Geum.ru

Рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда так, что становится по-настоящему не по себе

Вид материалаРассказ

Содержание


В. Давыдов
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   44


Год

Дракона


От автора


Всё, о чём рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда так, что становится по-настоящему не по себе. Вероятнее всего, происходит прямо сейчас. Автор сам не в состоянии объяснить, каким образом он умудрился наблюдать эту реальность, но факт этот совершенно неоспорим. Разумеется, автор не несёт и не может нести никакой ответственности за совпадения места, времени, имён и событий, и если таковые имеются, то это – полнейшая, чистой воды случайность. Автор ничего не может поделать с тем, что увиденная им иная реальность не только отличается от той, в которой живёт автор, но и с тем, что запечатлённая им реальность может кому-то очень сильно не понравиться. И то, что эта иная реальность очень нравится самому автору – это его сугубо личное, частное, никого не касающееся дело.


В. Давыдов


Россия – Беларусь – Чехия – США – Израиль – Германия


1996 – 2004


Рейс «Lufthansa». Минск – Франкфурт-Майн. Март


Услышав призыв стюардессы пристегнуться и воздержаться от курения, Андрей закрыл крышку своей верной старенькой «Тошибы1» и посмотрел в иллюминатор. Под крылом был сплошной ковёр из облаков без единого разрыва, полностью закрывавший землю. Корабельщиков вздохнул: ранняя весна в Германии – не самое лучшее время для путешествий. Он куда больше любил прилетать во Франкфурт ясной летней ночью, когда через толстый плексиглас открывается волшебная панорама городских огней и кажется, что ждёт тебя удивительный, невероятный, прекрасный мир, великая Европа, старушка Европа, куда так здорово приезжать и откуда так нездорово – прямо-таки вредно для здоровья – возвращаться назад, в царство «рыночного социализма»...


Нельзя сказать, что Андрей был совсем недоволен своей жизнью. Он уже много лет успешно руководил общественной организацией с не слишком понятным для непосвященных названием, смысл существования которой сводился к двум пунктам. Во-первых, возможности без суеты и лишней помпы содействовать сокращению количества и, главное, качества взаимных предрассудков между просто гражданами и – как их любили называть в былинные времена густопсового совка – «гражданами еврейской национальности». Другой задачей этой самой «лиги в защиту евреев», как частенько Корабельщиков называл про себя собственную контору, было обеспечивать возможность ему лично, Андрею Андреевичу Корабельщикову, молодому человеку с высшим образованием без определённых занятий как раз где-то уже под сорок, не менее четырёх раз в году в среднем дней так на десять покидать постылую родину-уродину и чувствовать себя гражданином мира.


Обстоятельства совпали так счастливо, что Андрею удавалось вкушать радости цивилизации не за счёт инвалидов и детей Чернобыля. Ему крупно повезло: ещё на заре создания своей Лиги он нашёл – или его нашли, что не имеет ровно никакого значения, поскольку важен результат – организацию с похожим названием и целями, только со штаб-квартирой в Германии и не в пример более увесистым бюджетом, нежели Андрей мог себе вообразить. Его охотно взяли на финансовый буксир, и теперь он совершенно спокойно летал «Люфтганзой» и останавливался в отелях категории не ниже, чем три звезды. Как говорится, на свободу – с чистой совестью. Совесть у Андрея была и в самом деле чиста, – и он был убеждён, что с иным её состоянием он не мог бы столь же беззаботно наслаждаться прелестями загнивающего капитализма...


Новёхонький лайнер сел на бетон мягко, как в перину. В салоне раздались аплодисменты и одобрительный свист. Андрей улыбнулся, – его всегда удивляла та почти детская непосредственность, с которой живущие в нормальном, не перевёрнутом мире люди умеют радоваться даже самым незначительным мелочам.


Аэропорт Франкфурт-Майн. Терминал 2. Март


Вещей у Андрея, кроме сумки с компьютером и парой смен белья, носков и рубашек, не было, и он, благополучно миновав паспортный контроль и зелёный коридор таможни, вышел в зал прибытия. И страшно удивился, увидев не кого-нибудь там, а саму Труди Грюнн – вот уже лет пятнадцать бессменную секретаршу германской Лиги, с табличкой, на которой значилось «Herr Korabelstschikow», призывно машущую рукой. Андрей подбежал к ней:


– Труди, дорогая! – Корабельщиков наклонился, подставляя для дружеского поцелуя гладко выбритую щёку. – Чем обязан такой честью?

– Узнаешь, – загадочно усмехнулась Гертруда. – Поехали! Это весь твой багаж?..


Аугсхайм, Германия. Март


Первое, что увидел Андрей по приезде на место, был автомобиль... Он неплохо разбирался в автомобилях, но этот «Мерседес» – а это был, без всякого сомнения, «Мерседес», хотя и без знаменитой трёхлучевой звезды, – явно не принадлежал к серийным образцам. Он был очень похож на новый «Майбах», однако при этом двух-, а не четырёхдверный. И даже в Аугсхайме, городе богатых пенсионеров, эти чудовища просто не водятся, что ещё более усиливало впечатление вызова и натиска; наверху – огромный, на всю ширину крыши, шеврон тёмного плексигласа, под которым легко угадывались проблесковые маячки. Двадцатидвухдюймовые колёса, закрытые глухими, без единого отверстия сверкающими дисками, дополняли картину. Сквозь зеркальный фотохром остекления невозможно было разглядеть никаких деталей в салоне. Андрей перевёл взгляд на номер машины и приподнял брови: собственно, номера не было и в помине. Даже место для него, похоже, не было конструктивно предусмотрено. Андрей обошёл автомобиль и убедился: вместо выштамповки под номер сзади – сплошная светоотражающая панель.


– Нравится? – Труди заговорщически подмигнула и довольно улыбнулась. – Он сегодня с семи утра тут. Брудермайер прилетел вслед за ним чуть ли не в трусах и сразу отправил меня за тобой во Франкфурт. Уж не знаю, насколько это правда, но мне шепнули, что Майзель приехал повидаться с тобой...

– Кто?

– Как кто?! Да Майзель!

– Майзель?! Со мной!? Так это... – Андрей даже слегка отпрянул. – Перестань. При чём тут я?!?


Они вошли внутрь. В здании царила одновременно приподнятая и взвинченная обстановка, характерная для посещений Лиги денежными мешками. По сновавшим туда-сюда с ужасно деловым видом господам и дамам из попечительского совета, озабоченно кивавшим Андрею и тотчас же устремлявшимся прочь, было ясно, что размеры денежного мешка, свалившегося на этот раз к ногам Президента Лиги, преподобного доктора Юлиуса Брудермайера, превосходят все мыслимые и немыслимые границы...

Минск, Беларусь. Ретроспектива


Всё началось месяцев шесть назад, когда Андрей впервые услышал о «Golem Foundation» в Минске и о его основателе – миллиардере Даниэле Майзеле. Собственно, о Майзеле он слышал и раньше... Финансовые магнаты, в отличие от шоуменов, редко становятся объектом пристального внимания прессы, за исключением форбсовских2 рейтингов. Майзель же был исключением. Гул о нём постоянно присутствовал в медиа-контенте3, как некий тревожный, будоражащий фон. То его охрана – не охрана даже, а целая карманная спецслужба, со спецназом и прочей соответствующей атрибутикой – устроила перестрелку в Женеве при попытке швейцарской прокуратуры «пригласить» этого самого Майзеля на допрос, причём такую, что... То вдруг покатились глухие слухи о незаконных поглощениях целого списка ведущих мировых операторов мобильной связи. То обвинения в убийствах, вымогательстве и биржевых махинациях. То сообщали о взрывном росте телекоммуникационного рынка и намекали, что без Майзеля и тут не обошлось. То сыпались, как из рога изобилия, многостраничные размышления разномастных аналитиков на тему монархических переворотов в Восточной и Центральной Европе, о стремительном экономическом рывке Чешского королевства, в считанные годы опередившего страны «семерки» по качеству жизни, о вхождении Чехии в клуб ядерных держав, о смене состава Совета Безопасности ООН, куда вошли Чехия, Япония, Бразилия, Индия и каким-то совершенно невероятным образом Намбола, императора которой считали марионеткой, полностью контролируемым из Праги. То появлялись отрывочные и маловразумительные комментарии об источниках его богатства и деятельности возглавляемого им транснационального холдинга со странным названием «Golem Interworld». То сообщали, как на выручку чешским инженерам-связистам, захваченным в заложники в Алжире, развернулась беспримерная по мощи и красоте войсковая операция, молниеносная и успешная, после которой алжирское правительство вдруг подозрительно легко и быстро закончило с гражданской войной против исламистов, унесшей жизни полумиллиона человек... То, захлебываясь, – кто от негодования, а кто и от восторга, – вопили о налете Королевских ВВС на ядерный реактор под Тегераном, – в тридцать секунд разнесли всё в пыль, а потом сбросили какие-то абсорбенты, так что последующая инспекция МАГАТЭ, срочно допущенная в страну обделавшимися с перепугу аятоллами, не нашла никаких следов атомной заразы. То взрывались – впрочем, тут же и замолкали, словно по команде, – рассуждения о росте католического влияния в мире, особенно в Азии и Африке... Словом, трудно было пройти мимо информации о человеке, который наделал столько шума. Правда, толком-то о нём как раз ничего известно не было. Кто он, откуда, сколько ему лет? Как выглядит? Было лишь точно известно, что штаб-квартира «Golem Interworld» находится в Праге. И что Прага стала едва ли не столицей полумира... И ни разу Корабельщикову не попалось на глаза ни одного снимка господина Майзеля, даже самого плохонького.


После телефонных переговоров и предупреждения, что в задачи фонда вовсе не входит материальное субсидирование общественных организаций и предназначен он для помощи предпринимательским и прочим структурам Чешского королевства, Андрей ожидал увидеть и услышать... Он, собственно, толком даже и не знал, что. Но увиденное без преувеличения потрясло его. Во-первых, «Golem Foundation» почему-то находился на территории чешского посольства. Подойдя к калитке с коронованным львом, позвонив и назвавшись, Андрей слегка отпрянул: раздалось тихое шипение гидравлики-пневматики, и калитка распахнулась со скоростью, непостижимой для своего веса. Андрей прошёл через двойную арку системы контроля безопасности, где два здоровенных парня в штатском, что, однако, никак не могло скрыть их безусловной принадлежности к военной косточке, проглядели его до самой души, – а может, и глубже... Пройдя дальше, Андрей совсем обалдел. Территория, занимаемая посольством и Фондом, казалось, пребывает в другом измерении – снаружи совершенно невозможно было представить себе, что здесь расположились, да ещё так привольно, столько построек и людей. Он увидел стоящие под навесом автомобили – новенькие, сверкающие чёрным перламутром, хромом и зеркально-непрозрачным остеклением, вызывавшем лютую зависть беларуских «крутых», «мерседесы» и два «Майбаха» – пульман и короткобазник, с королевскими гербами на дверях, и камуфлированные бронемашины. И вертолёт – матово-ночной, с высоким узким силуэтом и странными, похожими на вертушки гидротурбин, спаренными винтами... Корабельщиков вдруг вспомнил одну из историй, рассказывавшихся полушёпотом на минских кухнях: во время «Чернобыльского Шляха» не то в прошлом, не то в позапрошлом году кто-то из сотрудников посольства, наблюдавший за шествием, был – разумеется, «ошибочно» – задержан ОМОНом. А спустя несколько часов разверзлись ворота с золотыми львами, и вынеслись оттуда эти самые две бронемашины, и отряд легендарной королевской воздушной пехоты, покрывшей себя неувядаемой славой в боях под Приштиной и Тираной, о чём тоже шептались с восторгом и благоговением, налетел на Минский горотдел МВД, где находились под охраной ОМОНа задержанные в этот день участники «Шляха», уложил мордами в грязь и ментов, и «краповые береты», всех выпустил и забрал своего, а командир десанта сказал серому от ужаса ментовскому начальнику на чистейшей беларуской мове: ещё разочек так ошибётесь, всем вам лоб зелёнкой намажем, и «усенародна избранаму» заодно... Андрей тогда не то чтобы не поверил, но как-то скептически к этой истории отнёсся: уж больно на сказочку было похоже. А потом узнал: нет, не сказка. И проглотила это наглая и смелая против безоружных людей беларуская власть, не поперхнувшись. И скандалить не решилась. Потому что силу почуяла...


В помещении Фонда было не то чтобы роскошно, а как-то запредельно удобно и солидно. Ну, богатство, усмехнулся про себя Корабельщиков. Дюжина комнат, на столах – портативные компьютеры в док-станциях, стоившие, как хорошая, пускай и подержанная, «иномарка», подключенный к локальной сети при помощи радиорелейного оборудования; групповой факсимильно-множительный аппарат и типография размером с большую стиральную машину, на которой можно было запросто, не перенапрягаясь, выпускать хоть «Плейбой» всероссийским тиражом. Мощнейшие сплит-кондиционеры превращали расплавляющее город августовское пекло в прохладу майской ночи. Быстренько прикинув в уме, сколько может стоить все это великолепие с учетом транспортных, таможенных и прочих накладных расходов, Андрей только вздохнул и подумал, что вот есть же люди, которым деньги некуда девать... Встретили его тогда не то чтобы прохладно – скорее безразлично. Ещё один охранник на входе попросил предъявить факс с подтверждением даты и времени встречи и документы, после чего практически мгновенно проводил Андрея к милой девушке в строгом твидовом костюме, очках и с «деловой» прической. Табличка на двух языках, чешском и беларуском, извещала Корабельщикова, что перед ним «консультант по программам «Golem Foundation» Галина Геллер». Девушка чрезвычайно быстро, но внимательно просмотрела информационный буклет его Лиги, заявку на проведение конференции «Молодёжь против предрассудков» и задала несколько вполне профессиональных вопросов. Затем, одарив Андрея не менее профессиональной улыбкой, назвала дату и время, когда ему следует позвонить ей вот по этому (вручается визитная карточка строгого корпоративного дизайна) телефону, чтобы узнать результат...


Но дальше развитие событий пошло, что называется, не по сценарию. Ровно через сутки пани Геллер сама позвонила ему и чрезвычайно любезно осведомилась, когда господину Корабельщикову угодно прибыть по известному адресу для конфиденциальной беседы. Андрей чуть не гаркнул в трубку «Да хоть сейчас!!!». Сдержав первый душевный порыв, он после долгого «раздумья» предположил, что завтра к семнадцати ноль-ноль попытается быть. Положив трубку на рычаг так осторожно, словно она была сделана из богемского стекла, Андрей потянул вниз шнур воображаемого паровозного гудка:


– Yes!!!

– Есть причины для веселья? – поинтересовалась Татьяна, сев на диване и отложив в сторону студенческие контрольные.


Андрей гордо посмотрел на жену:


– Ну, вроде. Я, тьфу-тьфу-тьфу, раскрутил «Голем» на конференцию!

– Так просто?! – Танины брови удивленно приподнялись.

– Да сам удивляюсь, – Андрей усмехнулся. – Но вряд ли меня стали бы приглашать, чтобы отказать. Что скажешь?

– Давай обсудим это завтра, когда вернёшься с победой, – и Татьяна снова взялась за контрольные.


На следующий день в «Golem Foundation» Андрея встречал улыбающийся охранник, а прямо-таки сияющая от счастья пани Геллер сообщила, что его заявка рассмотрена и принято решение субсидировать указанное мероприятие:


– У вас есть зарубежный счёт, на который мы могли бы перевести указанную сумму?

– Зарубежный? – Андрей замешкался. – Собственно говоря...

– Если нет, это не страшно, – ещё радостнее улыбнулась пани Геллер, – Вы можете воспользоваться корпоративной картой «Visa» нашего фонда. Вас устраивает такой вариант?

– Э-э...

– Заявленная вами сумма в двадцать семь тысяч долларов поступит на счёт карты в три этапа, два раза по десять и последний раз семь тысяч. Первый перевод мы производим сразу, последующие – через восемь часов после того, как вы предоставите нам счета, справки и платёжные документы, покрывающие пятьдесят и одну десятую процента суммы предыдущего взноса. Мы полностью осознаём тонкости денежного обращения в этой стране, и предоставляемые документы могут быть не фискального характера. – Галина снова улыбнулась и добавила уже совсем не казённым тоном: – Мы не шпионим за нашими клиентами, но знаем, что сколько стоит и где... Пойдёмте, – она взяла Андрея под локоть, – я уже подготовила договор о сотрудничестве Лиги с нашим Фондом...

После долгих усилий Корабельщиков, наконец, построил подобающую ситуации мину на лице и несколько раз кивнул – слов не было. Одни слюни...


Вернувшись домой, Андрей весь вечер вместе с женой пытался определить причину столь внезапной благосклонности «Golem Foundation» к его скромной деятельности. Корабельщиков никак не мог успокоиться и ходил из угла в угол по комнате:


– Они дали мне деньги так, как будто сто лет работают со мной, двадцать семь тысяч для них – мелочь!

– Сколько, ты сказал, стоит компьютер у этой консультантки?

– Да тысяч пять, наверное...

– Ну, так это всего-навсего шесть таких компьютеров, – хитренько улыбнулась Татьяна. – Насколько я знаю, этот Майзель ворочает такими миллиардами, что...

– Он бы не заработал столько, если бы не считал каждый цент, поверь мне!

– Не сомневаюсь, – пожала плечами Татьяна. – Но всё равно, мне кажется, что мы с тобой сейчас ничего не поймём, даже если вывернем себе все мозги. Давай посмотрим, что будет дальше. Я понимаю, что предложение это банально, но... У тебя есть альтернатива?

– Подожди, – Андрей присел на диван рядом с женой, раскрыл ноутбук, вставил телефонный провод в разъём модема и вышел в Сеть. – Хочу посмотреть что-нибудь про этого Майзеля...


Несколько первых ссылок выстроились столбиком на странице поисковой системы. Одна из них вела на сайт энциклопедии «Кирилл и Мефодий». Андрей щёлкнул по ней кнопкой мышки:


– Смотри, Танечка...


Татьяна подвинулась ближе и заглянула в экран.


«Майзель, Даниэль, – настоящие имя, фамилия, год и место рождения неизвестны. Согласно официальной версии, является потомком еврейских переселенцев из Чехословакии, проживавших в США с начала 30-х гг. 20-го в. По имеющимся сведениям, будучи финансовым советником и специалистом по новейшим банковским электронным коммуникациям, организовал и возглавил скоординированную с ФБР США атаку своей компании на финансовые структуры колумбийских и венесуэльских наркокартелей, от которой последние так и не оправились, потеряв практически все свои капиталы и лишившись финансового инструментария. По информации «КиМ», является эмигрантом из одной из республик бывшего СССР, однако подтвердить этот факт не представляется возможным. Создал и возглавляет в настоящее время финансово-информационный концерн «Golem Interworld», штаб-квартира которого расположена в Праге. Согласно информации ЦРУ США, контролирует объединенный консорциум сотовых операторов Godafone, насчитывающий около 2 миллиардов пользователей по всему миру, и GPS² – систему глобального позиционирования Golem Positioning System, корпорацию SoftGo (80% рынка пользовательских и серверных платформенно-независимых операционных систем четвёртого поколения), многочисленные банковские и консалтинговые структуры, в частности, Асахи-Манхэттэн Бэнк оф Филадельфия, Креди Юропэн, Париба-Сюисс и многие другие, оффшорные компании, торгующие оружием и боеприпасами, автомобильные концерны Даймлер-Ройс-Шкода и Фольксваген-Татра-Бентли, авиакомпании Стар Альянс, авиакосмические концерны АэроПраг, Локхид-Мартин и др. По мнению журнала «Форбс», личное состояние М. исчисляется сотнями миллиардов долл., однако достоверных сведений об этом нет. Страны Еврозоны, США и Швейцария неоднократно пытались привлечь М. и его структуры к юридической и уголовной ответственности за многочисленные нарушения антимонопольного законодательства и финансовые махинации, а так же за другие преступления, в т.ч. против личности, однако эти попытки успехом не увенчались, во многом благодаря активному дипломатическому и экономическому противодействию со стороны восточноевропейских государств.


По слухам, М. пользуется беспрецедентным влиянием на королевский двор и правительство Чехии, армейские, разведывательные и полицейские структуры, а так же на монархов других восточноевропейских стран и правительства Польши, Словакии, Литвы, Латвии, Эстонии, Молдовы и Украины. Принимал самое активное участие в революционном антикоммунистическом движении и последующем становлении и укреплении Чешского королевства и королевской власти, в том числе методами, до сих пор вызывающими определённые споры в кругах европейской интеллигенции. С его именем связывают создание Монархической Ассамблеи и т. наз. Пражского Альянса – военно-политического и экономического союза, в который входят, кроме стран бывшего Варшавского пакта, Югославия, а так же Намбола и Япония. М. приписывают ведущую роль в резком усилении влияния правящего императора Японии Ярухито, изменении конституции этой страны в области военного строительства и внешней политики. По сведениям «КиМ», структуры, контролируемые М., принимали и принимают самое активное участие в политической и экономической жизни этих государств. Известно также, что тесные узы связывают М. с Ватиканом. М. не занимает никаких государственных постов и не является формальным руководителем контролируемых им структур, не появляется на публике, не даёт интервью и ведет весьма замкнутый образ жизни. Постоянно проживает в Праге, где, подобно средневековому Голему4, сделался персонажем многочисленных легенд, привлекающих в этот город сотни тысяч туристов со всего мира. Напр., одна из них гласит, что М. никогда не спит и обладает сверхъестественной способностью неожиданно появляться во многих местах одновременно. Другая легенда утверждает, что М. днём работает, никогда не покидая центральной башни «Golem Interworld», которая видна практически с любой точки в Праге, а ночью кружит по городу, охраняя мирный сон пражан, и того, кому удастся увидеть М. лицом к лицу, ожидает богатство и счастье.»


– М-да... Из СССР, значит. Ну, даёт этот парень жару... Смотри-ка, ни одной фотографии. И про жену-детей ни полсловечка... Знаешь, на что это похоже? – пробормотал Андрей.

– На что?

– Нет-нет... Это я так... Ничего.

– А про короля этого чешского что-нибудь есть?

– Давай посмотрим... Ого...


«Вацлав V – чешский король, принял имя В. при коронации. Настоящее имя – Уильям Уэсли Эдвард Джереми, седьмой граф Стеттон. Потомок двух царствующих домов 15 – 20 веков – Пшемысловичей-Ягеллонов (Св. Римск. Империя, Чехия, Вел. Кн. Литовское) и Романовых. Служил в брит. армии, участвовал в Фолклендской войне, вышел в отставку в чине майора воздушно-десантных войск. Награждён орденами за мужество и боевые заслуги. Имеет ученую степень доктора философии, в совершенстве владеет несколькими славянскими языками. После выхода в отставку – на дипломатической службе. В 1987 году неожиданно покинул Великобританию и переселился с семьёй в Прагу, где принимал активное участие в начавшемся революционном движении и затем в результате Акта народной воли был коронован как Вацлав V. Пользуется беспрецедентным авторитетом и любовью граждан страны. Практикует жёсткий, авторитарный стиль руководства.


Женат, имеет шестерых детей. Супруга – Марина (Марианна), урождённая Милутинович-Скалон, происходит из древнейшего сербского королевского дома Милутиновичей, правнучка эмигрировавшего в Великобританию русского генерала Белой армии Е.Г. Скалона. При коронации вместе с мужем и детьми была крещена в католичество.»


– Просто высший пилотаж.

– Да уж...

– Интересно. Такое устроить под носом у русских... Как они его не прихлопнули?!

– Сразу не разглядели, наверное. Да и не до того им было в это время... Крутится жидёнок какой-то, в королей играет... А когда спохватились – всё, тут тебе и ядерная держава, и полный набор, – выходи строиться...

– Найди Чехию.

– Ищу. Ух ты, красота какая...

– Это Прага?

– Да. Это Прага...


«ЧЕХИЯ, Королевство Чехия, официальное название – Великое Чешское Королевство Богемии, Силезии и Моравии. Государство в Центр. Европе. Ок. 80 тыс. км2. Население ок. 12 млн. человек (1999); чехов 82%, словаков 3%, немцы, венгры, сербы, словенцы, русские, евреи. Официальный язык чешский. Подавляющее большинство верующих католики (89%). Административно-территориальное деление: 75 районов. Столица Прага. Жесткий визовый режим, в особенности для граждан стран с преимущественно мусульманским населением и Китая.


Чехия – парламентская конституционная монархия с сильной королевской властью. Во главе государства находится король (с 1988 года – Вацлав V Ягеллон). Король назначает членов Государственного Совета и Кабинета Министров и является постоянным и бессменным председателем Госсовета и Верховным главнокомандующим вооруженных сил. Законодательный орган – двухпалатный парламент (Сенат и Народное собрание). Король является также патроном Карлова университета (осн. в 14 в., ок. 200 000 студентов, 1999), крупнейшего научно-исследовательского и образовательного центра в Европе.


Индустриально-аграрная страна. В структуре национального дохода (%, 1999): сельское хозяйство 3,2, промышленность 61, услуги 33. Топливно-энергетическая промышленность, термоядерная энергетика, металлургия, авиакосмическая, автомобильная, химическая, тяжёлое и точное машиностроение, легкая и пищевая промышленность. Добыча бурого и каменного угля (с 1993 г. постоянно сокращается ввиду ненадобности), железной руды. Производство электроэнергии 260,6 млрд. кВт/ч (1998). Главные промышленные центры Прага, Пльзень, Острава, Брно. В сельском хозяйстве свеклосеяние, посевы пшеницы, ячменя и картофеля, хмелеводство, садоводство, молочно-мясное скотоводство, птицеводство. Длина железных дорог 19,5 тыс. км, автодорог 97,9 тыс. км (1998). Экспорт: машины и оборудование, изделия авиакосмической, оружейной, автомобильной, пищевой, легкой, стекольно-керамической промышленности и др. Основные внешнеторговые партнёры – страны Восточной Европы, Латинской Америки, Япония, Намбола, Израиль, США и ЕЭС. Иностранный туризм. Денежная единица чешская крона, являющаяся твёрдой конвертируемой валютой. Имеет свободное хождение на территории стран Пражского Альянса (см.) и Намболы (см.). Средний годовой доход на душу населения в 2000 г.: 27 837 крон (ок. 12 000 долл. США). Имеет чрезвычайно привлекательный инвестиционно-налоговый климат. Финансово-кредитный рейтинг АА+.

Чехия – крупная ядерно-космическая держава. Космодром «Скайбэй» находится в Намболе, в непосредственной близости от экватора. Располагает мощной группировкой военных спутников, а так же спутников наблюдения и связи на различных геостационарных орбитах (259 шт., 2000 г.). Крупнейш. в Европе вооруж. силы, ок. 200 000 чел. (из них Белый легион, по обр. фр. Иностр. легиона, ок. 40 000 чел.), в основном возд.-десантные подразделения и Экспедиционный корпус, ВВС. Оснащена по последнему слову военной науки и техники. Нац. гвардия 100 000 чел. Постоянно принимает участие в региональных конфликтах (о. Тимор, Чад, Непал), во время первой Балканской (Боснийской) войны активно способствовала падению режима Милошевича и установлению Югославской монархии (1993). Во время второй Балканской (Косовской) войны 1996 г. вместе с югославской армией оккупировала Албанию, из которой вывела вооруженные силы после «умиротворения» албанцев и создания марионеточного правительства, полностью подконтрольного Белграду. Способствовала созданию и укреплению Империи Намбола на территории б. Намибии, Анголы, части Камеруна и Конго. Имеет военные базы в странах Пражского Альянса.


1 января - Новый год, День обновления.
24 апреля - Пасхальный понедельник.
1 мая - День Весны.
8 мая - День Освобождения от фашизма.
5 июля - День славянских апостолов Св. Кирилла и Мефодия.
6 июля - День Яна Гуса.

7 июля – День короля (годовщина учреждения монархии в 1988 г.)
17 октября - День Свободы и Независимости.
24 декабря - Рождественский Сочельник.
25, 26 декабря – Рождество.
В эти дни предприятия и учреждения закрыты (в сочельник - с обеда).»


– Ни фига себе заявочки... Ты знал про это?!

– Ну... В очень общих чертах... Пока в посольстве вот не побывал, – как-то и не интересовался особенно... Да-а-а... Это просто в голове не укладывается. Я слышал только, что они с Израилем очень сильно против арабов дружат и Мельницкий Ребе туда переехал со всем своим хозяйством. Ну, блин...

– А ты говоришь – тридцать тысяч. Пыль на сапогах, и то дороже стоит.

– Нет, это же надо, – Андрей с сердцем захлопнул крышку компьютера, вскочил и заходил по комнате. – Каких-то полтора десятилетия...

– Ну да. Каких-то... Жизнь целая, Андрюшенька. Наша жизнь...

– Так и я же об этом, Танечка! – почти закричал Корабельщиков. – Ты посмотри, что у них... А тут...

– Андрей, успокойся. Мы совсем неплохо живём...

– Мы-то неплохо. А все остальные?!

– Всех не перебреешь. Это во-первых. Каждый своим делом занят. И у каждого своя судьба. Нам их ситуацию даже не примерить, не то что...

– Я знаю. Так хочется...

– Давай попросим политубежища, – усмехнулась Татьяна. – После конференции.

– Не самая плохая мысль, кстати. Кое-то из «сумленных беларусов» там не первый год пасётся... Как бы это выбраться туда, чтоб взглянуть одним глазком?

– Поработаем на Юлиуса – попроси, чтобы премировал тебя турпоездкой.

– Я – да. А ты?

– У меня хватает забот. Расскажешь, а я послушаю... Всё, Андрюша. Мне ещё кучу контрольных проверить надо...


Потом была конференция, высокие гости, комплименты Юлиуса и его плохо скрываемая радость по поводу того, что не пришлось расходовать собственный бюджет на Андреево мероприятие. И была поздравительная телеграмма за подписью самого Майзеля. Что само по себе выглядело не менее странно, чем все предварявшие эту телеграмму события, вместе взятые, – ещё и потому, что зачитывал её чешский посол собственной персоной, прибывший в смокинге и со свитой, полагающейся при официальном визите в президентский дворец. Корабельщикова сложно было удивить протокольной помпезностью – он сподобился получить аудиенцию у понтифика в компании с Юлиусом и ещё несколькими членами Лиги около года назад, а на приёмах, устраивавшихся главами государств по случаю проводимых Лигой мероприятий, он бывал и вовсе несметное количество раз. Однако в этот день всё было иначе: не преподобный Юлиус и не главный жертвователь Лиги, сэр Мозес Гирстайн, поглощали внимание присутствующих очно и заочно, а сам Андрей... Это было чрезвычайно приятно, хотя хлопотно и несколько утомительно. Единственное объяснение, которое приходило Андрею в голову в связи со столь пристальным вниманием самого Майзеля к его скромной персоне, – тот факт, что владелец «Golem Interworld» выделил на забавы участников конференции без малого тридцать тысяч долларов.


Аугсхайм. Март


Корабельщиков сидел в огромной приёмной перед кабинетом Брудермайера, которая по совместительству выполняла роль зала для совещаний, если Попечительский совет Лиги собирался в расширенном составе, и просматривал газеты. Наконец, дверь открылась, и на пороге появились окруженные сотрудниками Лиги преподобный Юлиус и Даниэль Майзель собственной персоной. Увидев Андрея, поднявшегося навстречу вошедшим, Майзель легонько отстранил что-то втолковывавшего ему Брудермайера, раздвинул плечом свиту и шагнул к Корабельщикову. В следующую секунду Андрей едва устоял на ногах, потому что Майзель сказал на чистейшем русском языке:


– Дюхон, чёрт тебя подери, если б ты знал, как я рад видеть твою опупевшую рожицу! – Майзель взял его ладонь в обе руки и стиснул так, что Корабельщиков чуть не вскрикнул. – Я просто годы провел в мечтах увидеть у тебя именно такую вот морду лица, – он заговорщически подмигнул Андрею. – Мы с тобой попозже оттянемся на предмет воспоминаний, а сейчас сделай вид, что всё чик-чак, добро?


Андрей знал, что это невозможно. Человек, которого он видел перед собой, абсолютно не был ему знаком. Корабельщиков мог поклясться, что никогда не видел господина Майзеля и первый в жизни раз слышит его голос. Но интонации, эти переходы на высокие тона в конце каждой фразы, эти словечки, особенно – «Дюхон»! «Чик-чак», «морда лица»... Только один человек мог сказать такое и так – Данька Бернштейн, его одноклассник, а потом и однокурсник по Институту радиоэлектроники, уехавший в Штаты много лет назад и вскоре пропавший там безо всякого следа...


Но человек, стоящий перед ним, ни в коем случае не был его пропавшим приятелем. Майзель был много выше – даже выше Андрея, явно далеко за метр девяносто, шире в плечах и тоньше в талии. И одет он был во что-то непонятное – высокие полуботинки, узкие брюки, не то пиджак, не то плащ поверх спортивной рубашки, плотно обтягивающей мускулатуру на зависть кому угодно, и всё это по цвету и по виду напоминало оружейный металл. А при каждом его движении шло как будто волнами, словно и в самом деле было жидким металлом. Или чешуей. Что за чертовщина, подумал Корабельщиков, а глаза-то... Ни черты лица, ни телосложение, ни манера двигаться – ничего в этом человеке даже отдалённо не напоминало Даньку Бернштейна. Он был не больше похож на Даньку, чем Андрей – на Будду.


Андрей понял, что решить эту проблему без посторонней помощи ему – во всяком случае, немедленно – не удастся. И он сделал лучшее, что мог – заговорщически подмигнул Майзелю в ответ...


Дальше уже стало полегче. Их представили друг другу, Андрея назвали надеждой и опорой межнационального диалога в Беларуси, что, естественно, было весьма смелой гиперболой. Майзель отреагировал благожелательной улыбкой, полной скрытого обаяния буржуазии. Фандрайзинг5 проходил без сучка, без задоринки, и закончился даже лучше, чем ожидал преподобный Юлиус, – не дослушав окончания длинного списка свершений и побед Лиги, Майзель похлопал Брудермайера по плечу и улыбнулся:


– Я распорядился перевести на ваш счёт двести тысяч евро. В связи с этим надеюсь, дорогой доктор, что в ближайший год Лига не будет испытывать серьёзных материальных затруднений. А дальше – бой покажет. В порядке?


Брудермайер улыбнулся, элегантно и с достоинством кивнул:


– Полагаю, мой дорогой господин Майзель, вы не разочаруетесь в нашей деятельности и у нас действительно будет повод встретиться. А сейчас позвольте мне похитить моего друга Андрея на несколько минут?

– Обязательно, – просиял Майзель, – только не умыкайте его надолго, он мне ещё понадобится, и скоро. Порекомендуйте мне какую-нибудь забегаловку, где можно перехватить кошерного6, да я пойду, а то я от самой Праги нигде не останавливался...

– Нет-нет, господин Майзель. Об этом и речи быть не может. Стол в вашу честь уже накрыт. Прошу!


Когда Майзеля увели кормить, поить и всячески ублажать, преподобный Юлиус пропустил Андрея впереди себя в кабинет, закрыл дверь и внимательно посмотрел на Корабельщикова:


– И подумать не мог, что вы так близко знакомы, – он лукаво, но очень по-доброму улыбнулся и погрозил Андрею пальцем. – Что и говорить, очень рад...

– Подожди, Юлиус, – Андрей опустился в кресло напротив стола, за которым расположился Брудермайер. – Я впервые вижу Майзеля и готов подтвердить это на суде под присягой. Его интерес к моей скромной персоне – для меня сюрприз ещё больший, нежели для тебя. Я надеялся, что ты мне что-нибудь объяснишь!..

– Странно. Из разговора, который у нас с ним состоялся перед тем, как я отправил Труди за тобой в аэропорт, я понял, что Майзель знает тебя чуть ли не со студенческих лет...

– Ты считаешь, что я бы забыл о таком знакомстве?! – не сдержавшись, фыркнул Андрей. – Да я перед самой конференцией обратился в этот его «Golem Foundation» у нас в Минске, причём просто так, без всякого расчёта на результат, просто, чтобы не иметь головной боли: вот, мол, была возможность, но... Да и встретили они меня поначалу без восторга, я же рассказывал тебе, а потом, вдруг, ни с того, ни с сего... Если честно, Юлиус, – я просто ума не приложу, что происходит!

– Может, он принимает тебя за кого-то другого? Хотя нет, в это верится ещё с большим трудом... Постой, но ведь он, кажется, заговорил с тобой по-русски?

– Да. И причём сказал такое, что я до сих пор... – Андрей умолк на полуслове, а когда заговорил снова, уже вполне овладел собой: – Знаешь, Юлиус, я хочу ясности не меньше, чем ты. И я тебе обещаю рассказать всё, что смогу, без утайки, но не теперь, хорошо?


Брудермайер энергично закивал в знак согласия. Да, подумал Андрей, я действительно хочу ясности больше, чем кто бы то ни было, потому что я, чёрт возьми, желаю знать, что общего у этого нувориша с Данькой и где сам Данька, которого мне не достаёт вот уже столько лет... И почему я понял это только сейчас и так остро, что болит сердце?!.


Минск. Ретроспектива. 70-е – начало 80-х


Их посадили за одну парту в самом начале четвёртого класса, и ещё тогда Андрей поразился хлещущему через край жизнелюбию этого веснушчатого еврейского мальчишки, его умению быть в центре самых важных событий. Он был на год старше Андрея, – любящие родители отдали его в первый класс не в семь неполных лет, которые Корабельщикову исполнялись в октябре, а почти в восемь. Но самое главное, что вызывало у Андрея почти благоговейный трепет перед Данькой – это умение на лету, без единого значка в тетради, решить математическую задачу любой степени сложности. На Бернштейна в школе просто молились – первые места на городских и областных олимпиадах, иногда даже статьи в «Вечерке» о грандиозных успехах педагогов школы № 21... Правда, дальше республиканской олимпиады Даньку не пускали – уж больно фамилия контрреволюционная. Но он, в отличие от русского до мозга костей Корабельщикова, не обижался и не комплексовал. Он знал, что так было и будет всегда, и даже бравировал своим «несчастьем», особенно перед слабым полом...


Конечно, на самом деле не Данька, а Андрей имел все основания жаловаться на судьбу. Корабельщиков отца своего помнил смутно, а мать больше занималась поисками копейки на пропитание, нежели Андреем. Данькин же папашка строил шапки доброй половине минской номенклатуры и шубы их женушкам в четыре обхвата, будучи уникальным меховых дел мастером; мать, заведующая отделом в «Изумруде», тоже по мере слабых женских сил способствовала процветанию семьи. Данька же был единственным ребенком, к тому ещё и поздним. Бернштейны не скрывали, а несколько даже педалировали наличие многочисленных дядюшек и тётушек в далекой Америке, во что бы то ни стало жаждущим облагодетельствовать скромную чету и их гениального отпрыска как в вещевом, так и в денежном эквиваленте. Он был воспитан в духе здорового скепсиса по отношению к системе, которая, несмотря на явную ублюдочность, позволяла Бронштейнам вполне благополучно процветать. Корабельщикова, который всегда переживал Данькины успехи и неудачи как свои собственные, всегда поражал тот бесхребетный конформизм, с которым его друг воспринимал окружающую действительность, и относил это за счёт благополучия, прочно обосновавшегося под крышей дома Бернштейнов. Когда они стали достаточно взрослыми для того, чтобы самостоятельно мыслить и пытаться разобраться в мировых линиях, Данька только добродушно скалился в ответ на гневные филиппики Андрея в адрес власть предержащих. На самом деле он просто с младенчества знал то, что Андрею открывалось аки бездна, звёзд полна: власть – говно, а власть советская – говно в превосходной степени, доказывать сие – тратить впустую драгоценное время, которое можно употребить на вещи, гораздо более для настроения пользительные. Съесть, например, двойную порцию плова в кафе «Узбекистон», что напротив стадиона, читая при этом руководство по системе ЕС ЭВМ. Или просидеть полночи в машинном зале родного института, наделав при этом такого шороха, что пришедшие наутро доценты с кандидатами не могут заставить «еэску» работать и вынуждены требовать к себе Бернштейна, чтобы он опять всё «посадил, где росло!!!». А то притащить на занятия – подумать страшно! – компьютер с самым что ни на есть настоящим Intel х86, размером с том Большой Советской Энциклопедии, и показать преподавателю только что, прямо у него на глазах, откомпилированный учебный пример на Си, доведя беднягу чуть не до инфаркта...


Он был весёлый и удивительно, потрясающе не жадный, – подфарцовывал потихоньку и не очень, хороводился с какими-то непонятными Андрею «чуваками», странным образом не смешиваясь с ними и не мараясь во всём этом нисколько. Охотно ссужал приятелей и друзей деньгами – иногда и без отдачи. Вообще легко и весело расставался с деньгами, и, кажется, так же легко и весело заводились они у него снова... Андрей, впрочем, если когда и пользовался дружескими ссудами, неизменно возвращал деньги в оговоренный срок, а если не мог этого сделать, то страдал, словно от жестокой зубной боли... Весёлый, не жадный и уже на машине. Тогда. И лёгкий. Не легковесный, а именно лёгкий, и к этой лёгкости тянуло Андрея, словно магнитом...


И при всём этом Данька был ужас какой мечтатель. Однажды, узнав, о чём мечтает его приятель, Андрей был не то чтобы поражён, но слегка ошарашен. Данька мечтал быть богатым. Богатым настолько, чтобы быть в силах менять окружающую действительность по своему усмотрению в реальном масштабе времени. «Ну, и сколько же, по-твоему, тебе нужно?» – недоверчиво усмехаясь, спросил тогда Корабельщиков. «Для начала – миллиардов сорок – пятьдесят», – на полном серьёзе ответил Бернштейн. Андрей ещё раз внимательно взглянул на Даньку, – но тот, кажется, совершенно не считал сказанное шуткой. Больше того – он был преисполнен решимости расписать Корабельщикову свой план переустройства мира в самых что ни на есть животрепещущих подробностях. И был не на шутку обижен, когда Андрей, что называется, «не внял» и быстренько перевёл разговор на другую тему. Андрей же тогда грешным делом решил, что Данька его разыгрывает. Допустить всамделишность подобного желания – такого Корабельщиков и в самом благодушном настроении не мог...


И ещё одна странность была у Даньки, которую Андрей никак рационально не мог объяснить. Он бредил Прагой. Кажется, он знал наизусть весь регистр её улиц, едва ли не с номерами домов, и ориентировался там, как у себя во дворе. Он знал невероятное количество пражских легенд, которые никому, кроме своих, а уж тем более ему, чужаку и иностранцу, не могли и не должны были быть известны. А были... Он мог часами рассказывать, к месту и не очень, о Пшемысловичах и Гуситских войнах, о Шведской осаде и Бецалеле с его Големом, про скульптуры на Карловом мосту и орлой7 на башне Староместской Ратуши... Но любимейшим его персонажем был банкир Мордехай Майзель, друг, помощник и кошелёк самого великолепного из чешских королей и императора Священной Римской Империи Рудольфа Второго. Все эти истории, которые излагал Данька с горящими глазами, производили почему-то совершенно сногсшибательное впечатление на женщин. Даже не машина и не деньжата, а именно истории, которые он рассказывал. И отнюдь не на девчонок, которые подходили ему по возрасту и статусу, – девчонки его мало интересовали, – а на самых настоящих женщин из вполне «благополучных» кругов прилично старше себя, которых он цеплял неизвестно где и как. И на недоумённые вопросы Андрея только улыбался загадочно... И самой известной Андрею из Данькиных «жертв» была преподавательница семинаров по «научному коммунизму», такая милая молодая женщина, которую все называли не по имени-отчеству, а просто Тонечкой, – такая она была... Лет на пятнадцать их старше, – тогда она вовсе не казалась Андрею молодой... С Тонечкой Данька устроил такой бурный роман, что их обоих едва из института не попёрли.


Как-то, собравшись с духом, Андрей спросил его об этом. На что Данька привычно осклабился:


– Завидуешь?

– У меня всё в порядке, Дан. Ты же знаешь...

– Ну, знаю, конечно. А что тебя так удивляет?

– Ты не боишься?

– Чего?!

– Что... что муж какой-нибудь из них... котлету из тебя сделает?

– Нет. Не боюсь. Если бы боялся, я бы не смог, наверное... Да и нет у них никаких мужей, Дюхон... А если есть, то одно название, и нет им друг до друга никакого дела... Не боюсь. Но тебя не это ведь удивляет, а? Ныряй, Дюхон. Тут неглубоко.

– А почему они все... такие?

– Какие?

– Одинаковые...

– Как это?!

– Я не знаю. Это тебя надо спросить... Все... Какие-то... Как будто снегурочки бывшие...

– Ну, Дюхон, – Данька как-то по-новому посмотрел на Корабельщикова, покачал головой, вздохнул. – Скажешь тоже... Бывшие... Они устали просто... Такая жизнь... – Он помолчал. – А вообще... Ты, наверное, прав. Мне их просто всегда больше всех жалко... У них взгляд такой... Они ждут, понимаешь? И я... Что могу... А что я могу?!

– Нельзя же всем побежать навстречу.

– Нет. Конечно, нельзя. А что делать?! Надо ведь всем... Я просто не могу... По-другому – не могу... Это сильнее меня. Это как будто даже не я. Я, когда взгляд их встречаю, такое внутри чувствую... Запах такой... Когда тело живёт, а душа улетела уже... Меня как будто швыряет к таким. Я не умею это объяснить. Или слов таких нет. Или я их не знаю...

– Они... они же все чуть не в два раза тебя старше...

Данька усмехнулся невесело:


– Старушки, да? Так в этом самый кайф, Дюхон. Ты дурень... Женщина в этом возрасте только всё распробовала как следует. Только развернулась... Она уже многое знает, с ней не нужно так прыгать, как с девочкой. Вообще ничего особенного делать не нужно. Её только надо сначала потрясти до полного опупения, рассказать ей какую-нибудь майсу8, которую она ещё никогда не слышала, а потом замолчать и послушать её. А потом сказать ей, что она – нежная и удивительная, что такую ты ещё никогда не встречал, что жизнь коротка, а искусство вечно... А мне это легко так умеется как-то... Ну, и так далее. И все дела. И можно в кроватку.

– Ты подонок.

– О, нет... – Данька вздохнул и сделался вдруг очень серьёзным. – Такая поганая жизнь, Дюхон... И такая скука вокруг... И ничего сделать нельзя, понимаешь?! Совсем ничего... Я просто хочу, чтобы они почувствовали себя счастливыми. Хоть на один день. Я же не могу сделать их счастливыми навечно. Я бы с удовольствием, но я же не Б-г... А так... Я же вижу... Им со мной хорошо... Дело же не в том, что я какой-нибудь гигант, это всё фигня, потому что это вторично, когда женщина счастлива, у неё всё хорошо и всё получается... И у мужиков тогда тоже получается...

– А ты представь себя на месте их мужей. Хотя бы на минутку...

– Я представляю. Я поэтому и не женюсь никогда, Дюхон. Никакой мужчина никогда не сможет сделать ни одну женщину навсегда счастливой. Будь он хоть кто... Поэтому даже и не стоит огород городить. А это... Это просто миг... Секунда счастья. И потом... Если у женщины всё хорошо, если она чувствует себя любимой, желанной, счастливой... Я к таким даже не приближаюсь. Как и они ко мне. Я грустную женщину видеть не могу, Дюхон. Я сразу подхожу и начинаю утешать. Я ведь не тащу никого в койку...

– Да. Это они тебя тащат.

– Правильно. Это само получается... Или не получается. Ты думаешь, у меня писька чешется? Или у них? Это душа чешется, понимаешь? Эх... Тебе хорошо рассуждать, вон, у тебя совсем всё по-другому... А у меня... У меня – вот так. Я не знаю... Может, и навсегда...

– А мама твоя... она знает?

– Нет. Ну, то есть, она понимает, что я не в кино на последнем сеансе задержался... Да я редко очень дома не ночую. И звоню всегда. Ей главное знать, где я и что со мной всё в порядке.

– И она ничего не говорит?

– Ну... Что она может сказать... Нет. Не говорит. Вздыхает. У меня мама умная очень, Дюхон. Я ей объяснил разик, в чём дело. Я не думаю, конечно, что она от этого пришла в сильный восторг... Но я уже довольно большой мальчик. Что выросло, то выросло. Слава Б-гу, что она меня женить не пытается.

– А дети?

– Какие дети, Дюхон?! Ты в своём уме?! Рожать солдат для большевиков?! Нет, нет, и не уговаривай меня даже, я не поддамся.

– Когда-нибудь большевики кончатся, Дан...

– Никогда они не кончатся, Андрей, – сказал он с такой злостью, какой Корабельщиков от Даньки не ожидал и не слыхивал. – Никогда. Особенно здесь. И вообще. Не они, так другие. Не Маркс с Лениным, так ещё какая-нибудь гадость.

– Какая?!

– Откуда мне знать?! Какая-нибудь... Всё время какая-нибудь гадость. То война, то целина, то Афган... Только когда женщину держишь за руку, а она так смотрит на тебя, как будто ты единственный мужчина на свете, – только тогда это всё отступает. Только тогда...

– Ты всё выдумываешь, Дан, – Андрей покачал головой. – У тебя так не получается, как ты говоришь. Тонечка, например...

– Ну, что – Тонечка, – Данька нахмурился. – Конечно, не получается. Я же человек... Я привязываюсь ужасно. Мне всегда кажется, что настоящая моя женщина – это та, что сейчас со мной... Может, они поэтому так и...

– Ты романтик.

– Или подонок?

– И то, и другое, – Андрей покачал головой. – Удивительный ты, всё-таки, человек...

– Это ты – удивительный человек. Ты правда жениться надумал?


Андрей, помедлив, кивнул.


– Вот. Это и есть настоящая смелость. Или дурость.

– Нет. Это не дурость...

– Это любовь. Я знаю. Ты надеешься это на всю жизнь растянуть?

– Я знаю, что так будет.

– Я же говорю, – ты смельчак. Я бы никогда на такое не решился. Но я очень хотел бы, чтобы ты оказался прав. И Танька чтобы была счастливой. А если не сумеешь, – тогда я появлюсь. Или другой такой же. Понял?

– Понял.

– Это хорошо. Я хотел с тобой сам поговорить, но, видишь – ты первый начал. Так что держись, Дюхон... Я тебя люблю. И Таньку твою тоже люблю, тем более, что она почти снегурочка, – и, довольный своей шуткой, Данька заржал, как конь. – Денег тебе занять?

– Не надо. Спасибо.

– Да, «спасибо»... Так уж прямо и не надо.

– Я сам.

– Что ты сам?! Чего ты плетёшь-то – сам?! Или попадешь на карандаш, или... Возьми, Дюхон. Тебе нужно, особенно сейчас...

– А тебе?

– Я себе ещё нафарцую. Деньги – говно, Дюхон. Их много нужно иметь, чтобы раздавать их легко и красиво. А ещё лучше – незаметно... Чтобы никто даже не понял... У меня всё есть, Дюхон. Кроме самого главного... А всё остальное тогда – ни к чему вовсе...

– Это же я тебе завидовал всегда... – Андрею показалось, что он сейчас заплачет.

– Ты не завидовал, – Данька улыбнулся. – Зависть – это совсем другое. Зависть – это когда у тебя нет, и ты хочешь и делаешь всё, чтобы у всех остальных этого не было тоже. И я тебе не завидую. Это другое. Я просто хочу, чтобы у всех было. И у тебя, и у меня... У всех... Так хочется...

– Так не бывает.

– Понятно, что не бывает. Здесь – не бывает...

– А где бывает? Там? В Америке, в Израиле?

– Нет. Ты что... Разве я об этом...

– О чём же тогда?

– Это не мой мир, Дюхон, – тихо проговорил Данька, и такой непередаваемый ужас, такая дикая, ревущая на миллионы голосов тоска захлестнули Андрея, что он испугался до ватной слабости в груди и ногах.

– Что?!? Что... что это значит?!

– Если б я сам это знал... Я просто не на месте здесь, моё место... Только где это место, я не знаю. Я его всё время ищу, а его нет...

– А где же?!.

– Не знаю. Не знаю, Дюхон...

– Это бред. Чепуха. Фантастика ненаучная...

– Обязательно. Обязательно. Именно, – Данька оскалился вдруг отчаянно. – Только я это всё равно знаю... Плевать. Если я его найду... Я тебя позову туда тоже, Дюхон... И ты тоже сможешь. Если захочешь... Все смогут. Я всех позову...


Ох, подумал тогда Андрей. Ох, да что же это такое...


А потом Данька уехал. Уехал неожиданно, без всякой видимой подготовки и совсем без кажущихся обязательными долгих разговоров на тему отъезда. Андрей много позже признавался себе не без стыда, что позавидовал той внешней лёгкости, с которой произошёл этот отъезд. Сам Данька не однажды говорил со свойственным ему оптимистическим сарказмом, что быть евреем в СССР – это вид азартной игры, и тот, кто не выдерживает её напряжения, покидает игровое поле в западном или юго-западном направлениях. Но шутки – шутками, а в то, что у Бернштейнов дойдёт до дела, Корабельщиков сомневался: уж больно благополучным было их существование. На памяти Андрея уезжали в основном те, кому нечего было оставлять родному советскому правительству. Сам Андрей думал про себя, что уехал, удрал бы не то что завтра – вчера, представься ему подобная возможность. Но на самом деле это было совсем не так просто – ведь его не принимали в распростертые объятия никакие HIAS9 и Джойнт, да и иных причин хватало: женитьба, например, вполне достойный повод если не навсегда похоронить мечту об отъезде, то, по крайней мере, отложить её на весьма продолжительное время...


Андрей познакомился с Таней на Дне студента, который весело и неотвратимо наступил вслед за возвращением с колхозных полей, куда всех первокурсников загнали ещё до официального начала учебного года. Татьяна училась в Институте народного хозяйства на математическом, и была чрезвычайно рассудительной для своего возраста и внешности девочкой. Ей, как и Андрею, едва исполнилось восемнадцать...


Они оба просто ошалели от захватившего их чувства. Андрей всегда думал, что такого на самом деле не может происходить – тем более, с ним. Но это происходило. Они любили друг друга каждый раз как последний, едва только им удавалось остаться наедине. Ах, как это было непросто в то время... Почему Таня не забеременела тогда, Андрей не мог объяснить себе и по сию пору. Сонечка родилась много позже, когда их союз прошёл длительную проверку на прочность, после того, как Татьяна защитила кандидатскую и осталась в институте на кафедре математики. Им обоим уже было тогда за тридцать... Татьянины родители, номенклатурные работники не самого высокого разбора, были просто в ужасе от выбора дочери: голодранец, безотцовщина, ни кола, ни двора, ломаного гроша за душой нет, долговязый юнец из непрестижного вуза... Но с Татьяной не так-то просто было сладить. У этой девочки был такой характер... Она взяла всё в свои маленькие крепкие ручки, и им ничего не осталось, как смириться.


Кажется, она и в самом деле Даньке понравилась. Тогда, после самого первого знакомства, он показал Корабельщикову поднятый вверх большой палец: так держать! А летом уехал... Сразу после свадьбы Андрея с Татьяной. И пропал.


А потом такое началось и столько всего случилось... Горбачев, независимость, падение Берлинской стены, революции и реставрации в странах бывшего «соцлагеря», – особенно реставрации, которых совершенно никто не понимал и не ждал; две Балканские войны. И Лукашенко, конечно. Который остановил всё, что Андрею так начинало нравиться, несмотря на неизбежное «шаг вперёд и два назад», несмотря на неопределённость и беспокойство, потому что в воздухе тогда, – быть может, впервые за много-много лет – по-настоящему запахло свободой, и запах этот входил в ноздри, заставляя лёгкие распрямляться навстречу... Но это был всего только запах. Настоящей свободы, на холодном пронизывающем ветру, когда шкуру и огонь нужно добывать самим, они так и не успели глотнуть. Потому что «усенародна избраный» вернул всех в стойло и посадил на цепь, – и тех, кто хотел, и тех, кто был до смерти против. И снова вернулось к Андрею это желание – уехать, куда глаза глядят...


Он и уехал почти. Не физически – виртуально. Занимался своими маленькими приятными делами, ездил с удовольствием в Европу, где отдыхал душой и телом... И иногда – нет, не часто, но всё-таки, – вспоминал Даньку.


Который вдруг – нашёлся. Да ещё вот так... Андрей был просто не в состоянии это переварить. Это было невозможно, невероятно, немыслимо. Ну, предположим. Ну, сорвал джек-пот в лотерею. Ну, повезло в Лас-Вегасе. Ну, купил нефтяную вышку. Но миллиарды?! Боже, бред какой-то... Много позже Данькиного отъезда и исчезновения, когда рухнул «железный занавес», уже начав ездить за границу, Андрей слышал какие-то мутные истории, не то сказки, не то басни, про какие-то деньги наркомафии, которые были запущены через Майзеля в оборот, рассказы про захваты банков и компаний, про стрельбу на улицах и громкие процессы, заканчивавшиеся всегда одним и тем же, то есть ничем... Он никогда даже представить себе не мог, что вся эта свистопляска с финансовой системой и рванувшими в рост, как грибы после дождя, монархиями на месте бывших сателлитов СССР в Восточной и Центральной Европе – результат того самого Данькиного плана, который он однажды так и не собрался выслушать. Этого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда...


Аугсхайм. Март


Вместе с Юлиусом Андрей прошёл в столовую, где Майзель и Герстайн что-то живо обсуждали по-английски. Услышав его речь, Корабельщиков почти позавидовал: Майзель говорил лучше, чем проживший в Англии пятьдесят последних лет сэр Мозес. Увидев Андрея, Майзель, извинившись, поднялся и шагнул к нему:


– Ну, пойдём, поболтаем. Твои патроны выделили мне целый гостиничный номер, – Андрея неприятно покоробила усмешка Майзеля, но он не подал виду. Майзель повторил настойчиво: – Пойдём. Я хочу до вечера быть в Праге...


И зашагал наверх. Андрей, поколебавшись немного, дёрнул плечом и направился за ним следом.


Пропустив его в номер впереди себя, Майзель закрыл дверь на ключ и ослепительно улыбнулся:


– Ну что, дружище, наверное, это самое острое ощущение в твоей жизни на сегодняшний день, а?! Все ещё не веришь, конечно... Ну, понятно. Придётся, однако. Это я, Дюхон. Я.


Андрей уже практически поверил. Потому что слишком много было у всего этого совпадений... Но по-прежнему мозг его ещё отказывался в полной мере осознать:


– Данька?.. Но... Как это возможно?!.

– Друг мой, – Майзель плюхнулся в кресло и, достав сигару, принялся её раскуривать. И так осветилось огнём зажигалки его лицо, что Андрей передёрнул снова плечами, совершенно помимо воли. – Наука в наши дни умеет много гитик... Иногда даже значительно больше, чем хочется, – добавил он уже вполне серьёзно. – Садись. Поговорим...


Андрей опустился в кресло напротив.


– Значит, это всё-таки ты...

– Да.


Как ни странно, это краткое и ничем не подкреплённое заявление окончательно убедило Корабельщикова в реальности происходящего – и в том, что сидящий перед ним человек и есть его старинный друг и наперсник Данька...


– Давай я тебе сам расскажу, с чего это началось. А то ты явно не знаешь, откуда спрашивать, – Майзель глубоко затянулся, пополоскал дымом рот и резко выдохнул его в потолок. – Началось это с того...

– Я читал, с чего это началось, – нетерпеливо вскинул голову Андрей. – Но как?!

– Ну, видишь ли... Это случилось в те буколические времена, когда для подобной операции было достаточно юниксоидного лэптопа, сотового телефона и немного фантазии, замешанной на родном совковом нахальстве. Не спрашивай меня, откуда я узнал коды доступа, как мне это пришло в голову и прочую лабуду. Это не имеет никакого значения. Да и не интересны никому технические подробности... Разумеется, потом – довольно скоро, кстати – меня нашли и убили...


Андрей содрогнулся – так легко и непринуждённо, так походя Данька, – то есть, конечно, Майзель, – выболтал-выплюнул это слово...


– Убили, кстати, не только меня, как ты можешь догадаться, – Майзель слегка подался к нему, и по вспыхнувшему на его скулах лихорадочному румянцу Андрей понял, как на самом деле непросто ему изображать непринуждённость и соблюдать легкомысленный тон повествования. – Однако эти кокаиновые черви слегка меня недооценили. Я успел кое-что. Я успел найти людей, которые поняли, чего я хочу. Поняли, что если я просто отдам эти деньги государству, пусть даже такому, как Америка, оно ничего не сможет с ними путного сделать. Слишком много всего... Понимаешь? Они меня прикрыли. Просто разрешили мне взять практически всё... По этому соглашению мы создали внебюджетный фонд для федов10. Так сказать, на мелкие расходы. Не хочу утомлять тебя техническими нюансами, – об этом в другой раз, если тебе будет интересно. У меня осталось... ну, скажем, около семидесяти миллиардов. Тогда, в середине восьмидесятых... Представляешь, что это было тогда такое?! И ты знаешь, что потом произошло?


И тогда Корабельщиков вспомнил. Вспомнил – вдруг, ярко и отчётливо, – тот, давний-давний разговор о том, сколько денег на самом деле нужно для счастья. И для чего они вообще нужны. Вспомнил горящие Данькины глаза, когда тот говорил о влиянии на окружающий мир в режиме реального времени...


Майзель, поняв, что его рассказ угодил в цель, кивнул:


– Да, дружище. Именно так – сбылась мечта идиота, как говорил мой духовный предтеча. С одной ма-аленькой неувязочкой. Меня укокошили. Это ответ на твой невысказанный вопрос, – почему перед тобой не Данька, а совершенно посторонний парень. Так вот, всё просто... Пуля попала в участок мозга, который, как выяснилось на примере твоего покорного слуги, отвечает за регенерацию органов и тканей и странным образом за генетические схемы развития. Только, Б-га ради, не спрашивай меня, где, как и почему. Я этого всё равно не знаю. Скажу тебе больше – те люди, которые меня, с позволения сказать, лечили, тоже этого не знают. И не могут повторить эксперимент. А как тебе известно из школьного курса физики и химии, эксперименты, которые нельзя повторить, являются антинаучной фантастикой и шарлатанством. Так что перед тобой самый настоящий образец непонятно чего, получившегося неизвестно как...

– Но...

– Погоди, друг мой. Итак, две пули из «Венуса» – страшненький такой пистолетик... Неважно. Важно, что я совершенно непостижимым образом оставался при этом в полном сознании. Ни на секунду даже не отключился... Мне сказали: или через несколько часов ты умрёшь, или мы делаем операцию, и у тебя есть один шанс из миллиона... Конечно, я выбрал шанс. По закону парных случаев, всё закончилось благополучно... или почти благополучно, как видишь. Меня прооперировали, и тут-то и началось самое интересное. То, не знаю что. И никто до сих пор этого не знает... По теории одного из моих лепил, включилась какая-то регенеративно-генетическая схема, заложенная в ДНК, которая при моём появлении на свет активирована не была. Результат – полная перестройка организма. От меня прежнего ничего не осталось. Даже дактилоскопических отпечатков. Даже радужка сетчатки глаза поменяла цвет и рисунок...

–Бред!..

– Увы, нет, – Майзель развел руками и театрально наклонил на бок голову. – Дружище, я понимаю твои эмоции. Даже разделяю их в некотором смысле до известной степени. Но это правда. Это медицинский феномен, до меня не имевший места или не описанный, что, собственно, одно и то же. Могу только сказать тебе по большому секрету, что это было очень больно. Очень, дружище. Ты представляешь, что такое, когда у взрослого человека растут кости и зубы? Когда слоями слезает кожа и сочится лимфа? И поверь, – хорошо, что не представляешь. Как я не тронулся умом, я до сих пор не слишком понимаю. Наверное, очень хотел жить... В чём мне несказанно повезло, так это в том, что это случилось буквально на ступеньках Синайской больницы в Нью-Йорке... Идиоты, не могли найти места попроще... Опять же, не стану утомлять тебя натуралистическими подробностями. В результате получилось не только отличное здоровое тело с великолепными рефлексами, но и с мозгами что-то произошло. Я стал соображать на десять порядков быстрее. И лучше. И спать мне больше практически не нужно, – так, часика два-три в сутки... Просто по привычке. А могу вообще не спать. Неделями. И спиртное на меня больше не действует. Не знаю, отрастут ли у меня отрезанные конечности, – признаться, на подобный эксперимент я до сих пор так и не решился, – но то, что раны, даже довольно глубокие, заживают на порядок быстрее, даже чем у самых отчаянных здоровяков – медицинский факт. И я здоров, как... просто как не знаю кто. Никаких болезней. Никакого гриппа. Никакая зараза меня вообще не берет. Я себя в двадцать лет так не чувствовал... Ну, и ещё всякие приятные мелочи... – Майзель помолчал, глядя на изумленного Корабельщикова, и усмехнулся чуть снисходительно. – А потом... Потом была школа спецопераций МИ-6... Я решил, что охранять меня, любимого, как следует, смогу только я сам. Следуя известной поговорке – если хочешь, чтобы было сделано хорошо, сделай это собственноручно. Нужны были специальные навыки, которые я получил и которыми с успехом и с большим удовольствием пользуюсь. Нет, конечно, у меня есть служба безопасности, куда же без этого, но они на дальних подступах работают, а на ближних для меня лучше меня самого никого нет и не может быть. Словом, я теперь собой страшно доволен, – Майзель похлопал себя по груди и расхохотался, глядя на друга, сидящего напротив с отвисшей челюстью. – Андрюшка! Даже если всё плохо так, что хуже просто не бывает, это может означать только одно: сейчас начнет везти! Я был практически трупом, а теперь я снова живу, дышу и так далее. Довольно много уже времени с тех пор прошло, а я всё ещё иногда не верю, что это было со мной...


Его сигара потухла, но Майзель снова зажег её и затянулся так глубоко, что ввалились щеки:


– Мне просто нужно было очень много денег. Сразу. Я бы взял частями, но мне нужно было сразу... У меня не было – да и сейчас, собственно, нет, – ни одной лишней минуты. Я не мог ждать. Понимаешь? Ну, а потом, когда всё кончилось... Я стал думать. Вот, сказал я себе. У тебя есть куча денег – просто безобразная куча денег – и новая, по сути дела, жизнь. Что ты будешь делать теперь, жалкий крекер11, мелкий воришка, которому сказочно повезло, есть ли у вас план, мистер Фикс?!. Я так много всего передумал тогда, Дюхон. У меня была такая прорва времени, чтобы думать, потому что ничего другого я делать не мог. Я ведь уже не спал тогда, совсем уже не спал... Надо было думать, чтобы наполнить время и не дать боли свести меня с ума. А план, мой план... План у меня был. Почти готовый план... И скажу больше – я его выполняю пока что...

– План переделки мира в режиме реального времени, – Андрей потряс головой, словно желая поскорее проснуться.

– Именно.

– А почему...

– Это просто, дружище. Это на самом деле ужасно просто. – Майзель порывисто поднялся и принялся мерить шагами не слишком просторную комнату. – Почему это случилось со мной? Почему свалились именно на меня эти чёртовы деньги и новое тело, которому не нужен сон, которое может работать по двадцать пять часов в сутки? Почему я получил мозги, которые считают варианты куда быстрее, чем у всех Соросов и Баффетов, вместе взятых? Почему мне удаются вещи, которые до сих пор никому не удавались?! Я скажу тебе, почему. Потому, что там, – он показал пальцем в потолок, – там заинтересовались моим планом, и решили дать мне шанс. Попробовать его воплотить в реальность. И я получил для этого, как ты видишь, не только деньги... Потому что я твёрдо знаю, дружище: деньги нужны только для того, чтобы сделать жизнь лучше. Не только и не столько собственную, хотя, куда же без этого... И даются они тому, кто может это сделать. К сожалению, не все, кто могут, ещё и хотят