М. М. Бахтин: черты универсализма

Вид материала

Документы

Содержание Происхождение языка

Подобный материал:

• Бахтин М. М. Проблема речевых жанров, 655.26kb.
• М. В. Бахтин история христианской церкви, 3038.41kb.
• Бахтин и проблемы методологии гуманитарного знания, 5436.4kb.
• Учебное пособие. Предисловие А. М. Пронина. М.: Издательство Московского института, 1286.9kb.
• Перелік публікацій кафедри філософії культури І культурології за 2008 рік, 309.03kb.
• «акцентуированных личностей», 94kb.
• Бахтин с. И., Тюгашев, 1645.73kb.
• А. П. Лотоцкий, В. П. Бахтин, Е. В. Грабовский, А. Н. Грибов, 21.3kb.
• 2 Цель работы, 316.35kb.
• М. В. Бахтин Ректор Института деловых коммуникаций, 103.17kb.

^

Происхождение языка

Ты относишь возникновение языка к отдельному человеку и хочешь проследить этот процесс от грудного младенца до взрослого, но тогда исчезает непроницаемая граница между мужем, держащим свое слово, и ребенком, играющим со звуками. Для тебя имена «Гераклит» и «Парменид» являются звукоподражательными. Но я был посвящен Гере, и поскольку я должен был стать жрецом, мое призвание сошло на меня еще в колыбели. Таким образом, некоторый момент определяет собственное имя ребенка. Стрела языка попадает в новорожденных, вылетая из лука Зевса и светской власти. Таким образом, имена падают на них из строгого Логоса богов.

Это еще знают те соседние народы, у которых священным органом, языком, могут пользоваться лишь мужи, тогда как женщины и дети не говорят. У нас каждый изучает греческий язык. Поэтому мы забыли о том основном положении, согласно которому никто не может говорить, если боги не предоставили ему его слова. Ты только послушай, как дети забавляются словами наших законов или нашими молитвами. Они играют в суд, изображая стороны, они играют в свадьбу, изображая жениха и невесту в их возвышенный момент. Но это значит, что дети подражают нам. Они находят наши пути такими привлекательными потому, что мы умеем называть происходящее правильным именем, а они могут делать это только произвольно, т.е. без необходимости. Но не испытывать необходимости значит быть в безопасности. И дети болтают, как хотят, ибо не испытывают необходимости, вызванной опасностью.

Теперь мы подошли, наконец, к главной теме – моему ответу на твой вопрос о терминах «бытие» и «сущее». Поэтому я должен начать издалека. Я докажу, что твои слова «произвольны», «безопасны», поскольку они не порождены необходимостью, вызванной опасностью. Но важны лишь точные, вызванные опасностью выражения. Твой выбор слов безупречен, ибо расширяет повседневный язык. Но обиходный язык не является необходимым. Необходимы лишь приказание, культ, договор. До этого «сущее» не доходит. Поскольку обиходный язык не соответствует настоящей необходимости, то твое мышление лишено подлинной серьезности. Обратимся на минуту к детям. Они говорят, например, «папа» или «папуля» супругу своей матери. Истина, скрывающаяся за этими ласкательными именами, состоит в том, что супруг признал свое отцовство. Это относится к публичному праву. Имя «отец» устанавливает настоящего супруга. «Папа» не имеет отношения к городскому архиву. Честь называться родителями принадлежит лишь тем, к кому каждый обращается как к отцу и матери – и в храме, и в городском совете. «Твой сын плохо себя вел», – говорит мне мой сосед, и я должен принять это к сведению, поскольку сын имеет отношение к отцу, а к сыну я имею отношение в качестве отца. Так же обстоит дело и с нашей с тобой перепиской. В самых значительных местах Парменид должен быть назван своим полным именем, прежде чем мои «ты» и «тебе» будут связаны с действительным «тобой». Точно так же, как в Египте все созвездия были заместителями самой яркой звезды – Сириуса, в моих письмах каждое «ты» заменяет сияние полного имени «Парменид». Слово «папа», произносимое сыном, слово «ты» в письме – все это мы говорим в домашнем облачении. Но домашнее облачение указывает на официальную одежду. Я ношу домашнее облачение не потому, что до этого я был нагим. Но снимая официальную одежду, я остаюсь в домашнем облачении. Домашнее облачение неформального языка, «папа», отсылает к строгому костюму отцовства, заносимого в книгу рождений и смертей. Рядом с «папой» и «ты» имеется бесчисленное множество слов, произносимых в домашнем облачении. «Что-то неладно в государстве», – ворчим мы за обеденным столом. Но на трибуне я должен говорить напрямую. Растрата или предательство или семейственность можно назвать неполадками. С моим «что-то» здесь ничего не выйдет. «Что-то» не может однозначно обозначать ничто действительно происходящее. И это справедливо по отношению ко всему базару неформальных языковых выражений. Все они – произвольные выражения, применимые лишь к одному моменту. Взгляни-ка на короткий список:

Что-то Я

Как-то Оно

Мама Эта

Папа Тот

Ты Это


Все это – заменители слов, местоимения. Они заменяют другие, более устойчивые слова; каждый из нас в домашнем облачении говорит pro nomine, т.е. заменяет окончательные имена.

Все эти местоимения связаны с именами. Таким образом, они моложе имен. Есть племена, языки которых состоят из одних и тех же имен, но местоимения у каждого племени свои. Когда эти племена отделились друг от друга, в своем развитии они еще не дошли до лишенного святости детского языка, то есть – до местоимений. Таким образом, обмирщение посредством детского языка возникло позже, а именно, тогда, когда дети и женщины были допущены к возвышенному языку. Но поскольку они не произносят по-настоящему ни законов, ни молитв, ни команд, то их речь образует преддверие храма строго возвышенного языка. Наш спор и идет вокруг соотношения преддверия и храма. Твое заблуждение предполагает, что храм можно вывести из преддверия. Нет, храм вызвал к жизни свое преддверие. Преддверие остается преддверием. «Папуля» – это не звук возникший из причмокивания грудного младенца. «Папуля» – это преддверие «pater». Точно так же «мать» с самого начала связана с «отцом», «meter» – с «pater». Женщина называется матерью лишь потому, что она стала супругой отца. «Ма» не было бы без «meter». У грудного младенца нет имен для родившей его женщины. Но благодаря положению матери, ее ребенок с помощью затирания, но и использования строгой возвышенной формы «мать» смог пролепетать «мама». Человеческий язык потому не имеет никакого отношения к первоначальным звукам, что говорят лишь там, где человек также слушает, внимает тому, что он сам говорит, и принимает сказанное на свой счет. Говорит лишь тот, кто придает значение своему суждению вопреки самому себе. Этого не делает ни животное, ни ребенок. Все человеческие слова, произносимые нами, имеют значение вопреки нам самим. Это доказывает, что они приходят к нам из целостного Логоса даже тогда, когда они должны произноситься случайно. Таким образом, истина Логоса доказывает себя в том, что мы придаем значение истине, высказанной нами самими. Важно не то, что мы при этом делаем – только ли слушаем, или повторяем сказанное кем-то, или говорим сами. Главное состоит в том, что мы относим сказанное нами самими к нам самим. Лишь совершеннолетние способны на это, лишь среди взрослых возникает язык.

Ты по праву потребуешь от меня, чтобы я обозначит возможности произвольного, не вызванного опасностью языка. Я только что назвал его «преддверием». Следует выяснить, когда и где дело каждый раз доходит до произвольного, местоименного языка.

«Папа» – это урезанная форма «pater», но это слово значительно точнее звуков причмокивания. Таким образом, оно – компромисс между двумя мирами, миром звуков и миром языка. Теперь для этого компромисса имеется законный повод. Всякий раз, когда языковый акт должен быть повторен там, где говорящие находятся по отношению друг к другу так близко, что они могут видеть, обонять, осязать и слышать предмет разговора и его участников, они могут указать на все, имеющее отношение к разговору, пальцем, поворотом головы, или сделать для этого пару шагов. Таким собеседникам недоступно возвышенное имя «Гераклит», упавшее на меня из божественного Логоса. Я должен жить во славу Геры, несмотря на то, что лично она мне, возможно, так никогда и не явится. Но в узком кругу дома ребенок может указать пальцем на отца или мать. Здесь достаточно «папы» или «папочки». За пределами семьи те же самые родственники снова превращаются в отца Никтея и его дочь Антиопу. Называть ребенка правильным полным именем необходимо лишь тогда, когда ни один из присутствующих не хочет говорить иначе, кроме как намеками. Тогда все становится двусмысленным. И даже немногие доверенные лица не понимают, что собственно подразумевается под «как-то» и «что-то» и «приблизительно». Таким образом, четкая форма чересчур урезана. Но эта форма всегда однозначна. Она присуща положению вещей очень сильно и оказывается тем, что остается невысказанным. В большинстве бесед самое главное из вежливости остается невысказанным. Но тот, кто называет ребенка его правильным полным именем, тот только и говорит по-настоящему. Таким образом, в детской комнате и гостиной, за столом для завсегдатаев не говорят по-настоящему. Вместо того, чтобы говорить по-настоящему, там просто болтают. Раньше настоящий язык назывался речью в условиях опасности, loqui cum pericubo риском языка. К сожалению, это уже не является употребительным. Но когда ты беседуешь «по-настоящему» и «произвольно», ты должен всегда уметь проводить различие между внутренней частью и преддверием языка. И тогда обнаружится, что произвольная речь не вызывает опасений только при условии телесного соприсутствия вещей и говорящего человека. Тот же мальчик, который дома зовет «папу», в случае, если отец уйдет на войну, едва ли скажет, открыв дверь: «Папа уехал». Ибо он ведь теперь знает, что должен сказать что-то, относящееся к миру взрослых. Поэтому он скажет, как большой: «Отец на войне».

Отсутствие отца разверзает уста мальчика для всей строгости настоящей, опасной речи. В этом возвышенном языке телесное соприсутствие не дано. Язык существует лишь потому, что мы происходим из вечности и уходим в вечность. Я, Гераклит – сын моего умершего отца, дед моего неродившегося внука, служитель моей вечной Геры.