Geum.ru

Сборник статей   Москва, 2000 Издательство "Рудомино" Издание осуществлено при финансовой поддержке Института "Открытое общество"

Вид материалаСборник статей

Содержание


1. Параметры научного исследования
2. Результаты гендерных исследований с точки зрения метода
Мы знаем, что русский часто бьет свою жену
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
Литература

 

1. Виноград Т., Флорес Ф. О понимании компьютеров и познания. В кн.: Язык и интеллект. М., 1995.

2. Демьянков В.З. Англо-русские термины по прикладной лингвистике и автоматической переработке текста. - Вып. 2. Методы анализа текста//ВЦП. Тетради новых терминов. - 39. - М., 1982.

3. Лакофф, Дж. Когнитивное моделирование. В кн.: Язык и интеллект. М., 1995.

4. Рикер, Поль. Герменевтика, этика, политика. М., РАН, Институт философии, 1995.

5. Степанов Ю.С. Язык и метод. К современной философии языка. М., 1998.

б. Философский словарь. Под ред. М.М.Розенталя. Изд. третье. М., 1972, с.154.

7. Heriman, Jennifer.Descriptions of Ubman and Man in Present-Day English. In: Moderna Sprak, Volume XCII Number 2, 1998.

8. Seriot P. Analyx du discours politoque (Cultures er Societes Delphi l’Est.2). Р.: Institut d’estudes slaves, 1985.

Д О. Добровольский, А.В. Кирилина

Феминистская идеология в гендерных

исследованиях и критерии научности

 

Общие предпосылки

 

Сегодня гендерные исследования в области языка и коммуникации привлекают внимание все большего круга российских исследователей; формируется самостоятельное научное направление - лингвистическая гендерология, называемая также гендерной лингвистикой. Формирование любой научной дисциплины требует определенной рефлексии об ее методологических основах, понятийном аппарате, методах исследования. Становление гендерных исследований (ГИ) в нашей стране представляет собой довольно сложный процесс.

Анализ состояния ГИ в языкознании показывает, что они весьма гетерогенны, что связано с разнородностью их методологической базы. Несколько упрощая, можно выделить следующие направления:

1. Направление, основанное на философии постмодернизма, понимаемой широко. Исследователи, принадлежащие к этому течению, настаивают на применении дерридеанского деконструктивизма, позволяющего вскрыть отношения господства и подчинения, «фаллологоцентризм» языка и общественного сознания. Существенную роль в формировании этой концепции сыграл феминизм, не скрывающий своей идеологической ангажированности. Ряд авторов, как, например С. Смит и П. Ильин [см. 8 и 5] относит феминизм к составляющим постмодернистской философии. Представители этого направления настаивают на том, что «отныне любые попытки говорить об отношениях между полами вне связи с механизмами власти, подчинения и господства невозможны» [9, с. 62; см. также 10, с. 15]. Именно это направление наиболее тесно связано с идеологией феминизма.

2. Исследования диагностического характера, например автороведческая криминалистическая экспертиза. В этом случае преследуется сугубо практическая цель - установление повторяющегося комплекса признаков, позволяющих с высокой степенью вероятности идентифицировать пол анонимного автора. Причинам возникновения самих отличительных признаков (то есть их био- или социокультурной детерминированности) уделяется меньше внимания.

3. Экспериментальные исследования, смыкающиеся с психологией и нейролингвистикой, чьей целью является установление когнитивных различий, вызванных различным гормональным балансом мужчин и женщин.

4. Социолингвистические исследования различной направленности.

5. Кросскультурные и лингвокультурологические исследования (представленные в меньшем объеме, чем все остальные).

Разумеется, мы представили очень схематичную и упрощенную картину. Названные направления имеют много точек пересечения и в реальности переплетены теснее. Схематизация необходима для того, чтобы четко уяснить, на каком фоне происходит становление новой научной дисциплины в России. Фон этот весьма гетерогенен, но имеет важную особенность: в нем стимулируется и начинает доминировать первое направление, которое во многих случаях сильно идеологизировано. В России мы имеем также дело с ростом феминистской идеологии. Хотя феминизм за последние десятилетия претерпел ряд трансформаций, да и изначально не был однородным, мы не ставим цель давать ему подробную характеристику. Необходимо, однако, осознавать, что в области изучения русского языка начинающий лингвист, заинтересованный в изучении гендерных аспектов языка и коммуникации, неизбежно столкнется прежде всего с трудами зарубежных славистов, написанных в русле идеологии феминизма, причем идеологии, присущей ему на раннем этапе развития.

Не отрицая того, что феминизм является реальностью и имеет право на существование, как и любая другая идеология, следует все же сделать два важных замечания:

- исследователям, имеющим опыт жизни в СССР, весьма хорошо известно, какие ограничения накладывала на свободу научного поиска марксистская идеология, поэтому нет никаких оснований утверждать, что любая другая идеология (в том числе феминистская) скажется на развитии науки более благотворно, чем марксизм-ленинизм.

- феминизм внес важный вклад в формирование современной модели человека. Однако этот вклад, по нашему мнению, состоял более в привлечении внимания к проблеме пола, в своего рода «алармистском этапе» [ср. 7]. Для «алармистского этапа» характерны были серьезные преувеличения и выводы, которые в дальнейшем не подтвердились [см. 11; 14]. В частности, не подтвердился факт решающей значимости (омнирелевантности) пола среди других параметров человеческой личности, в то время как на этом тезисе строились и сегодня еще строятся многие утверждения.

Кроме того, весьма часто начинающие исследователи ограничиваются знакомством с философскими основами ГИ, уделяя значительно меньше внимания разработке изучаемых вопросов в рамках самой лингвистики, - то есть тому, как исследовать феномен пола при помощи методов и понятийного аппарата лингвистики.

Все это и побудило нас обратиться к методологическим вопросам изучения гендера в лингвистике.

В дальнейшем мы перечислим некоторые общие требования, предъявляемые к научным, и в частности лингвистическим, исследованиям (раздел 1) и более подробно рассмотрим некоторые довольно известные работы в области гендерной лингвистики, результаты которых нуждаются, на наш взгляд, в серьезной критической интерпретации (раздел 2).

 

1. Параметры научного исследования

 

Несмотря на то, что для современной лингвистики типичны междисциплинарный подход и заметное размывание границ, мы считаем, что это не избавляет исследователей, работающих в этой области, от необходимости хотя бы в минимальной степени соблюдать общеметодологические требования, стандартным образом предъявляемые к любому анализу, претендующему на статус научного. Имеется в виду, что научное исследование должно содержать эксплицитно сформулированные рабочие гипотезы и обсуждение способов их верификации. Иными словами, следует однозначно определить, какие операции над исследуемым материалом должны быть применены в какой последовательности, чтобы получить интересующие аналитика результаты, причем методика получения результатов должна быть настолько операциональной, чтобы применение аналогичных методов на аналогичном материале всегда давало аналогичные результаты, не зависящие ни от идеологических установок исследователя, ни от прочих внешних по отношению к анализу факторов. Далее, исследование должно опираться на репрезентативный эмпирический материал, источники и состав которого особо оговариваются. Иными словами, любые (даже самые интересные и нетривиальные) выводы, сделанные на основе интерпретации нескольких случайно оказавшихся в поле зрения исследователя языковых фактов, не доказывают ничего, кроме того, что данные явления данного языка устроены так, а не иначе. На основе этого невозможны никакие обобщения: ни обобщения, касающиеся структуры языка, ни тем более обобщения, касающиеся структуры сознания говорящих на этом языке.

Еще одним весьма важным общенаучным требованием является запрет на имплицитные экстраполяции, то есть недопустимыми считаются приемы переноса результатов описания одной области на некую другую область, до тех пор пока наличие причинно-следственной связи между этими областями не будет однозначно доказано. Покажем это на простом примере, имеющем отношение к обсуждаемой здесь проблематике. Допустим, что в качестве исследовательской задачи формулируется выявление соотношения существительных мужского и женского рода в русском языке. Не обсуждая здесь разумность и целесообразность решения подобных формальных задач, отметим, что сама по себе задача не представляет с точки зрения научной методологии никаких проблем. Используя наиболее полные словники и грамматические характеристики слов, можно получить однозначно интерпретируемые и проверяемые результаты. Эти результаты будут говорить об искомом соотношении и только о нем. Если же исследователь попытается проинтерпретировать эти результаты в «гендерном смысле», то есть попытается утверждать, что преобладание существительных мужского рода свидетельствует о мужском, а преобладание существительных женского рода - о женском сексизме языка, он тем самым выведет свое исследование из сферы науки. Подобная экстраполяция допустима только в том случае, если будет доказано, что между распределением граммем категории рода и гендерной моделью мира говорящих на соответствующем языке существуют взаимно однозначные отношения. В противном случае тексты, тематизирующие подобные догадки, могут рассматриваться как более или менее удачная эссеистика и оцениваться по соответствующим параметрам (интересно, забавно, необычно, хорошо написано), но не могут оцениваться в терминах науки (то есть по параметру «истинно-ложно»).

Несколько забегая вперед, отметим, что для многих феминистских исследований характерно пренебрежение перечисленными требованиями научности, в частности запретом на имплицитные экстраполяции. Часто наблюдается (не обсуждаемое специально, а как бы само собой разумеющееся) приписывание лингвистическим категориям содержательных характеристик, как правило, идеологически нагруженных в своей основе. Эти характеристики, само наличие которых неверифицируемо в рамках лингвистики, иногда берутся за основу дальнейшей аргументации, что с неизбежностью приводит к выводам, валидность которых не может быть доказана.

Мы рассмотрели некоторые общенаучные требования. Помимо них, можно назвать еще целый ряд более конкретных требований, имеющих отношение к лингвистическим исследованиям. Например, результаты, полученные на материале одного или нескольких языков, не могут объявляться универсальными, то есть действительными для всех языков мира. Далее, факты языка не могут без дополнительных доказательств интерпретироваться в терминах дискурса. Как язык, так и речь могут быть проанализированы с точки зрения отражения анализа из одной сферы в другую может дать нежелательные результаты.

 

2. Результаты гендерных исследований с точки зрения метода

 

ГИ, хотя и имеют ряд соприкосновений с феминистской лингвистикой, развиваются все же в более приемлемом методологическом контексте. Однако тот факт, что в отечественном научном дискурсе они формируются в самостоятельное направление (при этом обсуждается, читаются и принимаются как исходные, но разделяющие старую точку зрения труды), заставляет критически подойти к интерпретации литературы, которая получает распространение в России. Российские ГИ не вырастали из феминистской идеологии, но она все более активно осваивается многими именно сейчас. Фактор идеологической ангажированности, насколько нам известно, практически не обсуждается, впрочем, как и методы лингвистического анализа.

В дальнейшем мы остановимся на некоторых, с нашей точки зрения, наиболее интересных работах наших зарубежных коллег и попробуем проанализировать их с позиций обсуждаемых критериев.

Как правило, в работах зарубежных русистов рассматривается соотношение экстралингвистической категории "пол" и лингвистической категории "род", а также связанные с ней вопросы референции. Д.Вайс [см. 16, 17, 18] проводит ряд исследований, используя для интерпретации некоторых результатов методы, восходящие к модели "Смысл-Текст" И.А. Мельчука и А.К. Жолковского. К достоинствам трудов Д.Вайса можно отнести доказательство высказываемых автором гипотез при помощи собственно лингвистических методов; методика получения результатов операциональна, что придает ей убедительность. Однако идеологизированная интерпретация результатов даже в этом случае вызывает возражения.

В работе Д.Вайса [17] исследуется слово человек, его парадигматические и синтагматические особенности, а также поведение в различных контекстах, в том числе в ряде пословиц и связанных сочетаний типа молодой человек. Выводы подкрепляются опросом информантов, характеристика которых приводится в сжатой форме и не дает полного представления о них. Опрос информантов показывает весьма противоречивую картину. Тем не менее, за исключением ряда случаев, когда аргументации Д.Вайса явно не согласуется с нашим чувством языка, автор убедительно показывает весьма противоречивую картину. Тем не менее, за исключением ряда случаев, когда аргументация Д.Вайса явно не согласуется с нашим чувством языка, автор убедительно показывает, что слово человек и мужчина не идентичны, сексизм присутствует в более скрытом виде). Таким образом, специализированное по полу и неспецифицированные значения слова человек находятся в отношении комплементарности. Человек означает только "мужчина" в случаях "близкой" и "недистантной" референции и в случаях, когда человек помещается в контекст, типичный для описания лиц женского пола: Из-за угла выскочил человек в желтой шубке с ярко накрашенными губами и огромными серьгами [17, с. 424]. Д.Вайс обращает внимание на отсутствие в словарях русского языка информации о рестрикциях употребления слова человек в зависимости от того, к лицу какого пола относится это слово. Вместе с тем, автор не видит оснований говорить о многозначности слова человек.

В работах Д. Вайса рассматривается также способность русского языка выражать половую принадлежность лица [18]. Сопоставляя русский и польский языки, автор устанавливает формальные средства для выражения категории пола. Рассмотрев широкий спектр случаев от лексических средств до морфологических и синтаксических, автор приходит к выводу о том, что в русском языке, по сравнению с польским, менее развита система парных соответствий по типу «обозначение лица мужского пола - обозначение лица женского пола». Это выражается в том, что таких парных соответствий немного, суффиксы, обозначающие лиц женского пола, в большинстве своем не нейтральны и поэтому в официальном общении не употребляются. В целом автор констатирует, что русский язык более, чем польский, склонен к маскулинизации и что он развивает относительно малое количество парных соответствий. Здесь мы встречаемся с исходными установками и «лингвистическими аксиомами» феминистской идеологии: пол является важнейшим личностным параметром; «правильный язык» должен содержать одинаковое количество мужских и женских номинаций с коррелирующей семантикой; имена существительные мужского рода со значением лица обозначают только мужчин. Об идеологической ангажированности говорит и сама аргументация автора: ср. характерные формулировки типа gaps, masculinization of female referents, compensatory techniques.

Не только в трудах Д. Вайса, но и в целом ряде работ других авторов внимание сконцентрировано на соотношении значений слов человек и женщина. Можно предположить, что по умолчанию подразумевается квази-синонимия слов человек и мужчина. Однако в разных языках такой семантический параллелизм выражен с разной степенью интенсивности, что признает и сам Д. Вайс.

Наконец, некоторые аргументы Д. Вайса представляются весьма спорными. Так, рассматривая пословицу курица не птица, баба не человек, Д. Вайс проводит параллель с более поздними (и, кстати, никому не известными, видимо, окказиональными) образованиями типа курица не птица, фашист не человек, утверждая, что на синтагматической оси существует параллелизм между словами баба и курица, а на парадигматической - ассоциативная связь между словами баба и фашист. Доказательства такого рода представляются неубедительными, так как они игнорируют принципы продуктивного образования окказионализмов на основе существующих единиц лексикона. В данном случае мы имеем дело с отношением «А похоже на В, но не идентично ему. Точно также С похоже на D, но не идентично ему.»

Места А, В и С, D могут заполняться любыми парами лексем, имеющих сходство, но сами пары АВ и СD совершенно необязательно должны проявлять связи в парадигматике. Существенным является здесь лишь отношение между парами. Причем эталонной, то есть общеизвестной, является именно первая пара (курица не птица). И к ней, как к эталону, отсылается вторая часть известной пословицы, что говорит о не столь уж явной очевидности именно второй связи: баба не человек. С помощью варьирования второй части этой пословицы порождается ряд игровых и/или окказиональных образований: Польша не заграница; прапорщик не офицер и т.д. Ср. из недавних окказионализмов: Курица - не птица, Степашин - не Пиночет («Завтра», № 21, 1999.- Пунктуация оригинала. – Д.Д., А.К.). Следуя логике Д. Вайса, надо признать, что между словами баба и Степашин также существует ассоциативная связь.

Это не единственные примеры, вызывающие возражения. Не имея возможности подробно осветить каждый из полемических тезисов автора, мы отсылаем к его работам, в частности, к статье [16].

Из краткого обзора видно, что обоснованные данные автор получает лишь там, где он обращается к неидеологизированным лингвистическим методам анализа. Там же, где в рассуждениях доминирует идеология, немедленно обнаруживаются нарушения лингвистической процедуры: неправомерные сопоставления, приписывание грамматическим структурам дискриминирующего характера из-за гиперболизации фактора пол, необоснованный концептуальный перенос с одного языка на другой и т.д. В связи с последним необходимо заметить, что вопросы употребления языковых единиц, их референции и ассоциативных связей представляют большую сложность даже для компетентных носителей языка. Исследователь же, не владеющий языком как родным, неизбежно оказывается в сомнительном положении.

Более новые труды также обнаруживают высокую степень идеологизированности, например, недавняя работа К.Тафель [15]. Этот труд - первая попытка системного описания образа женщины в русском языке. Рассматриваются все уровни языка, за исключением фонемного. Труд подобного рода, безусловно, отражает исключительно большую работу автора и представляет собой попытку осмыслить манифестацию женственности в русском языке в целом, а не фрагментарно.

В начале работы К. Тафель ставит вполне правомерные цели:

- как можно описать концепты женщина-мужчина;

- какие феномены и отношения, связанные с полом, находят отражение в языке;

- каким образом / при помощи каких средств это происходит и т.д. [15, с. 4].

В заключительной части работы К. Тафель делает ряд важных и взвешенных выводов, в частности о том, что сексизм заключен не столько в языке, сколько в сознании людей. Однако сам ход рассуждений и значительная часть выводов позволяют сделать заключение о существенной идеологической ангажированности автора. Действительно, К. Тафель стоит на позициях феминистской лингвистики и, следовательно, главной целью ее работы является доказательство андроцентричности русского языка. Вступление к монографии посвящено в целом положению женщин в СССР и России, а также (со ссылкой на [12]) доказательству того, что российское общество обнаруживает все признаки патриархата. Дальнейшие рассуждения сводятся в основном к иллюстрации этого тезиса.

Некоторые факты, приводимые автором, представляются вполне обоснованным, например, тенденция русского языка переносить обозначение пола лица с морфологических на согласовательные элементы (ср.: врач пришла). Но наряду с этим, огромное количество фактов интерпретируется с точки зрения феминистской лингвистики; многие выводы делаются на недостаточно представительном материале (что свойственно не только К. Тафель, но и многим другим авторам). Так, анализируются всего 40 пословиц, многие из которых к тому же вышли из употребления. Между тем, вывод, который К.Тафель, правда, с некоторыми оговорками, предлагает читателю после анализа названных единиц, весьма категоричен: русские пословицы дают пугающую картину (ein geradezu erschreckendes Billd) [15, с. 195]. Имея опыт описания паремиологических единиц русского языка [6], мы можем с полным основанием утверждать, что анализ столь небольшой выборки, как в данном случае, дает не только неполный, но и искаженный результат. К. Тафель, а также В. Ерофеев [4]) заявляют о высокой степени негативной коннотированности концепта «женщина» в русских паремиях. Однако более глубокий количественный и качественный анализ материала посредством сплошной выборки и обработки большого количества объемных лексикографических трудов обнаруживает уязвимость этого вывода. Лишь большое, по возможности, исчерпывающее, количество языковых единиц дает возможность обоснованной оценки культурных стереотипов и выявления доминирующих коннотаций, оценок и семантических областей, релевантных для экспликации исследуемого концепта. В указанных выше работах анализ проведен на материале 40 (Tafel) и 15 (Ерофеев) пословиц, что дает основания усомниться в достоверности выводов, так как практически весь паремиологический фонд русского языка остался за рамками названных исследований. Работа со столь непредставительным материалом, на наш взгляд, не дает оснований делать выводы, подобные следующим: «Нет ни одной народной культуры в мире, где бы так цинично относились к женщине, как это было у нас» [4, с. 22]. Еще раз напомним, что вывод сделан на материале 15 пословиц. Паремиологический материал других языков для сопоставления не привлекался.

Возвращаясь к работе К. Тафель, отметим, что аргументация автора и во многих других случаях вызывает возражения. Так, утверждается, что в русских пословицах о женщинах отсутствуют такие тематические области, как «работа вне дома», «война», «церковь», «жизнь/смерть», «человек». Что касается последнего, то не вполне понятно, что хотел увидеть автор. Очевидно, что если пословицы отбирались по критерию «женской метафоры», то в выборку неизбежно должны были попасть лишь единицы, содержащие исключительно лексемы с семантическим компонентом 'лицо женского пола', а не 'лицо вообще', женщина, баба, жена, мать, сестра, вдова и т.д.

Не устраивает автора и редкая встречаемость коннотативно нейтрального слова женщина по сравнению с частотностью слова баба. При этом не учитывается коннотативная нейтральность слова баба в период возникновения пословиц [см. 3]. Никак нельзя назвать объективной интерпретацию некоторых половиц. Так, паремию для милого дружка и сережку из ушка» К.Тафель относит к семантической группе «Внешность, физическая привлекательность» [15, с. 172]. Еще большее недоумение вызывает толкование этой пословицы: «Ценность, приписываемая серьге, отражает классический стереотип важности для женщины физической привлекательности и ее интеллектуальных предпочтений: женщины интересуются только своей внешностью и такими материальными вещами, как украшения и деньги»[15, с. 172 - перевод ДД., А.К.]. На самом деле смысл пословицы, как показал нам опрос 84 носителей русского языка обоего пола, означает готовность к самопожертвованию. Примеры подобного рода толкований можно продолжить.

В целом ряде случаев отсутствуют доказательства утверждений о семантике рассматриваемых единиц. Так, без какой-либо убедительной аргументации утверждается, что слово дурак - нежное обозначение для женщины [15, с. 138], что в словах общего рода типа сирота употребление фемининных согласовательных форм по отношению к референту мужского пола повышает экспрессивность и акцентуацию негативного [15, с. 150].

Далек от научного, на наш взгляд, метод определения частотности слов мужского и женского рода. Рассматриваются (со ссылками на исследования других авторов) частота встречаемости местоимений он - она - оно в различных словарях [15, с. 124-125]. Устанавливается факт преобладания форм мужского рода. Одушевленность и неодушевленность при этом, как замечает К. Тафель, не разграничиваются, Сама идея такого подсчета свидетельствует лишь о гиперболизации семантико-символической функции связи пол - грамматический род. Статистические выкладки такого рода, как нам представляется, никакой гендерно значимой информации не дают (ср. раздел 1).

Идеологическая ангажированность приводит автора, как показано выше, к ряду спорных или даже необоснованных суждений. Вызывает сомнения также количественная и «качественная» репрезентативность информантов [15, с. 101]. Опросы проводились в Минске и в Германии среди эмигрировавших носителей русского языка, часть из которых ранее проживала на Украине, что неизбежно, как показывают экспертные оценки [см. 2], вызывает интерференцию.

Еще более печален тот факт, что К.Тафель находится в плену негативных этнических стереотипов. На страницах своей книги К.Тафель отмечает, что наиболее показательны в плане идеологических установок автора примеры, придуманные им самим, а не взятые из аутентичных текстов художественной литературы. Помимо того, что методологически подобные утверждения не выдерживают критики, сами придуманные автором примеры вызывают ряд вопросов, ср.:

Мы знаем, что русский очень любит пить водку.

Мы знаем, что русский часто бьет свою жену. [15, с. 141].

К труду К.Тафель можно предъявить методологические претензии следующего плана: идеологизированность, переоценка значимости фактора пола, пренебрежение или смешение синхронного и диахронного подхода к языку, перенос количественных характеристик частотности на содержательные аспекты анализируемых единиц, работа с недостаточно репрезентативным материалом, произвольное и неверифицируемое его толкование. Один из исходных принципов исследования - правомерность переноса на русский язык стереотипов мужественности и женственности, установленных для других индоевропейских языков и культур, так как они проявляют близость с русским языком [15, с. 123]. К.Тафель исходит из того, что признак [женский] имплицирует также такие предполагаемые свойства, как [боязливый], [разговорчивый], [слабый], [пассивный], [глупее] и т.д. [15, с. 123]. Представляется, что распространение этого вывода на все индоевропейские языки без предварительного анализа является очень большим преувеличением.

В целом можно сделать вывод, что в центре внимания авторов, чьи труды были рассмотрены выше, находятся андроцентричные структуры русского языка. Установки и эвристики исследователей при этом таковы:

1. В неандроцентричном языке должно существовать и функционировать без ограничений средство для выражения значений, нейтральных относительно пола референта. Отсутствие такого средства, а также отсутствие симметричного обозначения мужчин и женщин на всех уровнях языка следует считать дефицитом, то есть «некорректностью» рассматриваемого языка.

2. Такое средство должно существовать, так как пол является основополагающим для идентификации личности фактором.

На наш взгляд, такие установки не учитывают или учитывают не в полной мере следующие факты лингвистического и экстралингвистического характера:

- Язык отражает значимые для данной культуры параметры. Следовательно, нечеткое разграничение по полу, большая вариативность способов выражения (или невыражения) пола могут означать его нерелевантность во многих коммуникативных ситуациях. Возможно, в коллективном сознании представителей разных культур пол человека значим в разной степени, как и психологическая связь пола и категории рода (см., например, [13]). Особенно интересна в этом отношении работа А. Вежбицкой [1] о русских личных именах, где на представительном материале убедительно показано, что в экспрессивных формах личных имен в русском языке пол носителя имени практически не отражается (ср. Маша vs Ваня). Работы Шт. Хиршауера [11] и Х. Коттхофф [14], также свидетельствуют в пользу того, что пол не всегда одинаково значим.

- Исследование гендерных аспектов языка не должно игнорировать внутриязыковые закономерности (аналогию, языковую экономию, фонологические особенности и т.д.); следует также отвлечься от гиперболизации семантико-символической функции категории рода, так как она имеет также ряд других функций, роль которых нельзя недооценивать.

Недооценка как лингвистических методов исследования, так и законов развития и функционирования самого языка ведут, как показано выше, к выводам, адекватность которых можно поставить под сомнение.

Нет оснований отрицать андроцентричность русского языка. Факт андроцентричности естественного языка доказан во многих работах и является, по всей видимости, универсальным. Однако степень андроцентричности разных языков может быть различной и зависеть от специфики концептуализации понятий в данном языке, а также от особенностей самого языка. Определение культурной специфики какого-либо концепта, в том числе и концептов «женственность» и «мужественность», должно проводиться при помощи ряда взаимодополняющих методик.