Содержание поэтоград
| Вид материала | Документы |
СодержаниеПарижские тайны |
- 5-6 2011 Содержание поэтоград, 3509.87kb.
- 7-8 2011 Содержание поэтоград, 3199.5kb.
- 9-10 2011 Содержание поэтоград, 3509.54kb.
- Содержание дисциплины наименование тем, их содержание, объем в часах лекционных занятий, 200.99kb.
- Содержание рабочей программы Содержание обучения по профессиональному модулю (ПМ) Наименование, 139.63kb.
- Заключительный отчет июль 2010 содержание содержание 1 список аббревиатур 3 введение, 6029.85kb.
- 5. Содержание родительского правоотношения Содержание правоотношения, 110.97kb.
- Содержание введение, 1420.36kb.
- Сборник статей Содержание, 1248.25kb.
- Сборник статей Содержание, 1251.1kb.
СЮРПРИЗ
Три месяца спустя Алексей Панин наконец-то появился в родном городе. Нужно было забрать деньги за квартирантов, но самое главное – повидаться с Дунечкой, чтобы поздравить ее с днем рождения.
К концу счастливого лета, проведенного в Норышкине, Алексей стал сильно скучать по своей невесте и с нетерпением ждать встречи.
Он нарочно не стал сообщать Дунечке о своем приезде, потому что задумал явиться к ней сюрпризом и щедро засыпать невесту подарками.
И теперь Панин бодро шагал от вокзала по городским улицам, с удивлением разглядывая знакомые с детства места.
Август выдался на редкость жарким, и городские деревья, опаленные зноем, имели унылый и скучный вид. Выжженные солнцем дома из серого камня почему-то вообще казались заброшенными. Даже на главной площади в послеполуденный час было безлюдно. По центральной улице лишь изредка проезжали крытые коляски. Какая же здесь, оказывается, была тихая глушь по сравнению с маленьким Норышкино, где с раннего утра повсюду кипела жизнь!
Панин на минуту остановился возле трактира Караваева, посмотрел сквозь витрину на измученных жарой посетителей. С трудом верилось, что всего два месяца назад они сидели с Метлицким за крайним столиком, пили водку, и он тогда впервые услышал имя княгини Лемешевой...
Бегло взглянув на свое отражение, Алексей пригладил пятерней волосы и поспешил к серому двухэтажному дому, при виде которого у него привычно заколотилось сердце. Но оно и вовсе норовило выпрыгнуть из груди, когда Панин поднялся по знакомой лестнице с чугунными узорами и позвонил в дверной колокольчик.
Гости отобедали и теперь пили чай с миндальным печеньем. Дунечка сидела в центре стола. О! Как же она похорошела за время разлуки... Панин моментально охватил взглядом всех приглашенных на день рождения – родители, брат, младшая сестра, тетушка, две подружки, адвокат... Разумеется, за столом сидел и адвокатский сынок, белокурый, чистенький юноша с необычным именем – Ардалион Пупякин. Он нравился многим городским красавицам, хотя они и подсмеивались над его не слишком благозвучной фамилией.
При виде жениха Дунечка вскочила с места и так искренно обрадовалась, что у Панина моментально отлегло от сердца: она его ждала, она по-прежнему любит его!
Хлебосольная матушка тут же принялась потчевать гостя, и даже суровый папенька Максим Семенович поздоровался с ним без прежней строгости.
Панин вручил невесте букет белых лилий, молчаливо намекая на сходство цветов с красотой именинницы, а также серебряное колечко с гравировкой ручной работы: «Люби меня, как я – тебя», специально купленное для такого случая.
– У меня есть еще один сюрприз! – торжественно объявил Алексей, освобождая от бумаги небольшой холст в простой раме. – Скульптор Мазаев, с которым мы за последнее время сильно сдружились, передал в подарок для моей невесты работу известного на всю Россию художника Врубеля. Вот! Полотно называется «Лесная богиня». На обратной стороне, между прочим, имеется автограф самого автора.
Какое-то время гости молча, не скрывая удивления, разглядывали подарок. Вдруг Ардалион тихо хихикнул, что послужило сигналом для остальных гостей. Максим Семенович на правах хозяина захохотал во все горло.
– Ох-ох, вот так богиня! Ну и насмешил ты нас, голубчик! – приговаривал он между приступами смеха. – Да у нее же лицо зеленое. И шея... ха-ха... Никогда подобной пачкотни не видал!
Теперь уже и каждый из присутствующих считал своим долгом сказать что-нибудь остроумное:
– Лицо не только зеленое, но и нарисовано без соблюдения пропорций – длинное, как у лошади!
– И глаза навыкате.
– Такую богиню в лесу встретишь, пожалуй, испугаешься до полусмерти...
– Бр-р-р! Утопленница!
– Дикое уродство! Бред сумасшедшего.
Панин почувствовал себя оскорбленным до глубины души. Но все же заставил себя проявить снисходительность к далеким от искусства и, в сущности, неплохим людям.
«Княгиня права, во всем права: и журнал по искусству нужен, и выставки, и музеи... – пронеслось у него в голове. – Какая же повсюду царит дремучесть!»
– Но это же просто такая своеобразная манера... Таким образом Врубель добивается особой трагической выразительности, – сказал Алексей, наконец-то дождавшись затишья. – Вы не смейтесь: зеленые мазки на щеках – лишь блики от травы, чтобы передать моментальное впечатление. Это – особый, русский импрессионизм, говорю вам как искусствовед. Ну, почти...
Самое обидное, что Дунечка тоже криво, недоверчиво улыбалась, не зная, чью принимать сторону.
– Ты тут, Лексей, шибко перед нами не заумничай. Да мне хоть как обзови, главное, чтобы нарисовано красиво было! – сказал Максим Семенович. – Кошке к хвосту кисточку прицепи, да в краску макни, так она и то куда лучше картину бесплатно намалюет, чем твой Рубль. По мне, что Рубль, что – Копейка.
Гости за столом одобрительно засмеялись: шутка хозяина явно пришлась им по вкусу.
– Вы не правы! Врубель учился в Академии художеств, а потом за границей...
– Ты как хочешь, Лексей, но я в своем доме этой утопленницы не потерплю, – строго пресек дальнейший искусствоведческий спор папаша. – За цветочки и все прочее, конечно, благодарствуем. И повеселил ты нас сегодня изрядно. Но сие творение ты лучше куда-нибудь снеси от греха подальше, с глаз моих долой.
Назревающую ссору предотвратила матушка Дунечки, поспешно пригласив гостей в другую комнату музицировать «на роялях».
– Есть важные новости, – шепнула в дверях Дунечка. – Нужно поговорить.
– У меня тоже к тебе мешок новостей, – ответил ей Панин, украдкой пожимая горячую руку невесты, украшенную новеньким колечком.
Алексей сегодня наотрез отказался музицировать, сославшись на усталость с дороги. Устроившись на знакомом диване с атласными подушками, он удивленно вслушивался в насквозь фалынивое любительское пение Дунечки, которым еще недавно восторгался до глубины души. Вот бы здесь кто-нибудь услышал, как пела после ужина перед гостями княгиня Лемешева!
Алексей так углубился в воспоминания, что не заметил, как на диван подсела Дунечка. Ардалион с кем-то в четыре руки наяривал «Собачий вальс», веселя публику смешными ужимками.
– Ты меня совсем не слушал, – заметила Дунечка, обиженно надувая накрашенные перламутровой помадой губки. – И вообще, Алеша, я тебя не узнаю. Просто решительно отказываюсь понимать.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Зачем ты в каждом письме писал мне об этой своей княгине Лемешевой? Скажи, она на самом деле такая уродина, как на твоей картине?
– Елена Андреевна очень красивая.
– У тебя в деревне определенно испортился вкус. Признайся, ведь ты в нее тайно влюблен?
– Нет, – улыбнулся Алексей. – Княгиня замужем и любит своего мужа.
– Значит, ты нарочно писал о ней, чтобы отомстить мне? Хотел, чтобы я ревновала?
– Но... я думал, тебе будет интересно. Елена Андреевна успевает столько сделать...
– Знаем мы, какие дела бывают у замужней женщины с молодыми кавалерами. Глупости! – уверенно сказала Дунечка. – Просто тебе хотелось лишний раз меня помучить, вот и все. Ладно, теперь у нас с тобой все переменится... На днях в город вернулся Ярослав Григорьевич и сказал, что готов снова принять тебя на место, как только ты вернешься из своей глуши.
– Какой Ярослав Григорьевич?
– Да ты все забыл, что ли? Купец Пряхин. Он взял для сына нового учителя математики и хочет, чтобы ты продолжил с мальчиком музыкальные уроки. Ярослав Григорьевич даже обещался повысить тебе жалование. В общем, когда папаша об этом прослышал, то почти сдался, пошел на попятную. Он же видит, как я вся замучилась. Если бы ты только знал, Алеша, каких трудов мне стоило его уговорить! Ты счастлив?
– Да, конечно, счастлив. Но... я не могу вернуться к Ярославу Григорьевичу.
– Что значит – не можешь? Почему?
– Переменились планы. В сентябре я переезжаю в Петербург. Княгиня доверила мне одну работу, нужно жить рядом с библиотекой и Русским музеем. Кроме того, она замолвила за меня словечко, и, возможно, мне дадут должность в новом журнале «Хвала искусству». На начало декабря намечена выставка...
– Погоди... А как же музыкальные уроки? Я что-то ничего не понимаю.
Дунечка наморщила свой высокий, чистый лобик, по последней моде обрамленный локонами и мелкими завитушками, и стала похожа на капризную девочку.
– Да какой из меня учитель музыки? Елена Андреевна где-то разыскала удивительного, настоящего музыканта. Представляешь, наш Тимофей умеет играть на старинных гуслях, балалайках и к тому же страстно увлечен народной музыкой. Он знаком с Мусоргским и Римским-Корсаковым, даже они его высоко ценят...Одно время он путешествовал по северным краям России, собирал старинные мелодии...
– Прекрати, Алеша! – вдруг гневно перебила жениха Дунечка. – Сейчас же перестань! Зачем ты мне все время рассказываешь про незнакомых, не нужных мне людей? Что за глупая манера? Разве я тебя про гусляра спрашиваю? Сдался мне твой Тимофей! Я же про тебя спрашиваю, про нас с тобой...
– Радость моя, я не хотел говорить раньше времени... – Алексей от волнения потер руки. – Я ведь теперь пишу статьи по искусству. И многие говорят, что у меня неплохо получается... Хотя все началось с шутки. Мазаев устроил в нашем флигеле свою первую персональную выставку, а я написал несколько рецензий, которые старик решил зачитать за ужином... Наконец-то мне стало понятно, зачем я занимался то живописью, то музыкой, то философией, все время прыгал с одного на другое. Теперь мои увлечения сложились в единый узор...
– Но... как же я? Как же наша свадьба? И при чем здесь Петербург, всякие художники?
– Ничего не отменяется. Мы поженимся и будем вместе жить в Петербурге. Я рассказывал о тебе княгине, она обещала на первых порах нам помочь. А лето мы будем вместе проводить в Норышкине. Дунечка, княгиня мечтает с тобой познакомиться. Не сомневайся, для тебя тоже найдется интересное дело. Осенью в Норышкине открывается новая школа, театр... Ведь ты всегда мечтала играть в театре.
– Ты решительно сошел с ума! Может быть, в детстве я и мечтала о сцене. Но это не для замужней женщины. Папаша был прав, когда говорил, что у тебя, Алеша, до сих пор ветер гуляет в голове. Теперь я и сама это вижу.
– Дунечка, погоди, ты просто ничего не поняла! – взмолился Панин. – Ради всего святого, не говори так. Ты можешь не играть в театре, а делать что-то другое... Ведь ты у нас рукодельница! Елена Андреевна, оказывается, тоже вышивает бисером. Под ее началом ты смогла бы стать настоящей художницей. Между прочим, княгиня думает показать картины из бисера даже на Всемирной выставке в Париже...
– Опять княгиня? Снова княгиня! От тебя только и слышно теперь: княгиня Лемешева, Елена Прекрасная, ах, Елена Андреевна, – передразнила Дунечка жениха, и на ее лице появилась некрасивая, плачущая гримаса. – Да ты на самом деле помешался, если все время говоришь с невестой про другую женщину! Как тебе не стыдно? А теперь еще хочешь, чтобы я работала на твою княгиню, да? Вышивала бы ей салфетки бисером, как последняя чернавка? Ни за что! Никогда в жизни, никуда с тобой не поеду. Ты... ты меня предал. И подарки мне твои тоже не нужны. Ничего! Никогда!
Дунечка сорвала с пальца новое кольцо и в ярости швырнула в окно. Из-за страшной духоты все окна в гостиной были распахнуты настежь, и кольцо неслышно упало куда-то в чахлую траву палисадника.
Никогда прежде Панин не видел свою невесту в таком истеричном состоянии. Он даже испугался, как бы она ненароком не лишилась чувств.
Но Дунечка, наоборот, резво вскочила с дивана, кинулась к роялю и громко крикнула:
– Ардалион, я должна тебе сказать что-то очень важное!
Звуки собачьего вальса сразу же замолкли. Гости уставились на именинницу, лицо которой было покрыто пунцовыми пятнами.
– Помнишь, Арди, ты два дня назад задавал мне один вопрос? – с вызовом спросила Дунечка, зачем-то притопывая каблучком новых лаковых туфель.
Сын адвоката встал из-за рояля, и теперь стоял перед девушкой, опустив руки по швам. В этой позе почему-то особенно бросалась в глаза его худоба и безвольно склоненные плечи.
– Так вот, сегодня пред всеми я даю тебе ответ: да! да! Сто раз – да! Я согласна стать твоей женой, – вскрикнула Дунечка и, не в силах больше сдерживать рыданий, выбежала вон из комнаты.
Алексей бросился за ней следом, хотел все объяснить... Но Максим Семенович крепко схватил его за руку:
– Не следует тревожить дочку. И потом, ты, милый Друг, здесь, почитай, уже ни при чем... Иди с миром.
– Да, да, голубчик, подобное решение всегда дается для девушки нелегко, – журчащим голосом подхватила мамаша. – Я по себе помню, как проплакала всю ночь. Может быть, нам по такому случаю еще подать шампанского?
Гости оживились, снова стали занимать места за столом, где прислуга уже освежила тарелки и столовые приборы. На то место, где прежде сидела Дунечка, теперь уселся адвокат, и они с папашей с ходу начали обсуждать подробности предстоящей свадьбы.
Молодежь поздравляла жениха, который выглядел растерянным, со странной, блуждающей улыбкой на лице...
Панин молча подхватил под мышку картину Врубеля и направился к выходу.
Его никто не стал останавливать.
Глава седьмая
ПАРИЖСКИЕ ТАЙНЫ
Ноябрь в Париже! Если бы еще недавно кто-нибудь сказал, что нынешней осенью Алексей Панин на неделю поедет во Францию, он не поверил бы даже старой гадалке.
Побывать в Париже было давнишней, заветной мечтой Панина. В гимназические годы он даже собирал фотографии и рисунки с изображением парижских достопримечательностей.
Все сложилось на удивление быстро, Метлицкий сказал бы, как по нотам. Во время одного из «четвергов» в редакции журнала «Хвала искусству», где собирались все художники и критики, причастные к журналу, княгиня вдруг сказала, что на пару недель уезжает в Париж. Дело в том, что на одном парижском аукционе должны выставляться на продажу рисунки Коро – одного из любимых художников Елены Андреевны, и она мечтала иметь в коллекции еще хотя бы несколько акварелей.
– Никогда в жизни не был в Париже! – не удержался от невольного вздоха Панин.
В этой простой фразе, должно быть, прозвучала такая тоска, и даже скрытая зависть, что Елена Андреевна вдруг пристально на него посмотрела и сказала:
– Вот и поезжайте на аукцион вместе со мной, пан Алеша. Мне в любом случае нужен сопровождающий. На этот раз Павел Акимович, к сожалению, не сможет со мной поехать. А вам давно нужно лично познакомиться с импрессионистами.
Разговор состоялся в Санкт-Петербурге в середине октября, а уже через три недели Панин шел по Парижу, напевая себе под нос какую-то бравурную мелодию.
Трам-там-там! Ловко все обернулось! Когда он рассказывал о предстоящем путешествии сестрице, ее муж был уверен, что Панин собирается поселиться в гостинице «Малый Париж» в Москве на Тверской улице или, на худой конец, занять меблированные комнаты «Париж» в Козицком переулке.
А он за это время уже слазил на Нотр-Дам-де-Пари, прошелся возле Эйфелевой башни, побывал на Монмартре, вместе с княгиней обошел главные парижские музеи и мастерские модных художников.
Панин задался целью за неделю осмотреть все главные парижские достопримечательности, и быстро выяснил для себя удивительную вещь: в этом городе нет ни одной площади или улицы, где не нашлось бы памятника какому-нибудь историческому лицу, фонтана с фигурами или изваяний из бронзы. Все городские сады тоже были переполнены статуями, и не хватало светового дня, чтобы их как следует разглядеть. Во всех кафе, музеях, театрах постоянно слышалась русская речь, и Панин нередко бродил по Парижу без княгини, пялясь на очаровательных француженок.
Но только не сегодня... Наступило воскресенье, когда Алексей с княгиней должны были вместе отправиться в отель «Гранж» на долгожданный аукцион.
Трам-там-там! Для полного счастья им оставалось лишь завладеть рисунками Коро и с хорошим уловом возвратиться домой.
Панин еле слышно насвистывал губами веселый марш, который услышал вчера вечером в городском саду в исполнении костюмированного духового оркестра. Но внезапно его остановили звучащие где-то рядом печальные переборы гитарных струн.
Какой-то уличный музыкант играл знакомую с детских лет русскую народную песню. А ведь когда-то Панин и сам усердно разучивал эту мелодию по нотам! Это было в те годы, когда он учился в музыкальном классе профессора Березина и целыми днями караулил возле парадного подъезда Дунечку.
Княгиня тоже вопросительно подняла брови.
– Вы слышите? Русская песня. Давайте подойдем ближе, пан Алеша, – сказала она взволнованно. – Скорее, пока он не ушел...
Алексей прибавил шаг и первым бросил в шапку гитариста монетку.
– Мерси, – сказал музыкант, оборачиваясь. – Спасибочки, господа хорошие.
Это был Евгений Метлицкий – собственной персоной!
– Панин? Ты? Здесь? Глазам своим не верю! Какими судьбами? Эх, родная ты моя душа!
Метлицкий буквально затрясся от радости, бросаясь к своему старому Другу на шею. От него пахло улицей, дымом костра, перенесенными лишениями... От кудрей Евгения почти не осталось и следа: его белокурые волосы свисали до плеч грязными сосульками, костюм тоже заметно пообтрепался.
У Панина прямо-таки в глазах защипало при виде плачевного положения друга, но он нашел в себе силы улыбнуться:
– Знакомьтесь, Елена Андреевна. Это – Евгений Метлицкий, товарищ моих детских лет. А это – княгиня Лемешева. Та самая, к которой ты меня когда-то отправил с запиской в Норышкино.
– Так это вам я обязана столь верным другом? Спасибо вам за это, – сказала Елена Андреевна, обращаясь к Метлицкому. – Но что же мы здесь стоим? Вы, Евгений, должно быть, голодны? Вот что, давайте где-нибудь вместе пообедаем, у нас есть в запасе немного времени...
Торопливо заглатывая французский луковый суп, бифштекс, горячий шоколад, ореховые пирожные, Метлицкий рассказал, как от него вдруг отвернулась фортуна.
Оказывается, со своей примой он доехал только до Парижа, а в дальнейшее турне по Европе певица взяла другого аккомпаниатора, так и не сказав толком, чем ей не угодил прежний. Денег от импресарио едва хватило, чтобы расплатиться за дорогой номер в отеле, и Метлицкий остался на бобах. А три дня назад он впервые вышел с гитарой на улицу, чтобы набрать денег на билет до России.
– Почему же ты сразу не написал родителям? – удивился Панин. – Мне, в конце концов... У тебя же целый город родственников и знакомых?
– Вы не поверите... Я так и сделал: тут же написал родителям о своем затруднительном положении, и они прислали мне письмо. Разумеется, приложили и деньги на обратный билет. Но в первый же день у меня... все украли. Надо мной в этом чертовом Париже тяготеет какой-то злой рок, Панин! Я снова остался ни с чем.
– Как же это могло случиться? – не поверил своим ушам Алексей, который всегда отличался аккуратностью и бережливостью.
– Черт его знает! Зашел в кафе, наконец-то от радости заказал себе коньяку и копченого мяса, стал пересчитывать деньги. Потом ко мне подсели какие-то братья из Тулузы, и мы мило беседовали про ловлю рыбы... Может быть, я положил деньги в дырявый карман, и они выпали по дороге? Или меня все-таки незаметно обчистили эти братья из Тулузы? Ничего не понимаю. Проклятая Франция, чертовы лягушатники! Еще немного – и я здесь окончательно свихнусь!
– Погоди, но ведь в Париже так много русских! Наверняка, можно найти каких-нибудь знакомых, попросить денег взаймы у соотечественников, – перебил его Алексей.
– Ты сам сначала попробуй. А потом будешь советы давать. Здесь русские, Панин, как с цепи срываются, сами на себя становятся непохожи. Они лучше этих поганых устриц до тошноты наглотаются и в рулетку все свои деньги спустят, но своему собрату и корки хлеба не дадут. Зато дома потом похваляться будут: я, мол, в Париже побывал, все ночные кабаре посетил, ходил по тем же самым улицам, что и Наполеон, фотографий раскрашенных целую вязанку накупил... Тьфу ты, в самом-то деле!
Панин поневоле смутился и покосился на княгиню: приятель, сам того не зная, как будто и про него самого сейчас рассказывал. Особенно – про пачку раскрашенных фотографий в его дорожном саквояже.
– Но ведь есть и другие, приличные люди, – пробормотал он, не зная, куда спрятаться от язвительной улыбки приятеля.
За то время, когда они не виделись, у Метлицкого заметно испортился характер.
– Лично мне они отчего-то не встречаются. Из чего я сделал вывод, что этот чертов Париж наводняют воры и дураки.
– Ну, зачем ты так? Не все же таковы... – пробормотал Алексей, чтобы скрыть свою озадаченность, делая в уме лихорадочные подсчеты.
Он пытался сообразить, сколько времени Метлицкому придется играть на гитаре, расхаживая по парижским улицам и площадям, чтобы набрать денег на билет? Правда, приходилось делать скидку на безалаберность друга: у него и в хорошие времена все из карманов вечно вываливалось.
– А я говорю, что все, все до одного дураки! – громко выкрикнул Метлицкий, который после сытного обеда набрался сил и вошел в экзальтацию. – Вы когда-нибудь видели парижские камины? А я видел! Только последние дураки могут ставить в дома такие печки, где на трубах нет ни вьюшек, ни задвижек. Ты когда-нибудь, Панин, заглядывал в каминную трубу? Нет? А я заглядывал: у них через трубу небо видно, потому что французы топят не свои дома, а улицу. Вы думаете, почему в этом чертовом Париже на улицах даже в ноябре тепло, а в домах ночью зуб на зуб не попадает? Это лягушатники... ха-ха... за ночь свои улицы успевают натопить.
Метлицкий торопливо отхлебнул кофе.
– И вот что я решил, Панин, – объявил он, почему-то глядя при этом в глаза княгине. – Если через неделю я не наберу денег на билет, то уж лучше брошусь с моста или под поезд. Вы слышали, как здесь все время подземная дорога гремит? Как в аду. И поезда снуют, словно челноки, туда-сюда, и свистят призывно: добро пожаловать, милые дамы и господа, на тот свет! А родителям моим, если когда встретишь, скажи, будто я в Америку на гастроли уехал, чтобы зря меня не ждали... Прямо на подземном поезде: ту-ту-ту!
Панин со страхом смотрел на своего друга, который громко нес какую-то околесицу. Что же с Метлицким будет, если он еще на месяц-другой задержится в этом «городе счастья»? Ведь пропадет ни за грош!
– Не нужно так отчаиваться. Я куплю вам билет на обратную дорогу, – сказала Елена Андреевна. – Только, пожалуйста, обещайте, что никому об этом не скажете. Пусть это останется нашей маленькой парижской тайной. Обещаете?
– Конечно, обещаю! Сколько угодно! Вы – богиня, живой ангел, княгиня! Да я готов отныне до конца жизни стоять перед вами на коленях! – воскликнул Метлицкий, от радости чуть не подавившись орехами из пирожного.
И, сорвавшись с места, на самом деле бухнулся на колени перед Еленой Андреевной, принялся исступленно покрывать ее руки поцелуями.
– Прошу вас, перестаньте! Сейчас же встаньте, прекратите этот балаган! – испугалась княгиня, пытаясь отбиться от него сумочкой. – Что вы себе позволяете? Пан Алеша, сделайте же хоть вы с ним что-нибудь!
Чуть ли не тумаками Метлицкого кое-как удалось посадить на прежнее место, но он все еще долго не мог успокоиться.
– Нет, все-таки женщины – это сила, Панин. Богини! А хотите знать, какая женщина меня здесь уже однажды спасла от голодной смерти? – с воодушевлением продолжал он. – Моя собственная прабабушка!
– Как – прабабушка? Ты хочешь сказать, что она... жива? – изумился Алексей.
– Нет, конечно. Но я давно уже повсюду носил с собой кисет ручной работы, который когда-то моя прабабушка расшивала бисером. И что же вы думаете? Оказывается, такие старинные вещицы до сих пор в цене! Есть в Париже одно хитрое местечко, где все на свете можно продать и купить, правда, о нем мало кто знает... Так называемый русский блошиный рынок, где по воскресеньям собираются самые приличные люди, каких можно встретить в здешних местах. Там-то я прабабушкин кисет и продал с выгодой.
– А не могли бы вы, Евгений, отвести нас сейчас на этот русский рынок? – спросила Елена Андреевна.
В глазах у нее появился какой-то странный блеск.
– Отчего же нет? Я уже сыт. И сегодня как раз воскресенье.
– Погодите, Елена Андреевна, но как же аукцион? – удивился Панин.
– Успеется. Мы возьмем экипаж.
По дороге Елена Андреевна не проронила ни слова, но казалась сильно взволнованной. На лбу у нее появилась характерная поперечная морщинка – признак того, что она что-то задумала... Кто бы мог подумать, что встреча с Метлицким произведет на нее такое сильное впечатление?
Наконец они подъехали к небольшому скверу возле русской церкви, где чинно прогуливались скромно одетые люди. Кто-то сидел на скамейке и читал книгу, а одна благообразная старушка, греясь на солнышке, совсем уж по-домашнему вязала на спицах... Но если приглядеться, можно было понять, что резная тросточка вела свое происхождение из начала прошлого века, книга на поверку оказывалась древним молитвословом, а спицы красноречиво намекали на то, что их владелица имеет в своей сумочке уникальные образцы старинного рукоделия.
– Прошу, вас, прогуляйтесь пока, – попросила своих спутников Елена Андреевна. – Мне хочется, чтобы никто не мешал смотреть. Не обижайтесь, право, я по музеям люблю ходить одна.
– О, понимаю! Для женщины покупки – это всегда великое таинство, – с видом знатока заметил Метлицкий.
Молодые люди деликатно отошли в сторону и уселись на ближайшую скамейку.
Погода в Париже в ноябре стояла чудесная, почти летняя. Светило солнце, с площади доносилась веселая музыка, парижане до сих пор ходили без пальто. По сравнению с промозглым, холодным Петербургом жизнь здесь казалась Панину одним нескончаемым праздником.
По скверу прохаживались расфуфыренные красотки, каждую из которых наши друзья провожали долгими, оценивающими взглядами.
– А неплохо я тебе удружил, Панин, – вдруг вздохнул Метлицкий. – С моей Эмилией Робертовной твою княгиню не сравнить. Сразу видно – широкая натура. Благодетельница. И в молодых людях знает толк.
– Да ты ничего не понял...
– Как ты считаешь, Панин, а ведь она на меня тоже глаз положила? Нет, ты скажи: иначе с какой стати она стала бы меня выручать? Я таких женщин хорошо знаю: они любят помогать молодым, красивым мужчинам.
– Ты давно себя видел в зеркале?
– Ах, это пустяки! Дело одного часа: ванна, рюмочка коньяка, чистая рубашка... Поделишься, Панин? Я ведь теперь ученый. Хочешь знать, почему я оказался в немилости у своей певицы? – усмехнулся вдруг Метлицкий. – Изволь, у Эмилии случилась инфлюэнца, и ей пришлось несколько дней пролежать в постели. Как-то захожу я к ней в номер, а она спрашивает: «Наверное, я плохо выгляжу? Сколько мне на вид можно дать лет?» Я тогда и сказал первое, что пришло в голову: тридцать два года. Да и то соврал, разумеется, отнял лет десять... Так она за это до смерти обиделась на меня! Представляешь? Импресарио мне объяснил: Эмилия Робертовна всех записывает в лютые враги, кто дает ей больше двадцати. Каково? И в этом – все женщины, все без исключения...
– К Елене Андреевне это не имеет никакого отношения. Она вовсе не такая, как все...
– Все они не такие... Хочешь проверим? Почему бы, Панин, мне за твоей княгиней не приударить? Поделишься? В конце концов, ведь это я тебя с ней познакомил.
– Только попробуй! Ты бы послушал, как княгиня говорит о своем муже...
– Простофиля ты все-таки, Панин. Если женщина при всех хвалит мужа, это всего лишь кокетство. Она просто набивает себе цену. Поверь, Панин, моему жизненному опыту. Это они так перед нами интересничают.
– Прекрати! Если ты еще хоть слово скажешь про княгиню в таком же духе, я тебе больше руки не подам...
– Ладно, не кипятись... Погляди, княгиня нас с тобой зовет. Эх, а все же дурачкам, вроде тебя, всегда везет, Панин...
Елена Андреевна на самом деле издалека призывно махала им рукой. Она еле удерживала в руках сумку, доверху набитую какими-то шкатулками, старинными прялками, вышивками. Сейчас княгиня была похожа на маленькую девочку, которую без родителей пустили в магазин игрушек. Волосы у нее растрепались, ажурная вязаная шапочка сбилась набок, глаза сияли от счастья...
– Все, что вы видите здесь, господа, – русская старина, – объявила она торжественно. – Ни единой подделки. Все подлинники везут за границу. В России их просто девать некуда. Вы можете себе такое представить? На родине никто не хочет покупать русские же вещи, а европейцы хватают. Разве не дикость?
– Теперь на аукцион, Елена Андреевна? – напомнил Панин.
– Какой аукцион, голубчик? У меня больше нет денег!
– Но... как же так? Вы же мечтали об акварелях Коро? Мы с вами и приехали сюда...
– Ах, пан Алеша! От того, появятся ли в моей коллекции несколько рисунков Коро, мало что изменится, – беспечно махнула рукой Елена Андреевна. – Есть вещи куда более важные.
– Узнаю вас. Но если эти старьевщики, благодаря вам, сегодня пообедают вкуснее, чем обычно, тоже мало что изменится, – не сдержался Панин.
– Ого! Вы уже рассуждаете, как настоящий искусствовед, – только рассмеялась в ответ княгиня. – На всякий случай запомните этот день, пан Алеша. Сегодня у меня родилась одна замечательная идея... Но вы так ворчите, что не буду ничего вам говорить раньше времени. Может быть, только напишу Павлуше?
***
Две недели спустя князь Лемешев получил по почте письмо следующего содержания:
«Добрейший Павел Акимович!
Пишу Вам из желания сохранить вашу честь, потому как отношусь к вам с глубочайшим почтением.
А потом спешу сообщить следующее. На днях я имел случай встретиться на бульваре в Париже с вашей супругой, которая сделала вид, будто меня не узнала. Но я самолично мог убедиться: слухи о ее порочном поведении имеют под собой веские основания.
Много раз от разных людей слышал я о том, что ваша жена одновременно завела себе сразу несколько любовников. А теперь своими глазами видел, как некий молодой человек при всех на улице, среди бела дня, ползал перед вашей супругой на коленях и хватал ее за ноги. Это было просто возмутительно!
Доподлинно известно, что один из любовников вашей супруги – какой-то паныч, выходец из Польши. А про других вы у нее лучше сами спросите.
Я бы не стал вам писать, но мне обидно, что такой уважаемый человек, как вы, Павел Акимович, позволяет жене водить себя за нос. Вы можете, конечно, не поверить ни одному моему слову. Но мои слова легко проверить. Если ваша супруга вернется из Парижа с пустыми руками, знайте: все ваши денежки она извела на любовников.
Аноним».