Альной философии: пространственные структуры, порядок общества, динамика глобальных систем под редакцией профессора В. Б. Устьянцева Саратов 2010

Вид материала

Документы

Содержание 3.2. Пространство личности в обществе риска Ценность человеческого тела Ценность человеческого разума Пространство разума Институциональное пространство личности

Подобный материал:

• Общество риска и человек: онтологический и ценностный аспекты: [Монография] / Под редакцией, 3887.81kb.
• Итоги социально-экономического развития Российской Федерации в 2000-2007 гг., 6111.41kb.
• Учебно-научный комплекс «Национальная металлургическая академия Украины Государственный, 1992.41kb.
• Министерство здравоохранения и социального развития РФ волгоградский государственый, 3274.32kb.
• Учебное пособие Под общей редакцией доктора технических наук, профессора Н. А. Селезневой, 1419.51kb.
• Решение проблем остеоартроза, 401.08kb.
• Жизнь животных. Том четвертый. Класс костные рыбы (Osteichthyes). Под редакцией профессора, 12046.22kb.
• Н. И. Матузова и доктора юридических наук,' профессора А. В. Малько москва юристъ 2002, 13289.33kb.
• С. Е. Алтынцева Материалы систематизированы Центром трансферта технологий пгту под, 587.98kb.
• В последнее время практически в каждом выпуске журнала авок публикуются переводные, 110.26kb.

3.2. Пространство личности в обществе риска

Структурные сдвиги в мировой экономике, политике, культуре начала третьего тысячелетия сопровождаются двумя новыми мировыми тенденциями: глобализацией социального пространства и нарастанием ситуаций глобального риска для человеческого сообщества. В российском транзитивном обществе действие этих тенденций усилено сменой общественного строя, нарастанием нисходящей социальной мобильности и изменение социального облика человека. Колоссальные изменения в жизни России привели к созданию огромного теоретического пространства не отрефлексированного философским сознанием. Философские концепции постмодернизма, постструктурализма, сформировавшиеся на Западе, не могут быть надежными ориентирами для осмысления российских проблем. Теория материалистического понимания истории в ее классических и постклассических концепциях не раскрывает новых тенденций в обществе и специфики индустриального постсоветского пространства.

Нужны новые философские парадигмы, рожденные в отечественной интеллектуальной среде. Быстро прогрессирующие философские парадигмы экологического, гражданского, информационного общества не захватывают проблемы личности ее отношения к изменившейся социальной и духовной реальности.

На новом философском фоне представляется перспективной еще только зарождающаяся парадигма жизненного пространства личности. Появление этой парадигмы происходит на пересечении проблемных полей философской антропологии, социальной философии и философии глобальных проблем современности. В каждой из отраслей философского знания обнаруживают свои побудительные мотивы исследования жизненного пространства. В философской антропологии концепции о сущности и природе человека чаще всего не доводятся до пространственных измерений человеческого бытия, пространственные структуры не выступают проявлением сущности человека. В социальной философии природные (биологические) основания жизни личности все чаще оказываются в числе маргинальных проблем, нравственно-временной континуум жизнедеятельности индивидов, преимущественно рассматривается с позиций классической дихотомии личность – среда, пространство мыслится в средовых категориях с нечетко выраженным ценностным содержанием. В глобалистских проектах и конструкциях общества структурные сдвиги в мировом пространстве рассматриваются в отрыве от жизненного мира и жизненных стратегий личности. Образ нового мирового порядка оказывается «новым Левиафаном», становится источником риска для человеческого рода и отдельной личности.

Очерченные проблемы образуют интеллектуальную нишу для философской программы «жизненное пространство личности». Парадигмальной рефлексии назревших проблем предшествует оппекленное ценностное основание. Томас Курс неоднократно отмечал, что становление новой парадигмы начинается с базовой ценности, которая как бы очерчивает новое теоретическое пространство и получает реализацию в новой гипотезе. Для жизненного пространства личности такой ценностью является «человеческая жизнь». В контексте философской аксиологии можно говорить о человеческой жизни как ценности и о ценности человеческой жизни. В первом, предельно общем значении, речь может идти о внутренней цели и внутреннем смысле проживаемой человеческой жизни, и выраженных преимущественно в нравственных категориях. Напряженность человеческой жизни, мужество и достоинство с которыми человек принимает тяготы жизни, является, по мнению В. Франкла «мерой того, насколько человек состоялся как человек»⁵⁵. Постклассическое понимание ценности жизни как внутреннего долга перед самим собой, понимание, идущее от кантовского императива, выражает жизнь в нравственных категориях. В философской рефлексии ценности человеческой жизни раскрывается движение мысли от внешнего мира к внутреннему миру, рождается образ нового нравственного человека, живущего в постиндустриальном, виртуальном мире. Спасти, защитить человеческое в человеке этот постклассический императив, подвергающийся как рационалистической, так и иррационалистической трактовке и, по сути дела, не нуждается в социально оформленных смыслах жизни и пространственных форм ее существования.

Иной смысл, а значит и иная исследовательская программа, содержится в утверждении ценность человеческой жизни. Это утверждение порождено как бы обратным движением философской мысли от самоценности человеческой жизни для него самого к осознанию социальным окружением, шире – социальным миром ценности человеческой жизни для общества. Ценность жизни обретает социальные характеристики и смыслы. Жизнь человека открыта обществу и общество достигает такой стадии, когда начинает ценить индивидуальную человеческую жизнь.

Ценность человеческой жизни раскрывается в нескольких аксиологических горизонтах. Ценность человеческого тела, реализуемая в социально сконструированной телесности, выражающей смыслы и значения телесной жизни человека. «Создание цивилизованных обществ потребовало институциональных запретов на применение силы,   утверждает Брайан Тернер,   и вырвало человека из мира природы»⁵⁶. Общество в процессе развития с помощью различных социальных механизмов непрерывно усиливает ценность человеческой телесности для жизнедеятельности социальных общностей и сфер жизни.

Ценность человеческого разума раскрывает иной горизонт человеческой жизни. Разум в непрерывном движении от человеческого сознания к повседневной реальности выступает источником противостояния человеческому телу, достигает социально-смысловую направленность телесных движений, развивает репредуктивные способности и адаптацию тела к изменяющимся условиям жизни. Посредством разума человеческая жизнь обретает духовную реальность. Знаковые структуры, созданные человеческим разумом, образуют необходимые условия для интеграции индивидов в человеческие сообщества. «Дух оказывается чистой способностью: с помощью жеста и речи,   отмечает М. Бубер,   человек преодолевает сопротивление друзей хаоса и создает сообщество»⁵⁷.

Благодаря разуму человеческая жизнь становится общественной, а ценность человеческой жизни становится социальной ценностью. Преемственность человеческой жизни, выраженной в общественных формах связи с трансформацией биологических форм наследования жизни социальными, где ведущую роль занимает социальная память.

Право человека на жизнь, закрепленное в законе, становится важнейшей ценностью человеческой жизни при переходе человека из первобытного состояния к цивилизованным формам общественного устройства. Значение права на жизнь усиливается в эпохи коренной ломки общественных устоев, когда борьба за власть разрушает устойчивый общественный порядок и создает зоны риска в переходном обществе.

Человеческая жизнь, как базовая ценность парадигмы жизненного пространства личности, позволяет выявить родовые формы жизненного пространства, вне которых немыслимо существование человека как личности. Это пространство телесности, пространство духа, и пространство свободы. Каждая из этих форм дает возможность понять насколько состоялся человек в его основных проявлениях жизни.

Тело, телесная организация человека, образуют различные векторы телесного пространства. Внутреннее телесное пространство включает различные телесные основания человека, внутренние ресурсы. Внешенее пространство органически связано с искусственной средой, созданной человеком. Прямохождение, зрение, слух, шире – весь комплекс человеческих качеств образует антропологический план, нужный человеку для выделения из природного окружения фрагментов пространства, необходимых для его адаптации к среде и социальной жизнедеятельности. Расширение внешнего телесного пространства реализуется им в процессе репрезентации телесности посредством техногенных, социальных и социокультурных средств.

Совершив прорыв из животного пространства в мир искусственной природы, человек непрерывно совершенствует свое телесное пространство, на разных этапах истории изменяется отношение человека к собственному телу. В отличие от традиционных обществ индивид в условиях цивилизации не только совершенствует телесную символику, но и изменяет масштабы влияния телесной организации на окружающее пространство. Каждая новая революция в технике расширяет антропоморфный мир человека, совершенствует его антропологическую природу. Мощные телескопы, микроскопы и другие оптические приборы усиливают разрешающие способности зрения, аудио-видеотехника – возможности усиления голоса, слуха, зрения и передачи чувственных образов; технические средства передвижения расширяют возможности перемещения человека в пространстве. Все богатство и разнообразие мира искусственных предметов, вовлечение в индивидуальное пространство человека, структурируется в категориях и ценностях личной жизни, обретает знаковую форму. Телесное пространство индивида, по мере формирования мира искусственных предметов, превращается в техногенное пространство.

Осмысливая пространство техники в категориях техногенной цивилизации и экзистенциальной философии, М. Хайдеггер, К. Ясперс приходят к выводу, что достойная человека среда обитания в этом пространстве непрерывно сужается. В их философской модели цивилизации техника поставила на службу человеку (превратила в «постав») и природу, и самого человека. Выделяя негативные последствия техногенной «обработки» жизненного пространства человека, К. Ясперс обратил внимание на деформацию ценностей жизненной среды в масштабах всей техногенной цивилизации. Человек «становится жителем Земли без родины, теряет преемственность традиций. Дух сводится к способности обучаться и совершать полезные функции»⁵⁸. По логике философов-экзистенциалистов с увеличением масштабов техногенного пространства сужается естественная, жизненная среда обитания человека и его духа. Поэтому в экзистенциальных моделях экологии техники развитие жизненного пространства цивилизации предполагает преодоление отчуждения человека от природы, гуманизацию техники, обживание технического пространства, где человек вновь, как в эпоху античности, обретет в технике один из величайших смыслов своего существования.

Пространство разума как существенная сфера жизненного пространства человека реализуется в знаковых структурах и кодах цивилизации. Вряд ли можно все многомерное пространство культуры рассматривать как жизненное пространство человека. Видимо речь может идти о тех пространственных структурах, которые органически связаны с человеком, имеют четко выраженные антропологические качества и что самое главное, могут регулироваться человеком и вовлекаться в сферу его жизнедеятельности, представлять ценность для его существования. Системообразующими элементами духовного горизонта жизненного пространства человека является социальная память.

В своих исходных знаковых структурах социальная память выражает способность сохранять и передавать социальную информацию о человеке и его жизнедеятельности посредством созданных культурных кодов. Грамматические структуры языка, обряды, традиции становятся средствами социального наследования прошлого. Социальная память преодолевает непрерывное противоречие между телесным пространством и пространством разума, так как содержит антропологические основания. Усложнение социального поведения и социального пространства оказывали мощное воздействие на психику и работу мозга человека, вступившего на путь цивилизационного развития. Чтобы сохранить способность адаптации к изменяющимся социальным структурам, человек научился опредмечивать психологические следы памяти с помощью социокультурных средств – символических действий и различных текстов. С возникновением социальной памяти пространство жизни человека приобретает новые социальные измерения. Освоение традиций и опыта прошлых поколений выступает необходимым условием жизнедеятельности индивида в информационном пространстве цивилизаций. По мере развития индустриальной цивилизации, способности различных социальных групп создавать свои схемы и стандарты наследования прошлого дополняются разветвленной системой сохранения прошлого электронной памятью, международными банками информации и международными электронными библиотеками. Современные институты социальной памяти до бесконечности реализуют информационные поля жизненного пространства человека. Складывается ситуация опережающего развития: электронной памяти общества, когда огромные пласты информации оказываются невостребованными в жизненном пространстве и подвергаются социальной амнезии. Ценность информации для жизненного пространства человека превращается в сложную социально-политическую и нравственную проблему, влияющую на жизненные стратегии личности.

Еще один горизонт человеческой жизни раскрывается в пространстве порядка, в пространстве социально-политической и правовой защищенности человеческого существования. Длительные периоды миграции человеческих популяций, постоянные передвижения в физическом и социальном пространстве зарождавшихся этносов и других человеческих сообществ сопровождались созданием самых различных механизмов защиты человеческой жизни – от временных естественных убежищ и защитных крепостных сооружений на заре древних цивилизаций, до гражданских прав и свобод личности в цивилизованном сообществе с утвердившимся государственным устройством и правовым порядком. Обретенное в государстве право человека на защиту собственной жизни, окончательно утверждает жизненное пространство как сферу реализации жизненных целей и стратегий рационального человеческого существования.

Предложенная гипотеза жизненного пространства человека раскрывает предельно общие формы жизнедеятельности человека в социокультурном мире. Пространство телесности, разума и порядка оказываются необходимыми формами жизни человеческих популяций, этносов, классов и других больших социальных групп. В них раскрывается постоянное взаимопроникновение природного и социального начал в разных сегментах мирового жизненного пространства.

Жизненное пространство человека как родового существа обретает свое инобытие в жизненном пространстве личности.

В пространстве личности находят свое продолжение и одновременно преодоление пространственные структуры, вытекающие из природных основ жизни человека. Установившиеся структурные уровни жизненного пространства человека как родового существа не могут совпадать с горизонтами жизненного пространства личности. Это пространство дуалистично. Доминирование социальных факторов в онтогенезе личности приводит к возникновению внешнего жизненного пространства, созданного видами профессиональной деятельности и целевыми формами общения, имеющими прямое отношение к жизненным потребностям, планам и стратегиям. В этом пространстве реализуется социально ориентированная телесность, особым образом организуется вещная среда, необходимая для раскрытия социальных и природных потребностей личности. В отличие от социального пространства, связанного с институциональными структурами, закрепляющими движение или расположение социально значимых объектов, регулирующими виртуальную и горизонтальную мобильность социальных групп, жизненное пространство выражает освоение, обживаемость этих пространственных структур. Деятельное освоение личностью виртуального пространства выражает, как уже отмечалось, внешнюю сторону жизненного пространства, тогда как рационально или иррационально освоенные индивидом пространственные структуры общества выражают внутреннюю (духовную) структуру жизненного пространства личности. Духовное пространство, как латентная форма жизненного пространства, формируется в общении «лицом к лицу» и отличается доверительностью, толерантностью и чаще всего гармоничностью межличностного общения.

Личностное пространство как разновидность пространства человеческой жизни, проявляется в «хаотическом» движении различных ценностных установок, смыслов личностного бытия от внутреннего (духовного) пространства к внешним пространственным формам. Это движение усиливается, становится стихийным в критические периоды жизни личности и ее ближайшего окружения, или обретает более динамичную форму, наполняется чувствами уверенности и целеустремленности в периоды социальной и духовной стабильности жизненного пути личности. Жизненное пространство имеет временную протяженность, обеспечивающую личности рефлексию своей индивидуальной судьбы и неповторимой жизни. Чувство собственной уникальности по-разному проявляется во внешних формах поведения, в деятельности или пассивном отношении к миру.

Концентрируя внимание на сложном строении духовных структур жизненного пространства личности, следует отметить, что культурные поля этого пространства, ценностные установки личности изменяются, конкретизируются под влиянием внешних горизонтов жизненного пространства. В этой связи можно выделить ресурсные, институциональные и поведенческие пространственные структуры, образующие основные уровни жизненного пространства личности.

Ресурсное пространство определяет возможности ее жизнедеятельности, социальный статус и социальную значимость личности. Антропологические основания ресурсного пространства личности связаны с телесными и духовными ресурсами – индивидуальной физической силой, здоровьем, памятью, типом характера и типом интеллекта. Социальные ресурсы личности формируются в процессе социализации, реализуются в достигнутом уровне индивидуальной культуры, профессиональной деятельности сложившихся форм общения. В рыночном обществе ресурсы измеряются уровнем дохода, счетом в банке, наличием недвижимости, отношением к сфере услуг и досуга. В непрерывном взаимодействии человеческих, экономических, социальных и интеллектуальных ресурсов личности с ресурсами общества образуются исходные социальные границы и структура жизненного пространства личности.

Институциональное пространство личности, закрепленное в социальных категориях, нормах, правах и законах, регулирует нормативные отношения личности и общества. Институциональное пространство, сформировавшееся в межличностных пространственных связях, испытывает влияние традиций, формальных и неформальных стандартов поведения в малых социальных группах. Внешнее для личности институциональное пространство общества не ограничивается регуляцией отношений должного между личностью и социальными институтами и включает рациональное и иррациональное отношение личности к институциональным структурам общества. Личностное одобрение или протест по поводу решений принимаемых государством или другими институтами, выражают феномены сознания личности, создают духовную атмосферу функционирования институционального пространства, шире – общественного порядка. Исходные ценностные ориентации личности к существующему строю образуют ценностную структуру внутреннего и внешнего порядка политической жизни личности. Признание личностью существующего порядка в качестве ченностной составляющей индивидуального жизненного пространства может осуществляться по-разному. С точки зрения М. Вебера признание порядка в качестве необходимого элемента жизненного мира личности может быть достигнуто «эмоциональной преданностью, ценностно-рациональной верой в абсолютную значимость основных признаков существующего строя или религиозной верой, верой в значимость блага и спасения от сохранения данного порядка»⁵⁹. В свою очередь, недоверие личности к институтам государственной власти, усилия по ограничению воздействия государства на частную жизнь личности, предпринимаемые сторонниками классических и постклассических теорий либерализма, свидетельствуют о сложной структуре институционального пространства, постоянном воздействии институциональных структур на жизненное пространство личности.

Общие очертания жизненного пространства личности обретают исторический контекст в социальной среде, формирующейся при переходе от индустриального к постиндустриальному обществу. Этот межцивилизационный переход все чаще называют «обществом риска».

Среди различных подходов к обществу риска как обществу тотального страха перед будущем, важно найти определение, позволяющее ответить на вопрос: Что объединяет конкретные общества риска в разных регионах мира, вступивших на путь перехода от промышленных к компьютерным технологиям, от книжной культуры к посткнижной, от вещной реальности к виртуальной? По моему мнению, ответ на этот вопрос убедительно дает Ульбрих Бек в монографии «Общество риска». На пути к другому модерну». По его мнению, «во взаимном наслоении и конкуренции проблемных ситуаций классового, индустриального и рыночного общества, с одной стороны, и ситуацией общества риска, с другой, в сложившихся условиях и масштабах релевантности побеждает логика производства богатства – и именно поэтому в конце концов побеждает общество риска»⁶⁰. Стремление к обретению и умножению богатства сопровождает генезис и развитие любой цивилизации. Вместе с тем, еще ни одна цивилизация не имела таких мощных технологических и интеллектуальных средств его получения. Производство и потребление информации в планетарном масштабе, глобализация инфострат, рост компьютерных империй в сфере услуг и досуга оказываются феноменами нового богатства и феноменами небывалых ситуаций риска. На фоне глобальных сдвигов в пространстве мировой экономики, политики, культуры жизненное пространства личности как бы меркнет, кажется малозначительным. В глобальных пространственных структурах информационного общества неуютность и зажатость жизненного пространства индивида таит угрозу для его нового тотального отчуждения, угрозу утраты имманентных смыслов человеческого бытия.

Опасность тенденции глобализации национального пространства для личности, ментальных структур, наполненных личностными ощущениями одиночества, страха перед «информационным» будущим, остро почувствовали представители постмодернизма, постструктурализма в западной философии. Их интеллектуальным ответом на западную модель общества риска становятся работы, где личностное пространство теряет устойчивое ценностное основание или становится объектом давления властных структур.

Для Мишеля Фуко проблема сохранения индивидуальности человека и его пространственных форм бытия в надвигающемся обществе риска связана с изучением тайных структур власти. В работе «Надзирать и наказывать» философ рассматривает дисциплинирование как действие власти на индивида с целью захвата и перераспределения его жизненной энергии в полезном для власти направлении⁶¹. Чтобы предотвратить гражданское неповиновение, власть, по мнению Фуко, стремится использовать различные средства воздействия на частную жизнь личности, ее духовное производство. Философ предвидел опасные последствия такого вмешательства в общество риска. «Вероятно, в этом видится дурное предзнаменование больших опасностей, с которыми сопряжено санкционированное законом вмешательства в жизнь человека, только на основании того, что он из себя представляет, из такой предпосылки может исходить лишь напуганное общество»⁶². Вывод звучит как предупреждение для общества риска XXI века.

В философской концепции Ж. Бодрияра глобализация общественных структур обесценивает роль национальных лидеров и массовых движений, нивелирует личность. Исчезают индивидуальные желания и потребности, сохраняются лишь информационные механизмы производства желаний и наслаждений, запущенные средствами массовой коммуникации. В гиперреальности нового века жизненное пространство, по мнению Ж. Бодрийяра, обретает форму знаков-символов. Философские образы западного постмодернизма и постструктурализма выступают интеллектуальным ответом на вызов новой социальной реальности, рожденной информационной цивилизацией. Этот ответ рождается в обществе риска, существенно отличающегося от российской действительности и многие проблемы бытия личности, рожденные электронным веком, для отечественной философии остаются не отрефлексированными. Поэтому в дискуссиях о личности в современном мире отечественные и зарубежные философы часто говорят на разных философских языках. Онтологической основой философских разногласий выступают разные типы общества риска на западе и в России, и отсюда разные типы жизненного пространства личности.

Отличительной особенностью общества риска в России является институциональный кризис, вызванных просчетами «реформ сверху» при переходе к новому общественному устройству. Институциональный кризис явился, с одной стороны, следствием внутренних противоречий в общественном строе СССР, деформацией стратегий социалистического развития, низкой управленческой культурой властвующих элит. С другой стороны. Следствием внешних факторов, включая стратегии жесткого подталкивания к реформам заинтересованных западных кругов и теоретиков либерального капитализма.

Весьма показательна позиция автора известной публикации «Конец истории», высказанная в беседе с российским политологом А. Миграняном. По мнению Ф. Фукуямы, переход к гражданскому обществу в России не возможен при участии сильного демократически ориентированного государства. Оценивая события начала 90-х годов в России, автор работы «Конец истории» утверждает, что «тот хаос, который мы сейчас видим, как раз является созданием некоего протогражданского общества, формирующегося спонтанно, снизу вверх, во всех политических клубах, неформальных организациях, союзах, политических движениях. Не знаю, как сильное государство сможет ускорить этот процесс»⁶³. Предложенная Ф. Фукуямой формула «общество риска – без сильного государства» губительна для России. Национальная стратегия управления обществом риска, несомненно, нуждается в иных теоретических обоснованиях. При этом должны учитываться и самые различные структуры транзитивного общества.

Помимо институционального кризиса отличительные особенности общества риска обнаружились в борьбе национальных элит за доступ к власти и перераспределение форм собственности. Традиции формирования общества риска были дополнены противоречиями перехода от индустриальной цивилизации к постиндустриальной. Транзитивное российское общество, не справившись с общественными стандартами и требованиями модернизации техногенной цивилизации, лишь частично реализовав интеллектуальные, человеческие, техногенные ресурсы в структуре информационной цивилизации, входит в национальную ситуацию риска, где экономическая безопасность страны и социальная защищенность человека убывают по мере роста опасностей массового обнищания населения, углубляющегося кризиса ценностного мира россиян. Векторы развития российского общества риска пролегают через обширные зоны напряженности в социальном пространстве регионов, пересекаются в жизненном пространстве личности.

Это пространство остается объектом социального риска по ряду причин. Во-первых, личность россиянина так и не обрела своего автономного пространства, обстоятельно защищенного правами и демократическими институтами. Жизнь как ценность образует интеллектуальное ядро личностного пространства, но эта основа так и остается нравственной, а не правовой субстанцией. Во-вторых, жизненное пространство личности в транзитивном обществе перестает быть инобытием этатизма. Кажется, что контроль государственных институтов над частной жизнью личности в целом преодолен. Однако, ослабление контроля государства сделало личностное пространство беззащитным перед лицом квази-групп и организованной преступности, что неизбежно порождает для личности новые зоны риска в бизнесе, политике, культуре. В-третьих, в российском обществе личность, как правило, может преодолевать ситуации риска в ролевом пространстве малых групп.


3.3. Личность и профили риска в эпоху глобализации

В условиях, когда наш мир поражен вирусом глобализации как идеи и процесса, влекущего всемирную экономическую, политическую и культурную интеграцию и унификацию, активизируются принципиально новые вызовы человечеству. Научно технический прогресс, который призван был сделать наш мир более предсказуемым и контролируемым привел к противоположному результату. Новые угрозы формируют новое отношение к ним, инициируя поиск новых механизмов защиты здоровья человека, как комплексного явления.

Современные риски становятся невидимыми – т.е. многие из них не могут быть восприняты органами чувств человека и быть подвергнуты математической калькуляции. Они являются «опасной реальностью, скрытой от восприятия». Недоступные обыденному знанию риски подпитывают иллюзию отсутствия опасности, а «неизвестные и непреднамеренные последствия становятся доминантной силой в истории и обществе»⁶⁴. Потребления риска как ключевого продукта современности приводит к накоплению риска, росту «массы» риска. Происходит не поглощение, а аккумуляция. Аккумулированный риск является следствием накопленных угроз, а главное – реакции человека на них. Постоянное нервное напряжение, поддержанное мощными информационными потоками, несущими знание о риске, становится латентным и невидимым. Постоянный стресс оказывается не замечаемым и способен медленно разрушить не только психологический мир человека. Под воздействием глобальных рисков человек включается в цепочку «риск-производства», конвертируя глобальные опасности в повседневную рискогенность локальных уровней. «Эффект бумеранга» рождает обратную связь, и потребление риска является одновременно и началом его производства.

Очевиден индивидуализированный профиль риска. Современное состояние общества, которое исследователями признается как индивидуализированное (З.Бауман, Э.Гидденс, У.Бек) является следствием модернизационных трансформаций. Социальные структуры становятся более динамичными, а социальные агенты, в свою очередь, оказываются менее укорененными в социальной структуре. Увеличиваются степени свободы, как социальной структуры, так и социальных агентов. Ослаблены социальные связи, что напрямую влияет на восприятие риска. Глобальное воспринимается как индивидуальное, и человек ищет, зачастую тщетно, поддержку в коллективных форм социального существования – тусовках, сообществах, группах в социальных сетях, носящих в большей степени виртуальный характер. Так после событий 11 сентября 2001 года в США при изучении распространенности посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) и депрессии среди жителей Манхеттена было выявлено, что данные зависели от низкого уровня социальной поддержки, где социальные связи выполняют позитивную и защитную роль в сохранении психического здоровья⁶⁵.

Вышеописанные процессы активируют явление аномии, характеризующейся пассивной реакцией на события, ощущением бесцельности бытия, потере контроля над реальностью, отрицания ценностей и приоритетов. Внедрение новых правил жизни в глобальном обществе, угроза терроризма, трансформация климата и другие угрозы современности повышают неуверенность в существовании и приводят к потере веры в институты власти и общества, надеясь защитить себя и близких. Все в большей степени жизненный мир индивида детерминируется глобальными процессами, которые, расположены вне пространства, контролируемого этим индивидом. Если первобытный человек, став прямоходящим смог контролировать окружающее пространство, то современный «человек рискующий» даже с помощью инструментария цивилизации теряет жизненно необходимый контроль.

В условиях галопирующей глобализации особую динамику приобретают пандемии современности: атипичная пневмония, СПИДа, «свиной грипп» A/H1N1 и др., активизация которых является «детищем» современности. Такие проявления являются риском не только для сферы личного или общественного здоровья, но и для политической, экономической, духовной сферы общества. Их воздействие на человечество не является новым – так в середине 1960-х годов появился термин "микробная унификация человечества" – феномен, который впервые был отмечен в 14 веке, когда по Евразии и Северной Африке прокатилась эпидемия чумы, названная "черной смертью", а в 250-271 годы чума, свирепствовавшая на Кипре, привела к массовому обращению населения острова в христианство. В перечне причин современных эпидемий можно найти и идею заговора фармацевтических корпораций, интриг спецслужб мировых держав. Очевидно одно – скорость распространения, реакция населения, последствия для общества подтверждают глобальность угрозы данных рисков.

Прошедшие вспышки эпидемий, затронувшие преимущественно Восток, принесли репутационные риски азиатским компаниям (туризм, авиаперевозки), ослаблением экономических связей – ударили по ВВП растущей экономики, например, Китая, Гонконга. Пандемические риски заставляют индивида обращаться не столько к инновационным технологиям оздоровления (ведь они могут скрывать новые угрозы, в виду отсутствия должной проверки временем), а к традиционным методам: территориальная изоляция, маски, средства традиционной народной медицины. Человек вынужден изолироваться от мира со всеми следующими последствиями. Кроме того, государство, ослабленное глобализационными трансформациями, ограничено в способности защищать уязвимое здоровье человека от неблагоприятных последствий заболеваний (например, дефицит «правильных вакцин», рекомендованных глобальными институтами здравоохранения)

Эпоха глобализации принесла с собой эпоху терроризма. Это утверждение, на наш взгляд, находит подтверждение на примере многочисленных факторов: происходящих терактов, присутствия вопросов противостояния терроризму в дискурсах современной политики, в научных исследования разной направленности. Различные дисциплины описывают терроризм в своих дисциплинарных моделях: политологических, психологических, этносоциальных.

Современная ситуация показывает: терроризм, который смог «дойти до человека» и нашел выражение в крайне индивидуалистической форме – деятельности смертников – «глашатаев» крайнего эгоцентризма, смог представить угрозу для государственных машин. В современных условиях на историческую арену и выходит новый, "системный" терроризм как система точечных, но высокоэффективных акций, обладающих эффектом резонанса – широкого, долговременного, хорошо просчитанного последействия. Можно уверенно говорить о специфическом инструменте частного управления обществом со стороны влиятельных, но безликих организаций – "власти без государства", оперирующей транснациональными ячейками.

Более того, террористические организации как раз представляют собой сетевые структуры и наиболее эффективно смогли пройти стадии глобализации (финансово-экономическая интеграция, организованные группы, разбросанные по всему миру и т.д.). Терроризм является проявлением сложной социально-политической материи, которое не укладывается ни в понятие государства, ни в понятие этнических общностей. Это “неформальные сети” — диаспорные, радикально-фундаменталистские или нарко-криминальных коалициях, которые очень подвижны и сегодня играют огромную роль. Террористические группы – ячейки или узлы такой сети, которые формируются под решение определенных задач – совершения терактов, а после реализации планов – распадаются до следующих решений.

Терроризм как риск, несущий угрозу человечеству, соответствует критериям опасностей современности, выявленных У.Беком, Э.Гидденсом: он глобальный, латентный, приобретает устойчивые институциональные формы. Это механизм реализации политического интереса, который в новом ракурсе обнажает противоречивый характер глобализации, который показывает успешность индивидуальных террористических стратегий, носящих локальный характер в эпоху глобального. Такой эффект и эффективность были бы невозможны в условиях традиционного и индустриального мира.

Необходимо выявить медийный профиль терроризма, где СМИ оказываются «союзниками поневоле» террористов. Масса свидетельств говорящих о том, что при активном участии СМИ в освещении терактов у террористов появляется возможность контролировать ход событий. Это обстоятельство, безусловно, требует изменения законодательной базы, ужесточающий прохождение оперативной информации по медийным каналам.

Другой аспект проблемы – прямая роль СМИ в формировании восприятия террористической угрозы со стороны населения. Террор как стратегия и тактика ужаса, нацелен на глобальное освещение террористических событий с целью пропаганды идей или же отчета перед заказчиками. В итоге масс-медиа формируют деструктивную картину мира, где даже локальный теракт получает освещение как глобальное событие, укореняясь во внутреннем мире индивида. Риски для психологического здоровья очевидны – формирующаяся атмосфера страха, опривычивание восприятия опасности влияют на стрессоустойчивость населения. Терроризм может стать обычным явлением и под влиянием «наркотизирующего эффекта» СМИ приводить к росту социальной пассивности населения ⁶⁶на фоне ослабления понимания государства как гаранта безопасности и стабильности в обществе. Следует согласиться с названием отчета об одном из семинаров Аспеновского института (США) “Сильные государства – это сильные надежды”.

Современные глобальные процессы размывают государственные границы и девальвируют государственный суверенитет. Проблема статуса государства в современном институциональном и ценностном пространстве приобретает особую остроту в связи с развитием такого явления как терроризм. Глобальная стратегия противодействия терроризму — это укрепление государства как источника порядка и центра политического пространства посредством построения более мобильных институтов государственной власти. В современную эпоху наблюдается девальвация такого института как государства, которое перестает быть высшей ценностью в глазах своих граждан и не воспринимается как консолидирующий ресурс общества. Тем более, когда приводятся свидетельства причастности государственных служб к наиболее громким событиям современности (например, теракт 11 сентября 2001 г., США).

Также на фоне роста востребованности и актуальности «неполитических» ценностей, можно говорить о росте индивидуализации в ее крайних формах, когда существующие нормы и правила в обществе являются преградой для достижения личных целей.

Следует отметить еще один профиль терроризма. При активном взаимодействии вышеобозначенных факторов, мы можем прогнозировать развитие рисков позитивного отношения у населения к террористическим проявлениям. Данное явление на локальном уровне получило у специалистов название «стокгольмский эффект», когда у заложников обнаруживается чувство эмоциональной привязанности и понимания террористам. Такой эффект возможен в рамках всего общества, где конкурируют идеологии, где государство как институт лишается своей идеологической функции и становится провайдером глобальных идей, не учитывающих национальный, конфессиональный. социокультурный интерес. Терроризм, подкрепленный мощным идейным основанием, становится своеобразной альтернативой глобальным трансформациям, сильным антиглобалистским фактором современности. Если он будет находить понимание и получать легитимные оценки можно прогнозировать абсолютно деструктивное развитие событий.

В заключении необходимо отметить вероятность актуализации индивидуальных стратегий личной безопасности человека, когда вопрос его выживания в пространстве глобальных угроз и опасностей. Локализация жизненного мира индивида в физическом пространстве (мой дом – моя крепость), добровольная изоляция от влияния СМИ, открывает альтернативное измерение его бытия – виртуальное, где те же риски современности проявляют себя в новом качестве.