Geum.ru

Андрей Белый Начало века Воспоминания в 3-х книгах

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   60

Метнер отстаивает личность: вскочивши, согнувшись, рукою схватился за

бок, он другою, в перчатке, сжимающей палку, как бы рисовал силуэты

значительных личностей; с невероятною силою невероятных размеров из слов его

встает лицо Ницше.

- "Нет, нет, я - за личность: Перикл начинал говорить перед массой,

как перед неким хаосом; словом учителя своего, Демокрита, он организовывал

толпы, влагая смысл в смысл, точно вписывал в круге круг; когда кончал, то

стоял каждый в круге своем; уже не было массы, а был организм, средь

которого стоял Перикл образом самого Логоса: вот человек!"

Метнер задирижировал душами, гармонизируя их устремленья: в усилиях

вырастить близкую тему в другом становился тираном он, подозревал и

подглядывал, переворачивая все ваши мотивы, ощупывая их изнанки, врываяся в

жизнь, угрожая разрывом мне; он впоследствии мне говорил: спутница же жизни

моей отделяет меня - от меня самого.

- "Она есть "королевна" из вашей "Симфонии"; за ней - Клингзор154,

Петр д'Альгейм, с Листом, с католицизмом, с больною мистикою; он вас

погубит, - я вам говорю... Гете не одобрил бы вас: вам нужна "Сказка"

московской "Симфонии"155 - не "королевна".

И уже миф возникал в нем; он подхватывался и д'Аль-геймом, но им

развивался обратно: Альберих-де [Злой гном в "Кольце"], Николай Метнер,

подкапывался под "Дом песни"; д'Альгейм в безысходной тоске из окошка

косился на окна противоположного дома, где Метнеры жили; оттуда же Метнер -

косился: на окна д'Альгейма.

И весь Гнездниковский разламывался для нас; две культуры, два воина:

француз д'Альгейм нес дар Франции, т. е. отраву для Метнера, немца, вербуя в

отряд своего родственника, француза Мюрата, профессора Л. А. Тара-севича, С.

Л. Толстого, княгиню Кудашеву и всех Олениных; за Э. К. Метнером шли:

Гольденвейзер, Морозова, Шпет, Эллис.

Слушали:

- "Или - со мной, или - с Метнером!"

- "Или - со мной, иль - с д'Альгеймом!"

Рос миф уже не о "руне", а о "золоте Рейна", которое выкрали гномы; и

Метнер, оскалясь, чувствовал: гибель Вальгаллы; и Вольфы, и Вельфы, и

гвельфы, и гибеллины156 - сливались в одно: в мифе Метнера; эпоха Атти-лы -

с эпохою Фридриха Барбароссы связывалась двадцатым столетием, централизуяся

здесь, в Гнездниковском; мы с Эллисом и с Соловьевым - Арбат утверждали, а

Метнер с д'Альгеймом - район Гнездниковского, между Тверской и Никитскою.

Впоследствии, когда искал себе он псевдоним, я сказал:

- "Искать нечего: "Вольфинг" [Вольфинги - род (см. "Кольцо

нибелунгов")]. "Вольфингом" стал157.

Сквер у храма Спасителя - порог к дружбе; летом 902 года он напечатал в

провинциальной газете обо мне фельетоны;158 его критика лишь подчеркнула:

"Симфония" - не в сумасшедших домах (мысль Л. Л. Кобылинского), вовсе не в

"мистике" (мысль Соловьевых) и не в "архиереях" (Рачинский), а в символе

радости, в "Сказке" (героиня моей первой книги).

И я радостно согласился .

Осенью 902 года я стал ежедневным гостем уютной квартирки, наполненной

звуками Шумана и Николая Метнера; великолепный, сухо-стройный лысый старик в

синих очках, с бородкою а-ля Валленштейн, белой, как серебро, Карл Петрович,

зорко внимал нам с милой супругой, урожденной Гедике; а композитор, брат

Коля, - квадратный, кряжистый, невысокий, с редеющими волосами, с лицом

молодого Бетховена, с медвежьей неповоротливостью силился передать свою

мысль; не находя ее, он сердился, хватаясь за спички и пережигая их в

пепельнице (его привычка), поглядывая строго и мило напряженным лицом с

морщиной на лбу, со стиснутыми губами: как паровоз на парах, он пыхтел, себя

сдерживая и слушая нас; было усилие понять ритмы Тютчева, Пушкина, музыку к

которым замыслил; о Гете судил он словами брата161.

Много было от детской мешковатости в строгом крепыше этом; и "Миля",

брат, разъяснял культуру ему, работая над ним, как педагог-художник.

Как "икарийским" играм предавались мы с "Милей" над чайного скатертью,

а "Коля", брат, молча пыхтел, пережигая в пепельнице за спичкою спичку;

вдруг, бросившись вперед тяжелым квадратом корпуса, падая руками на

скатерть, со строгим вопросом, скрипя своим стулом: "Позвольте".

Поняв, - откидывался, оглядывая нас; и валился в пепельницу: пережигать

спички.

Раздавались звонки; являлись женатые братья: хорошо одетый остряк, в

стиле Диккенса, брат Карл Карлович и молодой Александр Метнер с испуганными

голубыми глазами; являлась сестра, Софья Карловна, ее муж, Сабуров,

тривиально самоуверенный, немолодой и неглупый художник Штембер, родственник

Метнеров; многочисленное семейство внимало "Миле", верховоду и дирижеру.

Бывали: и нервный Г. Э. Конюс, и флегматично-надутый, тяжелый,

чернобородый Гедике, и нервно-неудовлетворенный, восторженно-впечатлительный

худой блондин, Александр Борисович Гольденвейзер, чтитель "Коли", к которому

сразу же я почувствовал тягу.

Придешь - все на цыпочках: Карл Петрович, Александра Карловна, братья

Александр и Карл, сестра Софья, Сабуров и Штембер:

- Тсс... Миля - работает... Тс... Коля сочиняет. Николай Карлович

чувствовал ужас к столовому ножу и к яичной скорлупе; ему разрезали мясо и

Александра Карловна и сестра Софья; Сабуров и Штембер очищали яйца от

скорлупы; Эмилия Карловича сражали задохи; и он капризничал, слушая, как

произносят сентенции "Мили" словами "Мили" - брат Карл, брат Александр, Саша

Гедике; великолепный старик, с белою, как серебро, бородкой а-ля

Валленштейн, вынимая сигару из рта, - бывало, старается:

- "Толпа, Миля, становилась цельным организмом, среди которого стоял

Перикл, как мне кажется".

- "Вы не о том, папаша".

Великолепный старик с белою, как серебро, бородкою а-ля Валленштейн,

бывало, с достоинством поправляет синие очки:

- "Я хотел только выразить, Миля".

- "Хотели сказать, - нервно схватывается руками за кресло Э. К., - что

у Шумана музыкальное напряжение обратно Бетховену".

- "Вот именно", - обретал точку опоры папаша, стараясь усвоить мысль

"Мили", чтобы через день выпорхнуть с сигарным дымком:

- "Я хочу сказать, Карл, что у Шумана музыкальное напряжение обратно

Бетх..."

- "Весь вопрос в том... - вскакивал, бросая салфетку, Миля, за день

углубивший вопрос; и, простирая руку над скатертью, супом и "Bier" [Пиво

(нем.)], как над бездною, - весь вопрос в том, что вопрос не так прост, как

некоторые полагают..."

"Некоторые" - Э. К. за день до этого.

- "Конечно: хотя..." - следовал анализ "хотя"; "однако" - следовал

анализ "однако": великолепный, блистательный.

И мамаша, я, Карл, Александр, Николай и Сабуров, бывало, моргаем и рты

разеваем: ножи выпадают из рук; проливается "Bier" на чистейшую скатерть;

папаша внимательно вслушивается: усвоить и выразить:

- "Толпа, Коля, становилась организмом, когда к ней Перикл говорил,

хотел я только сказать, - Алексей Сергеевич: весь вопрос в том, что вопрос

не так прост, как мы все полагаем, - сигарой на нас, - потому что хотя

музыкальное напряжение, Миля, у Шумана..."

Милый старик: он упорно учился, годами учился у Мили; выучивался - шаг

за шагом; и выучившись, - он учился дальнейшему; в десятилетиях здесь

вычеканивалось восприятие музыкального слуха: и уха и духа; студия

музыковедения, а не квартира директора фабрики; в студии этой учились и

Конюс, и Гедике, и Гольденвейзер; почтительно ухо склонял Кусевицкий;

считался с ней Скрябин; здесь высидели высший тон музыкальной Москвы:

Кашкин, Кругликов, Энгель, тогдашние музыкальные критики, тону внимали; но

Альберих - злой Каратыгин, тащивший культ Регера, Миме - д'Альгейм, - в свою

очередь Листа тащивший, - единственные исключения; произнесите-ка здесь

"Кара-тыг..." - и с Эмилием Карлоничем приключается: странный вздох, лицо -

в пятнах; нарушалось равновесие в ухе, когда упраздняется Бах, творец

"Wohltemperierte Klavier" [Рояль, изобретенный Бахом путем слияния минорных

и мажорных полутонов], - целотонного [Целотонная гамма развоплощает синтез

звука, произведенный Бахом] "какофонией" Регера.

Регер и Лист - враги дома.

Братья - Карл, Николай, Александр и Эмилий, и Штембер, и Конюс, и

Гедике, Саша, вскочив с налитыми кровью челами, взволнованно перебивая друг

друга, ножами, бывало, стучат по столу; а Сабуров, немой, белокурый, -

метается молча.

Милые люди!

Э. К. часто искал подкрепления к мысли своей в музыкальных примерах:

- "Ты, Коля, дай "Клара Вик"162. Коля с пыхом усаживался за рояль.

- "Тата-ти-тата... А? - севши рядом со мной, подняв плечи, Э. К.

наклонялся к глазам моим. - Вы понимаете?.. Коля, дай первую тему сонаты

своей: татата-тата-та".

"Коля" корпусом падал, скрипя табуретом, на клавиши, точно битюг,

выволакивающий грузы мыслей взволнованного, захватившего руку мою брата

"Мили", к заре вывозя ее; "Миля" же тряс карандашиком над моим носом:

- "Монашенка вашей "Симфонии" - а?.. Коля, - тему вторую:

тари-тара-ра... - лицо наклонив под лицо. - Тема "Сказки", встречающей вашу

монашенку: не узнаете себя?"163

Узнаю, узнаю, - и подскакиваю в непомерном волнении:

- "Заря? Наша?"164

- "Стой, Коля!"

Коля стирает испарину и ожидает: чего еще? Но брат - не требует: став

золотым и светящимся, он говорит про гимн к радости (тема Девятой

симфонии):165 музыка в ней - культура; в ней - будущее; так, связав образ

"Сказки" ["Сказка" - действующее лицо моей "Симфонии"] с мелодией брата, с

культурой по Гете, он Гете, Бетховена, Канта, меня, нас - сплетает

утонченными аналогиями в стиле Шпенглера: за восемнадцать лет до появления

книги его;166 а за окнами взвой метели ноябрьской; снежинки мельтешат; и

тему метели, как тему зари, во мне поднял он - в 902 году: брат за стеной

сочинял первый опус, свои "Stimmungsbilder";167 в нем звуки метели даны; за

окном - купол церкви; зеленая мебель. А Гете глядит со стены:


Бывало, вьюга песнь заводит...

К нам Алексей Сергеич входит


[Из стихотворения, посвященного Метнеру. Алексей Сергеич - Петровский

168].


И дуэт становится трио: я, Метнер, Петровский. Присоединяется брат,

Николай: и - квартет; Метнер вскочит:

- "Снежинки, первые... А? Гулять?"

Вихрь снежинок: сквозь них - мы несемся; мельк улиц: Никитская,

Арбатская площадь, Пречистенский; пес ободранный стоит, подняв ногу на снег,

а лукавый Петровский показывает на него и подмигивает:

- "Брат, писатель... - и мне: - Есть ведь в участи вашей - суровое

нечто".

Метнер, встав подбоченясь, другою рукою схватив за руку:

- "Ваш лейтмотив - прилагательные, как в "Симфонии" фраза:

"Невозможное, грустное, милое, вечно старое и новое: во все времена..."169 А

где существительное? Его нет; вы - найдите его".

И меня озаряет подгляд: как найти?

Метнер - соединитель людей; из них строил фигуры культуры он; вот

почему его культ - отношение к людям: таким-то, таким-то; какие чудеснейшие

составлял трио он? Метнер, Эллис и я - одно трио; оно родило "Мусагет"; я,

Петровский и он - трио тоже: другое; Морозова, я, он - опять-таки трио; он в

каждом - иным был; и я, им вводимый в фигуры людей, им задуманные,

изменялся; соединяет, высматривает, не родится ли новое качество соединения;

для качеств он опыты производил, точно химик; культуру же видел он в

коллективочках маленьких; ждал, что из эмбрионов разовьется то, что называл

существительным:

- "Невозможное... милое... новое... Где ж существительное? Его нет".

Я - искал; а пока его не было, тростью своей сквозь снежинки порхающие

на зарю нам показывал Метнер: он верил в нас; ждал все чего-то, нас

соединяя: ревновал, мучил, требовал.

- "Сами-то вы почему такой робкий на людях: смелее, Эмилий Карлович:

вы предводитель!"

Махнувши рукою, темнел:

- "Я ведь "вельзунг", преследуемый: нянька я". Странно робел в большом

обществе.

Раз принялся развивать мне переживания своей жизненной темы, после

того, как напел лейтмотив свой: "тата-татата" из "Кольца".

- "Тема "вельзунгов"... Вы понимаете, Борис Николаевич, - глаза

зажмурил и слушал, - такая в ней тонкая сладость, что сердце мое

останавливается, - мне в ухо шептал перепуганным шепотом: - в ней - любовь к

гибели... Знаете: я болел самоотравлением организма на почве переживаний..."

И с детским испугом:

- "Перед болезнью и ночью и днем моя кровь запевала мотивами

"вельзунгов", переплетенными с "гибелью Вальгаллы"; казалось, что выпил я

солнца: и солнце во мне стало ядом: смерть солнца во мне - моя тема, мой

рок... Бойтесь темы моей: она вам угрожает: "Зачем этот воздух лучист, зачем

светозарен до боли"170 - у вас с стихотворением; "светозарен, как яд", - во

мне воздух культуры моей".

- "Что вы, бросьте, себя вы не видите".

- "Не утешайте: проиграна жизнь... Тридцать лет: неудачник, задох этот

странный; нет, кабы не Коля, которому нужен, то... Кто я? Юрист171. Дирижер

вроде Моттля во мне не нашел выражения".

Пробовал он усложнять свои трио - в секстеты, в декады людские, ища

гармонического коллектива и складывая нас в него; Шпет, Рачинский, я, Эллис,

Петровский, Нилендер, Сизов, Киселев, Степпун, Коля, брат, Блок, Яковенко,

Иванов - таков коллектив "Мусагета", позднее задуманный им и приведший не к

химии нового качества, высеченного им из нас, - только к фыку и рыку и брыку

сплошных какофоний, в которых метался, за уши хватаясь; "редактор" задумал

голосоведение редакционной симфонии: я - виолончель; скрипка - он; Эллис -

медные трубы; Шпет - скепсис фагота; Нилендер - флейтист; барабан, две

литавры - Рачинский.

Сорвался он: заголосили все сразу, являя собой разложение звука, в

котором окрепла гнусавая и деритонящая отвратительно, нас разлагавшая дудка:

дудел... Кожебаткин, непрошено Эллисом втолкнутый в "Мусагет"; Метнер удрал

иод Москву; он, обрившись, затиснувши зубы, глаза погасив, надев маску

"редактора", мертво-сухую, как мумия гальванизированная, появлялся, в

редакторской комнате прячась: в неделю раз; надев очки, заткнув уши, он сухо

выслушивал и - полагал резолюции; а за стеною: бубнил литургически громкой

литаврой Рачинский; и флейтой орфической плакал Нилендер; но все заглушал

скрежет стекол разбитой бутылки из-под коньяка, - кожебаткинской.

В 1912 году, не умея справиться с хаосом, водворившимся в редакции

"Мусагет", набитой слишком культурными людьми, способными проговорить год о

том, печатать или не печатать брошюру, и при этом наговорить толстый том

ценнейших комментарий к никчемной брошюре, - исстонавшись от такого обилия

красноречия, Метнер - шапку в охапку, да из Москвы за границу, куда я бежал

раньше его, тоже исстонавшись в тогдашней Москве; за границей его застала

война.

"Мусагет" же остался без редакции.

Осень 902 года - перманентная моя беседа с Э. К. переродилась в

пятилетнюю переписку: мы бурно встретились в 1902 году, бурно дружили всю

осень, потом виделись редко (он не жил в Москве);172 появившись вновь с 1907

года, он прочно вошел в наш дружеский коллектив; появлялся у Рачинского, у

Морозовой, у д'Альгейма, у меня, у Эллиса, став членом Общества свободной

эстетики, а потом и заведующим музыкальным отделом "Золотого руна", о

котором отзывался с юмористическим ужасом; с 1909 года он стал серьезно

искать возможности иметь нам журнал или книгоиздательство.

Результат его усилий - книгоиздательство "Мусагет", начавшееся с

широчайших планов и севшее на мель: с 1912 года.

Моя беседа и переписка с Метнером до начала недоразумений с ним не

имела перерыва; прощаясь, мы как бы говорили друг другу: продолжение

следует; встречаясь, продолжали неоконченную фразу нашего речитатива.

Нескончаемый разговор - о культуре Канта, Гете, Бетховена, Вагнера, которых

он впервые приподнял передо мной, усиливаясь меня ввести в "гетизм";

последний без него воспринял бы я как-то академически; он молился на Гете,

мечтал едва ли не о "церкви" гетистов; музей гетевских реликвий был ему

"храмом"; в нем он "молился"; но он имел несчастную тенденцию подтащить к

Гете Канта, которого воспринимал совершенно мифически; его Кант не имел

ничего общего с Кантом подлинным; ошибка Метнера - неучет

Гете-естественника; впоследствии выяснилось: великолепно комментируя строчки

"Фауста", понимая, как никто, содержание лирики Гете, он элементарно путал

там, где выступал Гете-натуралист.

Во время наших встреч 1902 года он усиленно занимался материалами к

биографии Ницше"173 (впоследствии, в Веймаре, познакомился и с сестрой

Ницше, и с ближайшим другом Ницше, Петером Гастом, которого пригласил

сотрудничать в "Мусагете"); он многое мне разъяснил в стиле Ницше, сближая

Ницше с романтиками и с поэтом Гельдерлином; он играл огромную роль в жизни

своего брата, композитора; в нашем кругу он был органом связи с музыкантами;

его ценил, но боялся до нелюбви Скрябин.

Метнер мне постоянно подчеркивал все опасности "мистицизма"; и -

неизбежное перерождение в мистику иных нот романтизма; под влиянием

разговоров с ним я написал в 1911 году статью "Против мистики", напечатанную

в "Трудах и днях"174.

В 1902 году все темы нашей десятилетней дружбы им были подняты передо

мной, так сказать, с места в карьер.

Однажды, в начале ноября 1902 года, зайдя к нему, я застал его в

возбуждении; ткнувши руку в окно, он мне бросил:

- "Что вы видите? Церковь?.. Я завтра венчаюсь в ней... А послезавтра

с женою я - в Нижний; совсем; вы же - шафер!"175

Как обухом по голове.

Так и было: женившись на А. М. Братенши, уехал он; я был у него в

Нижнем в 1904 году; мы оживленно переписывались; вскоре в Нижний послал ему

стихотворение "Старинный друг";176 в нем описывалось возвращение сквозь сон

позабытого, древнего друга, зовущего из катакомбы - на солнце, на воздух: к

свободе; он тотчас ответил: "Старинный друг - я". В конце же стихотворения

появляется гном, или Миме; он нас заключает обратно в гроба177.

Через тринадцать лет понял: эти "гроба" - разделившие нас идеологии, о

которых разбилась прекрасная дружба: с 1915 года уже не встречались мы;

Метнер стал - "враг"179.


РАЧИНСКИЙ


Кобылинский, Батюшков, Метнер - не старшие; первым из старших внезапно

и бурно примкнул к нам Григорий Алексеевич Рачинский, заведясь сразу же на

всех тропах; каким вбежал, таким и дымил.

О Рачинском стал слышать с 901 года; а в 902 он уж вот - в дымках

рядом; не помню, когда стал бывать у него и когда стал врываться ко мне он:

журить, покровительствовать180.

Он - строитель моста к нам: из стана "старцев"; трубач, стягоносец и

бард, он приходит - со стягом враждебного лагеря, с длинной трубою: трубить,

веять стягом; отвеявши и оттрубив, трубит, веет "старцам", среди Трубецких и

Огневых впервые поднялся глухой, защищающий меня голос; у нас он твердил:

надо-де понимать и Лопатина; "им" он меня разъяснял; мне развертывал взгляды

о Логосе: по Трубецкому; в прекрасном усилии сделать понятными нас,

молодежь, старикам, он "их" обегал с Белым, с Блоком в руках; а нас обегал

он с Новалисом, с Гете и с Пушкиным.

Г. А. Рачинский - двоюродный брат С. А. Рачинского, профессора

ботаники, ставшего сельским учителем в селе Татеве, корреспондента

Толстого181 и - скольких; художник Богданов-Вельский изобразил его в рое

мальчат. С юных лет эрудит, вытвердивший наизусть мировую поэзию,

перелиставший философов, всяких Гарнаков, Г. А. - энциклопедия по истории

христианства, поражавшая нас отсутствием церковного привкуса; нам казалось,

то, что именует он мировоззрением, - энциклопедия, а что считает досугом -