Geum.ru

Содержание поэтоград

Вид материалаДокументы

Содержание


В садах лицея
Я вернусь в мою звонкую степь...
В садах лицея
Необратимая весна
Необратимая весна
Весной сорок пятого
Десятая планета
Когда вселенная говорит
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   16

В САДАХ ЛИЦЕЯ


Вера АГАФОНОВА


Вера Агафонова родилась в 1979 году в г. Уральске. Живет в Саратове. Окончила Костромской государственный университет (факультет иностранных языков). Работает в центре языка и культуры «Слово». Проза и переводы публиковались в журнале «Волга– XXI век».


Я ВЕРНУСЬ В МОЮ ЗВОНКУЮ СТЕПЬ...


***

Мне снился ветер, рвущий крыши с мелких хижин;

Мне снился вечер и дымящийся закат.

Там стало прошлое отчетливей и ближе,

Там стала явь неизмеримо далека.


Мне снился город, где росла и родилась я;

Уютный двор, поросший пыльною травой.

Мне снилось счастье, упоительное счастье,

И рядом ты – причина счастья моего.


О том, что нет у сказки связи с настоящим

И места нет тебе в моем счастливом сне,

Я догадалась, заглянув в почтовый ящик,

Где были письма адресованы не мне.


***

Пишу тебе письма на белых листах

Размашистым почерком синим;

Закатные зори на старых мостах

Об этом меня попросили.


Внизу, под мостами, щебечет вода –

Понятно лишь солнцу да ветру.

А письма, как прежде, идут в никуда

И не получают ответа.


***

Не отвечаю.

Я – стена.

Ледяная, глухая,

Из серого камня.

Под облаками,

Которых не вижу,

Плещет день – ослепительно рыжий.

Ослеплена.

Вот и она –

Не жара и не стужа,

Только одна –

Что внутри, что снаружи

Тишина.


***

Чтобы только не думать.

Не чувствовать.

Не дышать.

В мягком логове пледа отречься от всей вселенной.

Ненормальная это девчонка – моя душа.

Почему ей так хочется снова чьего-то плена?


Скоро это закончится –

Будут шаги легки,

И тогда перестанут тоскливо тянуться ночи.

У назойливой памяти – цепкие коготки.

Очень острые. Больно царапают.

Очень. Очень.


***

Я вернусь в мою звонкую степь

В час, когда начинается утро.

Развернувшись под облаком круто,

Будет ветер призывно свистеть.


Отпущу у мечты удила,

Чтоб в полете ей губы не ранить,

Чтоб она на едином дыхании

Через время меня пронесла.


Я вернусь – и сомнения нет,

Что открыты пути для возврата;

И земле поклонюсь многократно,

И высокой уральной волне.


А земля в том далеком краю

В ароматной черемухе тонет,

И берет ее солнце в ладони,

Как возлюбленный – руку мою.


Я вернусь, и коня привяжу

В камышах на изгибе Урала;

И все то, что тогда не сказала,

Я теперь вдохновенно скажу!


***

Когда я не буду смеяться уже

И стискивать зубы от боли

Имущество – сжечь, до последнего – сжечь!

А пепел – развеять над полем!


Уж если уйти – то навеки уйти,

В колодец монет не бросая.

Я каменный мир попрошу: отпусти,

И в небе бесследно растаю.


Не надо ни слез, ни фальшивых речей –

Мне в жизни хватило подачек.

Пускай меня шепотом вспомнит ручей

И облако в небе заплачет.


Коль завтра не будет – не нужно вчера,

Цепляться за прошлое, что ли?

Да здравствует чистая воля костра,

Его бесконечная воля!


***

Рыжий мой пламень, сиреневый дым,

Дело твое – дурманить.

Я ж – ведьмовской вороженой воды

Выпью сама, заранее.


Синий мой ветер, танцующий бог, –

Нет для тебя пристанищ;

Я по пятам повлекусь за тобой,

Сирый свой дом оставив.


Степь моя, степь, распростертая длань,

Примешь ли дар мой светлый?

Я из-за двух горизонтов пришла

Вслед за лукавым ветром!


Пусть твоя ветка под солнцем растет

Много ли мне, для счастья?

Рыжий мой бог, погребальный костер,–

Все прогорит. Погаснет.


***

Береженого Бог бережет,

Вороженого – бесы.

Пробиралась размытой межой

Да рокочущим лесом.


Заплеталась в высокой траве,

Заплуталась на мелкой;

А луна из-под смеженных век

Только глянула мельком.


Одевала меня тишина

В серый мех леденящий.

Отчего ж ты не светишь, луна,

Молодой и пропащей?


Береженого Бог бережет,

Вороженого – бесы.

Безнадежно, наверное, лжет

Дождевая завеса


Что давно всем известно о том

(А меня обманули),

Что не вырос мой чудо-цветок

В середине июля;


Что навек позабыта тропа

К заповедной поляне;

Что обратно уже не попасть

После этих гуляний.


Я гадала себе на ветвях

Перепутанных линий.

Я скрутила и скомкала страх

И убила унынье.


Отдала я в уплату покой

За туманное «может...»,

И зеленый мой взгляд ведьмовской

Темень леса тревожит.


***

Мне маску дарить не стали –

Наверное, не по чину.

Теперь я стою, пустая,

С рыданием беспричинным.


А где-то – шуршат кулисы,

А где-то – плетут интриги.

Да будет сценарий писан

По-новому в нашей книге!


А вечер сгущает краски.

Не верьте ему, пустое.

Не стали дарить мне маски –

Теперь я не знаю, кто я.


***

Зеркало – собеседник

Неумолимых глаз.

Вглядываюсь – в последний

Раз.


Пусть отойдут лихие,

Темные миражи;

Это моя стихия –

Жить!


***

Он говорил отрывисто и резко,

И в каждом слове слышалась беда, –

Что той, недогадавшейся, в отместку

Он вечерами приходил сюда.


Февраль стегал затерянных прохожих

Царапающей вьюжной темнотой,

И падали слова о невозможном,

Как серые булыжники, на стол.


Какая явь в давно избитой теме –

Бездонная, безвыходная глубь!

Как вздрагивали дымчатые тени

На деревянном крашеном полу!


Он говорил отчаянно и грубо

(А в каждом слове слышалась беда),

А женщина в ответ кусала губы

В бессмысленной агонии стыда.


И были плечи сдвинуты по-детски

Над чашкой недопитого вина;

И был бесстрастным, как лицо индейца,

Точеный контур черного окна.


***

Помню я смуглые профили улиц,

Черные с золотым,

Где до утра безнадежно уснули

Здания и мосты.


Снился им город, укутанный в тени,

Медленный лунный гимн,

И, в переплете бессвязных видений,

Снились мои шаги.


Сводом небесным на хрупкие плечи

Падала в тишине

Черная ночь – приоткрытая вечность,

И улыбалась мне.


ЛОШАДИ

В центре города, в центре площади,

Шумной площади привокзальной –

Запряженные в сани – лошади

С фиолетовыми глазами.


И одна из них – вороная,

Воровского, ночного цвета;

И еще одна есть – не знаю

Я названия масти этой.


По проспектам, спеша немыслимо,

Пробегает народ куда-то

Мимо лошади черной иссиня,

Мимо той другой, непонятной.


Белый город морозом скован,

Белый город сияньем убран.

Ах, как больно звенят подковы!

Ах, как звонко смеются губы!


Эти губы нежны от холода –

Только тронь – и ударит током.

Задарма выбивает золото

Изо льда лошадиный цокот!


Если б им сундуки наполнить,

Я была бы уже богата:

На овес – вороной, как полночь,

И еще одной, непонятной.


А минуты летят, пришпорены

Ветерком – и в полете стынут, –

Мимо окон твоих зашторенных,

Мимо окон моих пустынных.


Только – главное, только – важно,

Что не зябнуть в мороз треклятый

Лошадям – вороной, как сажа,

И еще одной, непонятной.


***

В непроглядную зелень

Кромешных бесовских глаз

Убегает улыбка,

Как заяц в лесную чашу.

Открывай мне все двери

И радуйся – я пришла!

Будет хлеб тебе мягче

И мед тебе будет слаще.


И твой дом я согрею,

Немой очаг растопив;

От зари до зари

Буду светом твоим, и – слышишь! –

С золотым опереньем

Есть жаворонок в степи;

Если хочешь – бери,

Пусть живет у тебя под крышей.


Если тенью безликой

Тебе доведется стать

И ударят навылет

Шаги за закрытой дверью,

Упадет он без крика

В мохнатую сень куста,

И покроются пылью

Его золотые перья.


А когда возродится

И будет опять дышать,

То забудет пустое гнездо

И очаг разбитый.

Золотистая птица –

Степная моя душа –

Не найдет божества,

Не услышавшего молитвы.


В непроглядную зелень

Кромешных бесовских глаз

Проникает улыбка,

Как в сердце уходит песня.

Открывай же мне двери

И радуйся – я пришла.

Не губи мою птицу

Из синего поднебесья.


***

Осталась у нас – надежда,

Что будет нам счастье свыше,

Что каждый из нас – не лишний,

Что где-то нас боги слышат.


Надежда еще осталась,

И нет ей конца вовеки,

Покуда смеются реки

И ветер встречают веки.


И будет ей имя – запад,

Тоскующий о рассвете,

И будем мы жить на свете

С мечтой, что не будет смерти.


И будем мы жить на свете,

А это уже – награда,

И будем ломать преграды,

Поддерживать тех, кто рядом.


Осталась у нас – надежда,

Что будет нам счастье свыше,

Что каждый из нас – не лишний,

Что где-то нас боги слышат.

В САДАХ ЛИЦЕЯ


Елена БОРЗЫХ


Елена Борзых родилась в 1989 г. в Саратове. Учится в Саратовском государственном социально-экономическом университете на гуманитарном факультете, специальность «История». Стихи публиковались в журнале «Волга–XXI век». Финалист Первого Всероссийского фестиваля детского литературного творчества, апрель 2007 г.


НЕОБРАТИМАЯ ВЕСНА


КРАСНЫЙ СВЕТ

Люблю нахально улыбаться,

Переходя на красный свет.

И вот однажды папарацци

Ворвутся в грязный наш подъезд.

Менты из рук роняют жезлы

И долго мне глазеют вслед.

Меня окрикнуть – бесполезно,

Когда иду на красный свет.

И все в Саратове боятся,

Машины сразу тормозят.

Люблю нахально улыбаться!

А на зеленый мне нельзя.

Я обнаглела не напрасно,

Иначе кто же вам споет?!

Цвет жизни – яркий, значит – красный.

Он загорелся – и вперед!


***

Хожу по улицам – разутой,

Где дождь по мокрым головам.

В уме пишу письмо кому-то,

И снова – Вам.

По деревням и по проспектам

Иду по радуге листвы.

И дальше жить мешает некто,

И снова – Вы.

Я ухожу под звон погоды,

Не слыша чьих-то важных фраз.

Еще больней люблю кого-то,

И снова – Вас.


***

Если я по аллеям брожу,

То боюсь, что спугну голубей я.

Ведь что может быть, правда, глупее,

Чем пройти и спугнуть голубей.

Если я на скамейке сижу,

То крошу им осколочки хлеба.

А глаза устремляю на небо,

Чтобы стали еще голубей.


***

Ненаглядный, солнце! Здравствуй!

Василечек в поле синий!

Мой проспект Энтузиастов

Стал не адрес мне отныне.

Но письмо ты напиши мне –

И его, как заказное,

Не отправят на машине,

А раскрасят в летнем зное.

И доставит прямо в руки

Лебедь белый, снежный словно.

Или в радуге-подруге

Твой ответ прочту дословно.

Ветерок прольется песней,

Подмигнут кусты сирени.

Ты подпишешь: «В сад чудесный.

До востребованья. Лене».


НЕОБРАТИМАЯ ВЕСНА

М.А.

Из дома выскочив поспешно,

Чихну на солнце раза два,

Где в мысли пролит воздух вешний,

А в чувства – неба синева.

Ищу средь моря луж – не сушу,

А отраженный облик сна.

Необратимо ранит душу

Необратимая весна.

Заныло сердце без причины,

Круговорот ручьев журчит.

Иду на ощупь. Различимы

Лишь только яркие лучи.

Смотрю безумно. Шторм эмоций.

И речь прохожих неясна.

Весна аукнется, вернется...

Необратимая весна.


ВЕСНОЙ СОРОК ПЯТОГО

Я хотела, чтоб это случилось со мной:

…Чтоб весной сорок пятого встретилась с ним,

С тем мужчиной, которого перед войной

Я, прощаясь, спасла бы рыданьем своим.


Он вернулся б, и с нами заплакал перрон,

В унисон, словно в честь всемогущей любви.

И по полю, раскосому с разных сторон,

Нас бы в кузове тряс небольшой грузовик.


Мы бы ехали, счастье увидев во всем,

Бороздя километры родной целины.

Грузовик, как в атаку, по полю несет.

Только небо спокойное после войны.


***

Не думать о смерти. Лежать под дубами,

Под сложными формами крон.

А вдруг я смогла бы, поспоривши с вами,

Сбежать со своих похорон?

Сбежала душа бы, не выдержав слушать

Рыдания чьи-то и стон.

Поверьте мне, мама, что там будет лучше,

Что манит не зря горизонт.

Какие-то дуры сбегают со свадеб,

Считают на небе ворон.

А я бы хотела, безумия ради,

Сбежать со своих похорон.

Пожалуйста, красьте пасхальные яйца,

Пеките вкуснее кулич!

Не думать о смерти. Ничуть не бояться.

А после – Бессмертья достичь.


ДЕСЯТАЯ ПЛАНЕТА


Татьяна НАЯНОВА


Татьяна Наянова родилась в 1965 году. Живет в Саратове. Пишет стихи и прозу. Стихи публиковались в журнале «Волга – XXI век».


КОГДА ВСЕЛЕННАЯ ГОВОРИТ

[Рассказы]


ДЕРЕВО

Екатерина Семеновна с трудом поднялась на пятый этаж. Ее двоюродный брат жил в хрущевке, и лифта здесь не было. Потом она долго выжимала кнопку звонка. Было слышно, как он дребезжит в квартире, но никто не открывал.

Вообще-то подозрительно. Именно сегодня, в среду, она должна была прийти, убрать квартиру, обревизовать холодильник, сварить щи. С кузеном отношения у нее были прохладные, но изо всей семьи они остались вдвоем, и потому, оба старики, старались не забывать друг друга. Екатерине Семеновне было за шестьдесят, брату, Виктору Андреевичу, стукнуло семьдесят.

Подозрительно. Хотя, возможно, он совсем забыл, что они договорились. Уехал в город, на какой-нибудь концерт или на заседание своего литературного клуба. «Ненормальный,– подумала Екатерина Семеновна, – самому пора в могилу, а все кропает стишки, рассуждает о литературе».


На другой день ей было некогда, а в пятницу она опять не застала брата дома. Все что угодно можно подумать. Инфаркт, сердечная недостаточность. Екатерина Семеновна позвонила к соседям, попросила взломать дверь. Сосед, молодой мужик, выслушав, в чем дело, согласился. Достал слесарный инструмент и принялся за дело. Замок в квартире Виктора Андреевича был немудрящий, и сосед с ним легко справился.

В доме было пусто. Везде чистота, порядок, книжные шкафы, старое пианино в зале. Дверь на балкон открыта. Здесь стояли домашние тапочки Виктора Андреевича, рядом скомканное трико, в котором он ходил. На перилах висела рубашка. Его самого не было. Такое впечатление, что человек вышел на балкон, разделся и нырнул. Но куда? Никакого тела под балконом нет. Только, касаясь ветвями перил, шелестит огромный старый тополь.


Виктор Андреевич посадил это дерево тридцать лет назад сам, когда у него сдохла собака, охотничий спаниель. Он похоронил песика в палисаднике за домом и посадил над могилой саженец. С тех пор дерево переросло дом и шелестело по ночам в открытую балконную дверь, как морской прибой, огромное, мощное, зеленое. Виктор Андреевич старел, а дерево набиралось силы и могущества. И порой человеку начинало казаться, что его собственная угасающая жизнь, надежды, силы, радость бытия каким-то образом перетекают в дерево. Потом он стал стариком, начал понимать, что скоро уйдет. Уйдет. А дерево будет зеленеть. Живое, сочное, ядовитое. И он постепенно принялся завидовать тополю.

Вообще зависть была одной из характернейших черт Виктора Андреевича, его постоянной эмоцией. В раннем детстве он завидовал братьям и сестрам, тому, что им покупают лучшие игрушки. В школе – одноклассникам, что им ставят лучшие отметки. В институте зависть приобрела особый оттенок. Виктор Андреевич увлекся литературой. Начал писать. Сначала – стихи, потом – прозу. И он завидовал. Гоголю, Есенину, Достоевскому. И не только классикам. Тем кропалам и бумагомарателям, которых публиковали в местных газетах, он тоже завидовал. Его собственную продукцию никто не брал. И вовсе не потому, что она была плоха. Не было блата, знакомств.

Виктор Андреевич в конструкторском бюро, в которое попал по распределению, продолжал заниматься литературой. Много читал. Увлекся философией. Он не только перечел всех дозволенных в советское время философов, но умудрялся доставать книги Ницше, Шопенгауэра, Шпенглера. Выучил латинский язык и прочел Цицерона в подлиннике.

Но философия не утешала. Годы шли. А вожделенная слава была все так же далека, как и раньше. Потом, в период «потепления», в городе возникли литературные клубы, сообщества. Появилась возможность пробиться в печать. И тут многолетние сдерживаемые притязания Виктора Андреевича нашли, наконец, удовлетворение. Его хвалили за хорошую технику, за знания, за вкус. Но ему было уже 50 лет. А в клуб приходили совсем молодые девушки и парни. И они писали нисколько не хуже. В их произведениях чувствовалось весеннее солнце и запах нагретой земли. Шелест зелени. Той самой, ядовитой зелени, которая так раздражала Виктора Андреевича. И он не скупился на порицания. Особенно в адрес девушек. Нет логики. Вымученные образы. Нет связи между строфами. Нет смысла. И вообще (к этой мысли всегда сводились рассуждения Виктора Андреевича) зачем женщина пишет? Женщина– жена и хозяйка. Научись лучше вязать носки. Я прав. Прочтите Ницше. Или Шопенгауэра.

Публика, люди в основном простые и немудрящие, не возмущалась. Слушали внимательно, иногда соглашались. Но авторитета Виктор Андреевич не приобрел. Когда для тебя все вокруг дураки, когда у тебя злобный взгляд исподлобья, когда от тебя не дождешься ни доброго слова, ни внимания, то какое к тебе может быть отношение? Некоторые студентки радовались, если убеждались, что сегодня вечером окаянный хулитель не придет. А один поэт из провинции, робкий очкастый юноша, необыкновенно талантливый и импульсивный, однажды высказал Виктору Андреевичу горькую истину: «Вы завидуете!» Вот. А как не завидовать?

Виктор Андреевич, выйдя на пенсию, стал постоянным посетителем всех литературных сообществ в городе. Всех концертов и выставочных залов. Сам играл на пианино и писал маслом. На фоне ярко-синего неба – зеленое, ядовитое дерево. Символ. Но чего? Тополь – могучий, зеленый, равнодушный. Он шелестит и не дает покоя. Он зовет. Но куда?

Время уходит. А он, собственно, так ничего и не сделал. Не создал ничего мощного, благородного, великого.

Виктор Андреевич купил в фирменном магазине, в центре, две пачки самой лучшей, белой бумаги для принтера. И четыре – простой, сероватой. Десять черных, дорогих стержней для современной ручки с резиновым держателем. И сел писать.

Это был роман из истории Средневековья. О судьбе великого мыслителя, гуманиста. О его бедах. О его творениях. Но, подспудно, в судьбе страстного, яркого, высокоодаренного человека раскрывалась его собственная, Виктора Андреевича, судьба. Прозаический текст перемежался стихотворными вставками.

Виктор Андреевич писал. А тополь шелестел за окном. Он смеялся. Он шептал: «Чепуха, чепуха, чепуха!» Чепуха. Виктор Андреевич перечел написанное (две главы из первой части). И понял, что тополь прав.

Виктор Андреевич вышел на балкон. Ветки царапали перила. Тополю уже тридцать лет. Но он еще в силе. И проживет еще лет 15–20. А сколько проживет он, Виктор Андреевич?

Внизу, на площадке, визжали и резвились дети. Кошка кралась вдоль гаражей. Старая женщина выгуливала на поводке китайского чина. На соседнем балконе полоскалось белье. Жизнь. Она не спрашивает, куда ей расти и зачем. Она растет. Она черпает силы из самой себя и поступает так, как надо. Она рожает и творит. Она вздымает к небу зеленые ветви. Она там, среди звездных скоплений, готовится к долгожданной встрече с земной жизнью. Она везде.

На самой высокой ветке тополя запела птица. Ярко и звонко. Нет, он, Виктор Андреевич, не заслуживает славы в потомстве. И самого потомства у него нет. Он прожил жалкую, серую, никчемную жизнь. Он, в сущности, и не жил, а только завидовал. В нем было так мало жизненной силы. Зато ее много, очень много вокруг. Если бы можно было... Тут мысли его подошли к той черте, за которой Виктору Андреевичу всегда делалось страшно.

Он похоронил там, внизу, собаку. Собака была сильной и веселой, она любила Виктора Андреевича. Заболела чумой и сдохла. Над могилой выросло дерево. Сильное и веселое. И Виктору Андреевичу всегда казалось, что часть существа той собаки каким-то образом перешла в дерево. Возможно, дерево тоже его любит? Может, оно хочет его спасти?

От смерти. От уничтожения. От полного и окончательного исчезновения. От состояния «нигде и никогда»? И Виктор Андреевич, в который раз за последние пять лет, проделал опыт. Он приложил ладони к ветвям. Так, чтобы пальцы уместились на боковых ветках. И застыл, закрыв глаза. Прошло минут 5–10. И Виктор Андреевич почувствовал, как нечто, подобное току, прошло сквозь могучий ствол, через ветку и проникло в его пальцы. Ему сделалось хорошо, так хорошо, что он, в очередной раз, отдернул руки. И вернулся к своей рукописи.

Он проработал еще месяц. А потом сжег написанное. В последний раз его видели в клубе «Литературная сирена». Он сидел в углу, опустив седую голову, и что-то бормотал. Когда спросили его мнение о прочитанном рассказе молодого автора, он ответил: «Плохой стиль. Надо работать. Вообще же я думаю, что из этого ничего путного не выйдет».


...Тела Виктора Андреевича так и не нашли. Сестра, Екатерина Семеновна, унаследовав квартиру, жить в ней не стала. Она сдавала ее квартирантам, в основном студентам. И те, пожив немного, быстро от нее отказывались. Навар получался плохой. Екатерина Семеновна, наконец, нашла покупателя, молодого человека, обремененного семьей (жена, двое детей и старуха-мать).

И здесь опять вышла несуразица. Мать жильца ночью взяла и выбросилась с балкона. Разбилась насмерть. А жена всерьез утверждала, что дерево под окном– нечистое. Его надо спилить. Новый жилец долго противился. Тополь так украшал и затенял квартиру. Да и потом, другие жильцы могут не согласиться. Но шестилетний сын, на спор с сестрой, взобрался по ветвям на ствол. И застрял там на высоте пятого этажа. Его снимали с помощью пожарной лестницы.

Тогда уже, без разговоров, дерево спилили.