М. М. Бахтин: черты универсализма
| Вид материала | Документы |
СодержаниеН.Л. Васильев IV. МАРГИНАЛИИ Б.В. Марков |
- Бахтин М. М. Проблема речевых жанров, 655.26kb.
- М. В. Бахтин история христианской церкви, 3038.41kb.
- Бахтин и проблемы методологии гуманитарного знания, 5436.4kb.
- Учебное пособие. Предисловие А. М. Пронина. М.: Издательство Московского института, 1286.9kb.
- Перелік публікацій кафедри філософії культури І культурології за 2008 рік, 309.03kb.
- «акцентуированных личностей», 94kb.
- Бахтин с. И., Тюгашев, 1645.73kb.
- А. П. Лотоцкий, В. П. Бахтин, Е. В. Грабовский, А. Н. Грибов, 21.3kb.
- 2 Цель работы, 316.35kb.
- М. В. Бахтин Ректор Института деловых коммуникаций, 103.17kb.
Н.Л. ВасильевМ. М. БАХТИН КАК «ЛИНГВИСТ»: ОТ ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА К МЕТАЛИНГВИСТИКЕ Хотя Бахтин говорил о себе только как о философе и литературоведе4, в его трудах не раз поднимались теоретические вопросы, имеющие непосредственное отношение к языкознанию. Вместе с тем они почти всегда проистекали из общефилологических и философских идей ученого, что и дает основание для закавыченного определения Бахтина как лингвиста1. Попытаемся проследить эволюцию лингвистической теории Бахтина, отчасти чтобы лучше понять и другие стороны его оригинальной гуманитарной методологии. Книга «Марксизм и философия языка» (1929), к которой Бахтин имел отношение как один из авторов «общей концепции языка и речевого произведения»2, долгое время, начиная с рецензионных откликов конца 1920-х годов, воспринималась в качестве лингвистической3. Между тем, она написана в русле западноевропейской традиции «философии языка» – особого философско-лингвистического направления, сложившегося еще во времена В. Гумбольдта4. Это вытекает не только из ее заглавия, малоинформативного для современного читателя и, скорее, даже дезориентирующего его, но и из заявленной проблемности5, отчасти из ее метаязыка6, источниковедческой базы (многочисленные ссылки на работы философов, психологов), а главное – из самой диалектики анализа, причем не столько лингвистических объектов, сколько философского – социальной природы вербального общения. Собственно языковедческой (и то с оговорками) в «Марксизме и философии языка» является III часть книги, первоначально представлявшая собой отдельную работу В.Н. Волошинова под названием «Проблема передачи чужой речи: (Опыт социолингвистического исследования)»1. Характерно, что активно используемый в первых двух частях монографии термин «философия языка» здесь не фигурирует вовсе.2 В исследованиях «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» (1924), «Слово в романе» (1934-1935) Бахтин призывает языковедов не ограничиваться анализом языка лишь на уровне предложения, а идти дальше – в зону «высказывания», учитывать «стилистику жанра», различные типы трансформации художественного слова и другие стороны речевого функционирования языка.3 В концептуальном виде свою теорию высказывания Бахтин изложил в работе «Проблема речевых жанров» (1952-1953), где он говорит о последних как о наиболее адекватных моделях человеческого общения.4 Указанный труд содержит, на наш взгляд, необычайно плодотворные научные идеи, способные стимулировать развитие целого ряда филологических дисциплин – собственно «жанрологии», общего языкознания, стилистики, лингвистики текста, истории литературных языков, культуры речи, литературоведения и др.5 В то же время бахтинская теория речевых жанров надлингвистична: она перерастает границы языкознания, соприкасаясь, в частности, с семиотикой и прагматикой общения6. В книге «Проблема поэтики Достоевского» (1963) Бахтиным была выдвинута концепция металингвистики – особой филологической науки, призванной, по его мнению, изучать различные формы реагирования слова на чужие высказывания (прежде всего в художественном тексте): стилизацию, пародию, сказ и др.7 Данная теория Бахтина тоже перерастает пределы лингвистики как таковой, выходя в зону контакта с литературоведением, поэтикой, отчасти эстетикой8. Примечательно, что нередко ученый полемизирует с традиционной лингвистической наукой в целом и ее частными дисциплинами (стилистикой, лексикологией, семасиологией), не способными, по его мнению, адекватно отразить многие коммуникативные и эстетические сущности1. Таким образом, на протяжении всего творческого пути Бахтин последовательно отстаивал принципы подлинного филологизма, единства гуманитарных наук, доказывая ограниченность изучения языкового континуума с помощью лишь одного научного инструментария, под одним строго определенным углом зрения – и противопоставлял этому объемное, «голографическое» моделирование словесных проявлений человеческой жизнедеятельности. В этом, на наш взгляд, состоит величайшая заслуга исследователя. В современных условиях, когда филологическая наука, прежде существовавшая как единое целое, а позже дифференцировавшая себя, особенно остро нуждается в качественно ином уровне синкретизма, идеи Бахтина о необходимости новых подходов к изучению языковой природы коммуникации представляются необычайно плодотворными и перспективными. Расширяют представление о границах филологии вплоть до ее понимания как универсальной герменевтики нашего общения. IV. МАРГИНАЛИИБ.В. Марков(С.–Петербург)ФИЛОСОФИЯ КОММУНИКАЦИИ В РОССИИ И НА ЗАПАДЕ Ревнителям национального наследия вынесенная в название проблема может показаться надуманной. Между тем предлагаемая проблематизация важна не только для продвижения нашего самобытного наследия во всемирную сеть циркуляции символического капитала, но и для нас самих, чувствующих себя отчасти чужими при чтении собственных классиков. Так или иначе, попытка осмыслить значение идей М. Бахтина и П. Флоренского через различие теорий герменевтики, коммуникации и деконструкции представляется значимой еще и потому, что, возможно, таким путем удастся в какой-то мере пересмотреть и саму оппозицию, оформившуюся в дискуссиях Гадамера, Деррида и Хабермаса. Наследие М. Бахтина становится все более популярным как у нас, так и на Западе и осваивается представителями самых разных направлений в современной философии. Среди них можно отметить прежде всего герменевтико-коммуникативную парадигму, которой Бахтин близок прежде всего своими исследованиями о внутренней диалогической природе слова. Диалог, реализованный в форме романа, отличается от монологически построенного дискурса познания тем, что в нем имеет место не освоение и присвоение, а признание самостоятельности другого и даже чужого. Вместе с тем Бахтин осознавал, что диалог с другим происходит в неком общем проблемном поле понимания, и обращал внимание на то, что этот общий смысловой горизонт может оказаться искаженным идеологиями, которые в его время выступали основой коммуникативных процессов, протекавших на той или иной части поверхности Земли. Бахтин продумывал возможности борьбы с идеологией и сначала надеялся на роман, где познавательная, этическая и эстетическая коммуникация выступают как взаимосвязанные. Однако по мере исследования слова в романе он все больше убеждался в идеологической ангажированности литературы и видел в качестве радикального средства эмансипации карнавал и анекдот. Но, если разобраться, редукция жизни к архаике вероятнее всего привела бы к более примитивным и брутальным формам репрессивности. Нигде, как в анекдоте и народной шутке, не содержится так много обидного и грубого. Конечно, на фоне насилия над национальными, сексуальными, культурными и иными меньшинствами анекдоты о чукче или еврее выглядят как формы эмансипации от репрессий, однако они не переходят на уровень сознательных действий общественности и выступают лишь формами снятия, сублимации, освобождения от вины, которая, несомненно, распространяется на все общество, волей неволей, участвующее в репрессивной политике. Реальным, практически осуществимым способом эмансипации остается попытка совершенствования повседневных форм коммуникации. Эта политика, если мы не хотим всплеска военно-революционного насилия или терроризма, по-прежнему может строиться только на компромиссе и соединении разнородного, на уравнивании и выравнивании резких различий. Попытка достижения национального или мирового единства на фундаменталистской основе, будь то православие, мусульманство или интернет, если окажется насильственно осуществленной, приведет к гораздо худшим последствиям, чем думают. Во-первых, моделей единства столько же, сколько людей, и поэтому во имя одного единства придется пожертвовать представителями другого, а единственно формой протеста останется террор. Во-вторых, как это показал еще Мандевиль в известной «Басне о пчелах», единство приведет к стагнации. Наиболее разумным выходом, как и во все времена, остается искусство компромисса, т.е. усилия направленные на реализацию основного принципа коммуникации: взаимное признание другого. Он не должен остаться неким моральным идеалом, а воплотиться в технических и ментальных структурах коммуникации. Важной проблемой, требующей глубокой философской рефлексии, является вопрос о дискурсе коммуникации. Одни считают универсальным средством общения научно аргументированный и технически инструментальный дискурс. Другие надеются на эстетический дискурс, который обладает преимуществами в осмыслении целого. Наконец, третьи призывают опираться на морально-этический дискурс об ответственности и справедливости, для того чтобы контролировать научные исследования и особенно опасные по своим последствиям технические открытия, а также избежать эстетизации зла и насилия, которая характерна для современной видеопродукции. Однако абсолютизация морального дискурса, и это заметил еще Ницше, оказывается не менее опасной, чем эпикурейская эстетическая позиция. Обостренное чувство справедливости может стать источником революционных протестов, которые уже не принимают во внимание права противоположной стороны. Таким образом, остается возможным только такой подход, который ориентируется на коммуникацию различных дискурсов. |