Cначала будет кризис в Америке, а потом ведьм начнут жечь на Красной площади. Часть 1 Интервью с Михаилом Хазиным

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 31

Преступники во власти

Пятнадцать лет назад тема преступности приобрела для россиян неведомый ранее смысл. В одной из самых благополучных в криминальном отношении стран мира почти искусственно стал раскручиваться маховик жесткой, массовой, организованной преступности. Мы перешли в совершенно иное качество — новый политический режим просто сдал население в лапы «братвы».

Вот что говорит статистика. В 1987 году, последнем году перед реформой, в РСФСР было совершено 9,2 тыс. убийств или покушений на них, 33,8 тыс. грабежей и разбоев. В 2002 году — 32,3 тыс. убийств и 214,4 тыс. краж и разбоев. Число тяжких и особо тяжких преступлений уже много лет колеблется на уровне 1,8 млн. в год (к тому же сильно сократилась доля тех преступлений, что регистрируются и тем более раскрываются).

Это значит, что официально около 5 процентов семей в РФ ежегодно становятся жертвой тяжкого или особо тяжкого преступления! А сколько людей переживают эту драму, будучи родственниками и друзьями потерпевших! Сколько миллионов живут с изломанной душой преступника, причинившего страшное зло невинным людям! Только в местах заключения ежегодно пребывают около миллиона человек — это при непрерывных амнистиях.

Что же произошло? Ведь у нас и во времена Советского Союза существовал преступный мир. Но он был замкнут, маскировался, держался в рамках теневой экономики и воровства, воспроизводился без расширения масштабов. Социалистическое хозяйство, общественная нравственность, органы правопорядка не создавали питательной среды для взрывного роста раковой опухоли. Эту среду породило социальное бедствие, которое в свою очередь стало следствием реформы. Среди преступников более половины составляют теперь «лица без постоянного источника дохода». Большинство из другой половины имеют доходы ниже прожиточного минимума. Политики просто выдавили значительную часть населения в преступность. С другой стороны, тут у них была своя корысть. Они нуждались в «кадрах» для выполнения грязной работы по захвату лакомых кусков госсобственности для искусственно насаженных «собственников».

Новые «хозяева» создают небывалые в России условия жизни, когда массы молодых людей идут в банды и преступные фирмы как на нормальную, желанную работу. Их уже и не тянет к честному труду на заводе, в поле, в лаборатории. Они отвыкают есть простую русскую пишу, пить обычные русские напитки. Они хотят жить, как новые русские. Доведись прийти к власти патриотическому правительству — как ему с ними быть? Захотят ли они договориться или объявят всем честным людям войну? Вот еще одна яма на нашем пути.

Преступность — процесс активный, она затягивает в свою воронку все больше людей, преступники и их жертвы переплетаются, меняя всю ткань общества. Люди, впавшие в крайнюю бедность, разрушают окружающую их среду обитания. Этот процесс был сразу запущен одновременно с реформой. Его долгосрочностъ предопределена уже тем, что сильнее всего обеднели семьи с детьми и большая масса подростков стала вливаться в преступный мир. Крайнее обеднение выталкивает массу людей из общества и так меняет их культурные устои, что они начинают добывать себе средства к жизни, «поедая» структуры цивилизации. Тем самым они становятся инструментом насильственной архаизации жизни окружающих и их дальнейшего обеднения.

Типичным проявлением этого процесса стало хищение электрических проводов, медных и латунных деталей оборудования предприятий, животноводческих ферм, железных дорог и т. д. Пару лет назад в МГУ была презентация книги, посвященной отцу Сергию Булгакову, и выступал глава администрации его родного города Ливны (Орловской обл.). Представляя книгу, он рассказал о том, что произошло в их районе. Ночью кто-то срезал и увез десять километров электрического медного провода. Линия обеспечивала с десяток деревень, и все они остались без тока и без света. Денег на восстановление линии не нашлось ни у администрации, ни у РАО «ЕЭС России», ни у жителей. И вот через какое-то время у людей стала ослабевать потребность в электричестве — они начали свыкаться со своим новым положением. «Гунны» за одну ночь перевели бытие жителей многих деревень на архаичный уровень, сменили сам тип их жизни.

А вот газетное сообщение нынешнего года — одно из огромной массы похожих: «Кемеровская область. Неизвестные злоумышленники частично разобрали 7 опор на магистральной ЛЭП напряжением 220 тысяч вольт. Расхитители, обычно крадущие провод, на этот раз срезали с металлических опор стальные уголки, придающие жесткость и устойчивость конструкции. Общая масса похищенных деталей составила полторы тонны... Как сообщили в пресс-службе «Кузбассэнерго», поврежденные ворами опоры не выдержали бы ветра и не самой большой силы. В этом случае электроснабжение значительной части региона было бы нарушено».

Преступное сознание заняло господствующие высоты в экономике, искусстве, на телевидении... Рынок, господа! Культ денег и силы! Что же теперь заламывать руки, ужасаясь детской преступности и детскому цинизму? Ведь так хотелось раскованности, плюрализма, свободы самовыражения, так тянуло поиздеваться над скучным советским телевидением. Почти всем причисляющим себя к интеллигенции миром помогли порно- и наркодельцам совершить культурную революцию, необходимую для слома советского жизнеустройства и утверждения новых ценностей.

На Западе уже в середине неолиберальной волны был сделан вывод, что капитализация России оплачивается детьми и подростками. Американский социолог К. Лэш пишет в книге «Восстание элит». «Телевизор, по бедности, становится главной нянькой при ребенке... [Дети] подвергаются его воздействию в той грубой, однако соблазнительной форме, которая представляет ценности рынка на понятном им простейшем языке. Самым недвусмысленным образом коммерческое телевидение ярко высвечивает тот цинизм, который всегда косвенно подразумевался идеологией рынка». Растлевающее воздействие телевидения образует кооперативный эффект с одновременным обеднением населения. В ходе рыночной реформы в РФ сильнее всего обеднели именно дети (особенно семьи с двумя-тремя детьми). И глубина их обеднения не идет ни в какое сравнение с бедностью на Западе.

«Самым тревожным симптомом, — пишет К. Лэш, — оказывается приобщение детей к культу преступления. Не имея никаких видов на будущее, они глухи к требованиям благоразумия, не говоря о совести. Они знают, чего они хотят, и хотят они этого сейчас. Отсрочивание удовлетворения, планирование будущего, накапливание зачетов — все это ничего не значит для этих преждевременно ожесточившихся детей улицы. Поскольку они считают, что умрут молодыми, уголовная мера наказания также не производит на них впечатления. Они, конечно, живут рискованной жизнью, но в какой-то момент риск оказывается самоцелью, альтернативой полной безнадежности, в которой им иначе пришлось бы пребывать... В своем стремлении к немедленному вознаграждению и его отождествлении с материальным приобретением преступные классы лишь подражают тем, кто стоит над ними».

Преступники у нас не только вошли в верхушку общества, называют себя «хозяевами жизни», они востребованы властью. В 1994 году членом Комиссии по правам человека при президенте России был назначен Владимир Податев, трижды судимый (кража, вооруженный грабеж, изнасилование) «вор в законе» по кличке Пудель. Ему не обедневшие люди с горя бюллетени продали, его кандидатуру подбирали и проверяли в Управлении кадров администрации президента. Я допускаю, что он — поклонник Ельцина, но ведь по типу квалификации ему явно надо было быть где-то в Министерстве финансов, а его бросили на гуманитарную сферу.

Какую роль сыграла интеллигенция в снятии природной неприязни русского человека к вору, в обелении его образа, в его поэтизации? Без его духовного оправдания авторитетом искусства не было бы такого взрыва преступности. Вопрос поднял Достоевский — как в нашей культуре вырос Раскольников? Как аристократ Ставрогин так легко нашел общий язык с уголовником-убийцей? Как интеллектуал Иван Карамазов соблазнился организовать убийство чужими руками? Откуда это?

Собирая мысли тех, кто об этом думал, приходишь к выводу, что тяга либеральной интеллигенции к преступному типу — результат прививки западных идей на дерево русского духа, уродливый гибрид. Российский религиозный философ Семен Франк с болью писал об этой странной болезни нашей либеральной интеллигенции, которая оказалась «в духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами и хулиганами».

Вот писатель Артур Макаров вспоминает в книге о Высоцком: «Никогда не забуду... Я иду в институт (я тогда учился в Литературном), иду со своей женой. Встречаем Яшу (вора Яшу Ястреба. — С. К.). Он говорит: «Пойдем в шашлычную, посидим». Я замялся, а он понял, что у меня нет денег... «А-а, ерунда!» — и вот так задирает рукав пиджака. А у него от запястья до локтей на обеих руках часы!.. Так что не просто «блатные веянья», а мы жили в этом времени. Практически все владели жаргоном — «ботали по фене», многие тогда даже одевались под блатных». И тут же А. Макаров гордится: «Меня исключали с первого курса Литературного за «антисоветскую деятельность» вместе с Бэллой Ахмадулиной».

Вот так! В юности шли с грабителем в шашлычную, продав чьи-то снятые под ножом часы. Потом разводили огонь в Карабахе и Чечне. Сегодня срывают премии в долларах от новых русских. Первой задачей идеологов либерализма в уничтожении советского наследства стало устранение из нашей жизни общих нравственных норм, которые были для людей неписаным законом. И пошло открытое нагнетание преступной морали. Экономист Николай Шмелев еще во времена перестройки писал: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно и, наоборот, что эффективно — то нравственно». Да, промысел Яши Ястреба был и тогда экономически эффективнее труда колхозника или учителя. Теперь нам «внедряют понимание», что именно этот промысел и есть высшая нравственность.

В результате сегодня одно из главных препятствий к возврату России в нормальную жизнь — широкое распространение и укоренение преступного мышления. Речь идет уже не о преступности, а о чем-то более глубоком. Бывает, человек в трудное время оступился, стал вором, в душе страдает. Миновали черные дни — бросил, внутренне покаялся, работает за двоих. Однако совсем иное дело, когда преступление становится законом и чуть ли не делом чести.

Нас пытаются убедить, что приглашение преступников к экономической, а потом и политической власти — дело необходимое и временное. Мол, то же самое прошли США — а посмотрите, как шикарно живут. Но это вранье! Если в США и использовали мафию в политических целях, то понимали незаконность подобной деятельности и тщательно ее скрывали. Наши же реформаторы стараются примирить общество с преступным миром. И этот накативший на Россию вал антиморали не становится слабее.

C.Г.Кара-Мурза

anews.ru/archive/pdfs/2004/31/3-31-2004.pdf

Кумир демократии

1.
Древняя мудрость гласит: «Не сотвори себе кумира!». Это особенно актуально сегодня в России в связи со спорами о «конце демократии». Специфика мышления наших либералов, клянущих Путина за авторитарный поворот, как раз и состоит в том, что они превратили одно из политических явлений — демократию западного образца — в кумир подобно тому, как древние народы превращали в кумиры, обожествляли явления природы — солнце и луну, ветер и океан. Наши либералы свято верят, что демократия англо-саксонского типа обладает чудесными свойствами и стоит ее установить в любой стране, как снизится преступность, исчезнет коррупция, повысится экономический потенциал и т.д. Точно так же, как вавилоняне верили, что стоит прикоснуться к статуе бога солнца, как парализованный будет исцелен и сам пойдет, а у прокаженного исчезнут безобразные струпья. Более того, если установление этой демократии не приводит к желанному эффекту, то наши либералы, в полном согласии с мировоззрением идолопоклонника, начинают винить наши российские народы и, прежде всего, русский народ. Он, дескать, недостаточно культурный, цивилизованный, толерантный, он недостоин того, чтобы прекрасные боги демократии, правового государства, разделения властей облагодетельствовали его своими чудесами, как они сделали с «хорошими» и «толерантными» народами Западной Европы и Северной Америки. А значит, мол, нужно каяться – за коммунизм, за православие, за царизм, за сталинизм, нужно хлестать себя плетьми – в газетах, журналах, на площадях, нужно ползти на коленях на благословенный Запад и целовать пыльные стопы тамошних главных жрецов демократии…

2.
Это не публицистический перехлест, перед нами действительно идолопоклонство в точном смысле слова. Ведь идолопоклонство, если говорить о нем не на языке теологии, а на языке философии, есть не что иное, как восприятие относительного как абсолютного, а наши либералы как раз и считают, что демократия западного образца – с парламентом, партиями и гражданским обществом — есть <>сиречь универсальная модель государственного устройства, которая пригодна везде – от Исландии до Конго — и всегда – и в период мира, и во время войны, и в годы экономической стабильности, и при экономическом кризисе… Любое сворачивание многопартийности любое давление на «свободную прессу», чем бы оно ни было вызвано, наши либералы воспринимают как покушение на «святая святых», а того, кто произвел сие «кощунство», сразу же записывают в черный список врагов демократии и прогресса и подвергают анафеме.

Все это очень и очень напоминает не рациональные суждения, а фанатическую веру, причем веру, очевидно, ложную, потому что речь идет о поклонении тому, что по природе своей является относительным. Если мы спустимся с небес прекраснодушных разглагольствований на грешную землю и возьмем на вооружение обычный здравый смысл, то мы вынуждены будем признать: демократия, как и всякий другой политический строй, есть лишь инструмент, выполняющий строго определенные общественные функции. «Не общество для демократии, а демократия для общества» — если перефразировать фразу из той древней Книги, которую мы цитировали в начале статьи. А каждый инструмент предназначен только для ограниченного круга целей и предполагает весьма специфичные условия своего использования; скажем, молотком можно вбивать гвозди, но нельзя наладить часы, а тот, кто попробует завести часовой механизм, опустив на него молоток, тот простонапросто лишится часов. Тем более это касается сферы политики, где все изменчиво, непостоянно, где неприменимы некие общие, «вечные формулы». Как сказал об этом русский мыслитель Л.П. Карсавин: «…Надо раз навсегда устранить утопическую мысль о возможности создать идеальную государственную организацию, которая годилась бы для всех народов и всех времен…»1.

Даже либералы, только, конечно, разумные и способные к логическому мышлению, а не повторяющие, как мантры, фразы из «Декларации прав человека», понимают, что есть целый ряд условий, когда демократия западного типа в полном ее формате начинает «давать сбои», и тогда просто необходимо несколько ее ограничить. Например, после того, как через «ворота демократии» в «цивилизованную Европу» пришел нацизм, даже в странах, гордящихся своей свободой, официально запрещена деятельность так называемых экстремистских партий. Те же самые ограничения распространяются и на пропаганду соответствующих идей, и никто из либералов на Западе не сокрушается по поводу такого урезания демократических свобод.

И это в состоянии мира и довольно стабильного и позитивного развития экономики, а в случае войны или экономического кризиса гораздо более явное сворачивание демократии в самих демократических странах является вполне легитимной и не вызывающей возражения мерой. Тут уже используются и государственное вмешательство в экономику, столь ненавистное либеральным сторонникам понимания государства как «ночного сторожа» или прямое цензурное наступление на пресловутую свободу слова.

Так, Франклин Делано Рузвельт во время Великой депрессии в США весьма решительно использовал государство в качестве инструмента регулирования экономики. А во время первой иракской войны были разрешены съемки в районе боевых действий только своему военному ТВ, которое давало в эфир информацию, прошедшую цензуру.

Что произойдет, если этого не сделать, показывают печальные примеры либеральных реформ в России начала 90-х годов и 1 Чеченской кампании 1994-1996 годов. Думается, любой либерал, обладающий хоть долей здравого смысла и понимающий, что реальная политика не всегда совпадает с нашими идеалами, должен признать: к тем авторитарным действиям, в которых Путина обвиняют радикал-либералы, его толкали не его «антидемократические взгляды» (как раз по своим убеждениям Путин — самый махровый либерал собчаковской выучки, что видно и по его заявлениям, и по той нерешительности, с какой он осуществляет авторитарный поворот, и по его буквально антинародной экономической и социальной политике), а сама объективная политическая ситуация. Любой правитель, дорожащий если не страной, то хоть своей властью и жизнью, должен был бы сделать это на месте Путина, в той ситуации, в какой он и вся страна оказались в 1999 году. Собственно, перед Путиным был не очень широкий выбор: либо он, опираясь на уже сформировавшийся бюрократический корпус, выйдет из-под контроля прозападных олигархов и лишит их медиа-влияния, а также остановит сепаратизм, либо он станет марионеткой в руках медиа-, нефтяных и металлургических магнатов и их заграничных «доброхотов», да и то до тех пор, пока страна не развалится усилиями кавказских, поволжских, сибирских и дальневосточных сепаратистов, и строго в соответствии с вашингтонскими планами.

Другое дело, что путинский авторитаризм направлен не на подлинное возрождение нашей державы в ее естественном геополитическом формате и не на сохранение наших народов и цивилизации в целом, а на сохранение и укрепление лишь собственной власти и власти своего клана.

Однако здравомыслящий либерал, согласный с тем, что бывают ситуации, когда широкая многопартийность, реальное разделение властей и неограниченная свобода слова смерти подобны для государства и общества все же исходит из того, что это — временная мера, вызванная, как теперь принято говорить, форс-мажорными обстоятельствами. И недоволен такой либерал Путиным, потому что его авторитарный поворот, судя по всему, всерьез и надолго. А ведь по мнению любого либерала в принципе, при нормальных неэкстремальных условиях демократия западного типа, пригодна и для России, равно как и для всякой другой страны мира, и как только закончится «переходный период», необходимо будет вернуть все демократические институты англо-саксонской модели в полном объеме.

Вместе с тем мы полагаем, что и эта позиция является недостаточно реалистичной, если не прямо утопичной. Дело в том, что она не учитывает связи демократии западного образца с историческими, культурными, духовными, геополитическими и даже географическими условиями существования самой западной цивилизации, существенно отличающихся от российских условий.

Каковы же эти условия, которые только и делают эффективной или даже просто возможной демократию западного типа? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны разобраться с особенностями данного типа демократии.

3.
Мы уже упоминали, что основные, характерные черты западной, буржуазной демократии — институт парламентаризма или представительное, формальное народоправство, многопартийность, противостояние гражданского общества и государства, разделение внутри самой государственной власти на различные ветви. Легко заметить, что все эти особенности сводятся к одной формуле: ослабление государства настолько, чтобы оно могло выполнять лишь минимум самых необходимых функций (собственно, это не скрывают и сами либерал-демократы, говоря о государстве лишь как о «ночном стороже»). Причем, слабость государства необходимым образом связана с самой сущностью демократии западного типа или либеральной демократии. В самом деле, принцип разделения властей делает саму государственную власть инертной, рыхлой, малоподвижной, плохо приспособленной для решительных действий. Пока парламент и исполнительная власть согласуют между собой тот или иной шаг, глядишь, уже и необходимость в этом шаге отпадет. Далее, принцип многопартийности также вносит сильную энтропию в политическую жизнь. Каждая партия и общественная организация выражает интересы только определенного слоя населения, и, таким образом, борьба между партиями выражает опасное для общества в целом его расслоение. Поскольку же многопартийность вписана в институт законодательной власти, это тоже не добавляет государству силы. Постоянные внутрипарламентские склоки, тормозящие процесс законодательной деятельности — обязательная принадлежность буржуазной демократии.

И, наконец, «холодная война» между обществом и государством, которая возводится такой демократией в высший закон, ведет к тем же последствиям. Гражданское общество на Западе может объединяться и выступать некоторое время как мощная сила, сравнимая с государственной властью (возьмем, к примеру, борьбу американского гражданского общества против войны во Вьетнаме, которая увенчалась полной победой общества над государством). Этот внутренний раздор мог бы быть гибельным при соответствующих условиях (допустим, война ведется не в тысячах километрах от границы, а рядом с США, а гражданское общество требует мира на каких угодно унизительных для государства условиях). Кроме того, сам факт возможности объединения гражданского общества вовсе не означает его внутренней целостности. Как писал В.В. Кожинов: «Общество, существующее в странах Запада, не только не противостоит частным, личным – в конечном счете «эгоистическим» — интересам своих сочленов, но всецело исходит из них. Оно предстает как мощная сплоченная сила именно тогда, когда действия правительства … угрожают именно личным интересам большинства»2. Иными словами члены гражданского общества способны объединяться только в виду общего врага.

Итак, такая конструкция как «западная демократия» очень хрупка и уязвима. Ее стабильность – не более чем результат временного «равновесия сил», по природе своей разрывающих общество на части. Если мы взглянем на историю Запада последних трех веков объективно, а не через розовые очки, то мы обнаружим вдруг, что это три столетия сплошных кризисов, революций, переворотов и войн. Одна только Франция в период с конца 18 века по конец 19-го пережила 4 революции (Великую Французскую революцию 1789 года, революцию 1831 года, покончившую с Реставрацией, революцию 1848 года, и Парижскую Коммуну). Именно в демократическую эпоху Европы западные страны пережили две крупнейшие и кровопролитнейшие в истории человечества междоусобные войны, когда одни державы Запада выступали против других, – 1 и 2 мировую войны. Наконец, периодические экономические кризисы, которые потрясали Запад весь 19-начала 20 века, то есть как раз в тот период, когда западные государства честно придерживались либерального принципа невмешательства в экономику (чего не скажешь о наших днях), не раз ставили Запад на грань пролетарской революции. (Следует помнить не только о том, что в этот период большинство западных стран было охвачено международным рабочим движением, но и о том, что европейская пролетарская революция в 19 веке фактически уже началась – в 1848 и в 1871 во Франции, но была жестоко подавлена).

Blog

Cначала будет кризис в Америке, а потом ведьм начнут жечь на Красной площади. Часть 1 Интервью с Михаилом Хазиным

Содержание