Geum.ru

Альной философии: пространственные структуры, порядок общества, динамика глобальных систем под редакцией профессора В. Б. Устьянцева Саратов 2010

Вид материалаДокументы

Содержание


4.4. Порядок общества и человек: горизонты амбивалентности
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   25

4.4. Порядок общества и человек: горизонты амбивалентности


Представления о порядке в XXI веке непрерывно меняются под влиянием новых процессов, вызванных глобализацией, информатизацией, общественной жизнью. По мере углубления тенденции глобализации рассеиваются иллюзии о беззаботном и гармоничном существовании человеческого рода в новом мировом порядке. В последнее десятилетие изменение образа порядка в массовом и элитарном сознании происходит под воздействием кризиса индустриальных обществ, глобализации сфер общественной жизни.

Жизненное пространство не перекрывает институциального пространства власти, а взаимодействует с ним в полях практических действий и политической ментальности реальных политических субъектов. Можно говорить о жизненных полях политиков, политических лидеров или коллективных субъектов политических действий. Ценностные ориентации, символы, идеалы и иллюзии как бы пронизывают жизненное пространство реальных политических субъектов, наполняют политическую деятельность жизненными смыслами. Для одних вхождение во власть становится смыслом жизни, для других — профессиональной деятельностью, для третьих — источником эмоциональных переживаний, жизненных надежд, веры или, наоборот, объектом критики и стремлением к противодействию, неповиновению, борьбе.

Расширение жизненного пространства власти может осуществляться под влиянием различных факторов, включая: увеличение социального слоя управленческих элит, обладающих навыками инновационной управленческой культуры и прогрессивными культурно-этическими ориентирами: вовлечение в пространство власти через институт политического представительства людей, профессионально не занимавшихся политической деятельностью и оценивающих действие властей с позиций ценностей культуры, полученного образования или ориентации здравого смысла. Пульсация жизненного пространства власти происходит под влиянием сложившейся в обществе политической культуры, поддержки политических стратегий государства, направленных на динамичное взаимодействие центростремительных и центробежных сил в политическом пространстве общества. Массовизация жизненного пространства зависит от уровня усвоения сознанием политических субъектов норм демократии и их реализацией в политических практиках.

Порядок общественной жизни России отличается исторической уникальностью, где одни устои и символы устойчивости, не выдержавшие испытание временем, подвергаются деформации и распаду, а заимствованные принципы демократического порядка еще не обрели должной легитимности в обществе и не стали нормами новой социальной реальности. Порядок по-разному преломляется в менталитете повседневности, в культуре эпохи. Образ порядка в политической культуре Запада в начале 90-х годов четко обозначил американский политолог Р. Даль, отметив, что демократическая структура порядка предполагает социальное право собственности, где владение имуществом дополняется правом на безопасность человеческого существования, правом быть свободным человеком1. Выступая сферой проявления идеального мира, образы демократического порядка не совпадают с реалиями общественной жизни конкретной страны. Сложную эволюцию претерпели образы и символы порядка в сознании россиян. В советское время символы порядка пронизывали социальное поведение и социальное мышление индивида. «Порядок оформления документов», «порядок ведения собрания», «порядок в общественных местах» – эти и другие знаковые вехи порядка становились регуляторами общественной жизни и, одновременно, демонстрировали лояльность граждан, поддержку существующему строю. В постсоветское время ментальные характеристики порядка претерпевают существенные изменения вместе с изменением российского общества. В последнее десятилетие на фоне бытовой социальной и политической нестабильности образы порядка все больше ассоциируются в повседневном сознании с гарантиями личной безопасности, с реализацией важнейшего права человека – права на жизнь. Бытовавшие до этого массовые представления о порядке как политическом строе равных возможностей и равных прав, культивированные советской властью, теперь корректируются со стороны демократически настроенных властных структур в соответствии с идеями либеральной идеологии, корпоративных элит.

Острые повседневные политико-правовые проблемы взаимоотношения человека с существующим порядком приобретают в философии собственный теоретический и мировоззренческий горизонты. Дистанцируясь от обыденных образов порядка и дисциплинарной нормативности политических и правовых областей знания, философия в состоянии выявить двойственную природу порядка общества и двойственное отношение человека к существующему порядку, обсудить философские амбивалентности человеческого существования в институциональном мире. Авторский замысел статьи раскрывается в философско-антропологическом, институциональном исследованиях амбивалентного человека в пространстве порядка. В широком смысле понятие ambivalenz от латинского ambo (оба) valentia (сила) выражает двойственность изучаемого объекта, действие противоположных сил, объединенных общим началом. Это понятие введено в научный оборот в начале XX века швейцарским психоаналитиком Э. Блейлером и весьма точно выражает бытийственность человека в наши дни. В философском контексте амбивалентность как состояние двойственности человеческой натуры обнаруживается в противоречащих или взаимоисключающих образах, поступках, действиях, имеющих глубинные истоки в амбивалентности социальной реальности.

Наиболее полно амбивалентный человек раскрывается в отношении к обществу – его эмпирической и духовной реальности. По мнению С.Л. Франка эмпирическая данность общества образует давление внешних для человека сил, где действуют по большей части эгоистические импульсы, которые сдерживаются только внешней уздой принуждения и устрашения2. Поставив проблему внешнего и внутреннего влияния общества на человека, способствующих формированию его двойственной природы, С.Л. Франк излишне драматизирует внешнее воздействие общества, абсолютизируя роль факторов «принуждения и устрашения», которые на самом деле не обретают свойства тотальности и регулируются обществом как самоорганизованной системой. Философ сознательно сгущает негативное воздействие внешних сил, чтобы на этом фоне более резко оттенить благотворное влияние духовного начала, когда духовная жизнь общества возвращает человеку духовную свободу, стремление к справедливости, к творчеству. Идея амбивалентности духовного и мирского в обществе, по мнению С.Л. Франка, обнаруживается благодаря существованию человека как мыслящего существа, испытывающего на себе действие противоположных начал. Духовные силы общества и душа человека позволяют ему преодолеть состояние амбивалентности и обрести путь к созиданию. Представленная позиция своими истоками уходит в эпоху Просвещения, ориентирует на всесилие разума и беспредельные возможности человека открывать в себе все новые духовные способности, необходимые для постижения мира и преодоления собственного несовершенства и несовершенства существующего порядка общества.

Метафизические основы амбивалентности социального, выраженные в понятиях чистой рациональности, раскрывают общую «формулу» социального мироздания, но они недостаточны для осмысления антропологического поля порядка общества. В философской антропологии, в философии постструктурализма основополагающей метафорой социального предстает человеческое тело. Образуя основу человеческого бытия, тело становится в XX веке исходной дефиницией или метафорой для построения концепций антропосоциальной реальности. В антропологических работах Мэри Дуглас, тело превращается в классификационную систему, в источник социальных метафор, имеющих телесное основание. Феномены тела, осмысленные и превращенные социальным антропологом в особый категориальный ряд, необходимый для выяснения противоречивой природы человека в постиндустриальном обществе, отличающимся множеством рискогенных ситуаций. Широко истолкованные в категориях морали и права феномены тела дают возможность обозначить подвижное равновесие между негативной амбивалентностью общества и человека. «Слова «риск», «опасность» и «грех» используются по всему миру, чтобы снискать, либо подорвать доверие к политике, защитить либо индивидов от хищнических институтов, либо институты от хищных индивидов»3. Социальные свойства телесности, выделенные в познавательных процедурах из телесного бытия человека в бытие общества, обретают смысловые значения и формы оценивания, далекие от их первоначальной сущности.

Разнообразные последствия влияния на человеческие сообщества естественных качеств человеческого тела открываются при использовании цивилизационного подхода. Переход от антропосоциальных характеристик порядка и риска к амбивалентному человеку под углом зрения противостояния естественной природы человека и цивилизации предпринимает Брайн Тёрнер. «В цивилизации для сохранения стабильности в обществе необходимо одновременно и ограничение тела, и воспитание характера». Противоречивость человеческого существования проявляется в том, что институализация, названная автором «инструментальной рациональностью», подавляя естественные желания человека, приводит к противоположному результату – «расцвету искусств, развитию воображения и творческого начала в человеке»4. Продолжая логику рассуждений Тёрнера можно заключить, что, оказываясь на пересечении должного и возможного социально замкнутый, стандартизированный индивид находит выход из социального одиночества в духовном мире, в общении с другими.

Дисциплинарные дискурсы дихотомии «порядок-человек» в социальной антропологии и социологии тела обретают философскую направленность в позднем постстструктурализме. Представления Мишеля Фуко об амбивалентности человека в социуме проходят эволюцию и разворачиваются в «археологическом» и «генеалогическом» этапах его творчества. Значительную смысловую нагрузку в работе «Слова и вещи: Археология гуманитарных наук» содержит определение человека как эмпирико-трансцендентальной двойственности. Философская рефлексия амбивалентного человека в книге обретает несколько смысловых структур. Назовем их условно проблемами первого и второго плана.

Первый, гносеологический план связан с тем, что эмпирическое начало разворачивается, по мнению философа, в исследованиях пространства тела, трансцендентальное начало реализуется в истории человеческого познания. Эмпирическая телесность и исторические знания о человеке образуют самостоятельные содержательные подходы, где по-разному раскрывается двойственность человека. Эти подходы «притязают на полную самостоятельность, поскольку в качестве трансцендентальной рефлексии здесь функционируют сами содержания»5. Дистанцирование исследований эмпирической природы человека и культурных эпох его исторического развития при всей самодостаточности подходов оказывается относительным. Гносеологический план неизбежно возвращает исследователей к проблеме амбивалентности человека, потому что его эмпирико-трансцендентальная двойственность определяется способностью культуры контролировать, дисциплинировать человеческую телесность. Это состояние Фуко называет «первичным укоренением». Такое укоренение «позволяет пространству тела сообщаться со временем культуры»86. Тем самым происходит постоянное преодоление и возвращение человека в состояния отчуждения и риска.

Развертывание второго, дисциплинарного плана, связанного с выявлением конкретных проблем амбивалентного человека, рассматривается М. Фуко под углом зрения гуманитарных наук. В лингвистическом и антропологическом подходах обнаруживаются взаимоисключающие установки к проблеме человека. Лингвистический дискурс, абсолютизируя познавательные возможности знаковых структур, приводит к искажению реальной связи между человеком и языком. Пользуясь различными языковыми системами рационалистическое мышление, устанавливая отношения между словами и вещами, «вытесняет» человека из картины мира. Знаково-смысловая реальность становится синонимом человеческой реальности. Обретение человеком знаковой бытийственности связано с осознанием своего образа в «промежутках между фрагментами языка»87. Обретение в языке знания о себе остается для человека открытой проблемой. Весьма ограниченные возможности для осознания амбивалентности бытия человека и его жизненных перспектив Фуко видит в дисциплинарном концепте антропоцентризма. Весьма скептически философ относится к возможности преодоления эмпирико-трансцендентальной двойственности человека в гуманитарных науках. В своей критике он выявляет истоки поверхностных суждений гуманитариев амбивалентности реального человека. «Всем тем, кто еще хочет говорить о человеке, о его царстве и его освобождении, всем тем, кто еще ставит вопросы о том, что такое человек в своей сути,… кто вообще не желает мыслить без мысли о том, что мыслит именно человек – всем этим несуразным и нелепым формам рефлексии можно противопоставить лишь философский смех, то есть, иначе говоря, безмолвный смех»88. Критикуя дисциплинарный антропоцентризм, Фуко в работах, относящихся к этапу разработки «генеалогических» тем, пытается установить связь философского антропоцентризма с проблемой социального, при этом отказываясь от социологической версии социума, власти и порядка.

По мнению Ю. Хабермаса, исследующего творчество М. Фуко, в постструктуралистском концепте происходит реконструкция трех познавательных установок в отношении к власти, порядку и человеку: место герменевтического прояснения взаимосвязей смысла занимает анализ объективных структур в их данности; притязания на значимость власти вообще заменяются осмыслением функций комплексов власти; процедуры оценивания, включая суждения, ценности, оценки «исключаются ради не обладающих ценным измерением исторических разъяснений»89. Весьма показательно, что Ю. Хабермас, которого часто называют «последним рационалистом XX века», весьма критически настроен относительно реальных перспектив поструктурализма с его претензией на беспристрастный объективизм в объяснении социального мира и человека. Диагноз Ю. Хабермаса весьма неутешителен. Генеалогическое летописание М. Фуко, так же как и критикуемые им объективистские течения в гуманитарных науках, не имеет будущего. «Если гуманитарные науки, согласно диагнозу Фуко, пасуют перед иронией поступательного движения сциентистской воли… и могут закончить (лучше сказать: закончат свои дни) в беспросветном объективизма, то генеалогическое летописание ждет не менее ироническая судьба, она повторит движение исторического угасания субъекта и закончит его в беспросветном субъективизме»90. Приговор, вынесенный постструктурализму с позиций рационализма, весьма суров и вряд ли его можно отнести ко всему творчеству Фуко. Предложенная им модель порядка общества основанная на телесных практиках, несомненно, имеет право на существование и развитие.

Выдвинув идею обоснования социального с позиций человеческого тела, Фуко дал повод исследователям его философского творчества для самых различных толкований конкретных проявлений социального – порядка, власти, дисциплины, институализации. Истоки этих конструкций заложены в телесной интерпретации социального. Мне представляется, что весьма удачно масштабное истолкование проблемы телесной социальности у Фуко представил В.А. Конев, сосредоточив внимание на следующих позициях-утверждениях французского философа:

  социальность пространственно сосредоточена вокруг человеческого тела;

  социальные отношения организуют движение тела в соответствии с определенными социальными позициями;

  отношения власти, основанные на знании порядка и человека, формируют «политическое тело» общества как особое упорядочивание тел, достигаемое процедурами наказания, надзора и принуждения;

  дисциплина позицирует индивида в рамках определенного порядка и выражает повседневную работу над телом, культивирует телесные практики, способные соединять природность и господство, необходимые для существования дисциплинарного общества91.

Развивая концепт телесной социальности, В.А. Конев приходит к мысли, что современная цивилизация вводит новый принцип телесных практик – принцип подиума. «Этот принцип – своеобразная оппозиция паноптизму. Если там (в дисциплинарном обществе – В.У.) один наблюдает над всеми, если там все находится под неусыпным надзором, то здесь один выставляет себя на показ всем, демонстрируя всем: «Вот я какой!», и он находится под всеобщим вниманием»92. Смена символов телесных практик, это нечто большее, чем изменение представлений о пространстве тела, на котором «пишутся» знаки власти, это изменение конфигурации пространства культуры и жизненного пространства человека.

Представленный философско-антропологический аспект амбивалентного человека в пространстве порядка находит свое продолжение в институциональном аспекте, где на смену человеческой телесности как своеобразной оси социальности и порядка, приходит принцип институализации, инициирующий смещение познавательного акцента от телесных практик к нормативным практикам, а образ человека как телесного существа замещается концептом институционального человека.

Проблемное поле институционального человека в последнее десятилетие формируется под влиянием междисциплинарной концепции институционального порядка, онтологические основания которой обнаруживаются в институциональных кризисах. Институциональный кризис в России начала 90-х годов, ставший импульсом для становления национального общества риска, привел к бурному развитию институциональных теорий: институциональной экономической теории, институциональной политологии и социологии, которые имеют много общего с неоинституциализмом на Западе. В условиях изменяющейся российской реальности формируются особые механизмы институализации. В индивидуальном плане «человеку, поднявшемуся на новый уровень своего бытия, требуется институциональное закрепление соответствующих новых функций и типов действий»93. Институализация как творение человека, выраженное в нормах, правилах, требованиях, выводит бытие отдельного индивида за пределы собственного самосознания и спонтанного действия, переводя в плоскость надындивидуальной жизни. Такая модель институциального человека по-разному разворачивается в философских исследованиях. По мнению Д. Норта человеческое начало институализации представлено в системе «разработанных людьми ограничений, структурирующих человеческие взаимодействия»94. Рассматривая нормы как выражение социальных качеств человека, Норт допускает их высокий динамизм, открывающиеся возможности активной адаптации к социальной среде. Сходную позицию занимает Н. Элиас, подчеркивая возможности индивидуального выбора нормативной регуляции, но с учетом социальной детерминированности такого выбора. «Для позиции отдельного человека внутри своего сообщества характерно именно то, что вид и величина пространства выбора, которое открывается отдельному индивиду, зависят от структуры общества и положения общественных дел в том человеческом объединении, в котором он живет и действует»95. В отличие от четко зафиксированной субъективистской позиции Д. Норта, Н. Элиас склоняется к выявлению субъектно-объектных характеристик институционального человека.

Установившаяся философская традиция исследовать природу институционального человека в его отношении к институциональным порядкам нуждается в методологической коррекции. Во-первых, существующий порядок, определяющий основные свойства институционального человека, внутренне неоднородны, его структура особым образом воспроизводится в институциональной деятельности и сознании субъектов порядка. Во-вторых, сложившаяся система норм, институций и институтов в условиях демократизации политического порядка заставляет институциональные структуры участвовать в конкуренции за необходимый лимит доверия и поддержки со стороны населения, что в свою очередь, расширяет возможности институционального выбора для человека, вовлеченного в институциональное пространство игры.

Уточняя эти методологические установки, следует обратить внимание на различие понятий «порядок» и «строй». В предельно широком смысле политический порядок как форма общественного порядка выражает особый способ взаимосвязи власти и общества, возникший в результате совпадения основных потребностей и интересов субъектов политической власти и населения в достижении политического суверенитета. Его предметно-практическую сферу составляют политические институты, система правления с ее атрибутами власти, политические нормы, призванные сохранять сложившиеся в обществе властные отношения. Выделенные выше элементы политического порядка выражают политический строй общества. Всякий политический строй внутренне противоречив. С одной стороны, он дает возможность регулировать корпоративные притязания различных социальных групп к власти путем ориентации их поведения на сложившиеся политические нормы, традиции, образцы, законы, сохраняя целостность общества, с другой стороны, эта возможность всегда предполагает открытое или скрытое принуждение со стороны государства, персонифицированного в особых группах людей, стоящих на защите порядка.

Политический строй и политический порядок не совпадают между собой как по объективному содержанию, так и по смыслу. Более того, игнорирование различий между сторонами политической жизни, выраженными в «политическом строе» и «политическом порядке», чреваты серьезными просчетами в политической теории и праксиологии – в стратегии принимаемых политических решений. Политический строй остается для человека внешней, отчужденной от него сущностью до тех пор, пока он не освоен деятельностно и духовно. Порядок не ограничивается сферами должного в политике и включает в себя рациональное и иррациональное отношение общественных сил, личности к политическим структурам и политическому строю в целом. Иными словами, существует духовная сфера политического порядка – система ценностей, идей, воззрений, процедур общественного признания институтов власти и сложившихся политических отношений. Общественное одобрение или массовый протест по поводу принимаемых государством политических решений, осознанная поддержка или эмоциональный всплеск политического негодования по отношению к действиям политических лидеров – эти и другие феномены сознания образуют духовную атмосферу политического порядка.

Функциональная заданность институционального человнка, его социальный облик во многом зависят от общественного строя. Системным элементом общественного строя выступает норма. В отличие от института, норма охватывает более широкие сферы жизнедеятельности индивидов. Как элемент социальной регуляции норма отличается универсальностью в политических, правовых, моральных отношениях между социальными субъектами. Норма выступает требованием, где определены границы возможного и допустимого поведения индивидов в условиях сложившегося институционального пространства. В этой связи способность индивида к институализации, которая проявляется при повторяющихся обстоятельствах, заставляет его надолго закреплять средствами культуры и права наиболее важные нормы и образы поведения, превращающиеся, по словам Т. Парсонса, «в надлежащие мотивационные обязательства индивидов перед обществом»96. Общественный строй непрерывно создает и преобразовывает институционального человека, осуществляет его политизацию и адаптацию к внешней среде, с ее обязательными предписаниями, идущими от государственных и правовых институтов: от социальных страт, общественных учреждений; кодов культуры. Сформировавшиеся в конкретном обществе образы институционального человека выражают уровень устойчивости социальной системы, наличие открытых и закрытых полей в пространстве власти, в пространстве стратов и пространстве личности. Установившаяся в прошлом веке дисциплинарная традиция исследовать природу институционального человека в его отношении к существующему строю и социальным структурам при всей плодотворности страдает определенным схематизмом. Настаивая на социально-правовых критериях завершенности такого человека, методология, основанная на принципах нормативного мышления, чаще всего упускает из виду возможность создания образов институционального человека не только в связи с уровнями организованности социальных сообществ или распространяемых типичных действий, одобряемых системой, но и на основе его духовного мира и ценностных ориентаций.

Фактор сознания в жизнедеятельности институционального человека приобретает разные формы проявления в сложившемся общественном порядке. Реализуя свою сущность через участие в конкретных институтах, индивид руководствуется «нормативным сознанием» и подчиняется правилам бюрократической игры. В этом случае он оказывается «человеком организации» с профессиональными знаниями, которые ограничены целями и задачами организации, где реализуется профессиональная деятельность. Неизбежная «бюрократизация» институционального человека, выполняющая свои профессиональные функции, вступает в противоречие с его ценностным сознанием, с идеями и представлениями, выражающими базовые ценности своего времени. Оказываясь в критических ситуациях «человек организации» дистанцируется от роли простого исполнителя чужой воли, стремится преодолеть узость профессионального сознания, обращается к общечеловеческим, национальным ценностям и нормам, которые довольно часто вступают в противоречие с корпоративной этикой делового окружения. Амбивалентность сознания институционального человека (государственных служащих, управленцев, представителей правящей элиты и т.д.), может достигать критической точки и оказывать влияние на устойчивость существующего общественного строя. В свою очередь, борьба нормативного и ценностного начал в собирательном образе институционального человека с особой наглядностью проявляется в эпохи всеобщего кризиса общественного строя.

Достаточно часто такие эпохи прослеживаются в истории России. Институциональный кризис изменяет привычный ход событий и ход мыслей людей. Нарушение устойчивых связей, воплощенных в безусловных законах (и, прежде всего, в нравственных законах, по определению В.А. Конева), ставит перед человеком необходимое условие – возвыситься над прежними обстоятельствами жизни. «Тогда, когда рушится нормальное состояние общественной жизни, когда распадаются устоявшиеся связи и отношения, когда наступает «смутное время» в истории (время столь привычное для российской истории), то выход из ситуации общественного хаоса один – действовать вопреки обстоятельствам»97. В изменившихся социально-политических и социокультурных условиях, связанных с нарушением стабильности общественной жизни, изменяется привычный облик институционального человека. При этом действия вопреки обстоятельствам могут приобретать самый неожиданный оборот. Осознавая необходимость общественных перемен, социальные группы или движения, находящиеся в оппозиции к старому порядку и укоренившемуся образу институционального человека, начинают перенимать его свойства, формализуя собственную деятельность и ценностные установки.

Анализируя противоречие институционального и ценностного начал в сознании интеллигенции оппозиционно настроенной к власти и бюрократии персонифицирующей существующий порядок в России после революции 1905 года, Б.А. Кистяковский писал: «Русскую бюрократию обыкновенно противопоставляют русской интеллигенции, и это в известном смысле правильно. Но при этом противопоставлении может возникнуть целый ряд вопросов: так ли чужд мир интеллигенции миру бюрократии; не есть ли наша бюрократия отпрыск нашей интеллигенции»98. Обсуждая в «Вехах» вместе с другими известными теоретиками революционного движения причины порождения революции 1905 года, Кистяковский выходит на более общие философские проблемы амбивалентности человека в переломном обществе. Находя феномены институционального человека в разных, прямо противоположных по своей сущности социальных слоях бурлящего общества, автор статьи применяет весьма удачный термин «интеллигентский бюрократизм», в котором уникальность общественного строя России в первое десятилетие XX века воплощает «рабское подражание уродливым порядкам, характеризующим государственную жизнь России»99. Феномен интеллигентского бюрократизма, проявившийся еще на ранних этапах революционного движения, сказывается в эпоху русских революций, проходит через всю историю социализма и в новых формах обнаруживает себя в общественном строе постсоветской России. По сути дела мы сталкиваемся с явлением, когда интеллигенция, называющая себя сообществом интеллектуалов, и демонстрируя стремления к демократизации общественного строя перенимает, а порой и активно отстаивает нормы, стандарты поведения постсоветской бюрократии, утвердившейся на различных уровнях власти.

Процесс персонификации острых проблем современного общественного строя в жизнедеятельности человека сопровождается в наши дни смещением организационно-институциональных процессов в сторону человеческого фактора. Попадая в сложные ситуации, требующие инновационных решений, институциональный человек постоянно сталкивается с проблемами, имеющими психологические, социальные последствия не только для него, но и для корпоративных структур, интересы которых он реализует. Как только установки, которыми руководствуется «человек организации», перестают выполнять свойственным им нормативные функции, подвергаются девальвации и приходят в несоответствие с его внутренним и внешним миром, в институциональном бытии нарастает влияние негативных установок, основанных на чувствах отчаяния, неверия, стремлений к внутреннему протесту «Я» против жесткого порядка, против символизирующих этот порядок правящих элит. Бытийственный кризис институционального человека, вызванный внешними факторами или внутренней напряженностью духа, приводит к преобразованию сложившегося бытия, когда на смену беспрекословному выполнению требований институциональной среды приходит желание самостоятельно оценить сложившуюся ситуацию, критически отнестись к корпоративным структурам, регулирующим уклад жизни.

Кризисные ситуации и индивидуальные проекты их решения изменяют институционального человека, активизируют его переход к ценностному бытию. В человеке усиливается борьба институционального и ценностного начал, духовная двойственность дополняется социальной двойственностью, общественной неопределенностью, выражая сложность и неоднозначность жизненного пути человека в рискогенном российском обществе. В этом обществе индивид все чаще стремится уклониться от правил игры, навязываемых порядком. Поведенческие практики, не вписанные в четкие представления о законности, усиливают неопределенность в структуре порядка. Непрерывно возникают ситуации, когда нарушение установленных норм становится более выгодным, чем их исполнение. Такие нарушения нарастают в экономической и социальной сферах. Увеличение несанкционированных практик связано с усложнением социального процесса, с неэффективностью действия правовых норм и социальных механизмов их реализации. Институциональный человек оказывается перед правом выбора: следовать установленной норме или поступать в соответствии с собственными убеждениями. Оценивая различные ситуации с позиций внутреннего «Я», человек становится оценивающим, «перемещается» в ценностные структуры порядка.

Как только ценности, которыми руководствуется институциональный человек, перестают выполнять свойственные им нормативные функции, подвергаются девальвации и приходят в несоответствие с его внутренним и внешним миром, в нормативном сознании нарастает влияние негативных установок, основанных на страхе, чувстве отчаяния, неверия, усиливаются стремления к стихийному протесту против порядка.


4.5. Власть и политический порядок в рискогенном измерении


Власть: основания рискогенности. В условиях возрастания рискогенности социальной действительности современной России актуализируется вопрос о роли власти и политических отношений в процессах генезиса и эскалации рискогенности с одной стороны, а с другой – в решениях связанных с диагностикой и минимизацией рисков в обществе. В последнее время наблюдается усиление теоретического и практического интереса к проблематике власти в условиях риска и неопределенности в социальных коммуникациях, вызванного пониманием все возрастающей значимости новых возможностей управленческой функции власти в условиях социальной дестабилизации и напряженности.

В современной философии и гуманитарной науке - политологии, юридических науках, социологии, психологии накоплен солидный опыт исследования многогранного и многомерного феномена власти, однако отсутствуют фундаментальные работы, где полноценно осмысливается социально-философский проект власти. Тем более, отсутствуют в должном объеме исследования, где феномен "риска власти" является собственным предметом исследования. Логика анализа данного вопроса связана с построением и реализацией алгоритма: власть – риски власти–политический риск – управление политическими рисками