Репрезентация масонской символики в языке русской художественной литературы XVIII начала XXI веков
| Вид материала | Презентация |
- М. В. Ломоносова факультет журналистики кафедра истории русской журналистики и литературы, 672.12kb.
- Языковые средства выражения комической модальности (на материале произведений английской, 321.74kb.
- Язык русской художественной литературы Типология девиаций в языке художественной литературы, 1464.97kb.
- Учебно-методический комплекс учебной дисциплины история русской литературы ХХ начала, 543.39kb.
- На правах рукописи, 636.42kb.
- Феномен преображения в русской художественной словесности XVI-XX веков, 502.43kb.
- П. А. Орлов История русской литературы XVIII века Учебник, 4388.68kb.
- История русской художественной критики XVIII начала ХХ века, 343.88kb.
- Открытые фонды Русское декоративно-прикладное искуссво XVIII-XXI, 27.92kb.
- Уроку литературы в 9 классе Тема: От классицизма к романтизму, 93.79kb.
В первом параграфе «Конституирующая роль масонских символов в языке М. Волошина» раскрыта специфика семантических трансформаций МС в языке поэта и их конституирующая роль. Показано, что языковое наследие поэта может восприниматься как пространство, в рамках которого совмещены все возможные способы вербализации МС, то есть такой сегмент ЯРХЛ, где конкретные словоупотребления и развернутые текстовые репрезентации в своей совокупности демонстрируют общий набор инвариантных приемов использования единиц.
В этом смысле языковое наследие с учетом его ретроспективных, синхронных и перспективных связей можно считать представительным и полным типом эстетически значимых реализаций МС. Среди них особый интерес в рамках рассматриваемой проблемы представляют такие, в которых текстовая семантика МС существенно отличается от канонического или исходного значения. Наблюдающиеся в данных случаях содержательные сдвиги означающего наглядно демонстрируют то, что исходная единица подверглась переосмыслению. Например, в строчках Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы // Не отдадим за все забвенья Леты! // Грааль скорбей несём по миру мы, – // Изгнанники, скитальцы и поэты! фиксируется далекая от канонической семантика символа Грааль.
Трансформации исходной семантики символа осуществляются за счет помещения его в рамки специфических контекстных связей, репрезентирующих наличие особого (индивидуально авторского) понимания или восприятия единицы, присутствие определенных изменений или семантических сдвигов непосредственно в ее номинативном значении. Контекстные связи деформируют исходную семантику МС, добавляя новые компоненты значений.
Репрезентации некоторых символов рассредоточены по множеству текстов. Так, устойчивое употребление метафор с семантикой, отсылающей к термической обработке металлов и демонстрирующей особенности самосознания автора, может быть интерпретировано как фиксация единого символического содержания, связанного с именем Тубалкаин. Такие рассредоточенные фиксации знаменуют собой конституирующую функцию МС по отношению к идиостилю и демонстрируют усложнения форм их непосредственного включения в тексты, за которыми стоят не только трансформации семантики, но и ее индивидуальная специализация. Семантика становится выразительницей индивидуальной картины мира и ее доминирующих черт. Наметившееся в поэтическом языке Ап. А. Григорьева использование описательных репрезентаций, не дублирующихся прямыми, стало преобладающим.
Еще одной специфической особенностью становятся тексты, в которых прямые номинации МС полностью отсутствуют и тем не менее их общая семантика, возникающая из совокупности синтагматических связей единиц, указывает на связь с масонством. Таково стихотворение «Обманите меня…» – изображение масонской инициации, выполненное на таком уровне абстрактности, который, с одной стороны, снимает практически всю конкретику (прямые номинации актуальных для масонства объектов), а с другой – в синтагматическом аспекте оставляет все необходимые ориентиры, исключающие доказательную возможность иных прочтений.
Отдельный интерес представляет сопоставление характера воплощения единого семантического комплекса, связанного с обрядом посвящения, в ряде текстов: «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, «Пророк» А. С. Пушкина, «Импровизатор» В. Ф. Одоевского, «Масоны» А. Ф. Писемского, «Война и мир» Л. Н. Толстого, «Обманите меня…» М. Волошина, «Заблудившийся трамвай» Н. Гумилева, «Посвящение» С. К. Маковского, «Вольный каменщик» М. А. Осоргина, «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова.
Во втором параграфе «Масонская символика в функции эстетической модели в языке А. Белого» проанализировано сложное взаимодействие различных оценочных планов при воплощении МС и трансформация их общей оценки в языке автора, сопровождаемая изменением способов их экспликации. Что продемонстрировано через сопоставление функционирования МС в повести «Котик Летаев» и романе-трилогии «Москва», при котором учитывалась дифференциация по следующим параметрам: 1. Характер адресации символа. 2. Авторская оценка используемого символа. 3. Специфика лексического контекста, который окружает символ. 4. Семантическое наполнение символа. 5. Тематическая отнесенность символа. 6. Функции символа. Сама по себе совокупность этих параметров может восприниматься как достаточный для выявлений оценочного плана инструментарий.
Показаны случаи симультанной реализации полисемии. Например, при реализации МС череп в едином контексте локализованного сегмента повести «Котик Летаев» актуализируются следующие значения: 1. ‘Череп как знак смерти, необходимой для возрождения’. 2. ‘Человеческий череп как физический (анатомический) объект’. 3. ‘Череп как знак микрокосма, вместилище характеристик личности’. 4. ‘Череп как знак макрокосма’. 5. ‘Череп как место проникновения божественного света’. 6. ‘Череп как внутренний храм’. 7. ‘Череп как внешний храм’. Все они оказываются связаны между собой компонентами масонской семантики.
Отдельно проанализирована определяющая роль МС для языкового пространства романа «Петербург». Здесь в репрезентации МС возрастает роль фонетики и сложно реализованных итертекстуальных связей. На смену связи «канонический масонский текст – художественный текст» приходит связь «канонический масонский текст – художественный текст-посредник – художественный текст». Трансформация связи в новое качество приводит и к тому, что масонская семантика, четко сохраняясь, при восприятии приёмником, условно говоря, становится менее различима и очевидна. Изначально связанные с масонством семантические комплексы утверждаются в характере своего самостоятельного бытования. Они становятся в чем-то самодостаточными изобразительными единицами, сохраняя свою диахроническую связь с масонством, но, базируя свою эстетическую и ценностную значимость уже, в первую очередь, на важности тех текстов, в которых они дублируются.
Например: Тройственная атрибуция формулы Слетела повязка со всех ощущений показывает, как и из чего складывается ее совокупная семантика: общеязыковой компонент базируется на наличии метафорического переноса и синонимичных общеупотребительных формул, эстетический – на перекличке с Пушкиным и мере оригинальности выбранного сочетания, а эзотерический – на связи с инициацией. В данном случае МС переходит в некое новое качество в том смысле, что перед приёмником не просто развернутое или перифрастическое описание некоего МС, который хорошо известен языковой традиции, но по сути новый, изначально не представленный в масонской традиции в качестве самостоятельной единицы МС, фиксируемый сочетанием слов и получающий в то же время существенную часть своей семантики за счет связи с традицией.
Важным представляется, что соединение попыток аналитического осмысления природы символов с их художественными трансформациями приводит к тому, что эстетическая модель использования МС становится главенствующей и продуцирует языковое пространство, в котором само присутствие МС становится далеко не так очевидно, как это было в канонических текстах.
В третьем параграфе «Полифункциональное включение масонских символов в тексты Н. Гумилева» воспроизведен анализ текстов «Пророки», «Заблудившийся трамвай», «Молитва мастеров», «Слово», «Два Адама», «Душа и тело», «Средневековье». Показано, что МС в этих и других текстах организуют один из семантических планов повествования, стимулируя тем самым его многозначность, и выступают как один из маркеров, учет которого позволяет полнее воспринять сложное текстовое содержание.
Например, в стихотворении «Заблудившийся трамвай» одновременно присутствуют, по крайней мере, три семантических плана: 1. Реально-бытовой. 2. Мифолого-поэтический (литературный). 3. Масонско-аллегорический, выражающийся в передаче ритуала масонской инициации. В организации третьего плана принимают участие семантические компоненты (семы) общеупотребительных единиц, отдельные лексемы и интертекстуальные свзяи с предшествующей традицией.
Высокая степень насыщенности одного из текстовых планов масонской символикой проявляется не только в количестве символов, но, что не менее важно, в том, что языковые единицы называют разные по объему сегменты действительности: отдельные символы с предельно абстрактной семантикой (свет, свобода), одновременно символ и символическое действие (земля, огонь, вода, воздух и испытания ими, свет и дарование света), совокупно символ, его материальное воплощение и связанное с ним символическое действие (череп, ковер, связанная с ними символическая смерть). Этому разнообразию фиксируемых объектов соответствует многообразие способов включения символов в текст: от семантических компонентов слов и отдельных лексем до высказывания. А в совокупности то и другое продуцирует сложную семантику текста, противопоставленную его внешней (кажущейся) простоте; и этот языковой контраст между формой и содержанием способствует повышению эстетического потенциала текста.
Тексты, в которых репрезентированы МС, подразделяются по степени детализации и полноты их воплощений, в ряде случаев реализации МС становятся базой для воплощения собственных взглядов на координацию объектов с учетом актуальных для него атрибутов. Но в большинстве случаев представлены непрямые номинации с семантическими сдвигами, предполагающимися как самим фактом отсутствия канонического означающего, так и тем, что семантика МС может быть рассредоточена в текстовых сегментах.
В четвертом параграфе «Репрезентации масонских символов в иронических контекстах С. Черного» показано использование МС в текстах: «Песнь песней», «Базар в Аuteuil», «Колбасный оккультизм», «Пушкин в Париже», «Узаконенное любительство», «Новейший самоучитель рекламы». Весь корпус рассмотренных фактов демонстрирует, что С. Черный, употребляя масонскую терминологию в ироническом контексте, продолжает линию стилистических преобразований, начатую В. Ф. Одоевским. При этом, в отличие от своего старшего предшественника, он концентрирует внимание на одном оценочном плане.
Избирая в качестве доминирующего оценочного плана иронию, автор конструирует контексты, в которых МС и сам факт их употребления наряду с другими изобразительными средствами используются как база для создания эффекта комического. В аналогичной функции МС пентаграмма используется в романе Б. Пильняка «Голый год». Как правило, сам эффект продуцируется за счет контактного совмещения единиц двух диаметрально противоположных семантических планов: приземленно бытового и возвышенно таинственного. Контраст между единицами, репрезентирующими планы, становится более показательным и ярким благодаря тому, что они представлены компонентами, фиксирующими их центр. В этом смысле МС оказываются очень эффективным материалом.
Присутствуют в текстах и элементы игры, в основе которой двойственное восприятие МС и актуализация семантики, связанная с их использованием в разговорной речи. При этом, авторская ирония, как правило, имеет два вектора направленности. С одной стороны, ей прямо подвергаются непосредственные объекты номинаций. С другой – в ее поле оказываются те, кто в языковом коллективе продуцирует неверное представление об этих объектах. Воспроизведение стереотипной оценки в определенном контексте само становится оценкой тех, кто эту оценку продуцирует применительно к определенному объекту. Такое сложное непрямое использование оценочного плана становится возможным только в языке художественной литературы: осведомленный автор фиксирует восприятие взгляда через упоминание о нем применительно к постороннему объекту.
В своей совокупности словоупотребления приводят к тому, что в начале XX века у слова масонство в его нетерминологическом или речевом употреблении понятийное поле размывается и расширяется, его начинают составлять часто повторяющиеся в тех или иных сферах атрибуты, и оно приобретает вид ‘могущественная тайная сила, своими почти неограниченными возможностями воздействующая на социум с той или иной целью’. В семантическом плане с этим словом происходит то же, что со словами франкмасон или фармазон в начале XIX века.
В ЯРХЛ компоненты семантического поля «масонство» используются по-разному: нейтрально, сопровождаясь положительной оценкой, отрицательной оценкой, или иронически. Эти оценочные планы применительно к конкретным единицам могут быть реализованы самостоятельно, а также совмещаться: нейтральный + иронический, положительный + иронический, отрицательный + иронический – и дополняться конкретизирующими их показателями отношения говорящего к объекту: отрицательный + иронический + оттенок страха, положительный + иронический + оттенок изумления и т. д. В этом многообразии оценок место словоупотреблений С. Черного определяется достаточно четко. Связанные с масонством понятия он употребляет в оценочном ключе нейтральный + иронический. Писатель использует единицы в иронических контекстах, реализуя при этом один из способов их употребления в разговорной речи.
В пятом параграфе «Масонская символика в художественных текстах конца XX – начала XXI веков» рассмотрены тексты Б. Акунина, О. Арефьевой, А. Наймана, О. Николаевой, В. Пелевина, Ю. Полякова, В. Сорокина и других авторов. Все они проанализированы с точки зрения реализации с помощью МС трех различных коммуникативных установок: воспроизведение стереотипов массового сознания, воспроизведение исторических реалий, воспроизведение личностной авторской рефлексии.
При воплощении этих установок, имеющих различные разновидности, но тесно связанных между собой, на первый план в коммуникативном и текстовом отношениях выходят различные эгоцентрические категории в несходном семантическом наполнении. Именно они определяют специфику реализации установок и наделяют их специфическими чертами. В первом и втором случаях личностный план семантики упоминаемой единицы определяется категорией мы, то есть ‘языковой коллектив или его часть’ и реализует установку ‘коллектив так считает’, в третьем случае – категорией я, то есть ‘конкретный представитель языкового коллектива, автор’ и реализует установку ‘я так считаю’. В первом и третьем случаях временной план, как правило, локализуется настоящим временем, во втором случае – прошедшим временем.
Но во всех этих случаях МС оказываются в текстовой среде, принципиально отличной от характера среды их первоначальной репрезентации – они попадают в строго эгоцентрические тексты, что становится одним из базовых условий их переосмысления. Доминирование различных способов воплощения эгоцентрических категорий и их актуализация порождают особые контексты, отчетливо группирующиеся в большие совокупности типологически сходных способов использования языкового материала. Эти способы в своей совокупности репрезентируют основные черты восприятия языковым коллективом тематически сходных единиц, а сам факт их наличия и представленности у различных авторов свидетельствует о том, что эти единицы приобрели статус межстилевой лексики.
Воспроизведение стереотипов массового сознания осуществляется за счет того, что единицы воспроизводятся в общеупотребительном значении, в том значении, в котором они встречаются в обиходной массовой разговорной речи и в определенной части публицистики. Такое использование может быть двух типов, существенно разнящихся в модальном плане: прямая номинация вне контекста, прямо репрезентирующего авторское отношение, и прямая номинация в контексте, демонстрирующем авторское отношение. Особенно интересны в этих случаях различные типы идентификации посредством упоминания МС.
Функции упоминаний, связанные с воспроизведением исторических реалий, достаточно четко локализованы задачами создания исторического колорита повествования или исторически достоверного фона излагаемых событий. Исходя из этого и осуществляется отбор тех или иных единиц. Он подчинен задачам воспроизведения тех реалий, которые представляются автору актуальными для художественного воссоздания описываемого сегмента реальности. Номинации масонских реалий (и масонства вообще) стали не просто маркерами определенного ассоциативного плана, они приобрели статус единиц, конституирующих этот план.
Воспроизведение личностной авторской рефлексии предполагает, что исходная семантика МС подвергается автором осмыслению или переосмыслению. Реализуется в текстах различного объема, продуцирующих несходные меры воплощения единых семантических процессов. Сама авторская рефлексия, основное содержание которой – переосмысление символа или конструирование нового символа, может быть оформлена и как собственно авторская, и как персонажная речь, и как речь автора-рассказчика. Основным содержанием такой речи, которое не зависит от того, кто непосредственно говорит в тексте, становится не воспроизведение бытующих стереотипов и не буквальное указание на символы (как это происходит в случаях с первыми двумя установками), а формулировка индивидуальных воззрений, которые так или иначе отталкиваются от МС.
Показано, в частности, что из всего арсенала МС предпочтительными для репрезентации стали именно те, которые связаны не с внутренними доктринами, а с внешними формами масонства. Это перемещение в сфере номинаций очень показательно в плане изменения фокуса внимания языкового коллектива. При этом само использование продолжается часто без учета исходного денотативного значения МС, что приводит к формированию на их базе содержательно иных единиц, самостоятельно существующих в ЯРХЛ.
Воспроизведенный в IV главе анализ материала позволяет сделать следующие выводы. Из четырех общих сфер трансляции МС, связанных с исходными стимулами их использования в текстах и целевыми установками авторов – идеологической, коммуникативной, эстетической и когнитивной, – для ЯРХЛ XX – начала XXI веков наиболее актуальной становится эстетическая область. Она занимает главенствующую позицию и подчиняет себе все остальные сферы, реализации которых либо сопутствуют ей в качестве частных и дополнительных, либо включаются в нее в качестве вспомогательных или базовых компонентов для ее конструирования и экспликации в художественной ткани текста. Использование МС подчиняется, в первую очередь, художественным задачам и целям индивидуальной языковой самореализации авторов, ориентированной не на диахронические характеристики, познавательную силу, коммуникативные возможности и собственно идеологическую отнесенность используемого им языкового материала, а на его предполагаемые и реальные изобразительные потенции, которые становятся основным мерилом и стимулом его использования в тексте, воспринимаются в качестве основного ориентира и стимулятора авторской работы с материалом. Применительно к МС это проявляется в реализации эстетической модели при их репрезентации.
Эстетическая модель предполагает, что при создании или воссоздании языковыми средствами воображаемого мира художественного текста исходными импульсами или основой для компонентов этой работы становятся МС. На их базе конструируются основные ориентиры или константы текста, с их помощью реализуется структура, объединяющая различные уровни текста, дающая ему целостность и выразительную силу. При этом часто с внешней точки зрения для приёмника информации наличие такой модели неочевидно, поскольку отдельно она может не эксплицироваться и проявляться через сложную систему рассредоточенных в тексте ориентиров. Эстетическая модель, базирующаяся на МС, ложится в основу порождения многих текстов, давая на выходе образцы сложных и многомерных текстовых образований.
Главенствующее положение эстетической модели в языковом сознании авторов вместе с развитием и упрочением тех тенденций, которые были отмечены в III главе, приводят к существенным изменениям в восприятии и использовании МС. Их исходная семантика начинает в разной степени переосмысливаться: от частных деформаций значения до энантиосемии. Переосмысление семантики МС происходит под воздействием самых различных и в то же время тесно связанных между собой контекстных преобразований. В их числе необходимо назвать отсутствие четких указаний на использование МС в тексте и репрезентацию их посредством описательных конструкций, не сопровождаемых обязательной прямой номинацией; прямые новые характеристики МС и использование при их употреблении нехарактерной для них атрибутики; возникновение новых контекстных семантических связей (широкая сочетаемость); имплицитно приписываемые им значения; декларируемые ряды соположений с иными единицами; различные параллели, внутритекстовые уподобления с иными единицами; контрастность по способу и фактуре с предшествующим типом употребления; симультанные наделения одной единицы отнесенностью к различным тематическим сферам; размывание предметной семантики текста или его намеренная ориентация на сферу, не связанную с МС; обнародование новых аксеологических характеристик. Вместе эти преобразования в одном тексте, как правило, не представлены и могут соседствовать с традиционными словоупотреблениями.
В своей совокупности эти различные преобразования приводят к тому, что языковая ткань текстов, отражая и воплощая художественный мир, определяющим образом влияет на значение МС, деформируя его под своим воздействием. Сама же деформация или переосмысление семантики выражается в том, что возникает, по сути, единица с новым значением: на смену каноническому МС в ряде случаев приходит образно-художественный МС, который оторван от своего прототипа или демонстрирует тенденцию к такому отрыву по различным показателям, не может восприниматься в качестве единицы исходной символической системы.
Доминирующее воздействие на использование МС оказывает индивидуализированное авторское начало, совмещенное со стремлением к языковому мифотворчеству. И как результат этого наблюдается любопытный языковой феномен. Система МС первоначально находилась в воображаемой сфере масонских догматов, обслуживала и выражала ее; в ЯРХЛ XVIII и XIX веков она часто просто фиксировала именно ее, перенося в контекст литературных произведений. В XX – начале XXI веков актуальные для языкового авторского сознания категории воображаемых миров подчиняют себе языковой материал – МС, который с самого начала находился в воображаемой сфере. Это не повышает меру воображаемости, но, поскольку сам материал оказывается очень продуктивным в этом смысле, способствует умножению этих воображаемых миров. МС, включаясь в конструирование воображаемых реальностей, оказываются в привычной для себя языковой и категориальной среде, органически взаимодействуют, семантически резонируют с ней и способствуют двунаправленному взаимному обогащению в приращении новых смысловых потенциалов языка.
МС принимают участие в формировании особого семантического плана, воздействие которого на адресата зависит уже в большей части от меры его художественной достоверности, а не от внешне декларируемых характеристик. В рамках ЯРХЛ репрезентируется набор самостоятельных единиц, связанных со своими прототипами в системе МС только внешней формой. Происходит такое слияние эстетических и эзотерических компонентов содержания, при котором реальная денотативная сфера оказывается деактуализирована. При этом содержание символов и фиксация их наличия часто настолько последовательно и полно уходят в подтекст произведения, что во внешней форме языкового выражения остаются только косвенные указания на них, заведомо предполагающие несколько интерпретаций одновременно. Отсюда устойчивое симультанное совмещение плана МС с иными планами и совместное решение ими нескольких задач.
Возникающие при этом семантические взаимодействия потенциально продуцируют еще большее рассредоточение семантики исходных единиц и их дальнейшую специализацию. Можно предположить, что функционирование МС демонстрирует общие закономерности существования символических систем в ЯРХЛ.
При всей сложности охарактеризованных выше семантических и прагматических процессов, коренящихся в языковом сознании и продуцируемых имманентными законами существования системы МС, приводящих к переосмыслению семантики МС, в ЯРХЛ XX – начала XXI веков сохраняются все типы использования, выработанные языковой традицией XVIII – XIX веков.