Geum.ru

Содержание поэтоград

Вид материалаДокументы

Содержание


Хвала искусству
Вместо послесловия
Останется мой голос
Тихим светом сияет душа
Ф. Поленову
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   16
Глава десятая

ХВАЛА ИСКУССТВУ

Выставка, организованная в 1907 году журналом «Хвала искусству», наделала много шума в прессе. А какое-то время спустя Алексей Сергеевич Панин получил заказ написать большую обзорную статью для каталога.

Панин возвращался вечером домой из Третьяковской галереи, где он уже второй год служил научным сотрудником, когда его окликнула по дороге какая-то девушка.

Это была дочь известного на всю Москву баритона Александра Радова, в гостеприимном доме которого постоянно устраивались костюмированные балы, домашние спектакли, различные благотворительные лотереи.

– ...Забежала в музей, а мне сказали, что вы только что ушли, Алексей Сергеевич, – сказала девушка, запыхавшись. – И я сразу за вами, вдогонку... Вы всегда так быстро ходите? Я кричу, кричу, а вы не слышите... Или совсем заважничали? Вон, какие себе усы отрастили!

– Простите, Соня, я просто задумался, – улыбнулся Панин, сбавляя шаг, – работы много.

Ему нравилась эта девушка с карими, смеющимися глазами. Похоже, она тоже испытывала к нему симпатию, и все-таки...

В последнее время Панин все чаще задумывался о женитьбе, но при этом почему-то упорно продолжал тянуть, как говорили друзья, «холостяцкую волынку». Он как будто все время ждал чего-то... И при этом сам себя постоянно ругал за нерешительность.

В кругу столичной богемы незаметно подросло целое поколение потенциальных невест из сестер и дочерей знаменитых артистов, писателей, художников, музыкантов. Чем, кстати, плоха эта милая, жизнерадостная Соня Радова из известной артистической семьи? К тому же она и сама постоянно искала с ним встречи?

Нужно было, наконец-то, что-то предпринимать, решаться...

В прошлом году Панин на пару дней заезжал в родной город, где случайно встретился со своей бывшей невестой Дунечкой. Теперь это была самая настоящая Евдокия Максимовна в кустодиевском духе. Дунечка заметно располнела и стала похожа на генеральшу с громким, крикливым голосом. Зато ее Ардалион оказался заядлым карточным игроком и тихим пьяницей. Вот какие ловушки может таить семейная жизнь!

Больше всего Панина покоробило, что Дунечка с трудом вытерпела его рассказ о «всяких там искусствах» и тут же принялась расспрашивать о жаловании и гонорарах. Какой кошмар, если бы они тогда все-таки поженились!

Во время этой поездки Алексей узнал еще одну удивительную вещь: сын купца Пряхина, которого он когда-то учил музыке и рисованию, сделался «революционером» и в свои шестнадцать лет уже несколько раз сидел в тюрьме вместе с политическими.

– Эх, промашку я дал с сынком своим, – с горечью признался при встрече Ярослав Григорьевич, вытирая глаза концом сильно поседевшей длинной бороды, – лучше бы он с вами, Алексей Сергеевич, стишки всякие сочинял да вальсы на пианинах разыгрывал, чем чужие капиталы подсчитывать... У него ведь полиция в чулане какую-то книгу про капитал нашла, за то и упекли моего сынишку. Тут без учителя математики точно не обошлось.. .

– ...Папа просил передать, чтобы вы непременно приходили к нам вечером, – сказала Соня, заглядывая в глаза. – Мы будем представлять живые картины, и вообще должно быть весело... Все непременно хотят вас видеть. И я тоже.

– Спасибо, Соня, но сегодня я не смогу у вас быть, – ответил Панин, стараясь вложить в свой отказ самые теплые чувства, которые он испытывал к этой веселой, пышущей здоровьем девушке. – Как назло, я взял на вечер домой работу. Если бы знать заранее...

– Скоро вы и вовсе, Алексей Сергеевич, превратитесь в музейного сухаря и покроетесь вековой пылью, – недовольно заметила Соня, тем не менее прибавляя шаг и подстраиваясь, чтобы идти с Паниным в ногу. – Можно же иногда и повеселиться? К нам и художник Коровин обещал сегодня заглянуть. Да, чуть не забыла: папа просил передать, что в Москву приехали Лемешевы и вечером тоже будут у нас. Говорят, вы их тоже хорошо знаете.

– Лемешевы? Княгиня Елена Андреевна?

От неожиданности Панин остановился посередине улицы, и его чуть не сбил с ног какой-то торопливый прохожий.

– Ну да, как будто... Папа сказал, они только вчера вернулись из Парижа и, между прочим, сразу же приняли приглашение, а не ломались, как некоторые... Вы на самом деле с этими Лемешевыми давно знакомы?

– Давно? Лет десять, как будто, – подсчитал в уме Панин. – Но у меня такое чувство, что всю жизнь.

– Должно быть, часто видитесь?

– Я бы так не сказал. Если разобраться, всего несколько раз в жизни. Правда, однажды я целое лето прожил в ее имении. Ну и потом... как-то еще один раз встречались.

Девушка остановилась и заглянула Панину в глаза. Она явно ждала, что он скажет ей еще что-нибудь. Несколько важных слов, пока они наедине. Это же так просто! Но Алексей Сергеевич ... молчал как чурбан.

– И всего-то одно лето? Тогда я точно ничего не понимаю, – пожала плечами Соня. – У меня каждое лето появляется десятки новых знакомых. И что с того? Нет, здесь явно кроется какая-то тайна. Так вы не приедете?

– Что вы, Соня, я непременно у вас сегодня буду. А вы случайно не знаете, в какой гостинице Лемешевы остановились? Я бы прямо сейчас навестил Елену Андреевну.

– Смотрите, какое нетерпение! И сразу вся работа побоку, да? – засмеялась Соня, но уже без прежней ласки в голосе. – Загадочный вы все-таки человек, Алексей Сергеевич. Никогда не узнаешь, что у вас на уме. Ладно, побегу, мне еще надо зайти по двум адресам. Обещайте мне вечером хотя бы первый танец.

– Обещаю, – сказал Панин, с улыбкой провожая взглядом стройную, ладную фигуру девушки, скрывшейся за углом.

Панин почему-то так разволновался при мыслях о предстоящей встрече с Еленой Андреевной, что сразу передумал идти домой. Он завернул за угол, присел на скамейку, закурил...

Не так давно Панин завел себе точно такие же сигары, как у Валентина Серова, и новая привычка придавала ему солидность, даже некоторую вальяжность.

Но сейчас табачный дым почему-то напомнил кошмарное, пропахшее копченой гарью лето 1905 года, зловещую тишину Норышкина...

Тогда, перед самым отъездом, Елена Андреевна вдруг распорядилась зажечь во всех комнатах свет, включить патефон и плотно задернуть на окнах занавески.

– Пусть думают, что мы здесь празднуем день рождения, веселимся, никого не боимся! – сказала она в каком-то веселом отчаянии.

Панин потом часто видел во сне одну и ту же картину: пустой, ярко освещенный дом, в котором гремит веселая музыка, а на километры вокруг – кромешная темнота, где таятся опасность, смерть, какие-то косматые чудовища. И Норышкино – как маленький остров в бескрайнем океане.

Наконец пришло время идти на ужин к гостеприимным Радовым, где всегда было многолюдно и весело.

Едва перешагнув порог гостиной, Алексей сразу же лицом к лицу столкнулся с князем Лемешевым. Короткая бородка Павла Акимовича, хотя и заметно поседела, по-прежнему торчала бойцовским клином, веселые карие глаза смотрели с детским любопытством. Говорили, благодаря своей «медвежьей хватке» князь Лемешев за последние годы чуть ли не удвоил свое состояние.

Впрочем, в медвежьей хватке Панин и сам мог убедиться, обменявшись с Павлом Акимовичем крепким рукопожатием. Чувствовалось, что князь Лемешев еще полон сил и в ближайшее время сдаваться не намерен.

– Хорошо, что вы пришли, Алексей Сергеевич, – сказал князь. – Леночка велела вас непременно разыскать и даже написала целый список вопросов. Вы же ее знаете! А я все думал: где вас искать? Мы ведь в Москве ненадолго, проездом...

– А где сама Елена Андреевна? Разве ее здесь нет?

– Она у нас сейчас на раскопках, батенька. Увлеклась теперь археологией, пришлось дать денег на экспедицию...

Павел Акимович оглянулся по сторонам, наклонился к Панину и прошептал доверительно:

– Ну, милейший, тут уж я точно решительно ничего не понимаю! Какие-то ржавые железки, поломанные черепки... Вы бы только видели это уродство. Кому все это нужно? Я еще понял, когда она просила у меня деньги на журнал, на все выставки, музей русской старины. Там хотя бы есть на что посмотреть!

– Говорят, вы помогли Балуа с его последней выставкой? вспомни \ Панин.

– Мда-а-а, впечатляет, батенька. А сколько туда пришло всякого народа! Из художников – почти все наши старые знакомые. Но эти ржавые гвозди, подковы! И вы бы только видели, как Леночка трясется над всей этой чепухой... А потом ведь непременно кому-нибудь дарить будет. Попомните мое слово!

– Непременно будет, – улыбнулся Панин. - Кажется, я даже догадываюсь, когда у Елены Андреевны возник интерес к археологии. Значит, она здорова?

– Здорова-то, да не совсем. Хотя бегает по горам, как девочка. И откуда в ней только силы берутся? Мне-то уж и ездить никуда неохота, не то что своими ногами... А хотите знать, зачем я в Тверь еду? Тамошние градоначальники надумали нас с Леночкой в почетные граждане записать. Любят меня все же в родных краях. Поди, и медаль на шею будут вешать. Вот жена и велела, чтобы я за двоих на празднике отметился. Не скрою: чертовски приятно. Да только я-то здесь почти что и ни при чем.

– Даже если бы вы ничего другого не сделали, кроме журнала «Хвала искусству», вам и то, двоим, нужно памятник при жизни поставить.

– Ясное дело: каждый кулик свое болото хвалит, – засмеялся князь. – А другие все больше музеем русской старины восторгаются. Вполне симпатичный получился у нас музейчик. Говорят, в России в провинции нет ничего подобного. Открываем ко Дню города новую экспозицию. Я хоть и видел все вещицы неоднократно, но все равно еще раз с удовольствием взгляну...

– А нет ли там женского портрета из черного бисера? – спросил Панин. – Ну, такой мрачный... Его Елена Андреевна сама вышивала.

– Нет, что-то не припомню... да разве ей сейчас до вышивок? Вся в раскопках, батенька. Копаем день и ночь.

– Вот и славно. Значит, у нее все хорошо.

– Но там есть много других вещиц. Эх, какой там старинный кисет! А еще чеканка...

Панин рассеянно слушал князя, а сам шарил глазами по залу. Он все еще никак не мог свыкнуться с мыслью, что встреча с его лучшим другом – Еленой Андреевной – снова откладывалась на неопределенный срок. К тому же...

– Погодите минутку, я сейчас, – не выдержал он все-таки. Быстрыми шагами Алексей направился к окну, где сидела дама,

с которой он давно не спускал глаз: золотистые, распущенные по плечам волосы, знакомый поворот головы... Может быть, Павел Акимович его просто разыгрывает, а сам приготовил сюрприз? Князь Лемешев всегда любил пошутить и потом первый же хохотал над простаками чуть ли не до слез.

Женщина повернула голову, и Панин увидел молодую, да нет – совсем юную княгиню Лемешеву. Только глаза были немного Другие: зеленые, смешливые, похожие на два спелых крыжовника...

– Елена Андреевна? Лиза? Вы?

– Алексей Сергеевич? А мы с папой вместе на пару дней вырвались в Москву. Что вы так на меня смотрите?

– Просто никак не ожидал, – озадаченно пробормотал Панин, разом потеряв все свое красноречие. – Но... вы так сильно изменились.

– Да мы с вами сто лет не виделись? Почему? А помните, как я все время пряталась?

– На этот раз вы ...как-то уж слишком хорошо спрятались, Лиза. Можно и не узнать.

За эти годы Лиза Лемешева успела превратиться в красивую, взрослую девушку. Пожалуй, даже чересчур красивую...

Лиза смотрела на него серьезно, испытующе, без тени улыбки. Панин вспомнил, как она впервые посмотрела на него, выглянув из-за кресла, и отчего-то еще больше смутился.

– Так и будете стоять столбом, пан Алеша? – спросила Лиза. – Можно я по-прежнему буду вас так называть? Вы еще не передумали на мне жениться? Открою вам один секрет: папа нарочно взял меня с собой в Москву, чтобы присмотреть жениха. Он все-таки такой у нас смешной, правда? Совсем стал старомодный. Но я потом все равно поеду на раскопки, к маме. Ну, что вы все время молчите?

Панин поднял глаза на зал, по которому передвигались, кружились в пестром вихре какие-то люди.

За колонной мелькнуло недовольное лицо Сони Радовой, затем – крепкая, коренастая фигура князя Лемешева, который отплясывал давно вышедшую из моды польку с какой-то высокой дамой, острый, «мефистофельский» профиль хозяина, яркий галстук художника Коровина...

Но все эти милые, хорошо знакомые люди вдруг показались Панину ненужными и совершенно лишними в этой комнате. Все они были лишь одной большой «живой картиной», фоном к чему-то самому важному...

– Обещаете, да, пан Алеша? – спросила Лиза.

Панин немного отвлекся и прослушал, о чем она еще спрашивала.

Но торопливо ответил: да, да, да.


***

Однажды князь Лемешев получил письмо следующего содержания:

«Здравствуйте, Павел Акимович!

Уже много раз я собирался написать это письмо, но всякий раз откладывал. Кем я был, когда впервые приехал в Норышкино? Глупым, самодовольным болваном, вот кем. Но там у меня словно открылись глаза на себя самого. Простите, что опять пишу о себе.

А ведь я решился написать это письмо, чтобы защитить честь Елены Андреевны.

Признаюсь честно, однажды мне по глупости показалось, будто Елена Андреевна тайно влюблена в меня. А знаете, почему? Никто прежде не обращался со мной так ласково и внимательно, как она. Даже моя мать, которая много болела и рано умерла. Вот у меня и появился в голове всякий вздор.

Но потом я заметил, что не только я, но и другие точно так же думают. И таких людей оказалось очень, очень много. Может быть, просто все мы мало видели настоящей доброты?

И все-таки это не любовь, а что-то совсем другое. Ладно, лучше я буду только о себе говорить. Почему-то всякий раз, встречаясь с княгиней, я еще больше молодел... В юности, оказывается, тоже можно и молодеть, и стареть. Наверное, это странно звучит. Но я пока не могу найти других, более понятных слов.

А однажды я понял, что Елена Андреевна обладает редким даром. Она умеет человеку самого себя подарить. Ведь за каждым новым делом стояли люди, у которых вся жизнь потом менялась. Может быть, это и есть самая главная благотворительность?

Простите, что пишу так сумбурно и нелепо. Она всегда была вам верна и ни в чем не виновата. Пожалуйста, берегите ее и Лизу.

Наверное, это письмо я тоже не смогу отправить. Ведь я вам уже не первый раз пишу, да все никак не осмелюсь...

Ваш преданный друг –

Алексей Панин. Москва».

Саратов, 2006 г.


ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Наверное, это немного необычный жанр: исторический мини-роман. Он появился из желания рассказать очень многое, но – быстро, и всего на нескольких десятках страниц показать панораму времени. Ведь современный читатель так нетерпелив и тороплив! Мини-роман – это когда в тексте переплетаются реальные исторические факты и выдуманные судьбы, известные имена и нафантазированные ситуации, аромат ушедшей эпохи и трезвый взгляд из сегодняшнего дня. Почему бы и нет?

Однажды меня поразила одна уникальная личность – княгиня Мария Клавдиевна Тенишева. Русская меценатка, художник-эмальер, основательница смоленского Музея русской старины. Она была крупнейшим коллекционером, оставившим нам три коллекции: русской графики (Государственный Русский музей), декоративно-прикладного и народного искусства. А еще – оперной певицей, писательницей, искусствоведом, педагогом, неутомимым общественным деятелем, благотворительницей, субсидировавшей художественный журнал «Мир искусства», археологом...

Николай Рерих назвал эту личность одним емким словом – «созидательница». И таких людей в России было много, на них держалась и строилась великая российская культура.

Сейчас имя Марии Клавдиевны Тенишевой почти забыто. В лучшем случае, его знают только искусствоведы и музейные сотрудники. Она все отдала России, но после революции остаток жизни провела в эмиграции, а похоронена в небольшом имении Вокрессон близ Парижа.

В «Портрете из черного бисера» – лишь слабые отблески этой блестящей, трагичной, жертвенной судьбы. Впрочем, я не пыталась рассказать о жизни Марии Тенишевой – об этом нужно написать большой исторический роман. Но ее образ заставил меня задуматься о русских благотворителях и, может быть, издать вздох восхищения в виде мини-романа.

От автора


ОСТАНЕТСЯ МОЙ ГОЛОС


Наталия МЕДВЕДЕВА

(3.09.1943 – 11.08.2000)


Наталия Медведева родилась в Саратове. После окончания школы с золотой медалью поступила на физический факультет СГУ. В студенческие годы – с молодежным поэтическим театром «ДАНКО» была на гастролях в Сибири и за полярным кругом. Кроме профессионального чтения стихов занималась музыкальным оформлением спектаклей по стихам Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского. После окончания СГУ работала инженером, учителем физики, заведующим учебной частью, преподавателем подготовительных курсов СГУ. В нелегкие девяностые годы была старшим администратором в театре драмы.

С 1963 года участвовала в работе литературных студий при Саратовской писательской организации, публиковалась в областной периодической печати, в сборнике стихов и прозы «Волжские зори», в «Дне волжской поэзии», в журналах «Литературная учеба» и «Москва», в сборнике «Двадцатилетние двухтысячных». Дом Наталии Медведевой был известен своими поэтическими субботами, где бывали многие из известных в настоящее время поэтов и журналистов Саратова.


ТИХИМ СВЕТОМ СИЯЕТ ДУША


[Публикация из архива Николая Куракина]


АКАЦИЯ

Вдоль улочки тихой, короткой

На желтый акации цвет

Мы мчались ватагой неробкой

Из послевоенных лет.


Нам застил склоненья, задачки

Акации солнечный свет:

Ее золотые «собачки»

Нам были вкуснее конфет.


А после – стручки наливались,

И, вылизав мякоть бобков,

Как весело мы заливались

Оркестром стручковых свистков...


С тех пор утекло полстолетья.

Квартал загазован и пуст.

Лишь тихо в душе моей светит

Акации солнечный куст...


***

...Меж пальцев, меж ресниц, а коль угодно –

между листком и кончиком пера –

сквозь тонкую мембрану, сквозь сегодня

уходит наше завтра во вчера.


Меня вчерашней – нет. Сегодня я иная.

Я девочку туманно вспоминаю:

она была, жила и умерла,

родив меня, как колос из зерна.


Умру и я, рождая новый колос...

Но цепи превращений есть предел:

уйду навек, оставив горстку дел.

А что еще? – останется мой голос!


Осуществленья жаждет все, что будет,

мембрана дня вибрирует, как бубен.

Мольбою о любви останься в ней,

мой голос, мой ребенок меж людей...


***

Верните мне любовь,

как боли – исцеленье,

как умершему – боль,

Сальери – вдохновенье.


Слепцу, скопцу вдвойне,

забывшей – вкус и запах,

оглохшей так внезапно,

что в этом мире мне? –


мне, знавшей мир иной:

сплошным сердцебиеньем

он весь, как лес листвой,

дрожал песнетвореньем,


он весь кровоточил

то радостью, то мукой,

он следствий и причин

не поверял наукой...


Молю: ценой любой,

любой ценой, поверьте –

верните мне любовь

хотя б за миг до смерти.


***

Напоите ль насмерть,

Да хмельным винцом,

Уложите ль навзничь,

Да лихим свинцом –


Слово то, заветное,

У меня одно:

Тихо-незаметное,

Словно речки дно.


Как без верна русла –

Нет реки,

Так и мне без Руси –

Ни строки.


Там, где узко-мелко,

И ручей – звончей.

А слова-подделки

Верных слов – звучней.


Промолчу поэтому.

Ты прости меня,

Боль-любовь поэтова,

Русь моя...


***

Ф. Поленову,

Н. Сусяовичу


Пусть Таити или Гаити

Увидать мне пока не пришлось,

Слышу пение солнечных нитей,

Пронизавших березы насквозь.


Словно зерна обронены в пашню,

Где лучи упадают в траву,

К солнцу тянутся блики ромашек

И вплетаются в синеву...


Повидаю далекие страны,

Порт-Антоньо и мыс Хаттерас,

Но вернусь вот на эту поляну,

Лишь почую последний свой час.


И навеки останусь я тут,

На березовом буйном погосте,

И ромашек пушистые гвозди

Сквозь ладони мои прорастут.


Но пока это все нам далече.

Океаном пространств и времен

Мы поэзии теплые свечи

На морях и на суше несем.


МОРЕ

За строкою – две новых строки...

Море долгую песню слагает.

Бесконечно слагает стихи,

и волна на волну набегает.


Наши взлеты и наши грехи,

как толпу зеркала отражают,

море перелагает в стихи –

и волна на волну набегает.


Море вечно, да дни коротки.

Время след наш двойной размывает.

Пара строчек запала в стихи –

и волна на волну набегает.


Кто велики пред ним, кто мелки?

Словно гулкую гальку катает:

Жизнь и Смерть, и Любовь, все –

стихи, и волна на волну набегает.


О бессилие мудрых стихий!

Мы уйдем – и никто не узнает...

И кому прочитает стихи?

Лишь волна на волну набегает...