Все изложенные здесь события подлинная правда, все персонажи реально существовавшие, а по большей части и до сих пор существующие люди

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Список источников и литературы, 148.12kb.
• От автора Моему замечательному земляку и настоящему мужчине Зие Бажаеву посвящается, 2763.63kb.
• Каталог документальных фильмов, 2860.12kb.
• Республиканская конференция-фестиваль творчества обучающихся «excelsior» Секция математика, 131.37kb.
• Телепрограммы «звезды музыкального кино»: стр. 244 250 каталог документальных фильмов, 6514.51kb.
• Природа и общество, 158.08kb.
• 1 Политическая философия, 332.1kb.
• Сома-блюз, 2086.38kb.
• Тень гоблина роман, 8114.79kb.
• Ханнанов Мой «Остров Сокровищ», 550.79kb.

Френолог, сиречь черепослов  скрипач не нужен  это не любовь  определенно, это не свидание  я не люблю иронии твоей  гражданственность талант нелегкий  география секса — где деньги лежат  проверка на вшивость — Юра в стране чудес — Оп-па!

Прошла еще неделя, а ожидаемого сновидения не случилось. Ожидалось же примерно следующее.

Этой зимою Юра писал свой реферат о черепных нервах. Хотя Юра со­бирался кончить по общей терапии, череп он знал с доскональностью будущего френолога, сиречь черепослова. Знал он досконально и желудок, и селезенку, и мозги, особенно такие, знаете, продолговатые, вообще все знал. Он тоже загова­ривал, лечил наложением рук. Кроме того, он написал философское сочинение «Абсолютная и относительная истина». Сейчас он думал про статью о Блоке. И придумал, что никакой статьи о Блоке писать не надо, а просто надо написать стихотворение к годовщине Победы, чтобы напечатали. До праздника остава­лось меньше месяца. А сейчас он готовился к зачету. И почувствовал, что к его бедру прикасается что-то мягкое.

«Извините, пожалуйста, что я отрываю вас»  услышал он. Так они и встретились. У Юли был ясный ум и легкий характер. Она была очень хо­роша собой.

 Вы не могли бы мне помочь?

Юру просили помочь в анатомии! Он просто рассмеялся бы в лю­бое дру­гое лицо, но это… Никакая фотография не передавала ее  это было как фото­графия солнца: белое пятно, но солнце  не просто белое пятно. И еще он только силился что-то сказать, тыча пальцем в атлас, а уже испытывал радост­ное удивление от возможности быть с нею рядом. Наверняка ей неудобно про­сить незнакомца, она улыбалась и опускала глаза, и понимала, что он тоже это понимает: он почувствовал это в одно мгновение и умилился ее смущением, и порадовался своей психологической тонкости. Стало так хорошо, что расцело­вал бы эту картинку в атласе, эту человеческую шею со снятой кожей.

После нескольких слов выяснилось, что Юля знает о человече­ской шее гораздо больше, и Юра впервые в жизни ощутил стыд за свое акаде­мическое нерадение. Он сказал, что в двух шагах  анатомический музей, и он точно знает местонахождение нужной им (он так уже и думал  «нам») банки с шеей.

 Правда?!  просияла она,  Какой ты молодец! Давай пой­дем туда!

Самой-то трудно было догадаться, мысленно усмехнулся он, и тут же оборвал себя: ты что! Юра! Неужели искренняя радость может вызвать твою иронию?! В другое время он, может быть, устроил серьезную разборку со своими чувствами, теперь было недосуг, теперь он ловил волшебный воздух ничем не заслуженного доверия и радости.

И они пошли…

Юля была хорошо одета, даже, пожалуй, очень хорошо, а сама… нельзя сказать, чтоб толста, однако ж и не так, чтобы слишком тонка, ни слиш­ком вы­сока, ни слишком мала. Она была действительна и разумна, необходима и дос­таточна.

 А ты, наверное, готовишься к зачету?  участливо спраши­вает она, и брови слегка сдвигаются.

 Да-да,  торопливо отвечает Юра, поперхнувшись сердечным «ты»,  Но это совершенно неважно…

 Ни пуха, ни пера!  торжественно говорит она и поворачива­ется.

 Как же… А… в музей?

 Нет,  засмеялась она, и кончик ее носа дрогнул,  Надо и совесть иметь, я же мешаю тебе готовиться.

 Да я все равно не сдам,  проникновенно заверяет Юра, ожи­дая обычных для такого случая слов студенческой солидарности.

Она неожиданно хмурится:

 Что ты, не надо так говорить! Ты обязательно ответишь хорошо! Если человек помог другому, ему самому тоже обязательно повезет!

Она улыбается и с драгоценным звоном роняет:

 Повторяй. Повторенье  мать ученья!

Дверь музея закрывается за ней. Юра, покрываясь мурашками, понимает, сколько истины, добра и красоты в старой пословице.


Это была весна великой перестройки для Юры. Его внутренний мир был до основания разрыт новым чувством, не имевшим даже названия определен­ного. Встретившись днем, они не могли расстаться до полуночи и много дольше, хотя давно стояли у ее подъезда. Юля была невестой молодого авиа­тора, но это ни­сколько не задевало Юру.

 Легко представляю себе. У вас наверное короткие, товарищеские от­ношения, обхождение запросто? Он, наверное, страшно любит тебя.

 Еще бы. Беспрестанно.

 А ты? Но виноват. Я захожу за границы дозволенного. По какому праву я расспрашиваю тебя? Прости. Это нескромно.

О, пожалуйста! Но только Юра, солнышко, хороший мой, поверь, что я тебя ни капельки не люблю, о, конечно, и Юра понимающе кивает  да разве он любит? Разве это просто любовь?

Юра приносил цветы.

Юля ахала, влажно и горячо целовала его в щеку, крепко брала за руку и вела гулять. Они (она) говорили о цветах. Она, офицерская дочь, выросшая да­леко на юге, не жила без цветов и уже тогда, в детстве, научилась целовать цветы и людей, которые их дарили. Розы. Все. Все дарили розы  школьные хулиганы, старцы в постолах с посохами, начинающие лейтенанты. Мама боя­лась, но кто мог обидеть Юлю, которая была как солнце. Радость для всех  конечно, только издалека, но самая искренняя. Ее характер не изменился ни в тринадцать лет, ни в семнадцать, только все больше было пятерок и цветов. Ее мино­вали болезни роста детские и подростковые. Ей много раз объяснялись в любви, она отвечала: «Не смей так говорить! Мне плохо, когда ты говоришь та­кое, очень плохо. А всегда было так хорошо с тобой! Я прошу тебя, ладно? Ты очень хороший! Верь мне, у тебя все будет хорошо. Я так хочу. И так обяза­тельно бу­дет!» Она задерживала руку в его руках, а если он не догадался ее взять, сама брала его за руки, и это был залог обязательного счастья, потому что она была рождена на радость людям, и никогда не изменяла своему предназна­чению. Не­возможно даже вообразить ту степень счастья, какую она готовила своему бу­дущему любимому человеку, отцу ее детей. Трудно поверить, что этот человек был уже известен  молодой авиатор, точнее что-то по ПВО, кажется, даже не авиатор, а ракетчик, но это еще прекрасней, причем он учился в Ленин­граде и так их чувства проверялись разлукой. Да, собственно, какие чувства! У него были чувства, и у Юры чувства, у всех чувства, у нее было не­что боль­шее  великая вера в свое предназначение, горячий энтузиазм осчаст­ливить избранника. Трудно поверить, что этот человек уже известен, смешно крутить на пальчике золотое колечко с камешком, его подарок, не обручальное, а про­сто, весело ждать долго-предолго за тридевять земель.

Ее любили десятки людей. Поэтому она излучала счастье. Один Юре не любил ее, но грелся под лучами. Но зачем он  ей? Этого Юра не знал. Ее лю­били, возможно, сотни людей. Это было поразительно. Юра не ревновал к про­шлому, к жениху  курсанту военного училища. Сильно, смертельно, со стра­стью он мог ревновать только к низшему, далекому. Соперничество с высшим вызывало у него совсем другие чувства. Если бы близкий по духу и пользую­щийся его любовью человек полюбил ту же женщину, что и Юра, у него было бы чувство печального братства с ним, а не спора и тяжбы. Юра бы, конечно, ни минуты не мог бы делиться с ним предметом своего обожания. Но он бы отсту­пил с чувством совсем другого страдания, чем ревность, не таким дымящимся и кровавым. То же самое случилось бы у него при столкновении с художником, который покорил бы его превосходством своих сил в сходных с ним работах. Юра, наверное, отказался бы от своих поисков, повторяющих его попытки, да и случилось, именно и случилось! Но это в сторону. Юля говорит, что гоняла на мотоциклах, купалась по ночам с парнями, да еще с какими! Как раз с такими, от которых Юра переходил на другую сторону улицы. Вот где начиналась рев­ность, но Юра, наверное, не любил бы ее так сильно, если бы ей нечего было вспоминать и не о чем сожалеть. Он не любил правых, не падавших, не осту­павшихся, их добродетель мертва и малоценна. Красота мира не открывалась им. Он любил левых, хромых, падших. Но Юля... Юля была поэтому для него не просто девушкой. И потому-то это не было просто любовью.

Без нее Юра начинал задыхаться. Он, спотыкаясь, одевался и бежал, бег успокаивал, к ее дому. Там спешно выкуривал сигаретку и, расправив плечи, становился под одиноко стоящим деревом. И  пукал, насильно, сейчас, чтоб не дай бог потом. В лицо ударял ветер неизвестной этиологии. На четвертом этаже разлетались занавески и за стеклом возникала его Златовласка, хотя он не любил этого слова, напоминавшего ему о власоглаве. Не было никакого сго­вора, но Юля никогда не заставляла его ждать дольше чем десять минут, он даже не думал, что она ведь может и не посмотреть в окно, об этом он подумал лишь когда она однажды не посмотрела, но об этом в свое время.

Он бежал к подъезду, и она спускалась, не всегда, впрочем очень быстро, и то были минуты неописуемые  знать, что выйдет, но когда  это было как ждать второго пришествия сектанту, знающему, что очень скоро.

Они готовились к ее экзамену: целый день на скамейке в красивейшем парке района, над прудом с черными воронами, обедали ее печеньем, которое она своими ручками испекла для этого обеда, изучали особенности метаболизма фа­культативных анаэробов, как-то: стрептококков, стафилококков золотящихся и многих других чудесных, счастливых микроорганизмов. Много спустя, устав, говорили и на другие темы.

 Расскажи мне побольше о нем…

 О ком?

 Ну… о нем, о том… «Мы в книге рока на одной строке»,  как гово­рит Шекспир.

 Откуда это?

 Из «Ромео и Джульетты».

 Юра, почему ты не носишь рубашек? Нет, нет, непременно надевай белую наглаженную рубашку и галстук. Или, может быть, ты тоже считаешь, что это немодно? А я так люблю все нарядное! Не зря же я люблю цветы. Они для меня как дети!  И она целовала цветы, каждый следующий лепесток от­дельно, смеющимися глазами поглядывая на Юру.

Он мечтал бы заслужить ее похвалу, но этими похвалами и без того был засыпан с головы до шеи. Юля не умела относиться к людям иначе, чем любя.

 Знаешь, Георгий, когда я была маленькой, я думала: как красиво зву­чит «Ай лав ю», «Же ву зем», вот глупая, правда?

 Ах, неправда!

 Как, неправда?!

 О нет, но продолжай! Говори, моя умница! Я знаю, что ты скажешь дальше. Как ты во всем разбираешься! Какая радость тебя слушать.

 А сейчас я думаю: какое счастье для кого-то будет услышать  «Я тебя люблю»!

И, отвернувшись от Юры в темные аллеи, она повторила:

 Я тебя люблю! Я тебя люблю!

Юра ничего такого особенного не подумал, и она понимала, что он не посмеет прямо принять это на свой счет, но как же славно было им обоим в су­мерках, наполненных такими словами!

И они проходили до поздней ночи и долго не могли расстаться у подъ­езда, и на прощание он впервые поцеловал ее руку медленно. Она хорошо-хо­рошо улыбнулась и поспешила домой. И он бежал домой со всех ног, чтобы как-то расходовать внутреннюю энергию незнакомого прежде восторга. Внут­ренний мир Юры ломался и таял как лед прошлой зимы, и это было лишь на­чало!

Настало 9 мая. Ходили на салют, она была торжественна и особенно лас­кова, о поцелуях и объятиях не могло быть и речи, и все это казалось фантасти­кой. Он пришел домой и, уткнувшись в подушку, заплакал, представляя свою смерть в бою и ее слезы о нем. Это было чудовищно и блаженно: чувствовалось ему какое-то страшное женское горе и его неизбежность. Юля с родителями уе­хала на дачу пить чай в нетопленном доме, обрезать усы, повезли рассаду, Юра думал  пахать и сеять, Юра никогда не жил в деревне и не имел дачи, он ду­мал: пахать и сеять, а он не погиб на войне и недостоин будет смочить слезами ее натруженные руки, а если бы погиб, тогда бы, конечно, смочил, мертвый же­них  и буквально взвыл от ненависти к своему ерничеству в такую минуту. Он-то ночь просидел в теплой интеллигентской кухне, писал декадентские стишки, а она… и он ударил кулаком о стол! Он захотел написать поэму о Зое Космодемьянской, о школьнице и зловещем дыхании войны. Был потрясен на­родной стихией тех лет.

Это и оказалось началом. Юра ощутил особое вдохновение, не такое, как прежде. Мгновенно побледнели и осыпались маски прошлого, отошли в область предания бессонные белые ночи с белым вином, когда свечи золотят корешки сочинений вечных спутников  Пушкина, Майкова, Гете, а белая ночь сменя­ется томным серым днем, и его дрожащие длинные пальцы роняют пепел мимо урны на ковер. Совсем не важно, для чего идет снег в апреле, если ему насле­дует май, обжигающее солнце и бесстрашно-прекрасные цветы и Юля, как во­площение, да ни черта не как, а сама она, и этого более, чем достаточно! Да нет, не более, а просто  достаточно. Вдохновение это уже накатило, и Юра ждал, когда оно выльется в слова, единственно простые и важные, в оригинальности сглаженной и приглушенной, внешне неузнаваемой и скрытой под покровом общеупотребительной формы, чтобы читатель и слушатель овладевали содер­жанием, сами не замечая, каким способом они его усваивают.

Сейчас Юру не смущала некоторая официозность темы  поэзия все очищает, да и скепсис по отношению к патриотической поэзии происходит от пресыщенности псевдогражданственными поделками ремесленников-версифи­като­ров, а не от антисоветизма. Лично Юля была идейно убежденной комсо­молкой без тени ненужного фанатизма или, в отличие от Юры, бесплодных со­мнений. Он из духа озорного противоречия иногда ставил некоторые вопросы, но это ведь не тема для озорства, и пожизненной комсомольской активистке все это ясно и скучно как день, а встречались они все же вечерами. Если он не уни­мался, она не спорила, а полегоньку начинала сердиться. «Возможно, ты прав»,  говорила она и нахмуривала бровки. Тогда Юра сгорал со стыда  ведь он не смел разгладить сердитые складки поцелуем  и говорил:

 Юля, не хмурься, у тебя будут морщинки,  и несмело показывал,  Вот здесь…

 От тебя, свинушок!  кончик носа вздрагивал и она сердито улыба­лась. Она хлопала Юру по губам и задерживала на них ладошку.


Юля примерно представляла, в какое время прискачет юноша, и загодя готовилась к прогулке. Слегка подкрашивалась, осторожно душилась, исходя из роста спутника  по ее убеждению, аромат не должен иметь конкретного ло­куса, но наплывать как бы извне, from beyond. Надевала кожаную курточку, удобные в путешествии брюки и кроссовки, светлая замша которых не позво­ляла спутнику затащить ее в грязь. И вот, поверх всего этого разбрасывала золо­тые волосы  по черной коже, под моросящий дождь, капельки которого осе­дали на них алмазной пылью, от чего Юра тайно сходил с ума. Равнодушная или самоотверженная брошенность такой роскоши в непогоду и слякоть напол­няло его сердце острой обольстительной жалостью, и оно обморочно колоти­лось, отдаваясь пульсом в покрасневших от ветра запястьях, когда она заталки­вала его руку погреться в свой карман. Ну, и руки. В благодарность Юра, пья­нея, целовал их, с каждым разом все медленнее. Долго дышал на кожу, она на­гревалась и сквозь цветы и духи тогда слышен ее собственный запах, тогда в голове плы­вет и он теряет обычную робость, шумно и взволнованно вдыхает, а она не ше­велится и сочувственно смотрит на юношу. Оторвавшись от девичьей руки, но напоследок еще воровато коснувшись промежутков между начинаю­шимися пальцами, он восхищенно закатывает глаза, и когда это получается не­сколько театрально, Юра конфузится, а она, смеясь, спрашивает:

 Что сие значит?

В солнечный день они забрели в лес.

Юле было весело, и выражала она это более, чем непосредственно  танцевала и кружилась между деревьями. Юра шел следом и широко улыбался.

 А у меня ножки устали,  с шутливой капризностью в голосе и лукавством во взгляде заявила она.

Юру повело и он неожиданно для себя чмокнул ее в румяную щечку и еще раз в другую.

Юля сразу остановилась и, глядя на спутника очень прямо и серьезно, предупредила:

 Никогда больше не смей так делать, иначе я обижусь на тебя.

Юра и ожидал именно таких слов, и ему не стало стыдно, а только страшно, что в самом деле обидится. На этот раз она все простила, снова закру­жилась в своем вальсе и вдруг, остановившись и глядя Юре в глаза, предполо­жила:

 Наверное, кто-нибудь со стороны увидит нас и подумает: вон как она к нему пристает, да? Только ты не смей так думать!  И погрозила пальчиком.

Юра не смел.

Они вышли на поляну, и ее настроение менялось вслед легким порывам ветра неясного направления.

 Я хочу сесть,  сказала она.

Юра плюхнулся на землю и предложил сесть ему на колени. Она сделала это. Все застили ее золотые волосы и благостная тяжесть осенила тело юноши. Она уселась поудобнее, прижав Юрин атрибут, который лежал в ужасе, не зная, как теперь и быть, дернула липучки на кроссовках и скинула их, пятки розовели сквозь белый нейлон, и Юра почувствовал, что уже совсем скоро он потеряет самообладание и бросится целовать эти ножки, а она станет бить его по морде кроссовками. Он уже ощущал на губах тепло ее ступней сквозь микроскопиче­скую сетку синтетики, а на щеках  грубую рифленку пластиковой подошвы, но Юля вдруг поднялась и, смеясь, сказала, что он слишком костляв и шумно дышит, и потащила его куда-то дальше.

Но самое страшное произошло спустя неделю. Они стояли поздно вече­ром в чужом подъезде, близко, почти касаясь (а временами и касаясь) носами. Они молчали и глаза их были закрыты. Вдруг близко зазвенели ключи. На пло­щадке мужчина средних лет и наружности безуспешно пытался открыть дверь. Он оглянулся было на влюбленную парочку, но его шатнуло, и он, умело сохра­нив равновесие, отвернулся. Он еще погремел железом о железо и вздохнул, пе­реступая с ноги на ногу. Негромко, с чувством, выругался.

«Еще раз выразится,  испугался Юра,  Я ему скажу…»

Однако горе-взломщик неожиданно направился прямо на них.

 Я извиняюсь,  сказал незнакомец,  Дверь не поможете сломать?

У Юры вспотели ладони, а голос зазвенел:

 Нет! Не поможем… Что вам нужно?!

Пьяный опешил:

 Дык, дверь выломать! У меня вот ключ есть, да ключ-то это другой, он от лодочной станции. А дверь, получается, ломать надо. Я, конечно, извиня­юсь,  внезапно сконфузился он и пошел обратно. Отойдя, назидательно объ­яснил:

 Ключ-то, он неправильный получился. А деньги-то там, в серванте. А друганы внизу ждут.

Юра вздрогнул. Юля ободряюще улыбнулась. Вдруг замок щелкнул и дверь распахнулась. Молодые люди облегченно засмеялись. Не прошло и двух минут, как незнакомец, ставший более суетливым и возбужденным, снова по­дошел к ним.

 Я извиняюсь… Ключ нашелся. Спасибо…  и, помолчав, шепотом добавил,  Я извиняюсь, ребята, может вам квартиру надо? Потом захлопнете и все. Я людям доверяю, пожалуйста!

Юра почувствовал, что лицо стремительно горячеет.

 Нет, не надо!  ответил он поспешно. И зачем-то глупо добавил:  У нас есть,  отчего совсем смешался.

 Ну, какать хотите,  весело ответил хозяин и побежал по ступенькам вниз. Когда дверь внизу хлопнула, Юля с улыбкой прошептала:

 А почему ты отказался, а, Юра? Разве нам сейчас не нужна была квар­тира?

Юру прошиб жар и остановилось дыхание. Юля держала паузу и испы­тующе смотрела ему в глаза. Потом засмеялась. И он тоже постепенно засме­ялся. Он проводил ее до дома, о чем-то без умолка болтая.

Проводив, сорвался с места в карьер мчался домой, стараясь бежать из последних сил, чтобы не думать. Потом, уже дома, пришло в голову: «Какой же я дурачина. Просто она испытывала меня». Такая мысль показалась менее бе­зумной, чем те, забитые галопом, но все же было неясно, чего добивалось это испытание, и поэтому он не имел ума решить, выдержал ли его или провалился. Он только решил, что напоминать Юле об этом эпизоде нельзя ни в коем слу­чае. А то будет плохо.


Веревочка с табличкой «Дерни меня» появилась у Юры перед носом, и что ему оставалось делать?, и тотчас ноги ушли далеко вниз, а шея тоже вытя­нулась вверх и золотой ключик на столе, а за дырявой холстиной небной зана­вески дверь. Самая счастливая девушка мира досталась ему за какие заслуги?, и вдруг стали сдаваться зачеты, и на физкультуре он неожиданно подтя­нулся четыре с половиной раза, и бог весть, сколько бы раз еще подтянулся, не упади он с реи. А Юля все хорошала, а весна-то была удивительной, та­кой не бывало прежде, уж вы поверьте, Юра всегда старался наблюдать различ­ные приметы, учился жить у дуба, у березы, чтоб вдохновиться. Один день была гроза, дождь! молнии! ливень! Ветви бьют по проводам! Падают троллейбусные контакты! Волны захлестывают тротуар! В другой день было воскресенье, а на третий уже пришла повестка. Юра взял в руки розовый листок, прочел, и сердце волнительно заколотилось  повестка была из того же вала чудес и неожидан­ностей.

Замдекана сказал:

 Опять пересмотр вашей категории. На этот раз улизнуть вам не уда­стся. Страшная нехватка призывников. Придется вам понюхать пороху.


Глава пятая


Ну, короче говоря, солдат спит, а где-то далеко идут грибные дожди — он же рефлексирует над моментом Грехопадения, который чаще принято понимать как архетипическую ситуацию взросления, а тут все не так — короткое дыхание автора


Юра писал домой, что погода жаркая, питание средней паршивости и взаимоотношения своеобразные, но с каждым разом письма его становились все короче и бесцветнее. Юле однажды написал на шести страницах, в стилевом плане ориентируясь на Тургенева, былые претензии к которому забылись, но ответа не получил, да, признаться и стилист из него был, как из какашки пуля. Тем лучше  подумал он позднее, ибо просил прислать фотокарточку, и вот был бы фокус, если бы она пришла.

Юре писали, что друзья без его разрешения напечатали в институтской многотиражке его стихотворение, посвященное 40-летию Победы, что его хва­лят и пророчат ему большую литературную будущность, и что на гражданке сейчас очень интересно и тревожно, нарастает глухое раздражение во всем об­ществе, мы накануне чего-то важного, близятся серьезные политические собы­тия и все такое…


…Она была банальна, прекрасна и удивительна, как жизнь, а он психовал с повесткой в ящике стола, а она не замечала этого, потому что не желала замечать. Его уг­нетала мысль о подчинении ограниченному существу, а она обещала писать.

Юра сел брюками на ступеньки и осудил военную службу. Юля сказала, что ей, правда, печально слышать такие вещи от него.

Юра, нахмурившись, осудил войну и даже процитировал где-то услы­шанный лозунг, что лучше заниматься любовью, чем войной, и, крепок задним умом, втянул голову в плечи: она могла усмотреть в этом нескромный намек.

Юля не усмотрела, зато рассказала, что знакома с парнем, прошедшем Афганистан. Он повел отделение в атаку. Он почти ровесник Юре и наверняка бы не зауважал того, кто сидит на грязном полу и вторит голосам заокеанских хиппи и наркоманов, когда наши мальчики стреляют. «Хорошие, честные маль­чики!  Воскликнула она.  Хорошие, оттого и стреляют!»

Юру задело, он сказал, что в армии дедовщина, и это низко.

Юля отчеканила, что ее знакомый парень был в Афганистане, а Юра не был нигде, и повторяет ложь хулиганов, наверняка не вылезавших с гауптвахты, а теперь «мстящих» Советской Армии, подобно тому, как такие же типы, полу­чив от ворот поворот от уважающей себя девушки, потом в отместку распус­кают о ней грязные сплетни.

Юра озлился и сказал, что военные  просто тупые.

 Да?  переспросила Юля.

Юра понял, что она имела в виду своего папу, но сделал вид, что не по­нял, что раздражен и забыл об этом, чтобы она своим чутким женским сердцем поняла это и простила ему. Ведь должен же, тысяча чертей, парень быть иногда злым! Вот он сегодня и злой.

 Да!  упрямо ответил он.

Она бледно улыбнулась:

 Ну что ж, Юра, всего хорошего. Я желаю тебе счастливо уйти в ар­мию, чтобы тебе повезло в службе, и еще  чтобы ты кое-что понял. До свида­ния. Не заходи ко мне больше.

Бумм! Захлопнулась за ней дверь…