Содержание поэтоград
| Вид материала | Документы |
СодержаниеИгра в прятки Глава третья |
- 5-6 2011 Содержание поэтоград, 3509.87kb.
- 7-8 2011 Содержание поэтоград, 3199.5kb.
- 9-10 2011 Содержание поэтоград, 3509.54kb.
- Содержание дисциплины наименование тем, их содержание, объем в часах лекционных занятий, 200.99kb.
- Содержание рабочей программы Содержание обучения по профессиональному модулю (ПМ) Наименование, 139.63kb.
- Заключительный отчет июль 2010 содержание содержание 1 список аббревиатур 3 введение, 6029.85kb.
- 5. Содержание родительского правоотношения Содержание правоотношения, 110.97kb.
- Содержание введение, 1420.36kb.
- Сборник статей Содержание, 1248.25kb.
- Сборник статей Содержание, 1251.1kb.
ИГРА В ПРЯТКИ
Нынешним летом маленькая Лиза Лемешева вдруг пристрастилась играть в прятки.
Целыми днями она только и делала, что от кого-нибудь пряталась и часами сидела в разных укрытиях. А потом вдруг выбегала и говорила: «А вот она – я!»
И сразу было видно: кто радуется ее появлению, а кто – только раздраженно машет рукой.
А все потому, что в Норышкино с начала лета снова понаехала целая толпа художников, музыкантов, учителей и других «неординарных личностей», как называла всех этих шумных людей мама.
Многих из них Лиза потихоньку недолюбливала: на нее теперь обращали гораздо меньше внимания, чем зимой. А мама и вовсе переставала вместе играть в детские игры.
Со всех концов в Норышкине только и слышно было: «Елена Андреевна, сюда! Елена Андреевна, идите к нам!» И каким-то образом мама умудрялась одновременно находиться в десяти местах, успевала поговорить со всеми без исключения. Кроме Лизы, разумеется.
Хорошо, что сегодня утром наконец-то из Петербурга приехал папа. А во время семейной прогулки после завтрака князя и княгиню Лемешевых никто не осмеливался беспокоить.
Ошалевшая от радости Лиза, как щенок, крутилась у родителей под ногами, и то и дело пряталась в кустах, требуя, чтобы мама и папа делали испуганные лица и повсюду ее искали.
Родители по дороге вели бесконечный разговор, из которого она почти ничего не понимала. Но зато в голову Лизы лезли другие мысли, которые ей казались ужасно взрослыми: почему это многие говорят, будто князь и княгиня Лемешевы – «не пара»? Из-за того, что мама на целую голову выше папы? Или потому, что она – настоящая красавица, а он – с толстым животиком и все время вытирает платком лысину? Зато у папы есть красивые, черные усы и бородка клинышком. И от него всегда пахнет конфетами и еще чем-то сладким.
Когда Лиза вырастет, она постарается во всем быть похожей на маму. Вот только найдет себе такого мужа, который не будет так часто ругаться и говорить, что она тратит деньги на всякую ерунду.
Как только родители остановились на берегу реки, Лиза улучила минутку и снова спряталась за деревом.
– Так и знал, Леночка, что ты притащишь меня сюда. Как в воду глядел! – недовольно сказал князь Лемешев. – Значит, наверняка снова будешь что-то выпрашивать...
– А ты мне с ходу крылышки обламывать? – ответила княгиня. – Мы так не договаривались!
Сегодня у нее был какой-то особенный голос: звенящий от радости, совсем молодой.
– Ах ты, попрыгунья-стрекоза! Ну, скажи на милость: на кой черт тебе сдался этот журнал? Только деньги пускать на ветер! Даже название этот твой Балуа придумал нелепейшее: «Хвала искусству». Халва искусству! Мармелад искусству! Сколько ни повторяй, никому слаще не будет.
Но княгиня в ответ только весело рассмеялась:
– Ты так говоришь, Пашенька, потому что целыми днями пропадаешь на своих складах и в кондитерских. При чем здесь мармелад? Тебе пора отдохнуть. Почему бы тебе не пожить здесь, с нами, хотя бы один летний месяц? Мне без тебя скучно. А занятия журналом отвлекут меня от тоски. И Лиза тебя почти забыла. Даже испугалась, когда ты утром вошел в комнату. Куда ты снова рвешься? Что у тебя за дела в Петербурге?
«И нисколько я папу не забыла!» – хотела выкрикнуть Лиза, но вовремя прикусила язык, вспомнив, что родители пока не спохватились.
– Дела... Дела... Халва... Трам-там-там! – на какой-то знакомый мотив негромко пропел князь Лемешев. – Кстати, не исключено, что меня назначат распорядителем на Всемирной выставке в Париже. Так что следующее лето нам все-таки придется провести во Франции... Но я хотел сказать другое. Неужели ты сама не понимаешь, что все эти господа художники лишь нагло пользуются твоей добротой? Им нужны от тебя только деньги и ничего больше. Думаешь, кого-то из них интересуют твои вкусы, мысли, понятия? Они увлечены лишь собой. А ты, Леночка, им так же интересна, как прошлогодний снег.
– Ты несправедлив к моим друзьям, – тихо сказала княгиня. – Но... это простительно: ты их плохо знаешь. Пойми, Пашенька: в России сейчас нет ни одного серьезного журнала по искусству.
– Зато я хорошо знаю тебя: твои иллюзии, громкие фразы... Общественное благо, развитие общества, расцвет искусства! Ты себя постоянно обманываешь, живешь в придуманном мире. И хочешь, чтобы я тоже в этом участвовал.
– Но ты мой муж. Я знаю, ты тоже не безразличен, нет... Разве не ты мне как-то говорил, что сердце отдаешь России? Или теперь отказываешься от своих слов?
– Никто не может упрекнуть меня в бездействии, а уж ты – тем более! – почему-то не на шутку рассердился князь. – Кто тебя понял и поддержал, когда ты надумала открыть ремесленное училище в Твери? Я даже не возражал, что в идеале дети рабочих должны учиться бесплатно, а точнее – постигать науку за мой счет. Слава богу, мне удалось передать училище в ведение министерства народного просвещения! Хоть один воз с плеч... Ты прекрасно помнишь, что я ни слова не сказал, когда тебе пришла в голову мысль открыть народную столовую с обедами за умеренную, а я сказал бы – сверхумеренную плату...
– Так ведь был голод, Пашенька... – робко вставила Елена Андреевна.
– Не перебивай! – резко оборвал супругу князь Лемешев. – Если ты помнишь, я промолчал даже тогда, когда ты, Леночка, благодаря мне получившая княжеский титул, в день открытия столовой самолично раскладывала всем по тарелкам кашу. Зрелище было, скажу я тебе... Теперь ты взялась строить в деревне новую школу, театр для крестьян...
– Что же в этом плохого?
– Дабы ты не слишком заигрывалась, я все же хочу напомнить тебе, дорогая, что этой весной ты уже и без того пожертвовала тысячу рублей на дом трудолюбия в Твери, передала губернатору четыре тысячи на помощь переселенцам, тысячу рублей отдала епархиальному училищу, две тысячи – пострадавшим от пожара... И это – только то, что я прямо сейчас, с ходу вспомнил. Не считая всех этих стипендий отличникам, благотворительных лотерей, подписных журналов для библиотек и прочая, и прочая, и прочая... Но ведь я тебе уже много раз говорил, Леночка: шилом котел воды не нагреешь! Скажи, кого ты хочешь всем этим удивить?
Лиза давно уже хотела, чтобы родители поскорее ее нашли. Но теперь они и вовсе были увлечены разговором.
– Никого, Пашенька. Кто знает? Быть может, и про нас с тобой через сто или двести лет вспомнят добрым словом... – задумчиво отозвалась княгиня.
– И на кой черт они тебе сдались, твои потомки? Ладно, я не возражаю, когда вижу реальное дело: новая школа, библиотека, балалайки, театр, дороги... От них и нам есть хоть какая-то польза. Но от художников... Тут уж вы меня извините!
Мама что-то начала говорить в свое оправдание, но из-за поднявшегося ветерка и шелеста листьев на дереве Лиза почти не разбирала слов.
Зато голос отца был слышен, наверное, даже на другом берегу реки.
– Хорошо, пусть живут, едят, пьют... Но пусть хотя бы тебя не рисуют! – крикнул он во все горло. – И больше ни слова про твои портреты! Я уже сбился со счету, сколько тысяч заплатил за карикатуры, которые мне предлагают эти господа Репины и иже с ними! У меня такое чувство, будто они все нарочно надо мной издеваются.
– Но это вовсе не так, Пашенька.
– А что мне еще остается думать? Я прошу их сделать хотя бы один нормальный портрет самой красивой женщины в Петербурге. А вместо этого они суют мне в нос какую-то мазню, выдавая ее за некие новшества. И еще имеют наглость просить за нее огромные деньги. Я же вижу, Леночка: ты нарочно заказываешь свои портреты самым плохим художникам. Как только узнаешь, что кто-то из них попал в стесненные обстоятельства. Но до сих пор я стараюсь сквозь пальцы смотреть на твои причуды.
– Я бы так не сказала. А кто на мелкие куски разбил скульптуру, которую лепил с меня Дробовский? – спокойно возразила княгиня. – А он, между прочим, учился у лучших мастеров в Италии.
– Да хоть в Китае или на Луне! Я хотел иметь изображение своей жены, а не какой-то валькирии. Притом заметь, я все же заплатил твоему скульптору за работу, – тоже немного сбавил тон князь Лемешев. – А теперь ты вдруг заговорила о журнале, содержание которого обойдется нам в двенадцать тысяч в год! Безумие. И всякий раз, начиная что-нибудь новое, ты уверяешь, будто именно это – дело всей твоей жизни. А следом появляется какая-нибудь новая причуда, и потом снова и снова... Да ты у меня просто ненормальная! Разве я не прав?
Лиза замерла. Она боялась вздохнуть лишний раз, чтобы не выдать своего присутствия за деревом. Никогда в жизни она не слышала, чтобы папа так сердито разговаривал, ругал маму. Девочке теперь было и вовсе страшно показываться ему на глаза.
Но ведь нужно же что-то делать! Должен же хоть кто-то защитить бедную маму, которая, наверное, уже плачет от обиды?
Лиза уже высунула из кустов голову, но так и замерла... Потому что мама вовсе не плакала, а, наоборот... улыбалась.
– Конечно, ты во всем прав. Я глупая женщина. Но все равно... поцелуй меня, – помолчав, сказала княгиня. – Ну что мы все время о делах да о делах, Пашенька? За целое утро ты даже не приласкал меня... Неужели не соскучился?
Из-за кустов послышался звук поцелуя, и Лиза поневоле покраснела: похоже, родители вообще забыли о ее существовании!
– .. .И не спрашиваешь, какой подарок я хочу получить в день рождения... Помнишь, какие ты мне присылал за кулисы корзины цветов? – продолжала княгиня. – А тот браслет с моими инициалами, который ты заказал в Италии у известного ювелира? Я потом целый год не снимала его с руки. Иногда мне кажется, что ты меня разлюбил, Пашенька. Где-то пропадаешь целыми месяцами... Даже о твоих неприятностях я узнаю лишь тогда, когда они заканчиваются. Запрешься в своем кабинете и сидишь как бирюк. А ведь я – твоя жена, и мне хотелось бы узнавать про все твои дела не из газет. От тебя теперь и письма-то вовек не дождешься...
– Ты же знаешь, Леночка, я не большой любитель писать письма, – заговорил князь уже совсем другим, виноватым голосом. – Клумбы цветов у тебя каждый день перед глазами, вон какую красоту вокруг развела. Чем я могу доказать свою любовь? Ты все вспоминаешь тот браслет? Скажи, что бы ты хотела получить в день рождения?
– Журнальчик, – еле слышно сказала княгиня и торопливо добавила: – Ну, не сердись, Пашенька: у каждой женщины есть свои простительные слабости, маленькие прихоти. Финансирование хотя бы на один год. И... еще один поцелуй.
– Ну, хорошо, хорошо, я подумаю, подумаю, – тяжело вздохнул супруг. – Только не вздумай меня торопить. У меня тоже есть одна прихоть: сегодня за ужином ты будешь петь для меня. Пойдем, Леночка, возле воды становится прохладно. Как бы это не повредило твоему голосу... Эх, какая же ты у меня все-таки глупенькая!
Они свернули на тропинку, ведущую к усадьбе, и Лиза буквально выкатилась к ним под ноги.
– А вот и я! – сказала она обиженно. – Почему вы меня не ищете?
***
В этот же день князь Лемешев получил по почте письмо следу-ющего содержания:
«Милостивый государь Павел Акимович!
Хочу выразить свое глубокое восхищение по поводу уникальной коллекции живописи и рисунка, которую Вы готовы безвозмездно передать нашему музею. Имеющиеся в Вашем собрании карандашные рисунки Тинторетто, акварели Доре, Руссо, Делакруа, Милле, Коро и многие другие произведения красноречиво говорят о Вашем безупречном художественном вкусе. Эти работы составят честь любому музею мира, в том числе и нашему недавно открывшемуся Русскому музею императора Александра III.
Особое восхищение вызывает русская часть коллекции, которую вы так же намерены передать в наш музей. Пять неизвестных рисунков Брюллова, акварель Венецианова «Голова крестьянки», карандашный набросок Кипренского, этюд «Сваха» к картине «Сватовство майора» – настоящие сокровища, составляющие честь и славу русского искусства.
Хотелось бы и впредь рассчитывать на Вашу помощь.
Ваши заслуги перед Отечеством не будут забыты.
Великий князь Георгий Михайлович. Санкт-Петербург».
– Леночка! – взволнованно позвал жену Павел Акимович. – Ты только посмотри, какое письмо я сегодня получил! Какие прекрасные слова! Но ведь я ни черта не смыслю во всех этих картинах! Объясни, что все это значит?
Глава третья
СУМАСБРОДЫ
...Наконец-то вдалеке показался желтый трехэтажный дом дворянской усадьбы Норышкино. Алексей пригладил волосы и еще раз критически оглядел свой костюм, почистил от пыли ботинки.
Всю дорогу от станции он не переставал удивляться красотам здешней природы. Увидев лес с вековыми дубами, Панин сразу же схватился за карандаш и начал делать зарисовки. Хотя трясущаяся на ухабах пролетка не слишком располагала к такому занятию. Но следом перед глазами возникло задумчивое лесное озеро, зеленый холм, на вершине которого словно притаились два облака, ручей с деревянным мостом из тонких жердочек...
И вскоре Панин отложил карандаш в сторону, потому что притомился даже восторгаться. Ему казалось, будто бы он едет прямиком в сказку.
Впрочем, это ощущение немного сбилось, когда пролетка проезжала по селу Норышкину, которое ничем не отличалось от Других российских деревень: те же невзрачные покосившиеся домики, колодцы с журавлями, чумазые крестьянские дети.
Зато барская усадьба с первого взгляда впечатляла ухоженностью и богатством. Даже дорожки в саду на английский манер были посыпаны красивыми белыми камешками, вдоль которых цвели роскошные розы.
Алексей отпустил извозчика и, подхватив чемодан, отправился на поиски хозяев. Но горничная даже не пустила его в дом, а указала на садовую беседку, где в это время дня обычно отдыхала княгиня Лемешева.
В просторной беседке в одиночестве сидела женщина примерно тридцати пяти – сорока лет в белом кисейном платье. Увидев гостя, она поднялась со скамьи и торопливо захлопнула большую лакированную шкатулку.
«Должно быть, прячет свои любовные письма», – почему-то сразу решил Панин.
Он так подумал из-за удивительной красоты княгини Лемешевой: рассыпанные по плечам золотистые волосы, высокая шея, удивленный взгляд зеленых глаз... Она была похожа на Мадонну художника эпохи Возрождения, имени которого от волнения Алексей никак не мог вспомнить.
Но Панин с юных лет побаивался чересчур красивых женщин. На поверку они оказывались капризными, избалованными особами, от которых лучше держаться на расстоянии. И даже Дунечка не стала исключением из этого золотого правила.
Алексей представился и протянул рекомендательную записку. Княгиня бегло ее прочитала и удивленно пожала плечами:
– Евгений Метлицкий? Что-то я такого не припомню. Впрочем, у меня плохая память на фамилии. В любом случае, славно, что вы приехали. Надеюсь, вам у нас понравится.
– Кому я должен давать музыкальные уроки? – деловито осведомился Алексей. – Мне говорили насчет вашей дочери, княгиня. Какого она возраста?
– Лизочке не нужны наставники. Вообще-то я искала учителя музыки, чтобы устроить хор из крестьянских детей. Они такие славные!
«Уже начинается самодурство... Скучающей от безделья барыне, похоже, нечем заняться», – подумал Панин.
Но он постарался не выказать своего разочарования и вежливо сказал:
– Признаться, мне не доводилось заниматься хоровым пением. А сами-то крестьянские дети хотят петь в хоре?
– Некоторые родители уже дали свое согласие, с кем-то вам придется поговорить. Но с неделю, в любом случае, придется подождать. Сейчас самая земляничная пора, и ребятишки целыми днями пропадают в лесу.
«А потом их придется загонять на уроки палкой, – мысленно добавил Алексей. – Ох уж эти народные просветители! И зачем меня сюда занесло?»
– У вас хорошее лицо. И фамилия простая – Панин. Можно я буду называть вас Паном, чтобы не забыть? – спросила вдруг княгиня. – Хотя – нет, на мифического Пана вы совсем не похожи. Лучше так: пан Алеша, в вас есть что-то польское. Терпеть не могу церемоний. У нас здесь все запросто.
«Похоже, она начинает со мной кокетничать. А потом и вовсе будет играть, как кошка с мышкой. Ну уж нет, со мной этот номер не пройдет», – нахмурился Панин. И сухо сказал:
– Называйте, как вам угодно, княгиня.
– Какой вы молодой, серьезный... – весело продолжала хозяйка. – Женаты? Пока нет? Значит, у вас наверняка есть невеста. Как ее зовут?
– Евдокия, – выдавил из себя Алексей без особой охоты.
– Жаль, что вы не женаты, пан Алеша. А то привезли бы сюда и молодую супругу. Мне здесь не хватает женского общества. Кругом – одни мужчины.. .Ну что вы все время молчите? Расскажите что-нибудь о себе. Чем вы еще занимаетесь, кроме музыки?
– Я – художник, – гордо сказал Панин. – Обучался рисованию в художественной частной студии.
– Очень мило. Тогда вы точно попали по адресу. В Норышкине много художников. Но вы из них самый молодой, пан Алеша. Значит, так: жить вы будете во флигеле. Одну комнату там уже занимает господин Мазаев. За завтраком и обедом в любое время сами приходите на кухню. А вот ужинать пожалуйте сюда, в беседку, на закате. Вечером здесь принято собираться за самоваром.
– Именно на закате?
– Хотите знать, почему? Днем все наши гости обычно разбредаются по лесам и забывают следить за временем. Но даже самые рассеянные иногда смотрят на небо. И сразу вспоминают, что их ожидают к чаю.
«Метлицкий говорил, что она – странная особа, но все-таки не до такой же степени! – подумал Панин, прощаясь с хозяйкой. – Нужно постараться держаться от нее подальше».
Впрочем, так случилось, что Панин еще раз лицом к лицу столкнулся с княгиней Лемешевой в безлюдном месте.
Распаковав свои вещи, он взял акварельные краски, листы бумаги и отправился рисовать с натуры. Тропинка вывела Алексея к маленькой реке, больше похожей на ручей. С заросшего осокой берега открывался просто великолепный пейзаж!
Панин заканчивал первый рисунок, когда увидел на тропинке пару, приближающуюся к берегу.
Княгиня Лемешева держала под руку какого-то плотного, низенького блондина с сигарой в зубах и что-то оживленно ему рассказывала. Белое платье и светлая шляпа с широкими полями, украшенная цветами, очень шли ей.
Алексей теперь имел возможность во всех подробностях разглядеть ее лицо и фигуру, которую про себя сразу назвал «статью античной богини».
– О! Уже на пленэрах? Наш художник пан Алеша сразу взялся за карандаш! Разрешите взглянуть? – сказала княгиня весело, подходя ближе.
Спутники молча рассмотрели сырой акварельный рисунок и переглянулись.
– Где вы учились рисунку, пан Алеша? – поинтересовалась Елена Андреевна.
– Я обучался в частной школе Рябинина. И был отличником, – ответил Панин. – Но теперь предпочитаю самостоятельное обучение, по лучшим мировым образцам...
– Да уж, школа! – насмешливо перебил его блондин. – И этот подлец Рябинин имеет наглость называть себя учителем? А если его ученики за портрет портретовичи возьмутся? Представляю, какая получится пакость...
– Жаль, что вы завтра уезжаете, Валентин Александрович. А то я могла бы вас попросить брать с собой пана Алешу на этюды, – как ни в чем не бывало заметила Елена Андреевна.
– Его? На этюды? Нет уж, увольте. Не вижу ни малейших способностей, – мрачно усмехнулся ее спутник. – Вы лучше Репина попросите, уж Илья Ефимович вам точно ни в чем не откажет. Говорят, он обещался на днях заехать в Норышкино.
«Репин? – пронеслось в голове у Панина. – Как... тот самый знаменитый Репин? Он скоро будет здесь?»
Блондин вдруг крякнул, плюнул на палец, повозил им по земле и быстро начертил на мокром рисунке несколько линий.
– Хотя бы так для начала... Чтобы деревья из земли росли, – проворчал он недовольно. – Эхма, Рябинин...
Если бы не княгиня, Панин точно бы не сдержался и отпихнул бы его от своей работы.
– Голубчик, не будьте таким строгим, – улыбнулась княгиня, с нескрываемой нежностью глядя на своего спутника. – Лучше познакомьтесь: это – пан Алеша, наш новый учитель музыки.
– Так бы сразу и сказали, что музыкант, – процедил сквозь зубы блондин. – Что же мы тогда время тратим?
И они пошли по тропинке вглубь леса, продолжая прерванный разговор.
– .. .Пусть будет так, княгиня, хорошо! Пусть считают, что мы – ремесленники, исполняем заказы, как столяры или обойщики... Но если портрет получится лучше, чем даже я сам ожидал? Разве кто-нибудь, да тот же ваш муж, в таком случае догадается прибавить за шедевр?..
Когда они, наконец, скрылись за деревьями, Панин белыми от ненависти глазами уставился в свой рисунок. Жалкая, беспомощная мазня! Среди разноцветных клякс выделялось лишь дерево, нарисованное грязным ногтем.
Оно было мастерски выразительным, живым.
«Я никому не позволю над собой издеваться, никому, ни за что... – прошептал Панин и разорвал в клочья свой шедевр. – Они еще меня узнают!»
К ужину Панин нарядился в свою лучшую рубашку, повязал галстук, который на день ангела подарила ему Дунечка. Он приготовился держаться за столом невозмутимо и подчеркнуто вежливо, как и подобает новому гостю.
Но мужское общество в беседке встретило его гоготом и дурацкими репликами.
– Ну, наконец-то! Твои зайцы тебя заждались!
– Что с рукой? Покусала русалка? – загомонили гости на разные голоса.
Панин удивленно посмотрел на свою руку: неужели по дороге он где-то успел испачкаться? Но потом понял, что люди за столом приветствовали вовсе не его, а бородатого старичка, который вошел в беседку за ним следом.
Нагруженный, как муравей, старичок сгибался под тяжестью этюдника, холщовой сумки и каких-то картонок, зажатых под мышкой. Но при этом весело махал всем рукой, перевязанной грязной цветастой тряпкой.
– Что, зайчата, заждались меня? Сегодня я не заблудился, – воскликнул он, плюхаясь на свободное место возле Панина.– Если бывы знали, господа, какую великолепную глину я сегодня нашел в овраге! Вот только руку проткнул сучком. Эту глину на хлеб можно намазывать к чаю, вместо сливочного масла! Не изволит ли кто-нибудь отведать?
За столом снова весело загоготали, стали наливать старичку чай из самовара. Народу было так много, что из-за всех этих усов, лысин и растрепанных бород Алексей не сразу разглядел за столом улыбающуюся княгиню.
На Панина никто не обращал ни малейшего внимания, словно он был пустым местом. В тихой ярости Алексей тоже придвинул к себе чашку чая и стал ожесточенно грызть бублик.
– А вот пан Алеша сейчас нам наконец-то что-нибудь сыграет, – вдруг громко сказала княгиня Лемешева.
Утром Панин не обратил внимания, что в просторной, увитой диким виноградом беседке стоял рояль, зачем-то разрисованный диковинными узорами.
«Пришел мой час показать, что я тоже на что-то гожусь», – сказал сам себе Алексей, поднимаясь с места и пересаживаясь за инструмент.
Он заиграл громко, с воодушевлением, стараясь вложить в музыку все, что накопилось у него в душе за сегодняшний день: надежду, досаду, вызов, превосходство молодости. Лучше, чем в этот вечер, Панин никогда в жизни не играл!
Когда он сделал последний аккорд, за столом воцарилось молчание. В тишине стало слышно, как в реке квакают лягушки.
Обычно, как только Алексей убирал с клавиатуры руки, супруга купца Пряхина вытирала заплаканные глаза и принималась тихо причитать: «Хорошо-то как, Господи, как хорошо-то! Вот благодать-то какая...»
– Ква-а-а-а... Ква-а-а-а – вдруг по-лягушачьи заквакал старик,
которого за столом все называли Дедом Мазаем. – Послушайте, господа, какая музыка сегодня на реке: настоящая соната! Не под-петь ли нашим местным Шаляпиным? Ква-а-а-а, ква-а-а-а...
Несколько человек за столом тут же с готовностью принялись квакать на разные голоса, хохотать и дурачиться, как малые дети.
Алексей поспешил занять свое прежнее место. Его уши от стыда горели огнем, мысли путались... Он решительно ничего не понимал в этом сумасшедшем доме!
– Я спас вас от позора, вьюнош. Вы играли просто чудовищно! – вдруг шепнул старичок, наклоняясь к его плечу. – Никогда в жизни не слышал такого кошмарного исполнения Дебюсси. Вы по натуре – расчленитель. Хорошо, что сегодня здесь не было никого из консерватории, все только свои...
– И у вас здесь всегда так... весело?
Панин задыхался от бешенства и не мог найти нужных слов.
– Так разве ж это веселье? – простодушно удивился дед Мазай. – Ты еще, вьюнош, настоящего веселья не видел. Вот намедни мы любительский спектакль играли с переодеваниями, вот было дело... Балуа нарядился во врача, княгиня – в сестру милосердия, а я по малости роста дитятю неразумного изображал. Так они меня всего спеленали и по саду на тележке с песнями возили... Вот смеху-то было! Но ты, вьюнош, не печалься. Князя проводим – и снова устроим какое-нибудь представление...
И старичок уважительно кивнул на дорожку, по которой к беседке неспешно приближался хозяин дома. При его появлении постыдное кваканье и хохот мгновенно смолкли.
– Простите, господа, что не составил вам компанию и не ужинаю с вами, – сказал князь Лемешев, раскланиваясь с гостями. – У меня, знаете ли, свой режим... Но я услышал, что вы уже начали петь. Ты мне что-то сегодня обещала, Леночка. Помнишь?
Елена Андреевна послушно села за рояль и запела. Оказалось, что хозяйка дома обладала неповторимым, редким меццо-сопрано.
Князь Лемешев слушал ее пение, облокотясь на перила беседки. Его черные, выразительные глаза блестели от удовольствия, губы время от времени сами собой повторяли знакомые слова романса.
– Слышишь, вьюнош? Вот это, я понимаю, музыка! Наша Елена Андреевна могла бы и на большой сцене выступать, – слегка под-толкнул Панина в бок дед Мазай. – Потому как училась пению в Париже, в студии знаменитой Матильды Маркези. Ее и в итальянскую оперу петь звали.
– Отчего же не пошла?
– Говорит, ей в нашем обществе больше нравится.
– Да уж... ничего не скажешь.
Алексей усмехнулся, а дед Мазай все не унимался.
– ... А вот там, знаешь, кто рядом с княгиней за столом сидит? Художник Валентин Серов. Великая, скажу я тебе, знаменитость, – сказал он, показывая на ненавистного блондина с сигарой в зубах. – После того, как он десять лет назад на выставке в Москве свою «Девочку с персиками» показал, ему все миллионщики норовят свои портреты заказать. А теперь он и княгиню нашу в полный рост рисовать будет, на завтра первый сеанс назначил... А ведь ему тогда всего-то было двадцать три года. Небось, как тебе сейчас, вьюнош.
– Мне пока только двадцать, – буркнул Алексей.
Комары, мошки, ночные бабочки слетались из темного сада в беседку, и Панин наблюдал, как они бестолково теснятся, налипают на абажур, а некоторые и вовсе падают замертво.
– Эх, прожорливая младость... – отчего-то умилился дед Мазай. – Мне бы сейчас твои годочки! Ну а вон тот человек, с черной бородкой, неужели тебе тоже не знаком? Это же из передвижников...
– Отстаньте от меня! – не выдержал и громко взревел Панин. – Да, незнаком. И этого не знаю, и того... И что с того?
Как назло, княгиня только что закончила пение, и все гости за столом, словно по команде, повернулись в его сторону. На Алексея с интересом уставились и Елена Андреевна, и ее супруг, и все эти бородатые, развязные типы...
Панин густо покраснел и сказал сердито:
– Но откуда, скажите на милость, я могу всех знать? В наш город ваши хваленые передвижники сроду не приезжали. У нас и художественного музея в помине не было! Чего вы от меня хотите?
– Лично я вот о чем хочу вас спросить, молодой человек, – вкрадчиво поинтересовался кто-то за столом. – А вот если бы, допустим, выходил журнал по современному искусству? В провинции он вызвал бы интерес? А сами бы вы на него подписались?
– Непременно, – ответил Панин. – У нас в детстве главным развлечением было на кладбище узоры на могильных плитах разглядывать да стишки с посвящениями читать. Такие у нас были современные выставки и литературные вечера.
– Вот видишь, Пашенька, как раз об этом я тебе и говорила, – улыбнулась Елена Андреевна скромно стоящему в сторонке супругу. – Журнал – это ведь как музей, к которому ножки приделали. И он сможет без труда до любого города добежать...
– Хорошо, завтра подробно все обсудим, – сказал Павел Акимович, покидая беседку. – Пусть господин Балуа подойдет ко мне к полудню. Приятного аппетита, господа, но меня комары заедают, если не двигаться. Предпочитаю вечерний моцион. Оставляю вас на попечение хозяйки.
– Ура-а-а! – прокатилось по ночному саду, как только князь Лемешев не спеша скрылся за деревьями. – Хвала искусству!
Алексей тоже поспешно поднялся из-за стола: за один день он трижды был опозорен. Сначала как художник, музыкант, а теперь еще и как полный невежда.
«Ква-а-а, ква-а-а», – надрывались на реке лягушки, когда Панин сломя голову бежал по садовой дорожке во флигель, где ему отвели комнату для ночлега.
Но он еще долго не мог заснуть на новом месте: он приготовился завтра же дать отказ госпоже Лемешевой и вернуться домой.