра не боялся казаться старомодным, ибо юность должна пройти через все неистовства чистоты. Он нередко ловил себя на мысли, что, в сущности, очень чувствен, но тем целомудреннее был в поступках. Тут нет противоречия — высокое напряжение страсти высоко во всех отношениях. Юра глубоко чувствовал историю любви Дон-Кихота к Дульсинее и, при всем пиетете, в глубине сердца не мог простить Тургеневу слов: «Он любит идеально, чисто, до того идеально, что даже не подозревает, что предмет его страсти вовсе не существует; до того чисто, что когда Дульцинея является перед ним в образе грубой и грязной мужички, он не верит свидетельству глаз своих и считает ее превращенной злым волшебником». Как, поражался Юра, великий гуманист, воспевший Акулину и Матрену, страстный апологет чистой и деятельной любви, мог написать такое?! Неужли любви пристало делать различия по сословному признаку или она может бояться грубости и грязи, как будто сама не облагораживает и не очищает? Не завидную же роль предлагает великий писатель благородному Дон-Кихоту роль искателя приличной партии из своего круга!
Юра никогда не позволил бы себе снисходительного взгляда на девушку из демократических слоев. Напротив, если в осенний ветреный вечер вы с друзьями испили чашу искрометного вина, то уже до гробовой доски не забудется первое шатание слепящих фонарей, вскипание радости в каждой клетке, чуткое сердцебиение к пейзажу и звуку и внезапно родной случайный профиль, а затем доверчиво открывшийся en facé с накрашенными глупыми глазами. Лицо, давно примелькавшееся во дворе, вдруг оказывается болезненно любимым, костра хочется, ночного пронизывающего ветра, чтобы озябли эти пальчики с небрежным маникюром или без, — да так, чтобы ничем, кроме губ, нельзя было согреть. Благословенно резкое дуновение, переносящее прядь осветленных щекотных волос на лицо сперва на ее, затем на ваше, и глаза закрываются, потому что уже не надо ничего видеть. Потому что куртка ее шуршит и пластмассовые сережки впились грубыми проволоками в живое проколотое ушко, из которого сочилась тогда черная кровь, и слезки навернулись, и прожгли дорожки в копоти того помоечного костра, от которого страшно далеко еще до настоящей любви, но который выше ее!
Глава вторая
Переход на один уровень вверх неприятное открытие самый быстрый еврей к западу от Аризоны паны дерутся, у мужиков чубы трещат синхронисити все болезни от нервов по умолчанию первые радости необыкновенного лета в песках неистребимая деликатность Юрия Шумякина Гандикап сгущенка бремя свободы одно слово правды весь мир перевесит а теперь дискотека
Наслаждаясь волнующим светом костра, Юра однако чувствовал некий дискомфорт. Он еще спал, но спалось как-то плохо, стыдно. Удар подушкой разбудил его окончательно. Увидев внизу одевающихся красноармейцев, Юра с ужасом нашел себя все еще лежащим в кровати. Он так и нырнул вниз ласточкой и, натягивая штаны, зыркнул конским глазом на старшину тот, по счастию, смотрел в другую сторону. Тем временем Юрины ступни уже показались из штанин, он натянул на них носки, морщась от боли в мозолях, вбил в ботинки, и, схватив в охапку китель и панаму, рванул между коек вперед. То был миг вдохновения, и из проспавшего наглеца он превратился в ловкача, ухитрившегося встать в строй шестым. Уже в шеренге он застегивал ширинку и цеплял ремень.
Прошло больше минуты. Передняя шеренга стояла частоколом всегда готов. Постепенно заполнялась дедами и задняя.
Посошков, живей шевелись! рявкнул старшина на долговязого субъекта с болячкой на губе, который, сидя на кровати, шнуровал ботинки.
Первая шеренга задышала осторожнее. Посошков, какой ни есть, а дед, и этот окрик свидетельствовал о точно дурном расположении духа старшины. Барбосы молились, чтобы Посошков не посмел пререкаться. О, как страшно молодому солдату, когда у него на глазах гоняют старого!
Посошков благоразумно смолчал. Все построились. Воцарилась напряженная тишина.
Рота равняйсь смирно!
Пауза, позволяющая, выкатив грудь, окончательно проснуться
Вольно!
Передняя шеренга может дышать. В задней разброд и шатания от уставного расслабления ноги до шумного падения обратно на койку.
Уборщики, выйти из строя!
Восемь духов, по двое от взвода, делают два шага вперед и синхронно разворачиваются лицом к строю.
Отставить!
Оказывается, не так синхронно, как хотелось бы. Восемь духов делают зеркально-обратное движение и, вернувшись в строй, всегда готовы.
Уборщики, выйти из строя! (пауза) Нале-ву! Убираться бегом марш!
Осторожно громыхая сапогами, бегут в туалет, к заветному уборочному инвентарю.
«Э, как они топают! неприязненно думает старшина. Почему во мне девяносто, а шума в три раза меньше?» И, окончательно раздраженный, буркает:
Больные есть?
Ну-с, смотрим на первую шеренгу, не заболел ли кто? Нет, не первый день служим, дураков уже нет. А давно ли Юра, натерев мозоли, поддался на провокацию и вышел из строя? За ним вышли еще трое. Они стояли посреди казармы и не понимали, отчего многие улыбаются. Здоровых выгнали на зарядку, а они взяли тряпки и, подгоняемые, не будем спорить справедливым ли, но искренним возмущением дедсостава, упали на полы, в то время, как настоящие уборщики стояли у окон на шухере.
Теперь все, толкаясь, поспешили на выход. Юра с напряжением вслушивался сквозь топот, кого назначат старшим, но ничего не услышал значит, зарядку проводит сам старшина. А он любил с утра размяться после вчерашнего бодибилдинга. В четверть седьмого на улице еще не жарко, вокруг казармы шелестят деревья почти хорошо. Дальше деревьев нет и начинается пустыня даль беспредельная, неоглядная, непонятная!
Старшина вышел последним, посмотрел в серовато-синее небо и мощно потянулся. Желающие могли полюбоваться на могучий голый торец (ударять по первому слогу, искаженное от «торс») командира. Солдаты посолиднее, дымя цигарками, разбрелись по щелям. Барбосы, также с голыми торецами, отличались от командира мышечной массой, но особенно разительно матовой, молочной даже, белизной кожи. Они глядели какими-то селенитами, белесыми и жалкими. Некоторые из них тоже поглядывали в небо.
Старшина нахмурился:
Бегом марш!
Обогнули казарму, пробежали сотню метров по асфальту, с ночи еще твердому, и свернули в пески.
Бежать весело. Юра прежде никогда не занимался физкультурой убивать столько времени на укрепление тела, которое не было ни целью, ни даже средством (в восемнадцать лет) напряженной духовной жизни, а теперь понял, что в этом есть своя прелесть, и немалая. Юра подумал, что на гражданке мы многого не ценим. Не ценим простых человеческих радостей. Юру всегда тянуло к простым человеческим чувствам и отношениям. Обыкновенный, скромно одетый, скромно живущий, Юра всегда был далек от выпячивания собственной оригинальности и одаренности. Он глубоко чувствовал, что необыкновенна только посредственность, то есть та категория людей, которую составляет так называемый «интересный человек». Юра теперь был потрясен народной стихией.
Между тем начала сказываться усталость. За бегущими поднялось облако пыли, похожей на цементную. Чем же там дышат последние? подумалось ему, но недолго уже и самому стало нечем дышать. Старшина летел как бог. Ему нравилось выложиться на все сто, потом отвернуть до отказа кран, чтобы забрызгало пол и зеркала, растереться махровым полотенцем и заварить душистый, дымящийся чай в каптерке.
Выбежали на пригорок, спустились в долину рыхлого песка и бежать стало совсем трудно. У Юры закололо в боку, а слюна стала как клей, и он поминутно сплевывал, стараясь не попасть на соседей.
Ша-а-а-марш! приказал старшина. Он тоже тяжело дышал. Перешли на шаг, и сразу стало жарко, по лицу и грудям полился пот. Ноги заплетались, и Юра услышал, как сильно, оказывается, билось сердце.
Подобрали ногу! сказал грузин (Старшина-то грузин, оказывается! А вы, дураки, и не знали! Как я вас? А подобрать ногу надо, в ногу ведь не только на параде маршируют, но и на зарядке бегают.) и стал разминать плечевой пояс.
«Язык подбери, мысленно огрызнулся Юра, сам-то еле идешь!» но тут же поймал себя на том, что несправедлив к сержанту тот был как огурчик. Юре стало совестно, что усталость послужила причиной несправедливости, пускай и невысказанной.
Вокруг виднелись пареные лица, открытые рты, вздымающиеся грудные клетки. Заплетающиеся ноги
Что непонятно, да? возмутился грузин. Ногу подобрать не можем? Бегом марш!
В первый момент все подумали, что это пустая угроза ведь не марафонцы же они, но наступил второй момент, когда бежали уже так покорно, как будто первого никогда не было. Ноги тонули в рыхлом песке, и солнце оно уже но то, что четверть часа назад, оно втрое выше и жарче. Еще не такого огромного размера была дистанция, но слишком короток оказался перерыв и моментально перестало хватать воздуха, говорят сбилось дыхание. Юра этого не знал, но знал грузин.
Стой, приказал он.
И снова, снаружи облитые внутренним жаром, замерли молочные братья.
Садись!
«Подлец! Отдохнуть захотел!» задыхаясь, подумал Юра, и все присели на корточки.
Руки за голову! Вперед марш!
Кто спорит, укрепляет координацию и голеностоп, но радует ли? Гусиный шаг, могучее средство борьбы с тараканами, сто метров — и любое подразделение за войну до победного конца.
Сами виноваты, пидорасы, задыхаясь, прошипел кто-то вблизи.
Юра поразился: как быстро холуйство овладевает дюжинными душами! Ему хотелось кричать от негодования, а кто-то уже не только что смирился, но и подчинил себя рабскому ощущению начальник всегда прав. Как же так?! Переваливаться на корточках с руками на темени и не бросить в лицо маленькому деспоту и садисту, который ведь может превратиться в большого, не бросить гневного вопля правды! Если школа жизни сплошь состоит из таких уроков, лучше остаться неучем! И все молчат, и Юра молчит но он молчит еще по одной причине: потому что этих несчастных, палимых жесткими лучами кызылкумского солнца, ему все равно мало. Тут его вопль услышат двадцать человек а как же с двумястами миллионами? Смутно чудится ему, что когда-нибудь закричит он двумстам миллионам… Но и кроме двухсот миллионов попробуй, закричи: все встанут, а ты еще сто метров поползешь.
И без того каждый шаг обходится все дороже. И не так уж похоже на гусей. Смехота смотреть сзади фонтанчики песка, вывернутые ступни, беременные утки, умри, Плиний Старший! Спереди пугают зажмуренные глаза, багровые лица и оскаленные рты, но постепенно привыкаешь, и даже скоро кажется еще смешнее, чем сзади. Например, старшине уже было весело, не от этого, конечно, просто воздух, солнце, небо.
Последнему еще столько же! заранее предупредил старшина. Передние испуганно закачались с боку на бок. Плетущиеся в хвосте, наоборот, остались безучастными к угрозе они, скорее всего, сейчас ничего не слышат, а если и слышат, у них все равно нет сил для ускорения, были бы не ползли бы в хвосте. А последний, Третьяков, губа закушена до крови и руки за головой трясутся как с похмелья, он точно ничего не слышал, приползет а ему сюрприз! Вот так лицо у него получится.
Старшина глянул на часы и негромко выругался.
Встать! разрешил он. Встали, зашатало, поплыли фейерверки. Третьяков не встал, он хотел еще сто метров. Он их получил, но ценой некоторых жертв. Сегодня политзанятия, опаздывать с зарядки не годится, но Третьяков уел-таки старшину своей тупостью. Старшина подумал и, скрепя сердце, вспылил.
Грузин был человек культурный и цивилизованный одновременно, что сыграло свою роль в утверждении на роль. Он умел читать, даже немного по-немецки, наповал показывал на карте все страны-члены блока НАТО, и не только слыхал про Достоевского, Гоголя и Чайковского, но даже уверял, что это были садист, некрофил и педераст соответственно, чем повергал в краску даже большую часть офицерства. Кроме уставных слов он имел в запасе множество светских, и не в пассивном запасе, а в активном, то есть не только понимал их общий смысл, но охотно и впопад употреблял в речи. Все это в совокупности выгодно отличало его от предыдущего старшины, тоже хозяйственного, но в остальном неприятного типа по прозвищу Гандикап. Хозяйственная рачительность Гандикапа была точно поразительна, и если бы не это, его не только что в старшины, в казарму бы не пускали, жил бы на выселках. И очень просто! Отправили бы на бахчу или в музыкальный взвод.
Виноватый заводился в каптерку, где пили чай дедушки. Грузин тоже сиживал там за самоваром, и знал. Этот дурачок раздевался, делал ласточку как умел, а Гандикап лупил его кулачищем в грудину и хохотал. Он был очень силен, сильней был один только Степа, царствие ему небесное, но Степа бил крайне редко, ограничивался щелбанами, а щелбаном, чтоб вы знали, Степа пробивал банку сгущенки. Если этот дурачок не нагишался и не принимал балетной стойки, его пускали по кругу, пинали, отжимали, и снова предлагали добровольно разоблачиться перед партией, и так продолжалось до ужина. Роту отправляли в столовую, а его выводили из каптерки, провожали мимо до смерти испуганного дневального и резко отбивали, и он, накрывшись с головой молниеносно отбивался, потому что от долгих побоев смертельно хочется спать.
Кто спорит, солдата не наказывать нельзя, потому что солдат балуется: вечно у него то сапоги не начищены, то ремень пропал, то вино не нагрето и не наказывать никак не возможно. Опять же, если человек халтурно играет на кларнете, ему можно пригрозить, что поставят прислуживать за столом. Если он и за столом продолжает дышать перегаром на дам и пальцами придерживать коклетки, его можно припугнуть мытьем полов и скоблежкой унитазов. Но когда он уже в унитазе, чем ему пригрозишь? Лестницу мыть? Не бить нельзя, но как бить, не теряя в глазах просвещенной общественности? Это как раз ваша проблема.
Грузин ее решил благодаря своей грузинской фамилии. Грузин человек южный, значит темпераментный. Горячий. Вспыльчивый, но отходчивый, и в душе добрый. Вскипал кофейной туркой, бил, невзирая на присутствующих офицеров, не выбирая мест, где не будет синяков, но быстро отходил, а ближе к отбою справлялся у пострадавшего о здоровье. Поэтому на него не обижались, даже испытывали стыд за свои оплошности.
Итак, грузин вспылил, и пока Третьяков пресмыкался свои два по сто, довольная рота делала гимнастические упражнения тут не злорадство, но когда один наказан, отношение к ненаказанным невольно теплеет. Так в магазине, боясь грубой продавщицы, становятся в очередь за самым нахальным субъектом и пожинают подчеркнутую доброжелательность к покупателю после громкого скандала с субъектом. Так, боясь экзаменатора, спешат отвечать сразу после самого тупого, и меньше тройки не уносят.
Возвращались на всех парах время поджимало. Забежав в роту, потные духи спешили заправлять кровати и умываться. В туалете брызгала вода, брились, чистили ботинки, некоторые курили.
Юра завернул сначала к очкам, и некстати. Там уже стояли навытяжку трое барбосов, а перед ними, засунув руки в карманы, выхаживал рядовой Буслаев. Юра ударил по тормозам, но Буслаев уже оглянулся.
Сюда! сказал он, сверкнув железным зубом.
Юра остановился в нерешительности.
Э, сюда иди, курица ебаная!
Юра тихонько вздохнул и встал в шеренгу четвертым. Вот если бы четко регламентировалось, что делать вначале заправлять кровати или совершать туалет такого бы не случилось. Беда с этой свободой выбора.
Вы че, духи, совсем поохуевали? риторически вопросил Буслаев, Про политзанятия забыли, на зарядке по сорок минут тащимся. Хотите, чтоб нас шнурки во время зарядки в казарме застукали?
У нас же часов нет, ответил за всех Юра, но немедленная оплеуха показала ему, что вопрос Буслаева был точно риторический, и ответа, в общем, не требовалось.
Зема, на шухере! бросил он своему земляку, фыркающему под струей воды.
Юра поднялся с пола.
Смирно! скомандовал Буслаев.
Вытянулись, и он продолжал:
Что, грузин должен следить за временем?
Юра подумал, что именно грузин, и оборвал эту мысль, чтобы она чем-нибудь не выразилась.
Буслаев ходил из угла в угол туалета, копя злобу. Будет много крови невесело подумалось всем четверым.
Это Третьякова тренировали, вот и опоздали, глядя в кафель, сказал Елагин.
Что? А?! переспросил Буслаев, поморщившись и наклонив голову.
Третьякова тренировали, прошептал Елагин еще тише.
На этот раз Буслаев, наоборот, услышал и приказал:
Бегом за ним! Бегом!! и еще придал Елагину ускорение ботинком, отчего на елагинской заднице остался рифленый след мочи.
Съебались! отпустил он остальных. Юра, не успевая уже умываться, побежал в спальное расположение наводить порядок.
Политзанятия начались через полчаса, за которые успели сбегать в столовую. В проходе расставили табуретки, а на телевизор повесили карту мира. Командир роты уже поджидал своих орлов с завтрака, и расселись моментально. Командир заговорил какой-то бред, истинно что бред грузный, невнятный, слова которого громоздились одно на другое, и каждое по отдельности имело какой-то смысл, но все вместе было как телеги, телеги, телеги, и Юра уже не слышал слов,
Глава 3