Рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда так, что становится по-настоящему не по себе
| Вид материала | Рассказ |
- Орифлейм побеждает целлюлит, 151.93kb.
- Даниленко Оксана Васильевна I. лекция, 90.26kb.
- «Анализ почерка как инструмент психодиагностики», 112.45kb.
- А. С. Пушкина "Евгений Онегин" "энциклопедия русской жизни" Сочинение, 47.89kb.
- Фотограф ищет свою картинку. Икогда находит, говорит: да, о’кей, это мое. То есть этот, 155.33kb.
- Курсовая работа на тему: «Я (не) хочу быть похожей на мать», 298.71kb.
- Сложилась такая ситуация, что настоящих специалистов, работающих с энтузиазмом и поднимающих, 188.68kb.
- Что такое сверхпроводимость, 73.86kb.
- О. И. Гацихо о планировании социологического исследования в праве, 111.68kb.
- 150-ти летию отмены, 2986.44kb.
Он усмехнулся так, что Корабельщиков поёжился. И посмотрел на Майзеля:
– Ты определённо здорово изменился. Раньше ты девушками не слишком интересовался...
– Я и сейчас не интересуюсь. Ну, она просто меня моложе, поэтому я её так назвал... Я стал старше. На целую жизнь, – он сделал ещё один глоток. – Ну, не будем о грустном... А если настроение другое, просто иду гулять по городу, который люблю больше всех других городов на свете. В том числе и потому, что самые красивые на свете женщины, кажется, все живут здесь... И если вижу какой-нибудь непорядок в этом городе, я его ликвидирую. Гарун-аль-Рашид, в общем.
– Охраняешь мирный сон пражан?
– Что, так прямо и написано?
– Да. Так прямо и написано. В энциклопедии...
– Сподобился, значит. Ну, пускай. Что выросло, то выросло...
– Можно, я тебя одну вещь спрошу?
– Можно. Ныряй. Тут неглубоко.
– Что по поводу всего этого думает Мельницкий Ребе18?
– Ребе? – Майзель пожал плечами. – Что он может думать? Что я апикойрес19, шейгец20, мишугинер21, шмаровозник22 и так далее. Понятно, у меня есть люди в его окружении, с которыми контакт налажен, но с самим Ребе... – Он вздохнул, коротко глянул на Андрея. – Ну, это же так просто. Что должен делать хороший еврей? Он должен жениться на идише мэйдэлэ23, чтобы делать новых евреев, и учить Тору с утра до вечера. И с вечера до утра... А я? Я делаю вместо евреев – католиков, стоя при этом по колено в крови...
– А разве это была не твоя идея – притащить сюда Ребе с его хасидами?
– Нет. Это была целиком и полностью идея его величества. Больше тебе скажу – я его отговаривал, как мог... Но он иногда бывает ещё упрямее, чем я, – Майзель усмехнулся, и Андрей прочел самую настоящую гордость за короля в этой усмешке.
– И можешь ты мне объяснить, в таком случае, зачем ему это было надо?
– Обязательно. Во-первых, Вацлав в совершенном восторге от мельницких хасидов. Потому что это самая настоящая армия. Армия Всевышнего. Во-вторых, они совершенно не похожи на гурских или браславских24, что разгуливают в полосатых халатах, чулочках и шляпках, фасон которых не менялся со времен Сервантеса. Это труженики и бойцы, понимаешь? Потом, Вацлав был уверен, – и оказался, кстати, совершенно прав, – что получит серьёзный срез симпатизирующих нам людей в Израиле. И определённые рычаги в израильском истеблишменте. Даже при всей их демонстративной нелюбви и к Ребе, и к твоему покорному слуге... Я тебе говорил, король – великий дипломат и политик. Тут я ему просто в подметки не гожусь. Он умеет такие вещи обеспечить, без которых наши дела просто не двинулись бы с места. И есть ещё одна причина. Он совершенно непоколебимо убеждён, что Израиль должен быть и оставаться не только еврейским государством, но и государством всех евреев. И он всегда так думал. Я тут совершенно ни при чём. Это просто послужило поводом для наших первых контактов. И потом из этого получилась дружба. А не наоборот. А потом появился Ребе. И теперь очень многие евреи в мире – и в Америке, и в Израиле – совершенно по-особому относятся к нашей стране...
– И как ему это удалось?
– Что? Уговорить Ребе?
– Ну да...
– Он пообещал ему полную свободу действий и дипломатическую поддержку для работы на всём пространстве бывшего СССР. И дешевле отсюда ездить, чем из Аргентины, правда? В том числе и в Эрец Исроэл25. И ресурсы под рукой. Налоги у нас, как я тебе уже говорил, четыре процента с чистой прибыли. Пообещал им законодательно разрешить ритуальный забой скота, обязать всех, кто нанимает на работу евреев, выгонять их отдыхать в субботу... Много чего наобещал. И выполнил, кстати. И собственность вернул. Всю, что до войны мельницким принадлежала. До последнего камушка. Они отлично ладят, между прочим.
– Ладят?!
– Обязательно. Беседуют частенько.
– По-чешски?
– А что, это так удивительно?
– Удивительно. Представь себе.
– Ну... Может быть. В этом есть нечто мистическое, согласен... Но я сам такой.
– Дан... А про посох Моисея... Это правда?
– Андрей, – Майзель покачал головой, усмехнулся. – Какой ещё посох Моисея? Ты же большой уже, чтобы верить в эти сказки...
– Мы, христиане, верим в чудеса. Для тебя это новость?
– Чудеса... И в еврейские чудеса вы тоже верите?
– Все чудеса – Божьи, Дан.
– Ну... Может быть... Только я ни в какие чудеса не верю. Потому что сам делаю их каждый день, – он опять усмехнулся, и опять эта усмешка неприятно кольнула Андрея, потому что так недвусмысленно намекала на дистанцию между ними. – Нет, это не посох Моисея, конечно. Насколько я слышал, этот пастуший инструмент якобы несёт в себе частичку того самого посоха. И как будто, стоит Мельницкому Ребе взойти на Святую Землю, тотчас выйдет наружу сокрытый Ковчег Завета со Скрижалями, Водой из Камня и Манной небесной. Разумеется, это тоже легенда. Но есть что-то в том, что израильские власти неоднократно заявляли о нежелательности присутствия Ребе в Израиле. Возможно, там тоже сидят люди, которые верят в эту чепуху...
– А ты?
– Я не верю. Авторитет Ребе и вправду велик. Он много работает со своими людьми и с евреями вообще. Но признавать его единственным авторитетом? Нет, это мне очень странно. Конечно, легенда о посохе Моисея – аргумент из разряда зубодробительных. Но это, повторяю, всего лишь легенда, – Майзель снова сделал глоток. – Ребе сам приехал в Чехию. Если бы он не захотел, его никакие королевские посулы не затащили бы сюда... Но при этом он никак не желает меня понять.
– В чём?
– В том, что я люблю эту землю. Эти люди нравятся мне. Я не смешиваюсь с ними, но люблю их. Он, наверное, не понимает этого и боится, как все люди боятся того, чего не понимают. Да я и сам не понимаю, что меня здесь так хватает за живое, – он поставил бокал на столик и откинулся на спинку дивана, заложив ногу на ногу. – Может быть, в самом деле пепел стучит в моё сердце? Или те камни, что, по преданию, лежат в фундаменте Старо-Новой синагоги и привезены сюда из развалин Иерусалимского Храма...
– А, так в это ты веришь... – Андрей тоже отхлебнул немного коньяка.
– В этом нет ничего сверхъестественного, – Майзель пожал плечами. – Это просто. Или почти просто... Я не знаю. Я только знаю, что здесь мне хорошо. Здесь меня понимают и поддерживают во всём. А счастье – это когда тебя понимают. Не больше. Но и не меньше, Дюхон...
– И тут они тем же самым занимаются, чем в Аргентине?
– Именно. Только с ещё большим размахом. Мельник ожил, сельские угодья вокруг – опять их вотчина, кошерное мясо по всему миру продают, денежку зашибают и тратят её с умом и разбором, чтобы в синагогах снова было тесно. Ты же слышал, наверное, что кашрут26 мельницких признают все без исключения общины... А Ребе с ешивой27 Вацлав в Прагу затащил... Такие же они, как мы с величеством. То же дело делают. Только на другом фланге, куда нам с королём не с руки лезть. Понимаешь?
– Я думал...
– Ты думал неправильно, дружище, – Майзель снова налил коньяк в бокалы. – Я горжусь вовсе не тем, что всё делаю сам. Я сам, кстати, довольно давно уже не лезу в детали. Я страшно горд собой за то, что вытягиваю из самых разных людей их самые сокровенные и гениальные идеи и вдохновляю их на воплощение этих идей. Это самое высшее наслаждение, которое мне доводилось испытывать в жизни до сих пор. Я катализатор. Закваска. Затравка. Бикфордов шнур. И мне это чертовски нравится.
– Рехнуться можно. А недостатки у тебя есть?
– Обязательно, – просиял Майзель. – Я не дипломат. Я танк. Я ненавижу дебилов и хапуг и не могу с ними работать. Особенно таких евреев. Меня просто трясет от таких. Я ненавижу тупую и хамоватую совково-местечковую жидовню, заседающую в «синагогах», где миньян28-то не вдруг собрать удаётся, требующих, чтобы я забросил все свои дела и немедленно и безо всяких условий предоставил в их полное и безотчётное распоряжение все мои и не только мои ресурсы до последнего геллера29. А потом они подумают, что смогут сделать. Только вот это вряд ли. Я с этой публикой не могу не то, что работать – даже в одном пространственно-временном континууме находиться. Думаешь, я не пытался? Пытался. Особенно в самом начале. Знаешь, что из этого вышло? – Майзель наклонился вперёд, поближе к Андрею. – Они сказали: о, ты тут! Коль а кавод30! Давай быстро бабки сюда! Нет, подождите, парни, у меня есть план... Какой план, а ид31?! Ты охуел, что ли?! Твой план – говно, давай сюда бабки и смотри, как мы будем их хуячить направо и налево, какой мы гужбан устроим! Хочешь, тебя возьмем в тусняк, так и быть... И когда они поняли, что не получается по-ихнему, они сначала страшно удивились. Это чё, типа, за дела?! Потом обиделись. А потом и разозлились, когда увидели, что все, у кого есть хоть капля совести и желания чего-нибудь сделать настоящего, бегут от них ко мне. И начали мне пытаться мешать. А я не стал ждать, пока Ребе соберется сказать своё веское слово, и врезал от души. Ну, а Ребе мне за это врезал... Не совпали мы с ним во мнениях по поводу методов. Что он мне и не преминул сообщить... Ну, я, знаешь, тоже за словом в карман не полез. В общем, поговорили...– Майзель снова вздохнул и печально улыбнулся. – Я убежден – если бы Всевышний хотел, чтобы я жил по заветам Ребе, он бы так все и устроил. Ну, а поскольку у нас с ним... – Майзель остановился. Словно хотел сказать что-то, но решил в последний момент, что не стоит. – Ребе чудный старикан. Если бы он не был таким упёртым... Ну, тогда он не был бы Ребе, – Майзель снова улыбнулся, на этот раз – весело. – Как говорит Рикардо – тяжело с вами, народ жестоковыйный...
– Рикардо?
– Рикардо Бонелли. Урбан Двадцатый.
– А-а-а... Вы тоже друзья?!
– Обязательно, Дюхон. Разве можно что-нибудь стоящее сделать на этом свете без Ватикана?
– Понятно. И давно?
– Порядочно.
– А он что по этому поводу думает?
– Что у меня всё ещё впереди.
– Ох, Дан... А как же с Израилем, вообще?
– Мы стратегические партнёры. Союзники. Экономика, наука, военное строительство, разведка... Мы и Японию впрягли в это. И мир теперь другой. И чучмеки попритихли. Они не сдались, понятно. Пока. Но мы их додавим, Дюхон. Обязательно, – Майзель допил коньяк одним резким глотком. – Конечно, всё очень непросто. Они так привыкли к тому, что только американцы были с ними, привыкли к этому вечному топтанию на месте, к поиску кошелька под фонарём потому, что там светло... Никак не могут поверить, что мы всерьёз. Никак. Мешают разные мелочи... Учёные израильские к нам едут, видите ли. Ничего удивительного, – здесь и условия лучше, и зарплаты, и климат... И наши войска вместо вечно пьяного батальона прежней ООН, не вылезавшего из бардаков, им тоже ох как не нравятся... Хотя ведь именно мы не даём чучмекам ползти туда и убивать их... И там есть такая струя поганая, эти сицилисты-сионисты, недорезанные местечковые комиссарики, которые тянут страну в пропасть раздела территорий... Потом, они Вацлава побаиваются.
– Почему?!
– А вот кажется им, что ревностный католик, который требует не мешать Израилю возвращать себе земли обоих Царств – это нонсенс. И даже больше, – провокация. Тоже не верят, что он искренен. «Из Назарета может ли быть что путное»... А ведь нет у них друга последовательнее, чище и бескорыстнее его. Готового на всё, хоть дустом засыпать эту чучмекскую протоплазму. И мне не верят. Даже в то, что я еврей, и то не верят, по-моему, до конца. Хотя, наверное, только законченный сумасшедший станет называть себя евреем, не будучи им на самом деле... Как я, – усмехнулся он. – И Ватикану не верят... Слишком много было всего. Тяжело с нами, Дюхон. Мы народ жестоковыйный... Ну, да прорвёмся, как говаривал один литературный персонаж. Обязательно.
– Как-то всё это...
– Да ладно, дружище. Я же говорю – прорвёмся. И давай плавно переведем разговор с меня на тебя...
– То есть?
– Смотри, Дюхон. Мне катастрофически не хватает людей в Беларуси. Людей, которым я доверяю, а не грантососов. И которые что-то умеют. У тебя есть замечательное качество, без которого невозможно ничего сколько-нибудь значительного сделать. Ты умеешь подбирать команду и ставить задачу, которая нравится людям и которую они с большим удовольствием выполняют.
– Спасибо.
– А я тут при чём?! Просто... Конференция – это такая мелочь. Джентльмен в поисках десятки. Чего ты на самом деле хочешь?
– Да ничего, собственно...
– Не ври. Скажи это вслух. И я тебе помогу это сделать. Давай, Дюхон. Ну?!?
Андрей долго молчал, глядя в пол. Молчал и Майзель. Наконец, Корабельщиков поднял глаза:
– Я хочу, чтобы мне хотелось возвращаться домой. Я хочу так же рваться назад в Минск, как ты рвёшься в Прагу. Я хочу, чтобы мне не было стыдно за мою страну, за мой народ, языка которого я толком и не знаю. Я хочу, чтобы на обложке моего паспорта была не нарисованная Лукой брюссельская капуста, а герб моей страны. Хочу, чтобы немецкие и прочие пограничники не оттопыривали презрительно нижнюю губу, увидев мой документ, а хотя бы улыбались, пускай и дежурно. Я хочу для своего ребёнка совсем не того, что я вижу там вокруг себя... Вот чего я хочу. Ну как? Нравится?
– Почти. А теперь – внимание, вопрос: на что ты готов ради этого?
– На что я должен быть готов?!
– Ты меня спрашиваешь?
– А кого мне, чёрт побери, спрашивать?! Позняка? Вячорку32?! – Андрей вскочил. – И что я вообще могу?!
– Ты можешь, – Майзель спокойно откинулся на спинку дивана и раскинул руки. – Ты можешь. Тебе просто надо прикинуть палец к носу. Обязательно. И я приму меры, чтобы разные досадные мелочи не мешали тебе думать...
Майзель резко – чудовищно, нечеловечески резко, снова поразив Андрея, решившего, что он уже привык, – поднялся, подошёл к столу, достал откуда-то, видимо, из ящика, коробку размером с том энциклопедии и вернулся к дивану. Сев, он открыл коробку и, достав оттуда мобильный телефон, проделал с ним какие-то манипуляции, после чего кинул его едва успевшему среагировать Корабельщикову:
– Лови! Да не бойся, он не кусается. И не бьётся. А так же не горит и тонет. Владей и будь на связи...
– У меня есть мобилка, что...
– Перестань. Это не «мобилка», это терминал защищённой спецсвязи, работающей на мощностях сотовых операторов. Берет даже из метро, хоть со станции, хоть из тоннеля, проверено. В Беларуси на него можно звонить, как на твой домашний телефон. Только отключить его за неуплату невозможно, – Майзель зловеще оскалился. – Номера фиксированного набора: единица – это я, двойка – посольство, тройка – Фонд. Надавить и держать. Там же – маячок для пеленга на местности, чтобы ты не потерялся и группа волшебников на вертолётах не слишком запаривалась тебя разыскивать, ежели что... Да сядь ты, не маячь!
Корабельщиков опустился на диван и растерянно посмотрел на Майзеля:
– Много званых, да мало избранных...
– Обязательно, друг мой. Ещё не всё, ты не думай, – он достал из коробки какой-то конверт и тоже перебросил его Андрею: – Открывай!
Андрей подчинился. Из конверта выскользнули три зелёных паспорта МИД Чешского королевства, перламутрово-чёрная пластиковая карта платёжной системы «Visa Express» и маленький, но тяжёлый – видимо, золотой – значок в виде буквы М в несомкнутом круге.
– Что это?
– Это твои страховки, дружище. Твоей семье тоже, разумеется. И значок старайся не снимать. Люди, которые знают, что это означает, будут готовы всегда прийти тебе на помощь.
– Это... настоящие?! – Корабельщиков рассматривал паспорта, как гранаты без чеки.
– Фу. Ты за кого меня принимаешь?! Я Дракон, а не фальшивомонетчик... Беларуские визы, кстати, тоже настоящие. Коррупция – интересная штука, особенно если её правильно использовать...
– А это что? – Андрей повертел в руках кусочек пластика и, прочитав на нём своё имя, выругался. – Дан, ты...
– Спокойно, пан Анджей, – Майзель похлопал его по колену. – Это тебе на мелкие расходы. Лимит снятия наличных в любом банкомате – десять тысяч крон в день или эквивалент. На товары и услуги лимита нет. Подожди, Андрей. Послушай... Это не милостыня и не подарки. Я хочу, чтобы ты делал что-нибудь настоящее. Что-нибудь, что может сдвинуть, свернуть... Я не тороплю. Но и вечно думать не могу позволить. Пусть будет – скажем, две недели со дня твоего возвращения домой. Через две недели я жду тебя в гости вместе с семьёй. Обязательно – вместе с семьёй, Дюхон. И ты мне скажешь, согласен ты или нет. После этого обсудим детали. – Майзель налил ещё немного коньяка в бокалы и сноровисто приготовил пару сырно-лимонных канапе.
– А если я откажусь?
Майзель пожал плечами:
– Ну... Значит, я не знаю тебя и не умею разбираться в людях... Плохо, конечно. Но учиться никогда не поздно... – Он помолчал, опрокинул в себя коньяк, как воду, и посмотрел на Андрея таким взглядом, что у Корабельщикова по спине побежали ледяные муравьи: – Я хочу, чтобы у тебя всё было, дружище. Всё, что ты сам можешь себе пожелать. Я много лет об этом мечтал. Я же всё помню, ты не думай... Я считаю, что ты заслужил этот шанс. И всё. Хочешь – верь, хочешь – нет, дело хозяйское. Я просто не мог раньше.
– Разве ты мне что-то должен?! Ну, Дан, это уже просто выходит за всякие рамки... Синдром «Пикника на обочине», да? Счастья много и всем, сразу?!
– Мы всегда излучали на одной волне, – Майзель вздохнул, поставил пустой бокал на столик. – Да. Именно. Много и сразу, всем, до кого смогу дотянуться. Возьми пальто и думай о вечном, вот что это. Есть только одно «но»...
– Это может быть опасно. Я знаю.
– Не думаю, – Майзель покачал головой. – Не думаю, что ты сейчас отчётливо понимаешь, насколько. Поэтому я даю тебе время осмыслить. И обсудить с Татьяной. И я жду вас в Праге, ребята. Потому что это единственный город на земле, где я хочу жить и умереть, когда будет на то Б-жья воля...
Минск. Март
Назад Андрей летел не «Lufthansa», как в Германию, а «Air Crown Bohemia». Новехонький А300-ХХ с тремя салонами – первый класс, бизнес и туристический – был, в сравнении с немецким «боингом», как «бентли» перед «тойотой».
Едва он вышел из таможенного терминала, как ощутил вибрацию телефона, подаренного Майзелем. Корабельщиков осторожно раскрыл аппарат и поднес к уху:
– Алло...
– Добрый день, Андрей Андреевич. Галина Геллер, «Golem Foundation». Как долетели?
– Спасибо, Галина. Замечательно. А...
– Вам не трудно будет заехать завтра в первой половине дня? У нас тут для вас кое-какие сообщения.
– Да-да, разумеется. А...
– Часикам к девяти. Не рано?
– Нет, что вы... А...
– Ну, прекрасно. Приезжайте, тут и обсудим. Всего хорошего, Андрей Андреевич, – и пани Геллер отключилась, явно не утруждаясь выслушать вопросы Корабельщикова.
Татьяна и Сонечка были у родителей на даче, – за то время, что Андрей отсутствовал, в Минске началась настоящая весна. Телефона на даче не было, сотовый тестя бодро рапортовал о нахождении абонента вне зоны действия сети, и Андрею ничего не оставалось, как заморить червячка нашедшимися в морозилке пельменями и предаваться размышлениям о превратностях судьбы, коротая время до завтрашнего утра...
Ночью он практически совсем не спал. Пока не начали болеть глаза, бесцельно бродил по Интернету, перескакивая с одного сайта на другой безо всякой системы. Потом, закрыв компьютер, пытался читать, но никак не мог сосредоточиться. И в шесть был уже на ногах, а в семь – за рулём...
Он арендовал гараж, в котором заботливо держал свою старенькую «шестёрку», буквально в трех минутах ходьбы от дома. Он тщательно следил за машиной, потому что знал: новую – то есть даже не новую, а просто другую – покупать не на что. Конечно, Корабельщиковы отнюдь не бедствовали и жили лучше многих: собственная – двухкомнатная – квартира, автомобиль, продукты с рынка, но ни о каких богатствах и речи не шло, несмотря на то, что и Андрей, и Татьяна много работали. Постоянной работы у Корабельщикова не было, он числился для трудового стажа в какой-то конторе, бывшей чем-то обязанной тестю по сложным схемам беларуских чиновничьих взаимозачётов. Все свои деньги Андрей зарабатывал переводами и лекциями по истории религии в нескольких негосударственных вузах, которые, испытывая последнее время нешуточное давление со стороны министерства образования, сокращали часы и платили всё скромнее. Дороговизна продуктов в Минске, неясные перспективы и откровенная тоска заставляли Андрея много думать о деньгах и о том, где их добыть – гораздо больше, чем ему этого хотелось.
И вдруг – отлетело, как прошлогодняя листва...
В «Golem Foundation» его встретили, как старого приятеля, который на пару дней исчез, и вот, – снова с нами. Галина проводила его в комнату для переговоров, извинилась, вышла и через минуту вернулась – с небольшой кожаной папкой на молнии и в сопровождении «стюардессы» с подносом, на котором стояли кофейник, молочник, сахарница, печенье и две маленькие кофейные чашечки. Расположившись за столом напротив Корабельщикова, Галина улыбнулась:
– Ну, давайте ещё раз знакомиться, Андрей Андреевич. Я буду вашим помощником со стороны Фонда и посольства, вы можете со всеми вашими вопросами и проблемами обращаться сразу ко мне. Звоните в любое время суток, я буду постоянно у вас на связи...
– Так-таки с любыми вопросами и проблемами? – Андрей недоверчиво покачал головой и улыбнулся.