Б. В. Сазонов субъекты развития
| Вид материала | Документы |
- Воспоминания Сайт «Военная литература», 4244.99kb.
- Б. А. Сазонов Болонский процесс: актуальные вопросы, 6344.1kb.
- Iii. Субъекты политики Тема III социальные общности как субъекты политики, 2493.96kb.
- Тема Ф. И. О. студента, 28.94kb.
- Бурыкина Марина Юрьевна Сазонов Сергей Николаевич Зависимое поведение: причины, механизмы,, 2842.63kb.
- Тема субъекты трудового права, 175.94kb.
- Удк 657. 6 Актуальные проблемы и перспективы развития национальной системы аудита лисина, 120.39kb.
- Мировая экономика и мэо, 6.28kb.
- Б. А. Сазонов система зачетных единиц, 1733.59kb.
- С. П. Сазонов, доктор экономических наук, профессор, академик раен, засл экономист, 3214.05kb.
Б.В. Сазонов
СУБЪЕКТЫ РАЗВИТИЯ
В СИСТЕМАХ ТЕРРИТОРИАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ1
В статье обсуждается проблема субъекта развития общественной сферы, или, более развернуто, проблема множественности субъектов управления процессами развития в общественных сферах. В этой формулировке соединяются три направления моей предшествующей работы, вместе позволяя, как мне кажется, лучше понимать и осваивать механизмы современной социальной динамики. Первое – анализ, критика и трансформация проектировочной деятельности с позиции внешнего исследователя, которые шли одновременно с освоением проектного подхода в качестве элемента моей собственной методологии. Главным эмпирическим материалом служила достаточно частная область, а именно, градостроительное проектирование общественных инфраструктур, которое по традиции, идущей от начала ХХ века и далее уходящей в глубь веков, часто трактовалось и как социальное проектирование (конструирование в другой терминологии). Второе – сопоставительный анализ инновационных процессов на Западе и в Советском Союзе с целью поиска социальных механизмов повышения эффективности инноваций в нашей стране. Третье, связанное с задачами демократизации процессов управления в общественных системах, – анализ и формирование управления как полисубъектной структуры, действующей на основе программных методов.
Важно отметить, что перечисленные работы велись с позиций Московского Методологического Кружка, для которого категория развития была одной из ведущих: Кружок был нацелен на конструктивное, развивающее (а не только научно-аналитическое) отношение как к своим объектам, будь то наука, инженерия, проектирование, так и собственной методологической деятельности. Принципиальным шагом в развитии самого ММК явилось создание Организационно-деятельностных игр, которые втягивали в процессы проектирования и программирования не только членов Кружка, а и широкий круг участников игр, предоставляя им возможности и инструменты для того, чтобы выйти в управленческую позицию по отношению как к игровым процессами (в терминологии данной работы – стать субъектами развития игры), так и внеигровой действительности.
Мне кажется, что объединение перечисленных направлений интересно не только для автора, который на протяжении длительного времени занимался одним и тем же с разных сторон, а в конце концов это осознал (вспомним пресловутое различение объекта и предмета исследования). Скорее процессы, в которые был включен автор, имеют разные источники и все более сходятся сегодня, в числе других формируя не имеющий исторических аналогов механизм общественного развития. Другими словами, представляется, что уникальный складывающийся потенциал общественного развития нельзя актуализировать без понимания и освоения в том числе этих процессов, взятых в определенном теоретическом и практическом единстве.
В задачу данной статьи не входит, естественно, построение единого предметно-теоретического пространства на базе синтеза всех наработанных результатов. Будет сделан в эту сторону лишь первый шаг – выдвинута в качестве стержневой проблема субъектов общественного развития, постановка и разрешение которой использует те или иные из этих результатов по мере надобности. Начнем с инновационных механизмов, которые, возникнув относительно недавно, по крайней много позднее проектных, ассимилируют этот и многие другие развивающие механизмы и служат для них стимулом развития.
1. Социальные субъекты инноваций. Технологии субъективации в общественной сфере.
1.1. Соревнование двух систем: поэлементное совершенствование в конвейерной организации производства contra инновационная политика фирм на рынке.
Интерес к инновационной тематике возник у меня в конце семидесятых годов в связи с переходом во ВНИИСИ АН СССР (теперешний ИСА РАН), где она начиналась незадолго до того под руководством Н.И. Лапина (параллельно исследованиями инноватики занялись эстонские коллеги). Одним из результатов моей работы стало понимание того, что инновационный способ развития, созданный в рамках конкурентной рыночной экономики в послевоенное время, в принципе не может быть реципиирован советской «конвейерной» системой производства, способной лишь к «поэлементному совершенствованию» и экстенсивному производству нововведений, что советская система уже потерпела поражение в соревновании, и вопросом было лишь то, каким образом будет разлагаться это потерявшее жизнеспособность тело. Но здесь же был отмечен феномен появления специфических субъектов развития, выходящих за границы отведенной им роли в структурах поэлементного совершенствования. Рассмотрим это подробнее (см. также [1], [2]).
Начиная с конца двадцатых годов в Советском Союзе в рамках административного прямого (планового) управления в стране была создана мощная, в свое время относительно эффективная, но крайне инерционная технико-технологическая система конвейерного производства с “поэлементным” совершенствованием как основным механизмом социально-экономического развития. Ее складывание происходило тогда, когда не стоял вопрос — что производить. Важно было произвести известные виды продукции, обеспечив потребности страны в целом, населения, а также самой производственной системы. Надо было дать вооружение - армии, “ситчику - комсомолкам”, 100 тысяч тракторов - деревне, чтобы она пошла за новой властью, определенное количество миллионов киловатт-часов электроэнергии, которое, наряду с советской властью, обеспечит победу коммунизма, и т. д. Причем надлежало сделать это быстро, экономно и эффективно, демонстрируя новые принципы хозяйствования, не растрачивая лишних усилий, сбалансировав все элементы производственных циклов. Почему-то аналитики советской экономики не отмечают тот кардинальный факт, что создатели советской системы в качестве идеальной модели всего народного хозяйства приняли схему заводского конвейера с его идеальной — с технической точки зрения — организацией труда: “изделие” разбивается на части (элементы), и отдельные “заготовительные” цеха изготавливают их, с тем чтобы собрать затем целое. Конвейер — прекрасно проектируемая социально-техническая система, выражающая идеал прямого управления и с точки зрения производительности труда (до сих пор!) очень эффективная. (Капиталистическое производства в целом, живя законом рынка, а не производства сложной технической системы, оставалось — на взгляд советских управленцев прямого типа — во власти стихии.) В нашей стране тотальной плановой экономики стало возможным построить всю систему производства по конвейерной идеальной схеме, разбив весь вещный мир на отдельные изделия и его элементы, а затем обеспечив их производство и сборку.
Что касается поступательного развития в конвейерной системе, то оно возможно за счет двух механизмов (если не считать постановки на старый конвейер принципиально новой модели, что тем труднее, чем масштабнее выпускаемое изделие; если таким “изделием” служит вся национальная продукция, то задача обновления становится неразрешимой). Во-первых, можно совершенствовать каждый элемент, но только в той мере, в какой он не будет требовать изменения соседних элементов и тем более крупных блоков системы: можно совершенствовать карбюраторный двигатель, но совсем иное дело заменить его на дизель, поскольку это потребует перестройки определенной конвейерной подсистемы. Производство каждого достаточно крупного элемента в конвейерной системе обрастает своим научно-инженерным обслуживанием, но сути это не меняет: система совершенствуется в пределах элемента; все, что требует переделки соседних элементов (кстати, совершенствуемых рядом, параллельно по своим программам), оказывается “радикальным” нововведением, крайне трудно реализуемым. (В нашей стране сложилось специфическое представление о радикальном новшестве — это не то, что открывает принципиально новые области деятельности, как принято в остальном мире, а то что пытается и не может сломать сложившуюся организационно-техническую систему, “не в силах преодолеть ведомственные барьеры”.) Во-вторых, радикальное в обычном смысле слова новшество все же может появиться экстенсивным путем — когда рядом со старыми конвейерными линиями сборки сооружаются новые линии и новых заготовительные цехи (так создавались ракеты, ядерное оружие и т. п. “изделия”). Подобный способ роста предполагает определенную открытость системы, возможность черпать откуда-то ресурсы на создание новых конвейерных “ниток”. Реально ресурсы черпались из других областей хозяйства — деревни, социальных, гражданских технических инфраструктур.
До определенного момента система поэлементного производства и совершенствования с экстенсивными способами создания новшеств может не только конкурировать с рыночной системой, но даже местами обходить ее, поскольку все же это механизм развития, а не воспроизводства старого, к тому же способный принудительно концентрировать усилия всей системы на отдельных частях, перераспределять ресурсы в их пользу. Эксплуатируя эту способность наша страна явилась пионером программно-целевых методов. Более того, именно у нас складываются крупные системы “индустриальных исследований” – прежде всего под уникальные изделия, которые создаются и развиваются в ситуации глобальной, прежде всего военной конкуренции, не считаясь с материальными и человеческими затратами, без учета того, чем все это обернется для экономики страны. Но именно такие механизмы позволили стране выиграть Великую Отечественную войну. Понятно, что принуждение всех видов (включая лагерное) в качестве способа перераспределения человеческого ресурса является нормальным для данной системы.
Но социалистическая принудительно-распределительная система прямого управления, с ее частичными улучшениями и самоуничтожением собственных частей ради решения приоритетных задач, не может выдержать конкуренции с таким новым рыночным “взрывным” механизмом развития, каким стало инновационное поведение свободных производителей, поддержанное системой государственного регулирования и финансирования. С системой, в которой множество самых разных субъектов экономической по ближайшим целям и социально-экономической по реальному содержанию деятельности объединены одной стратегией — создавать новое, и, при всей их разнородности и конкурентности, работают, по сути дела, друг на друга. (Я не обсуждаю насколько неизбежна стадия инновационной экономики в контексте мирового развития, есть ли ей альтернативы, в чем ее общественные издержки и возможные катастрофические последствия. Сейчас речь идет лишь об итогах конкуренции между этой экономической организацией и тем, что было создано за десятилетия в нашей стране.)
С этой точки зрения перестройка в нашей стране была неизбежна. Начало ее не столько в том, что советская система изжила себя — она в принципе могла существовать сколь угодно долго, даже уничтожая своих членов (непосредственно или через разрушение среды их обитания). Ее неадекватность проявилась вовне, в межстрановом сравнении как целого в военной и экономической областях. Именно поэтому перестройка исходно носила “верхушечный” характер, осуществлялась теми, кто отвечал за внешнюю политику страны и не мог не видеть исчерпанности ресурсов конкуренции с развитыми странами. При этом она не могла не быть революционной, ибо предполагала слом базисных отношений за счет активности надстройки. Наиболее уязвимое место — отсутствие нужной энергии у этой надстройки в силу того, что система не оставила готовых субъектов деятельности, последовательно превращая своих членов в рядовых исполнителей.
Несколько слов в пояснение специфики инновационных механизмов, которые стали ведущими в послевоенной экономике западного мира (а сегодня становятся таковыми в России), поскольку в советской литературе – при активном и небескорыстном участии лидеров советской экономики – по этому поводу сложилось много легенд. Одна из легенд гласит, что “естественно-исторической” особенностью ХХ века стал «научно-технический прогресс», и специфическая советская экономика, также как и рыночная, способна к нему приобщиться – надо только постараться.
Простая истина состоит в том, что сам по себе XX в. не обладает никакими естественными особенностями по части науки и техники, а так называемый НТП является вполне искусственным образованием — сознательной инновационной стратегией поведения передовых фирм в условиях нынешней рыночной конкуренции. Экономический смысл этой стратегии в огрубленной схеме таков. Противостоя тенденции снижения нормы прибыли (обусловленной относительным ростом основной части капитала ввиду повышения технической оснащенности рабочего места, ростом затрат прошлого труда), фирмы вынуждены расширять объемы производства, продаж и прибыли, увеличивать производительность труда, снижая тем самым фондоемкость продукции, ускорять оборачиваемость капитала. На перенасыщенном рынке это оказалось возможным сделать, с одной стороны, постоянно создавая новые потребности покупателей, выбрасывая на рынок качественно новые товары и услуги, а с другой — модернизируя и революционизируя технологию их производства. Нужда в постоянных продуктных и технологических инноваций удовлетворяется за счет включения науки и инженерии в систему деятельности фирм, в жесткой ориентации их на ускорение инновационных процессов. Наука, техника и производство, ориентированное на рынок и поставившее во главу угла маркетинг, слились — при ведущей роли последнего — в единую порождающую и использующую инновации машину. (Объединение в интересах рынка научных и инженерных исследований получило название системы “индустриальных исследований” (Industrial Research, IR).)
Внешне это выглядит как стремительно обновляемая для потребителя продукция, невиданный ранее рост ее разнообразия, поразительно короткие сроки выполнения сложных заказов и т. п. Для фирм это означает отказ от жестких и инерционных организационных и технологических структур, создание рисковых фирм и рисковых капиталов, диверсификацию производства, сочетание крупных структур и малых фирм, переобучение кадров, переход на наукоемкие производства и т. д.
Инновационное поведение фирм на рынке может управляться с государственного уровня — за счет финансирования, госзаказа, поощрительного налогообложения, тарифной политики, правовой и организационной поддержки. Но управлять можно лишь тем, что движется: малопродуктивно крутить руль стоящего автомобиля, еще менее — если в нем отсутствует двигатель, и совсем бессмысленны манипуляции с его макетом. Какие бы усилия ни предпринимали советские руководящие и плановые органы по отношению к отечественным предприятиям, научным и проектно-конструкторским организациям ради ускорения мифического научно-технического прогресса, все они оказывались бессмысленными, поскольку главное действующее лицо — советская фирма — не помышляли ни о каких инновациях, более того — не имели к этому никаких предпосылок. (Еще раз подчеркнем, что в оборонных областях, в многочисленных закрытых НПО дело обстояло иначе, ибо они находились в конкурентных отношениях с Западом. Этим объясняется сохраняющаяся до сих пор российская конкурентоспособность в ряде инженерно-производственных областей. Но – все это вне экономики прибыли, что подтверждается трудностями с конверсией этих предприятий, и вне заботы о самосохранении системы в целом.)
1.2. Субъекты инновационных процессов в производственных системах.
Тем не менее в советской экономике имели место инновационные процессы, которые пробивали “ведомственные” барьеры, выходили за рамки простого поэлементного совершенствования. Исследования показали, что инструментом во всех случаях выступал так называемый человеческий фактор – занявшие специфическую позицию в деятельности люди, которые были названы нами «субъектами деятельности».
Поясним первоначальный смысл этого понятия в сопоставлении с понятием социальной роли (в нашем исследовании анализировались социальные роли и субъекты деятельности в инновационных процессах). Социальная роль означает определенное функциональное место в структурах деятельности, которое занимают индивиды, осуществляя предписанные местом функции. Если рассматривать советскую научно-техническую подсистему в системе производства, то в ней были стандартные роли, на которые нормативно ложилась ответственность за научно-техническое развитие производства – конструкторы, технологи, проектировщики, руководители соответствующих подразделений. Однако вспомним, что система в целом допускала развитие лишь в рамках поэлементного совершенствования и, следовательно, накладывала соответствующие системные ограничения на эти роли. Тем не менее находились люди, которые в силу профессиональных интересов или же по причине того, что может быть названо социальным нонконформизмом выламывались за рамки системных ограничений, изобретали и выдумывали нечто такое, что не укладывалось в деятельность совершенствования. И тогда у них оставался выбор: либо отказаться от своего творчества, либо выйти за пределы своей социальной роли в надролевую рефлексивную позицию по отношению к исходным процессами и пытаться с ним что-то сделать, чтобы протолкнуть свое изобретение. Действия этих людей могли быть разными, начиная от использования личных связей, жалоб в высшие инстанции, включения чиновников в число авторов новшества, дачи взяток. Наиболее радикально настроенные пытались изменить механизмы самой машины, сделать ее более восприимчивой к любым нововведениям. Именно такие люди были названы субъектами развития в том или ином пространстве деятельности, а появление таких субъектов было поименовано субъективацией процессов деятельности.
В соответствии с таким понятием можно сказать, что в советской экономике «государство» (в лице своих ролевых представителей) было единственным легальным субъектом, который выходил в рефлексивную позицию по отношению к целому, ставил новые задачи и инициировал новшества, тогда как все остальные участники деятельности выступали в качестве исполнителей, играя предписанные им социальные роли. Претензии других участников на субъективность были с этой точки зрения нарушением общей социальной нормы, а все “частные” инициативы, идущие помимо воли верховного субъекта, наказывались совершенно справедливо.
И в Западной модели инновационной организации экономической деятельности находятся подобные субъекты, занимающие места в инновационных фирмах-машинах и выпадающие со своими конкретными новаторскими проектами из фирменных программ работы. Запад смог ассимилировать таких новаторов с пользой для системы развития в целом за счет того, что избавил их от необходимости бороться с материнской фирмой и выделил в специфический подслой малого предпринимательства, обеспечив определенными государственными законами-гарантиями, банками рискового капитала, содействуя установлению гибких связей с крупным производителем (говорят об инновационных сетях, в которых органично сочетаются деятельность наиболее инновативных малых фирм и более консервативных крупных).
1.3. Инновационная экономика и ее субъекты в историческом контексте.
Выделение особых «антропоморфных» или социальных, в узком смысле слова, субъектов развития внутри и наряду с деятельностью институциональных производственно-экономических структур, так или иначе осуществляющих развитие, требует более внимательного понятийного отношения к затронутым реалиям, понимания той общей ситуации, в которой появились и действуют такие субъекты, в частности, меняя эту ситуацию.
Институциализация развития – установка на таковое как на постоянный управляемый процесс (в противоположность регулярным, пусть даже массовым изменениям, связанными с решением финальных задач) обычно связывается с капиталистической экономической формации. Однако в ней необходимо различать исторические стадии с тем, чтобы специфицировать именно начавшуюся инновационную эпоху с ее механизмами инновационного развития – не лишено оснований утверждение, что развитие как управляемый процесс появляется только здесь2. Становление капитализма связывают с установкой на неограниченный рост производственного капитала, которая решалась за счет роста рыночного производства и роста рынков. Именно роста, т.е. без установки на постоянные изменения продукции или технологий как факторов роста. То, что мы сегодня называем новшествами, рождалось вне экономики капитала по заказам властвующей элиты в связи с ее военными и ролевыми потребностями. Профессиональная же поддержка таких новшеств, будь то технических или иных, обеспечивалась сферой образования (так, инженерного) и других общественно признанных внеэкономических институтов (та же наука). Внеэкономическая область являлась своеобразным инновационным инкубатором, и новшества попадали в сферу экономики лишь созрев до определенного уровня. (Фактически, такая экономическая многоукладность в той или иной степени сохраняется и сегодня.) Профессиональные роли, связанные с созданием новшеств – речь прежде всего идет об инженерных профессиях, а далее и о научных, первоначально кооптировались капиталистическим производством ради поддержания реципиированных новшеств, а не развития производства как смены производства предшествующего новшества в пользу последующего. Развитие в форме совершенствования изделия и технологий было, фактически, магистральным путем развития-роста, оставаясь при этом побочным следствием экономического воспроизводства. Спорадические инновации имели внеэкономические источники.
Акцентируясь на капиталистической составляющей и называя всю эту систему капиталистической, теоретики-экономисты вплоть до последнего времени справедливо говорят об экономическом росте, а не о развитии. При этом в системе как целом присутствует развитие (в противоположность экстенсивному росту под этим мы, в соответствии с топическим употреблением, понимает качественные изменения). Парадокс заключается в том, что экономическая система в целом как машина обладает, как мы видели, механизмами развития, но в ней нет «специализированных» субъектов развития, либо же они имеют внеэкономическую природу. Установка на системные сдвиги и развитие, сначала в форме финалистских моделей, а затем перманентных механизмов, складывается в социальной сфере в виде социально-философских концепций, претворяемых в политико-правовой действительности. Апофеозом социально-философских усилий явился победивший в России марксизм. Любопытно, что апеллируя в свое оправдание к естественным законам развития общества, он обратился именно к экономическим процессам, но не напрямую, а в превращенной политэкономической форме3.
Экономика развития возникает в связи появлением таких экономических субъектов развития, какими выступили инновационно ориентированные производственно-экономические фирмы. Качественные изменения своей продукции и рынка становятся прямыми целями в работе этих фирм. С точки зрения внутреннего строения такая фирма является инновационной машиной, которая ассимилировала профессии, способные генерировать новшества, и выстроила отношения между ними по схеме Industrial Research. На рынке же, осуществляя маркетинговую политику как часть инновационной, фирма выступает субъектом развития, вставая над рынком, над потребительским спросом и пытаясь управлять ими, менять в свою пользу.
После этого замечания вернемся к нашему первоначальному представлению о субъективации в инновационных процессах и о появлении социальных (т.е. не машинных) субъектов развития, теперь уже на фоне более широкого исторического полотна.
Прежде всего, претензия участников экономических процессов на роль субъектов инновации стала возможной только в рамках определенной общественной (читай, государственной) идеологии. На Западе государство, признав политику инновационных фирм общественно значимой и стратегической в межгосударственной конкурентной борьбе (далеко не только экономической) создало механизмы поддержки тех, кто шел дальше программ отдельных фирм, работая в них или приходя со стороны, из сферы образования и науки. В частности, была создана разветвленная система поддержки малого бизнеса. В Советском Союзе, где, по сути, привилегированные инновационные фирмы решали задачи одного субъекта – государства и заведомо выпадали из тощей экономической модели социализма, а остальные работали по принципу совершенствования, тем не менее была воспринята идеология инновационного развития – в виде идеи всеобъемлющего научно-технического прогресса и преимуществ социализма в его осуществлении. Вписывание в эту, пусть идеологизированную, но все же институциональную форму позволило появиться инноваторам, субъектам инновационных процессов в экономике вне становления инновационной экономики (дала им право просить, требовать, действовать)4.
Итак, на Западе субъектом инновационной деятельности в экономическом пространстве выступали прежде всего фирмы, а затем уже отдельные инноваторы, не вписывающиеся или не вписанные в маркетинговую стратегию фирмы, но при этом и те и другие легко адаптировались динамичными социально-экономическими структурами. В нашей стране легальным субъектом было государство, а вне реально действующего закона поэлементного совершенствования постоянно оказывались поддерживаемые идеологией частные инноваторы с новшествами, которые нарушают эти законы. Принципиальным было то, что даже целиком принадлежа к миру техники, такое новшество затрагивало в процессе реализации массу организационных моментов и выдвигало на первый план не техническую, а организационную проблему. Если на Западе радикальным считалось нововведение, которое существенным образом меняло потребительское поведение, то у нас радикальным было то, что упиралось в организационные препоны на пути реализации и требовало организационной трансформации. Существенно, что организационная перестройка могла затеваться не только под отдельное новшество, но открывать возможность для осуществления дальнейших нововведений, и в этом смысле имела воспроизводственное значение.
Благодаря этому у советского исследователя предмет «инновации в производственной сфере» нераздельно переплетался с предметом «организационное развитие». На Западе эти два предмета исследования были разведены, хотя влияние инновационной политики фирм на их организацию и поведение в среде несомненно – именно в русле этой политики сформировалась система Industrial Research и все те грандиозные перестройки, которые проходят под маркой маркетинга. И сегодня организационные изменения в hi-tech фирмах происходят прежде всего ради повышения инновационной активности на рынках. Тем не менее, на Западе теория маркетинга и тория инноваций были разведены как разные, и анализ жизненных циклов новшеств в собственно производственно-экономической подсистеме инновационно ориентированной фирмой идет параллельно исследованию инновационной политики фирмы на рынке5. В советской экономической системе не могла появится теория маркетинга, а имеющая отношение к реальной практике теория инноваций неизбежно становилась частью теории организационного развития. (Экономические же теории научно-технического прогресса в социалистическом обществе оказывались пустой схоластикой.)
Думаю, что такое вынужденное «неклассическое» расширение инновационной теории, в которой на первое место выходят организационные проблемы и антропоморфный субъект, имеет свои преимущества и может быть сохранено в том или ином виде. Прежде всего потому, что развитые в инновационной теории понятия и походы могут использоваться применительно к неклассическим ситуациям, в частности, к инновациям во внепроизводственной, общественной сфере.
Дело в том, что инновационная перестройка сферы производства потянула за собой и всю общественную сферу, которая вынуждена принять новые правила игры – частично по мировоззренческим мотивам, частично подстраиваясь под изменяемый производством мир. При этом, по крайней мере для России справедливо, что проблемы так называемого «субъектного фактора» теперь уже в этой сфере занимают ключевое место. Причем прежде всего именно в виде проблемы. На поверхности лежит факт, что существует масса претендентов на самые разные, в том числе радикальные общественные инновации, которые общество отвергает вместе с инноваторами (не замечая, объявляя городскими сумасшедшими, преследуя особенно настырных радикалов), или же поддается им с непредсказуемыми последствиями (Великий Октябрь). Объясняют это в первом случае тем, что общество по необходимости консервативная система, ограничивающая «произвольное» (вопрос о критериях!) экспериментирование, а во втором – затмением умов и действием сил зла в обход обществу в случае печального исхода. Однако проблема, как мне кажется, находится в ином, а именно, подавляющее большинство участников публичной сферы не являются ее субъектами и, будучи втянутыми в процессы общественных трансформаций и инноваций в качестве «материала» и даже исполнителей, не могут в принципе влиять на эти процессы. Проблема, следовательно, не в том, что какие-то (публичные) субъекты не в силах реализовать имеющие общественную значимость инновации, а в том, что очень трудно стать публичным субъектом наряду с теми, кто по каким-то причинам получил этот статус. При этом не факт, что обладающие им действительно способны и стремятся выразить общественный интерес, в том числе проявить интересы тех, кто такого статуса не имеет, хотя и живет в этом обществе (проблема манипулирования).
1.4. Социальные субъекты развития в общественной сфере.
Анализ инновационных процессов в производственно-экономических системах показал, что в них достаточно естественно появляется антропоморфный субъект развития как особая позиция участника деятельности – его рефлексивного выхода над процессами кооперированной деятельности (в структуре которой он служит ролевым элементом и чьей институциональной функцией является развитие) с тем, чтобы менять ее в интересах как собственных, так и кооперированной деятельности в целом.
Но так вырисовывающаяся модель субъекта инновационной деятельности может быть распространена на многие другие организации процессов деятельности. Далее я постараюсь показать, что постановка и решение проблемы субъективации деятельности становятся неизбежными и для общественной, отличной от производственно-экономической сферы деятельности – если общественная сфера начинает жить по законам развития, реципиированным из построенной по инновационными принципам экономики. В этом случае мы будем говорить о субъектах развития в общественной сфере.
Поясним значение и остроту проблемы субъективации деятельности на материале процессов управления развитием общественной сферы в городах (шире, процессов территориального управления). В принципе, здесь можно найти случаи, проблемно идентичные тем, что имели и имеют место в производственной сфере, тем более, что развитие территории вполне может быть рассмотрено в качестве одного из производственных процессов. Действительно, за развитие территории отвечает, в частности, такая профессионально организованная область деятельности, как градостроительство, в которой развивающие функции возложены на архитекторов, проектировщиков, инженеров-конструкторов и тому подобное. Каждый из них может оказаться в ситуации, когда его творчество выходит за рамки институциональных обязанностей и перед ним встанет дилемма либо отказаться от идеи, либо начать подстраивать градостроительный институт под себя. (В свое время я оказался в таком положении и столкнулся со многими его коллизиями, плохо представляя себе институциональные механизмы своей сферы и способы субъектной деятельности6.)
Тем не менее, более интересной представляется несколько иная постановка проблемы субъекта территориального развития, хотя, казалось бы, и менее органичная. Суть ее в том, что сегодня, когда в территориальном управлении появляются механизмы управления именно развитием, помимо территориальной власти субъектами развития могут, и как мне представляется, должны стать те, кто населяет территорию, но до сих пор не имел и имеет отношения не только к такой новации как процессы управления развитием, но вообще не вступал в какие-либо отношения с территорией как целым, т.е. в управленческое отношение. До сих пор население имеет весьма косвенное, если так можно сказать, отношение к собственной территории – лишь в рамках тотального потребительского отношения, господствующего на территории. «Население» как собирательный термин, под которым мы будем иметь ввиду и жителей, и различные коммерческие и некоммерческие организации, потребляет здания, технические и социальные инфраструктуры, земли, воздух, которые им предоставляет (в том числе передав в частную собственность) территориальная власть. Потребительские отношения характерны и между составляющими внутри населения: для каждой отдельной организаций жители и другие организации являются кадровым и обеспечивающим исходные материалы и спрос на готовую продукцию средством-ресурсом, а для жителей организации являются ресурсом жизнедеятельности7. И то же самое отношение к этому населению и среде его обитания имеет власть (вертикально интегрированная структура территориальная администрация), рассматривая их как налогооблагаемую базу, ресурс для легального, полулегального и вовсе нелегального решения публичных и личных задач, ресурс своего властного веса среди другой власти. (Верховная Советская власть рассматривала страну в целом в качестве своего ресурса при решении глобальных задач, начиная от мировой революции и заканчивая мировым господством, как ресурс политического влияния на мировой арене.) Потребительско-ресурсное отношение является вполне нормальным, особенно если «объекты потребления», о которых мы говорим, обладают собственной активностью, наделены достаточными правами по отношению к тем, кто их потребляет, и способны использовать остальных в качестве своего средства. Однако природная среда и в той или иной мере отдельные составляющие населения далеко не всегда в силах противостоять тотальной потребительской экспансии, и это должна, в принципе, отслеживать территориальная власть.
Задача сохранять и приумножать среду обитания и населения, соблюдать баланс интересов потребителей в ходе современной истории досталась территориальной власти в виде ее прав и ответственности8. Не рассматривая крайне интересных перипетий становления этой власти зафиксируем лишь, что в поле ее ответственности попали как уходящие во временную перспективу территориальные процессы, которые связаны прежде всего с проблемами распределения и перераспределения земельных ресурсов, так и не решаемыми одномоментно, точнее, имеющие перманентный характер процессы удовлетворения социальной справедливости. В этой мере задачи территориального управления (которые в принципе отличаются от задач потребительского плана, подобно тому как стрижка овцы отличается от ее выращивания) выступили как задачи управления территориальным ростом и территориальным совершенствованием, где территориальная администрация оказалась моно или монопольным субъектом и вынуждена была создать соответствующие инструменты и механизмы управления. (Интереснее всего рассматривать эти процессы на материале советской истории, в которой моносубъект претендовал на тотальность управленческой функции, доведя проблемы такого управления до предела – о чем ниже.)
Задачу управления развитием, прежде всего в качестве пришедшей извне и навязанной проблемы, территориальное управление вынуждено принять в связи со становлением инновационной экономики – экономики развития. Попробуем рассмотреть эту проблему именно через призму актуализации проблемы множественности субъектов территориального управления, привлекая в качестве исходной наметившуюся модель субъекта в инновационных процессах. Эту модель придется уточнить в свете двух существенных отличий территориальной ситуации. Во-первых, в случае с инновациями потенциальный субъект был уже (по роли) включен в те или иные процессы развития и выходил в рефлексивную позицию над собственным целым, оставаясь в собственном пространстве. Его претензии несли определенный профессиональный характер и в этой мере были основательны. Не то в территориальной ситуации, в которой пространство управления развитием безраздельно занимает территориальная власть, а все остальные обитатели территории находятся в каком-то ином пространстве (выше мы рассмотрели его как потребительское). Вхождение тех или иных населенческих групп в новое для них пространство чревато еще большими трудностями, нежели те, с которыми сталкивается субъект инновации. (Обратим внимание на то, что для понимания территориальной ситуации пришлось прибегнуть к новому термину, которого не было при обсуждении инновационной ситуации – «множество пространств деятельности», отличая пространство территориального управления, в котором находится территориальная власть, от пространства (разных пространств) деятельности других обитателей территории, в котором они в том числе способны выступать в качестве субъектов.) Во-вторых, если в инновационной ситуации субъект появился самостоятельно и был нами только опознан, то в территориальных делах проблема субъекта ставится не столько обитателями территории, сколько привносится со стороны – идеологами, социальными проектировщиками, социальными технологами (той ветвью этой критикуемой сегодня профессии, которая выступает с антиманипуляторских позиций). Аргументом может служить принцип демократизации, в том числе принцип демократизации территориального управления, что в условиях рынка звучит правдоподобнее демократизации управления в фирме. Другой тип обоснования совпадает с принципом «спасение утопающих – дело рук самих утопающих», ибо, в принципе, никто кроме обитателей территории не сможет лучше поставить и решить их проблемы. Для меня близка именно эта аргументация, которую я попытаюсь далее развернуть в программу субъективации общественной сферы, в основном обращаясь к деятельности управления территориальным развитием. Или, мягче, управления территориальной динамикой, а не, скажем, процессами функционирования, поскольку, как мне кажется, выполнять такую сложную эволюцию как становиться субъектом обитатель территории способен только ради изменения своего положения, а никак не ради абстрактного принципа демократизации.
Замечу, что субъективация деятельности отвечает принципам демократизации в обществе, но выходит за рамки представительной демократии, построенной на принципе выборности власти населением. Вряд ли есть необходимость доказывать неэффективность последней. Достаточно указать на то, что желающие принять участие в управлении стремятся стать самой властью, либо покупают ее за договорную цену. (Так называемое общественное самоуправление, в которые рвутся, как правило, политические маргиналы, не имеет ни задач развития, ни профессиональных средств для их постановки и решения.)
Последующие уточнения и намечаемые решения проблемы субъективации управления территориальным развитием, если мы принимаем именно такую установку, опираются на два типа работ. Первый связан с так называемыми Организационно-деятельностными играми (ОДИ), которые были созданы в рамках Московского Методологического Кружка. Как теперь можно оценить, ведущей игровой технологией была субъективации участников в пространстве игры. В ее основе лежали запуск процессов деятельности в пространстве игры и их развитие за счет процедур рефлексивного осознания – экспликации и формирования в процессах коллективной коммуникации – позиционной и мыслительной составляющих деятельности. В ходе этого участники получали возможность вставать в управленческую позицию к процессам на игре и игре в целом. Второй тип работы связан с организацией территориальных партнерств в Западной Европе. Термин «партнерства» получил за последнее время самое широкое хождение, превратившись в своеобразный символ политического прогрессизма, но оставаясь крайне расплывчатым. Территориальные партнерства как партнерства в области управления пусть небольшими, но территориальными улучшениями более осмысленны и технологически проработаны. Представляется, что соединение этих опытов может оказаться взаимно полезным и продуктивным для задачи субъективации управления территориальным развитием.
1.5. ОДИ как технология субъективации.
Процессы становления субъектов развития в Организационно-деятельностных играх (ОДИ) имеют длительную предысторию в Московском методологическом кружке. Возникнув как логический, ММК сделал коллективную организацию мыслительной работы ради развития мышления той отличительной чертой без которой нельзя понять его почти полувековую историю. При обсуждении тех или иных логических, а далее задач, относящихся к области методологии деятельности главным предметом кружковой коммуникации (организатором которой и жестким куратором был бессменный лидер Г.П. Щедровицкий) становились мыслительные средства постановки и решения задачи. Принципиальным моментом было то, что мыслительные средства рассматривались не абстрактно, но как принадлежащие той или иной позиции в деятельности.
Именно различение позиций с их мыслительными и иными средствами, организация групповой работы как многопозиционной с рефлексией и развитием этих средств позволяет говорить о том, что в кружке имела место коллективная организация мышления и деятельности, или иначе – коллективная мыследеятельность. Суть работы кружка с этой точки зрения есть не что иное как организация связки коммуникации, мышления и деятельности ради решения каких-то задач, а в методологическом плане – ради развития мышления и деятельности. Говоря о развитии деятельности надо выделить две составляющие: во-первых, как мы уже отметили, позицию участника деятельности, и, во-вторых, предмет деятельности, поначалу индивидуальный или групповой, но, далее, нуждающийся в институциализации в том случае, если ставить целью воспроизводство этой предметности. ОДИ, с этой точки зрения, демонстрируют уникальный механизм развития, который не относится к производственно-экономической сфере.
Вначале это была деятельность научного мышления (исследователя-ученого, методолога, проблематизатора, “рефлексуна” и иных позиционеров, которые множились в процессе обсуждения по мере сдвижек по предметным содержаниям). В дальнейшем это могли быть позиции программистов, проектировщиков, критиков (подобные позиции характеризовались как принадлежащие к различным типам деятельности или типодеятельностные) и иные, связанные не только с наукой, а и такими областями деятельности как дизайн, градостроительное проектирование и, далее, фактически любыми, институционально организованными и мыслительно оспособленными.(Как мы видим, это иная типология деятельности, нежели ее членение на сферы, такие как экономическая, социальная или культуры.)
Поскольку в данной статье нас интересует не история кружка, а его результаты, относящиеся к формированию и организации коллективной деятельности субъектов (некоторого пространства деятельности), то я обращаюсь к важному с этой точки зрения последнему периоду жизни кружка, связанному с проведением Организационно-деятельностных игр (смотри [4], [5]). Их принципиальное отличие от чисто кружковой работы состояло в том что если в первом случае коллективно мыслили и действовали профессионально подготовленные к этому члены кружка, то во втором случае на это могли выйти все участники игры, проходя соответствующую школу в течение 5-7-10 дней игрового периода.
Игра имеет свой управленческий слой, куда попадают методологи (по профессии и по позиции в игре) и игротехники групповой работы, на плечи которых ложится основная работа по выявлению (часто – выращиванию) позиций участников игры и отработке с ними – по мере возможности – мыслительных средств. Они также подготавливают, осуществляя аналитику предигровых ситуаций, сценарий игру, помещая ее в более широкий внеигровой контекст, разрабатывают программу игры, которая предоставляется ее участникам. По мере включения остальных участников в процесс игры им открывается возможность выйти в управленческий слой, а игра приобретает характер самоуправления, реализуемого множеством субъектов.
Процесс субъективации на игре включает в себя личностную динамику мышления и позиций каждого участника, которые оказываются теснейшим образом взаимосвязанными в ходе коллективной коммуникации и игровой деятельности. Мыслительная составляющая фокусируется на том, что на игре, в результате перманентной мыслительной рефлексии складываются различные понятийно-онтологические схемы и модели. (мышление, следовательно, признается в числе базовых характеристик субъектности.) В них участники – осознавая, артикулируя, предъявляя и развивая свои позиции, осмысляют различные ситуации деятельности, в том числе те, которые складываются на самой игре (деятельность “здесь и теперь” является важнейшей подлинной реальностью, на которой отрабатываются как позиционность, так и мышление), развертывают собственное видение проблем, строят решения в виде предложений, постановок задач для себя самих, собственных проектов и программ.
Относительно позиции, в частности, об ее отличии от роли, мы говорили выше, обсуждая появление субъекта в инновационных процессах. Теперь мы можем развить намеченное там понятие применительно к новому материалу (иначе, в дополнение к известной ролевой технологии организации деятельности добавить позиционную). Понятие “социальная роль” описывает и организует деятельность несубъектным образом, фиксируя определенное функциональное место в той или иной социальной структуре, рассматривая его как нормативный элемент в структуре, трактуя его машинообразно. Игра требует от участников позиционного самоопределения, т.е. выделения и построения тех или иных ситуаций как своих собственных, которые можно и нужно перестраивать в свете собственных оценок, целей, ценностей. И такое самоопределение всегда есть выход за стандартную социальную роль. (Позиционная заявка на то или иное новое социальное положение не является простой сдвижкой по роли, поскольку ведущими остаются установки на управление ситуацией в целом – с точки зрения заявленной позиции, и на личностное, в том числе профессиональное развитие ради того, чтобы ей соответствовать.) Появление множественности позиций в игре по-новому ставит задачу коммуникации между участниками и нахождения совместного решения сформулированных ими проблем совместной деятельности, поскольку формальная согласованность социальных ролей в социальных структурах не срабатывает. Реальное продвижение в данной ситуации происходит благодаря как позиционно-личностному развитию участников в установке на совместную деятельность, так и содержательной переинтерпретации наличной ситуации.
Совместная деятельность субъектов на игре осуществляется прежде всего в форме программирования, которое является одновременно оппозицией и дополнением к проектировочному типу деятельности. (Справедливо симметричное утверждение, что эффективное программирование может осуществляться только в полисубъектной структуре9.) Проектирование нацелено на построение образа будущего объекта и, в своих лучших образцах, описывает пути построения такого объекта или, иначе, трансформации настоящего объекта в будущий. Финалистское по сути дела проектирование способно стать перманентным за счет того что образ объекта представлен в функциональных характеристиках, которые материализуются по-разному в разных пространственных и временных условиях, а также в зависимости от конкретных целей и ценностных представлений участников проектной деятельности (смотри [6]). Но в любом случае ведущим остается организация проектной деятельности вокруг определенного объекта-реальности и сводится к построению объекта-конструкции (мыслительной конструкции). Для программирования стержнем является сорганизация субъектов деятельности в общем пространстве деятельности, причем перманентность является существенным качеством этого процесса. По сути дела это организация развивающейся деятельности, где развивается кооперация участников и предмет кооперативной деятельности. Единицей программирования является проблематизация ситуации совместной деятельности, прорисовка общего пространства деятельности, выраженного в том числе в конструкции объекта совместной деятельности, нахождение совместных решений и их реализация (которая может быть и индивидуальной), а далее новая оценка измененной ситуации совместной деятельности, новая проблематизация и так далее. Носителями этой сложноорганизованной деятельности являются ее субъекты – те, кто выходят в рефлексивно-управленческую позицию по отношению к проблематизируемой ситуации, имеют доступ к ресурсам управления ее изменением (развитием) и осуществляют процедуры программирования в режиме самодеятельности, самоорганизации и самоуправления. (Субъекты программирования и выступают, следовательно, в качестве субъектов развития деятельности.) В ходе перманентного процесса программирования трансформируются первоначально образованные области практической деятельности (объекты-реальности), перепроблематизируются ситуации деятельности, формируются новые объекты-конструкции, в том числе представленные в виде проектов, обновляется состав участников-субъектов процессов программирования и происходит их позиционное и мыслительное развитие.
Выше я акцентировал взаимосвязанность процессов программирования и субъективации. Однако они не равнозначны. Без процедуры субъективации, т.е. определенного позиционного самоопределения участников, программирование не может начаться, либо же приобретает внешний, показушный характер (на игровом сленге говорят о ФДП – фиктивно-демонстративных продуктах). И если ставить вопрос о трансляции вне игры тех же способов программной организации коллективной деятельности, то прежде всего возникает вопрос о том, насколько воспроизводимы игровые процессы субъективации ее участников (насколько она коллективна по существу). Хотя, в принципе, речь может идти не только о трансляции данной игровой технологии, а и формировании вне игры каких-то других, функционально ей эквивалентных.
И все же при всех своих достоинствах игра имеет тот кардинальный недостаток что ее результаты растворяются по завершении. Главным образом это относиться именно к субъективации. Она создается в игре и сохраняется немногим более, чем длится игра. А, следовательно, теряют значение и результаты содержательного продвижения, в частности, созданные на игре проекты, не воспроизводятся вне игры коллективные мыслительные процессы, которые участникам рассматриваются, как правило, в качестве важнейшего и выдающегося итога. Нечто похожее имеет место и относительно программирования. В принципе, программирование может быть воспроизводимо и вне игры. (Другой вопрос, насколько качественным оно может быть без использования других игровых технологий, в частности, мыследеятельностных.) Но в любом случае условиями воспроизводства являются либо наличие сложившейся субъектной структуры, либо возможность создать такую структуру. Однако, как показывает мой опыт, для многих сфер деятельности, в том числе управления территориальным развитием, последнее было и остается крайне сложной проблемой. Вспоминая о том, что инновационная модель (парадигма, действительность) оказалась сегодня объемлющей для многих других, скажем по-другому: субъективация деятельности или формирование субъектов управления развитием (субъектов инноваций) сегодня само предполагает осуществление радикальной общественной инновации.
Тем интереснее мне было столкнуться с современным западным опытом формирования субъектов деятельности в рамках так называемых территориальных «партнерств». (Далее в основном я буду обращаться к наиболее интересному для меня британскому опыту, представленному в работах Джоан Эсби, общественного деятеля и исследователя, одного из лидеров SPARC (South Pembrokenshire Action for Rural Communities) [7]).Вообще-то вовлекают население в принятие планов территориального развития на Западе уже не один десяток лет. Однако до серьезной воспроизводимой социальной технологии, насколько я могу понять, это движение доросло лишь в последние годы. Далее я изложу свое понимание работы Д. Эсби, в чем-то модернизируя ее в свете своих интересов. Результатом я вижу продуктивный синтез двух до сих пор не пересекавшихся подходов, который может оказаться эффективным средством развития инновационных процессов как в общественной, так и в производственной сферах за счет технологизации субъективации деятельности.
1.6. Британский опыт создания «территориальных партнерств».
Как уже было сказано, я буду модернизировать этот опыт, кое-что оставляя без внимания, подчеркивая и переинтерпретируя значимые с точки зрения опыта ММК технологические приемы.
Инновационная составляющая Партнерств состоит главным образом в новых механизмах вовлечения населения в деятельность по территориальному планированию и реализации соответствующих планов. Проблематика партнерства развертывается прежде всего на материале сельских поселений. Предполагается, что без активного участия местного населения не удается добиться устойчивого, т.е. поддерживающего стабильность развития сельских сообществ (эта задача в целом может считаться инновационной, более того, порожденной инновационным движением, в котором появилось представление об устойчивом развитии как альтернативе хаоса нарастающего вала инноваций). Партнерства выступают высшей формой проявления гражданской энергии (Citizen Power) населения, которой предшествуют гражданский контроль и делегирование полномочий (демократии с ее выбираемыми органами власти). (Любопытно, что еще ниже в иерархии побуждений к гражданственности выделяется класс взаимодействия с населением, который называется “разговариванием” (Tokenism), куда попадают консультирование, информирование и “успокаивание” населения.) Партнерства выращиваются, это прежде всего согласие на совместную деятельность, за которым следуют параллельно идущие инициация процессов взаимодействия и создание организационной структуры, обеспечивающей воспроизводство этих процессов. Обратим особое внимание на требование создания и постоянного развития такой организации, ибо появление устойчивых и так или иначе формализуемых механизмов партнерства невозможно без закрепления процессов в определенной постоянно действующей организационной структуре.
Лидером построения партнерств выступают преследующие эти цели общественные организации (public organizations) типа SPARC, которые вовлекают в свою деятельность местную и выше стоящую администрацию, коммерческие и некоммерческие предприятия, исследователей, активистов и используют их организационные, финансовые, интеллектуальные ресурсы10.
Фактически, речь идет о создании двухуровневой системы, в которой первоначально появляется верхний, управляющий уровень, в который попадают лидирующая общественная организация и втянутые ею перечисленные выше участники. Этот уровень оформляется как первая партнерская организационная структура. Одна из важнейших функций этой структуры - способствовать появлению выращенных при участии населения местных инициатив, ждать их и уметь использовать в контексте программирования местного территориального развития. (Авторы не употребляют специфически русского термина “субъекты деятельности”, не имеющего прямого английского аналога. Actor, по крайне мере, не является таковым. С этой точки зрения термин Partner и Partnership являются более точными и близкими, хотя и не исчерпывают всего содержания термина Субъект деятельности.) Результирующая объемлющая структура является развитием исходной, при этом на первый план выходят механизмы всеобщего участия. Важно, что в объемлющей структуре местное население – так или иначе соорганизованное - оказывается равноправным участником процессов управления. Управление превращается в самоуправление, причем не в его ущербной форме демократии делегирования полномочий, а в форме прямого участия населения.
До того как начнется формирование объемлющей структуры, начальный верхний управленческий уровень проводит определенные исследования локальной территории и развивает исходные концептуально-стратегические представления о возможных направлениях ее развития.
Втягивание населения в партнерство, или иначе, в участие на равных в управление территориальными изменениями, начинается с информирования населения о проведенных администрацией исследованиях и намеченных в результате стратегиях, а также с опросов жителей по поводу территориальных проблем и, далее, возможных направлениях решения этих проблем и развития территории. Для меня остается не проясненным, каким образом согласовываются эти две линии проблематизации и стратегического планирования. Хотя проскальзывает определенная “народническая” идеология, которая заключается в том, что формулируемые населением предложения и расставленные им приоритеты являются для организаторов “объективной” реальностью, которой надо следовать в последующей деятельности.
Важнейшим технологически отработанным этапом работы с населением является формирование системы “показателей” территориальной динамики. Показатели вначале определяются параметрически, т.е. в анкетном или ином опросе населения выделяются, суммируются и ранжируются стороны интересующей сферы местной жизнедеятельности. Затем определяются аналитические (фиксирующие наличное состояние) и целевые (идеальные, желаемые) количественные или какие-то иные, функционально эквивалентные им значения этих параметров. В данной процедуре решается несколько задач: определяется общее пространство интересов населения так как оно их видит, фактически происходит проблематизация ситуации благодаря обнаружению расхождения между наличными и желаемыми показателями, создается основание для разработки простых и очевидны планов деятельности населения. (Эту процедуру можно сравнить с тотальным нормативным планированием в советской экономике, которое подвергалось заслуженной критике. В противовес советскому опыту в данном случае показатели не носят универсального характера, а задаются ad hoc, имеют не столько нормативный, сколько ориентирующий характер, служат – как в момент своего создания, так и на последующих этапах - организационными реперами для тех, кто хочет сорганизоваться.)
Конечно, можно сказать что эта процедура по отношению ко всем решаемым задачам носит упрощенный характер, поскольку внешняя феноменология жизни скорее демонстрирует топики общественного сознания, нежели вскрывает глубинные социальные процессы, а расхождение показателей еще не есть проблема. Наука, вроде бы, делает это лучше. Это верно, но все же главная цель описываемой технологии, как мне представляется, это вывести население из внешнего положения по отношению к процессам управления территориальными изменениями, сделать его субъектом пространства территориальной деятельности. Важно не качество данных показателей, а сам факт их существования как организующих совместную деятельность реперов. Наука в этом взаимодействии может выступить в качестве одного из желательных партнеров.
Следующим этапом является определение и оценка ресурсов, необходимых для достижения системы желаемых показателей и разработка планов совместной деятельности. Очевидно что здесь также решается совокупность сложных задач. Прежде всего, происходит определенная формализация и организационное закрепление результатов процессов партнерской деятельности, в которых важная роль принадлежит населению. Оно действительно становится равноправным участником процессов территориального управления, ибо без доступа к ресурсам все разговоры о том, что население становится территориальным субъектом оказываются болтовней. Кроме того, само население создает себя в качестве уникального и высоко эффективного ресурса – по принуждению никакая власть этого сделать не в состоянии. Тем самым наглядно демонстрируется важнейший принцип деятельности: ресурс не есть нечто естественное, что можно только присвоить и распределить, но он постоянно создается самой деятельностью и в этом смысле не исчерпаем. Задача, следовательно, не сводится к распределению ранее созданных ресурсов, а предполагает порождение новых, и в этом отношении такая форма деятельности как партнерства являются уникальным инструментом.
Я не буду останавливаться на дальнейших, достаточно стандартных и очевидных по функции этапах деятельности партнерств, таких как закрепление планов за группами, отчетность групп, информирование всего населения о деятельности партнерств, мониторинг различных процессов. Ибо в первую очередь в британском опыте меня интересовали те технологические приемы, которые позволяют, как мне кажется, решить ряд проблем ММК в проведении ОДИ – проблем, связанных с закреплением порожденных в них процессов субъективации.
1.8. Совместимость британского и российского опытов
Эти две линии организации коллективной деятельности во многом близки и более того, могут эффективно дополнить друг друга.
Прежде всего относительно субъективации. Представляется, что “партнерства” есть не что иное как выход за привычные социальные роли для всех участников – как жителей, так и администрации и различных коммерческих и общественных территориальных структур. Это всегда личностный шаг навстречу друг друга, всегда коммуникация и появление нового содержания совместной деятельности, появление субъектов в пространстве территориальной деятельности (термин “субъект” здесь вполне уместен по отношению к партнерам), всегда процесс изменения как личностных позиций (и этот термин вполне применим к партнерам), так и содержания совместной деятельности. Партнерства для меня с этой точки зрения выступают в качестве эффективной формы выращивания территориальных субъектов.
Вопрос в том, насколько к территориальным партнерствам применим термин развитие. Предмет участия населения – последовательность не связанных, в принципе, между собой определенных финальных изменений на территории. Однако развитием территориального управления является само появление Партнерства в качестве воспроизводимого элемента.
Принципиально важным в процессах появления и устойчивого воспроизводства новоявленных территориальных субъектов является с моей точки зрения следующее. В отличие от методологического управленческого слоя в игре, который исчезает вместе с нею, в британском опыте на территории прежде всего формируется стационарная организационно-управленческая структура, исходное партнерство, которое: ожидает результатов партнерской деятельности со стороны населения, способно ассимилировать результаты такого партнерства, и, обладая реальными ресурсами, втягивает в себя население и других возможных партнеров, открывает им доступ к ресурсам, развивает тем самым подлинное территориальное самоуправление. В этом британские исследователи и общественные деятели значительно продвинули социальную технологию создания территориальных субъектов. Конечно, я рисую идеализированную картину, и на практике далеко не всегда такая организационно-управленческая структура сама является подлинным партнерством, а следовательно способна породить более широкое партнерство с участием населения. Возможно, что игровая практика одномоментной, но очень результативной субъективации участников может оказаться полезной в преодолении таких трудностей.
Думаю, что британский опыт формирования территориальных партнерств с участием населения может иметь более широкое применение и использован при создании партнерств управленческого верха и низа в других общественных сферах (без подобных технологий партнерства остаются, как это чаще всего и бывает, красивой политической фразой). Принципиальным остается создание и работа таких публичных оргструктур, в которые управленческий слой втягивает данный ему в качестве объекта человеческий материал, делегируя ему и творя вместе с ним совместный управленческий ресурс ради решения задач по изменению ситуации.
Переходя к ОДИ отмечу, что их главную способность – служить технологией решения тех или иных задач на каждом этапе развития территориальных партнерств, технологией, которая сочетает в себе несколько механизмов развития. При этом сильной стороной российского опыта, наряду с феноменом субъективации деятельности, является его мыслительная составляющая, напрямую увязанная с позиционностью участников и развитием этой позиционности. Развитие мышления участников и их содержательного видения общей ситуации в зависимости от их позиций, организация мыслительной коммуникации в ходе которой происходит развитие позиций и развитие общего содержания, фиксация результатов коллективного мышления в развернутых понятийных схемах и моделях, которые, с одной стороны, описывают ситуации сложившейся деятельности, а с другой выступают в качестве программ развития этих ситуаций – все это может оказаться значимым для британского опыта в разрешении его собственных проблем на пути построения территориальных партнерств.
Обсуждаемая технологическая связка способна не только вписаться в инновационные машины территориального развития (по мере их появления), но может служить источником формирования механизмов развития в территориальном управлении, в котором до сих пор преобладают процессы роста. Для общественной сферы эта технология развития интересна еще и тем, что не повторяет производственно-экономические инновационные технологии.