Рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда так, что становится по-настоящему не по себе
| Вид материала | Рассказ |
- Орифлейм побеждает целлюлит, 151.93kb.
- Даниленко Оксана Васильевна I. лекция, 90.26kb.
- «Анализ почерка как инструмент психодиагностики», 112.45kb.
- А. С. Пушкина "Евгений Онегин" "энциклопедия русской жизни" Сочинение, 47.89kb.
- Фотограф ищет свою картинку. Икогда находит, говорит: да, о’кей, это мое. То есть этот, 155.33kb.
- Курсовая работа на тему: «Я (не) хочу быть похожей на мать», 298.71kb.
- Сложилась такая ситуация, что настоящих специалистов, работающих с энтузиазмом и поднимающих, 188.68kb.
- Что такое сверхпроводимость, 73.86kb.
- О. И. Гацихо о планировании социологического исследования в праве, 111.68kb.
- 150-ти летию отмены, 2986.44kb.
– Ты... ты меня спрашиваешь?!
– А кого мне спросить? Никто не знает его так, как ты. Никогда он так не открывался. Поэтому я спрашиваю тебя.
– И с Димеком он тоже договорился?
– Елена, – покачал опять головой Ботеж. – Ты сама как ребёнок. Конечно, он хотел, чтобы ты узнала, как он это сделал. Что это сделали для него и ради него.
– Ещё бы. Попробовал бы кто-нибудь отказаться...
– Перестань, Елена. Ты злишься, и...
– Я злюсь, Иржи. Потому что человеку не обязательно так заявлять о своих чувствах, если они у него есть. И меньше всего я ожидала услышать всю эту сентиментальную чепуху ещё и от тебя...
– Ещё?
– Вчера ко мне в булочной прицепилась какая-то полоумная старуха, которая требовала, чтобы я с ним помирилась. Вернулась к нему. Представляешь?!
– Ты думаешь, он и её подослал? – засмеялся Ботеж.
– Это не смешно, Иржи. Это было абсолютно не смешно, могу тебя уверить, – Елена вздохнула. – Мне нужно уехать, Иржи. Пока это не уляжется. Я хочу побыть одна. На людях, но одна, где меня никто не будет о нём спрашивать и так смотреть, словно вот-вот погладит по головке, как маленькую глупую девочку. Пошли меня куда-нибудь. Пожалуйста.
– Если тебе это поможет...
– Поможет.
– Поезжай. Только будь, пожалуйста, осторожна.
– О чём ты?
– Обо всём. Я думаю, что всё только начинается...
В этот момент дверь приоткрылась, и в неё просунулась лисья мордочка Бьянки Младешковой:
– Привет... Ой! Ленка! С ума сойти! Ты тут! Ой, чего это делается...
– Кыш, – ласково сказал Ботеж. – Дай поговорить. Потом.
– Потом, потом, – захныкала Бьянка. – Народ там на ушах стоит, вообще... Ленка, чего случилось-то?!
– Ничего не случилось, – повысил голос Ботеж. – Иди работай.
– Ленка, ты зайди, мы там с ребятами кофе пьём... Ладно?
– Я попробую, – вымученно улыбнулась Елена.
– Ну, побежала, – и Бьянка, подмигнув Елене, скрылась по ту сторону двери.
Елена повернулась к Ботежу:
– Что, это правда?
– Ты про что?
– Про стоящий на ушах народ.
– Абсолютная. И не только здесь. Как легко догадаться...
– Мне совершенно точно нужно уехать. Я не могу допустить, чтобы моя личная жизнь была развлечением для публики. Как он мог так поступить, Иржи?
– Он не умеет по-другому, Елена...
– Ага. Масштаб такой.
– Вся страна стоит на ушах. Поверь мне. Никто ни о чём другом даже и не думает. Все дела побросали... И в журнале. И на радио. И я ничего не могу с этим поделать... Как будто оттого, будете вы вместе или нет, зависит, устоит ли мир... Может, и правда, и так это и есть на самом деле?.. – Ботеж улыбнулся. – Я вас видел...
– Кого – нас?
– Тебя с ним. Недели три назад, в городе... Он правда чем-то похож на дракона. Он так тебя держал...
У Елены покраснели уши. Она зажмурилась и шумно втянула в себя воздух.
– Прекрати, Иржи. Пожалуйста, не надо. Ты что думаешь, я поправилась? Я никогда не поправлюсь. Никогда. Мне нужно уехать. Сегодня же.
– Хорошо, – Ботеж открыл свой сейф, достал оттуда командировочные бумаги, сел за стол, быстро подписал их и протянул Елене: – Деньги получишь в банке, завтра утром. Сегодня уехать уже никак не получится. У Михалека есть интересный материал в Лагосе, он давно просил меня, чтобы я послал тебя туда. Поезжай.
– Спасибо, Иржичку.
– Будь осторожна. Ради меня, Елена. Если с тобой приключится какая-нибудь неприятность, твой Дракон меня сожрёт и косточек не выплюнет. У меня внуки. Слышишь меня?
– Слышу, Иржи. Обещаю.
– Ну, хорошо. Иди сюда, обнимемся...
Ботеж встал, приобнял Елену, тихонько похлопал по спине:
– Помнишь, я говорил, что уладится?
– Помню. Ничего не улаживается, Иржи...
– Так уладится.
– Да?
– Да, Елена. Иди...
Прага, «Golem Interworld Plaza». Февраль
Майзель готовился к утреннему совещанию, когда на экране возникла озабоченная рожа Богушека, глядящего в сторону и нервно теребящего ус, – верный признак нештатной ситуации. Безо всяких вводных он пробурчал:
– Елена вылетает через пару часов во Франкфурт. Оттуда в Лагос. Задержать?
– Нет. Пусть летит. Проследи, чтобы люди в Лагосе её приняли. Только аккуратно.
– Понял. Так что, задержать?
– Гонта, не трепи мне нервы. Я не могу носиться за ней по всему свету и изображать из себя влюблённого оленя. Набегается – вернётся. Или не вернётся. Как будет, так будет.
– С каких это пор ты в фаталисты записался? – буркнул Гонта, по-прежнему не глядя на Майзеля. – Ладно. Прослежу... До связи...
Майзель сдержанно кивнул и переключился опять на информканал.
Даже не дав ему закончить дела, на экране снова возник Гонта. Он был в экзоскафандре и при оружии, чем удивил Майзеля чуть не до столбняка.
– Ты чего, братец?!
– Электронная разведка доложила перехват разговора... Во Франкфурте её встретят моджахеды. За книжку вроде как... Пока никакой связи с тобой не проследили.
– Разверните борт.
– Не успеем. Она не «Богемией» летит. «Богемию» уже давно бы развернул. Люди из диспетчерской службы работают, задержим их в эшелоне минут на сорок, но ты же знаешь, какое движение в воздухе сейчас там... Вроде успеваем... Я лечу во Франкфурт с ребятами.
– Я тоже.
– Я справлюсь, Дракон.
– Это моя женщина, Гонта. И лучше не говори мне ничего...
– Таки да будешь изображать влюблённого оленя, – с непередаваемо местечковой интонацией произнес Богушек. – Ню-ню. Бля, быстрее одевайся, времени ни хуя не осталось!!!
Франкфурт-Майн. Аэропорт, Терминал 1. Февраль
Елена испугалась по-настоящему уже потом, когда всё произошло. Это было похоже на мозаичное панно, которое уронил на пол ребёнок: она выходит из погранично-таможенного зала... поднимается по эскалатору в кипящее людьми пространство первого терминала... идёт вдоль бесконечных киосков регистрации вылетов... двое молодых людей южной наружности обгоняют её, оглядываются, и в это время она чувствует, как её берут с двух сторон за руки и крепко держат так, что она не может пошевелиться... крик застревает в легких... берут её в «коробочку»... ещё один молодой мужчина, прямо возле самого её лица, скалит в бешеной улыбке ровные, крупные, блестящие зубы... нож, даже не нож, а кинжал, он показывает его Елене и что-то быстро говорит на ломаном английском... Ей показалось, что она сейчас умрёт. Она уже чувствовала, как расходится её плоть от холодной стали... И вдруг этот человек, собирающийся убить её, отлетает в сторону, и больше никто не держит её, и через долю секунды – Майзель заворачивает её, как куклу, во что-то плотное и чёрное, сдавленные крики, глухой металлический стук затворов пистолетов с глушителями, звонкое звяканье стреляных гильз о каменный пол терминала, застывшие в ступоре, насмерть перепуганные люди... Консульский бронированный «Майбах»... Сумасшедшая гонка по пандусам, гостиница, номер, «ночные дьяволы» на балконе и в комнате... Майзель выходит, и появляется Богушек, который не говорит ни единого слова, только сопит и качает головой...
Франкфурт-Майн. Аэропорт, гостиница «Шератон». Февраль
– Ты знал, что она – моя женщина?
Моджахед молчал, с усмешкой глядя на Майзеля. Майзель прошёлся по комнате их угла в угол. Остановившись перед пленником, он вдруг тоже улыбнулся. И, склонившись к нему таким движением, от которого моджахед непроизвольно отпрянул, прошелестел:
– Не хочешь разговаривать со мной, свинья? Ничего. Захочешь.
Майзель отошёл к окну, достал телефон, набрал номер.
– Ботеж...
– Если ты протекаешь, Иржи, я тебя убью, – без всяких предисловий, спокойно сказал Майзель.
– Что с ней?!? – закричал Ботеж. – Что с ней, Господи, что с ней?!
И столько отчаяния было в этом крике, что Майзель поверил ему.
– Ничего с ней. Успел я, – проворчал он. – Сиди думай, старый кретин, откуда течёт. Я пришлю к тебе людей, попробуй только им не сказать что-нибудь. Я тебя живьём зарою.
– Пан Данек, прошу тебя, – он услышал, как Ботеж всхлипнул. – Я же её люблю, Господи, ты что, не понимаешь?
– Ты старый дурак, – уже почти не злясь, проворчал Майзель. – Как ты мог так поступить? Как ты мог отпустить её? Как посмел, всё зная, что знаешь? Как посмел пойти у неё на поводу? Тебе сколько лет, идиот?
– Она же сумасшедшая...
– А ты?! Ты нормальный?! Всё, хватит. Сходи свечку поставь святому Иржи, что я успел. Вернусь – увидимся.
– Подожди, пан Данек. Подожди.
– Чего ещё?
– Не говори ей, что ты мне звонил. Пожалуйста. Она... ей больно будет. Не делай ей больно. Она тебя любит. Я за неё жизни не пожалею, только не делай ей больно. Никогда. Даже нечаянно. Я тебя прошу...
– Я понял, Иржи, – Майзель проглотил подступивший к горлу комок. – Если б ты знал, как хорошо я тебя понял, старый дурень...
И, не прощаясь, с треском захлопнул аппарат. И развернулся к пленнику снова. Только уже не человеком, – драконом. Моджахед дёрнулся и в ужасе вытаращился на Майзеля. И когда Дракон заговорил – почти ласково, по-арабски, тот, кажется, даже уже и не смог удивиться...
– Ты здесь сидишь живой, потому что ты что-то там такое означаешь в своём убогом мире седьмого века Хиджры. Ты, жалкий червяк, на кого ты полез со своей раззолоченной зубочисткой... Ничего удивительного, что ты облажался. Вы умеете воевать только с женщинами и мирными обывателями. С мужчинами вы воевать не можете и не хотите. Когда вы видите воинов, вы притворяетесь мирными поедателями урюка. Даже вооруженные до зубов, в форме с аксельбантами и обученные советскими военспецами, вы выглядите, как клоуны на воинском параде. Вы ходячий анекдот, только не смешной, а похабный. Даже твой вшивый пророк с отбитыми почками и его подпевала в цейссовских очках58 предпочли не умереть в бою, как мужчины, лицом к лицу с врагом, а сбежать и отсиживаться в пещерах, откуда они даже не могут ни с кем связаться, потому что сели батарейки в телефоне, который они купили у неверных, им нечем стрелять, потому что кончились сделанные гяурами патроны... И мы скоро выкурим их оттуда, удавим, зашьём в свинячьи шкуры и сбросим в пропасть... И ты напросился на этот рейд, потому что нет ничего легче, чем зарезать женщину в суете аэропорта и исчезнуть... Только на этот раз вы выбрали не ту мишень, ребята. Мы показали вам в Алжире и в Косово, что не вы нас, а мы вас будем резать, как свиней. Сотнями тысяч, если захотим. А сейчас я покажу вам, что я больше не буду терпеть вас в моём мире. Я покажу вам, что моя цивилизация и гуманизм – это моя одежда, которую я надеваю и снимаю, когда захочу. И предназначена она для меня и людей моего мира, и удобна и нужна лишь тогда и потому, когда все вокруг одеты и ведут себя похоже. А когда я собираюсь воевать, я снимаю с себя цивилизацию и надеваю боевые доспехи. Я вас сотру и превращу в компост, вместе с вашими женщинами и детьми, которых вы презираете и с которыми обращаетесь, как со скотом. Потому что вы нежить, с вашими искалеченными исламом мозгами... Это займет некоторое время, но я это сделаю.
Майзель посмотрел на пленника и снова улыбнулся:
– Я вижу, ты хорошо знаешь, о чём речь. Ты по-своему умный, ты нахватался умных слов из наших книжек. Но ты ничего не понял в нас. Например, почему у настоящего мужчины в нашем мире только одна женщина и так мало детей. И почему он любит их куда больше себя и ценит их жизнь много дороже собственной жизни. И оттого обозлился. И захотел, чтобы не было странного. Чтобы всё было везде так, как у вас, в седьмом веке Хиджры. А вот это – вряд ли. Ты пойми, поросенок... Ты для меня не источник информации. Ты не можешь рассказать мне ничего нового, чего-нибудь, чего я не знаю. Я слышу всё, о чём вы шепчетесь в своих вшивых и набитых экскрементами пещерах. Ты именно поэтому провалил своё задание. И теперь ты хочешь умереть героем. Не выйдет.
Майзель взял стул, поставил его прямо перед лицом пленного и сел на стул по-наполеоновски, верхом – только полы плаща взметнулись и опали. И снова посмотрел в глаза моджахеду:
– Я не разрешу тебе умереть героем. Я вообще не разрешу тебе умереть. Ты разменный пятак, и я поменяю тебя на то, на что захочу. Посмотрим, что твоя родня согласится сделать, чтобы получить тебя обратно...
Моджахед облизнул губы, сдерживая желание сказать что-то. Майзель, удовлетворенно кивнул:
– Тебя забыли предупредить об одной мелочи, поросёнок. О том, что когда я смотрю в глаза своим врагам, они пугаются. И только от меня зависит, как будет силён этот страх. И как долго будут они умирать. Или жить так, что лучше бы умерли...
Он снова улыбнулся:
– Ты, наверное, слышал, что гяуры хорошо обращаются с пленными. Но ты не пленный, а бандит. А я не гяур. Тебя как зовут, поросёнок?
– Меня зовут Бин Алла, – медленно проговорил моджахед, пытаясь отвести взгляд и будучи не в силах этого сделать. – А ты – вонючий джимми59, а не...
– Много лишних слов, сын аллаха, – Майзель улыбнулся. – И неправильный ответ. Если я что-то спрашиваю, я желаю получить правильный ответ. Я хочу знать твоё имя, а не поганую кличку. Что ж. Начнём.
Он взял моджахеда за подбородок, притянул к себе и заглянул ему в глаза. И смотрел в них, не мигая, до тех пор, пока не увидел зажёгшегося там огонька безумия, а из носа у пленного не пошла кровь.
– Х-х-х... х-хватит... Не надо... – просипел моджахед.
– Назови мне своё имя, собака, – улыбнулся Майзель. – Как называла тебя твоя мать-шлюха и твой отец-ослоёб. Как называли тебя твои шлюхи-сестры и ослоёбы-братья. Как называл тебя твой имам, жирный бородатый дервиш, пославший тебя заколоть женщину и убежать... Ну?!
– Ру... Рустам... Не... не смотри... Больно...
– Это хорошо. Это правильно. Потому что человек должен чувствовать боль, если он человек. Только черви не чувствуют боли. И я научу тебя чувствовать боль. Настоящую боль. Не в костях и мышцах, – в сердце.
Он снова схватил моджахеда за лицо и заставил смотреть себе в глаза. До тех пор, пока не услышал и не увидел, что хотел... И только тогда отпустил его. И поднялся:
– Вот и ты тоже. И ты нагадил под себя, поросёнок. Чего же ещё можно ждать от помеси свиньи и собаки, которая, научившись говорить и читать, возомнила себя – человеком...
Он ещё некоторое время любовался картинкой, наклонив голову набок. А потом оскалился:
– Слушай меня, поганый сын ослоёба и шлюхи. Я пошлю тебя назад, в твою пещеру, живым и невредимым. Почти невредимым. Но сначала я прикажу привязать тебя к скамейке, смазать твою мускулистую волосатую мусульманскую жопу свиной течкой и выставить в свином хлеву, где вонючие огромные кабаны будут трахать тебя так много и так долго, пока это не начнет тебе нравиться. Пока ты не научишься выстреливать свою поганую сперму каждый раз, когда свинячий член будет вламываться в твою прямую кишку и массировать тебе простату. И когда ты превратишься в растение, мечтающее только об одном – снова почувствовать в своей заднице горячий твердый кабаний елдак, я тебя отправлю твоим родным.
Моджахед смотрел на Майзеля и дёргался, словно пытаясь выскочить из пластиковых пут. Он был бледен, и на лбу его отчётливо выступили бисеринки пота. Майзель кивнул:
– Мне тоже весело, свинья. Твой дервиш, наверное, забыл рассказать тебе про дракона. Я вижу, что для тебя это новость... Так вот. У тебя есть только один способ – не отменить, нет, – всего лишь оттянуть то, что я велю сделать с тобой. Чем громче и охотнее ты будешь говорить, тем позже это случится. Поэтому говори, поросенок. Пой и пляши. Развлеки меня. Кто знает, – возможно, я растрогаюсь и пожалею тебя. И прикажу просто тебя задушить. Быстро задушить, – часов за двадцать-тридцать, не больше. Перестань брыкаться и подай какой-нибудь вразумительный знак, если ты понял меня.
Моджахед затих и медленно кивнул. И тотчас же его начало колотить, словно он был прикован к отбойному молотку. Майзель нажал на кнопку брелка в кармане, и в номер снова вошли «ночные дьяволы» во главе с Гонтой.
– Пакуйте это и к следакам сразу, пусть лепят, пока горячий, – приказал Богушек. И повернулся к Майзелю, прищёлкнув завистливо языком: – Как ты с этой мразью управляешься... И не стукнул-то его даже ни пол-разочка... А с теми двумя что делать?
– А с крыши покидайте, – улыбнулся Майзель и пожал плечами. – Это же расходники, одноразовые шприцы. Давай, давай, выполняй, не смотри на меня!
– Что... Прямо здесь?
– А что, в Прагу тащить этот мусор?! Пускай немецкая полиция разбирается с мертвяками. Аккуратно только побросайте, чтоб не покалечить кого-нибудь, не дай Б-г...
И, поощрительно похлопав Богушека по плечу, стремительно вышел в коридор и зашагал к номеру, где находилась Елена.
Она сидела на диване, отодвинутом так, чтобы его не было видно из окна балкона, закутанная в пуленепробиваемое «одеяло». На балконе стояли два «ночных дьявола», вооруженных тяжёлыми штурмовыми автоматами с тау-оптикой, в номере с Еленой – ещё двое, готовые для ближнего боя. Войдя, Майзель сделал бойцам знак удалиться, и те исчезли.
Он сел рядом с Еленой, посмотрел на неё искоса. Елена сидела, нахохлившись, зажав ладони между коленей, словно боялась посмотреть на Майзеля. Он вздохнул и погладил её по голове, как маленькую:
– Я просил тебя никуда не ездить без охраны. Хоть бы скафандр надела... Ты же убьешь себя, Елена. И меня за компанию...
Лучше бы он наорал на неё. Рявкнул, как он умеет, так, что всё внутри подбирается от ужаса. Лучше бы ударил наотмашь, изо всех сил. Только не этот тихий голос, полный такой боли... Елена повалилась к нему на колени и заплакала. Её трясло от этого плача и била дрожь от пережитого ужаса. Она ничего не могла с собой поделать. Майзель подхватил её, как ребёнка, прижал к себе:
– Ну, всё, ёлочка-иголочка. Всё, мой ёжичек. Мы успели. Всё хорошо. Сейчас полетим домой, ладно? Дома у нас славно, никаких чучмеков нет у нас дома, дома так хорошо... Ну, не плачь, мой ангел, не плачь, ты же знаешь, я не могу, я умираю, когда ты плачешь...
Он шептал ещё какую-то ласковую ерунду, баюкая Елену и гладя её по волосам, пока она не перестала всхлипывать. Упершись руками Майзелю в грудь, она отстранилась:
– Дракон... Ты от меня не отстанешь?
– Уж это вряд ли.
– Зачем я тебе?
– А я тебе?
– Ну, ты... – Елена улыбнулась и, продолжая упираться в него одной рукой, другой вытерла слёзы. – Придумал ещё тоже сравнивать...
Он тихонько засмеялся, встряхнул Елену:
– Поехали, щучка-колючка. Дома всё наладим и назад приклеим, что разладилось и отклеилось. Всё. Вперёд!
Франкфурт-Майн – Прага. Февраль
Домой они летели с комфортом – на том же «сирокко», но не так быстро. Кресла развернули, выдвинули стол с инфотерминалом, и Майзель с Богушеком принялись подводить итоги импровизированной операции. На экране появился Вацлав и генералы, – на фоне огромной карты, и совет продолжился с их участием:
– Откуда эти зверьки так быстро появились в порту?
– Из Кёльна. Там этот исламский центр, который саудиты выстроили несколько лет назад...
– А утечка?
– Из «Люфтганзы», скорее всего. Работаем. Быстро найдём, я думаю...
– Не от Ботежа?
– Нет. Если да, то из Лагоса. Он туда звонил.
– Почему они решили во Франкфурте? В Нигерии проще...
– Не проще. Они знают, что мы всё слышим...
–Всё-таки, утечка или слив? Это принципиально важный момент...
– Понятно. Я же говорю – работаем. К вечеру будет ясность с этим вопросом...
Елена слушала их короткие, отрывистые фразы, те самые полупредложения, которые они друг за друга договаривали... Никогда прежде ей не доводилось присутствовать на летающем совещании военных с королём и Майзелем. Они даже не включили свою обычную «глушилку», которую всегда включали в таких случаях при Елене, – то ли не было такого устройства на борту, то ли окончательно перестали её держать за постороннюю... Елена разозлилась. Даже то, что только что произошло, он использует в своих целях. Никакой передышки, никакого намёка на взвешенность решений... Она слушала эти ужасные распоряжения, которые он отдавал. Она знала, что все приказы лягут на давно отработанные схемы, но никак не могла отделаться от чувства, что всё это похоже на месть. И впервые видела, как ярость пожирает его, как он перестал контролировать эту ярость, видела, что никто, кроме неё, не понимает этого, – они слишком привыкли ему доверять... Это же всё из-за меня, в ужасе подумала Елена. Это он за меня испугался так, что перестал думать. Он хочет отомстить... Нет. Я должна остановить это. Тем более должна. И моджахеды... Месть. Месть... Ну конечно. Господи, как же я сразу-то не догадалась...
– В Кёльне будем работать?
– Обязательно. Я хочу...
– Они поймали тебя в ловушку, – громко сказала Елена и проглотила комок в горле. – Они тебя подловили, Дракончик. Это зверьё...
Он замер на мгновение, спина у него окаменела. И развернулся к ней в кресле так, что её обдало воздушным потоком от этого разворота. Повисла такая тишина, что ушам стало больно. И тогда Елена заговорила – быстро, не давая им всем, – сильным, всемогущим, вооружённым – и таким беспомощным – мужчинам опомниться: