Geum.ru

Рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда так, что становится по-настоящему не по себе

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   44


Елена умолкла на полуслове, отложив вилку и уставившись взглядом куда-то поверх Полининой головы... Молчала и Полина, снова прикуривая очередную сигарету... И вдруг выговорила то, что почувствовала на секунду остановившимся сердцем:


– Это мужчина твоего размера, Елена.

– Что?!

– А ты, наверное, его, – Полина вздохнула и улыбнулась, чтобы сбить слёзы, готовые вот-вот брызнуть из глаз. – Тебе так его не доставало всегда. Именно такого. Чтобы дыхания не хватало. Чтобы было, как в эпицентре атомного взрыва. Это твой размер, Еленушка. Твоя судьба...


Из сообщений информационных агентств


Йилдыз, ВВС. Землетрясение силой от 8 до 10 баллов по шкале Рихтера произошло сегодня ночью в окрестностях этого турецкого города. Несмотря на заблаговременную информацию Пражского Центра по контролю сейсмической активности, власти турецкой провинции, как и центральное правительство, не предприняли никаких мер, чтобы предупредить или эвакуировать население, находящееся в зоне возможного поражения. По предварительным данным, число жертв исчисляется сотнями человек. Жертв могло быть меньше, если бы землетрясение произошло днём.


Анкара, ВВС. Организация «Врачи без границ» выступила с критикой правительства Чехии, которое, несмотря на неоднократные просьбы Турции, так и не передало в её распоряжение разработанные чешскими специалистами сейсмодемпфирующие устройства. Соображения секретности и нераспространения оружия массового поражения, которыми якобы руководствуются чешские власти, привели на практике к сотням жертв среди гражданского населения, женщин, стариков и детей, говорится в заявлении.


Анкара, АР. Спасательные отряды из Чехии и Израиля, как всегда, первыми прибыли на место трагедии, сообщает наш корреспондент. По словам местных жителей, вертолёты «Скат» со спасателями, медикаментами, палатками и тёплыми вещами для пострадавших начали приземляться в окрестностях Йилдыза уже через четыре часа после трагедии, и специалисты, оснащённые высококлассной техникой, приступили к спасательным мероприятиям. Только сейчас к ним начинают присоединяться спасатели из Министерства по предотвращению чрезвычайных ситуаций Турции, военные и пожарные. Спасательные отряды из Греции и России находятся в пути и присоединятся к своим чешским и израильским коллегам в самое ближайшее время.


Прага, ЧТК. МИД Чешского королевства на специальном брифинге сегодня утром дезавуировал критику, раздающуюся в адрес чешского правительства и военных со стороны некоторых турецких политиков и международных организаций. Принцип действия сейсмодемпфирующих устройств таков, что позволяет применять их, как технику классического двойного назначения, заявил представитель МИД. В настоящее время сейсмодемпферы предоставлены только в распоряжение японских сил самообороны, поскольку японское правительство в состоянии обеспечить действенный контроль над использованием этих устройств. Станция сейсмодемпфирования успешно действует на Мадагаскаре и в Чили, поскольку правительства этих государств безоговорочно согласились с условиями, на которых Чехия установила демпферы в сейсмоактивных районах. Как известно, сейсмодемпфирующие установки позволяют эффективно снижать силу землетрясений в несколько раз. Таким образом, как минимум одно сильное землетрясение было предупреждено за последние два года на Мадагаскаре, четырнадцать – в Японии и одно в Чили. Турецкое правительство неоднократно срывало переговоры по вопросу об открытии станции сейсмодемпфирования, требуя передать приборы турецким специалистам. Об этом не может быть и речи, заявил представитель Минобороны, поскольку эксперты разведывательного сообщества Чехии сомневаются в способности Турции обеспечить надлежащий уровень секретности. Правительство любой страны, согласившись с нашими условиями, может немедленно рассчитывать на установку демпферов, заявляют чешские официальные лица. Это условие – строжайший контроль за использованием. Выдвигаемые некоторыми государствами обвинения в попытках вмешательства во внутренние дела и безответственные заявления о том, что станции сейсмодемпфирования выполняют военно-разведывательные функции, не выдерживают никакой критики и свидетельствуют только об одном: правительства этих стран готовы пожертвовать тысячами жизней своих граждан, чтобы заполучить ОМП, мощь которого сопоставима с термоядерным оружием первого и второго поколений. Позиция Чехии при этом не может быть оспорена с нравственно-гуманистических позиций, заявили на пресс-конференции.


Прага, ВВС. С негодованием и болью повествуя о трагедии в Йилдызе, популярная ежедневная газета «Народное слово», в частности, пишет: «Наблатыкавшиеся в общечеловековской демагогии чучмеки, вырядившись в костюмчики от Валентино и сменив вшивые бородёнки на пахнущие одеколоном парижские причёски, обвиняют нас в бессердечии и пренебрежении человеческими жизнями. Стоит, вероятно, напомнить этим, с позволения сказать, «господам», что именно стараниями их единоверцев и единомышленников из талибанского «правительства» в Белуджистане так и не смогли приземлиться наши самолёты со спасателями и помощью жертвам землетрясения, происшедшего там два года назад и унёсшего жизни, как минимум, сорока тысяч человек. Именно эти «господа», ничтоже сумняшеся, заявили, что правоверные не нуждаются в помощи неверных и Аллах в своём величии не оставит их в беде. В нынешней трагедии вина турецкого правительства очевидна. Не последнюю роль сыграл, вероятно, и тот факт, что Йилдыз находится практически в центре населённого преимущественно курдами района. Так и хочется воскликнуть: иншалла, любезнейшие! Но это пока. И вам, и поющим с в унисон с вашими муэдзинскими фальцетами остолопам-еврогуманоидам следует знать: мы приземлимся. И тогда, как говорит наш любимый монарх, – не обижайтесь!»


Прага. Август – Декабрь


Они часто и подолгу любили друг друга. В любви Елена была такой же, как и в работе, и в жизни вообще – смелой до безрассудства, щедрой до беспамятства, страстной до самозабвения... И невозможно было поверить, что эта женщина, – умеющая одним хлёстким абзацем, одной точной и сверкающей, как молния, фразой оборвать любую, сколь угодно успешную и долгую политическую карьеру, освежевать до костей и превратить в посмешище до конца времён кого хочешь, – что эта виртуозно насмешливая женщина с острым язвительным умом способна быть такой ошеломляюще нежной... Майзель не помнил, чтобы другая женщина когда-нибудь прежде так ласкала его. Он даже не знал, с чем это можно сравнить. Ну, разве что с тем только, как мама в детстве... Но детство своё – после того, что с ним произошло – он не помнил почти совершенно. И он, обмирая от её ласк, позволял ей все, что она хотела, и чего никому другому не позволял и не позволил бы никогда. При мысли о том, что она могла делать это с другим мужчиной, у него непроизвольно сжимались кулаки и кровь начинала бешено стучать в висках. Но Елену глупо было ревновать к её прошлому. Он знал это, не в силах ничего с собой поделать. Всё, что он мог – это стать для Елены единственным. Отныне и навсегда...


Он просто не знал, что это уже случилось. Елена сама ещё не могла решиться признаться себе в этом. Она не была ни синим чулком, ни жеманной недотрогой, и всегда смело любила мужчин, которые казались ей достойными. Случалось, она даже увлекалась своими мужчинами. Иногда червячок любопытства точил её потихоньку, – а как это будет, если вот так? Или так? Или эдак? И она всегда видела их слабости – иногда мирясь с ними какое-то время, иногда негодуя и хлопая дверью. Потому что её мужчины были всегда слабее. Интеллигентные, тонкие, начитанные, иногда даже умные. Иногда блестящие. Слишком тонкие. Слишком начитанные. Она никогда не зацикливалась на каком-то определенном типе мужчин. Но таких... Возможно, она, хотя и вполне подсознательно, но всё же намеренно обходила мужчин такого типа стороной. Из опасения столкновения, или ещё почему-то... А Майзель... С ней такое творилось... Такого не было действительно никогда. Чтобы от одного прикосновения, чтобы от одного поцелуя так распрямлялось в ней всё... И никогда она не позволяла себе потерять контроль над своими чувствами, раствориться в мужчине, стать частью его. То есть именно того, что происходило с ней сейчас.


Она ругала себя последними словами, но не могла найти в Майзеле ничего, что позволило бы ей испытать разочарование. Никогда ещё в её жизни ни один мужчина не излучал такую спокойную, биологическую уверенность в себе, в своих силах, в своей правоте – и в своей мужской силе, которой не требовались никакие костыли и подпорки, в том числе и в виде женского обожания. Ей нравилось, как стремительно и опасно он двигается, она любовалась его большим, сильным, тщательно отформованным плаванием и тренажёрами телом. Она любила наблюдать за его лицом с крупными, резкими чертами, за игрой его мимики, его улыбкой, иногда похожей не на улыбку человека, а на оскал драконьей пасти, – но это не пугало её, как многих других. И, пожалуй, впервые в жизни ей было с мужчиной так безоглядно, так отчаянно хорошо и спокойно. Ей нравилось, что он говорит, когда любит её, нравилось чувствовать, как снова и снова оживает внутри неё его плоть. И как от его слов и ласк трепещет крыльями бабочка у неё под сердцем... Ей нравилось, что он, кажется, всё время хочет её. Ей нравилось, как появляются белые пятна у него на щеках и вспыхивают глаза, когда она тянет его к себе. Она сама хотела его всегда, – стоило ей только подумать о близости с ним, как у неё начинался туман в голове...


Никогда прежде ей не случалось так безмятежно засыпать, прижавшись к мужчине, испытывая восхитительное чувство тепла, расходящегося по всему телу откуда-то из-под сердца, мягкой волной разгоняющего кровь к самым далеким клеточкам. Она всегда жутко комплексовала из-за своих вечно холодных ног, – даже в жару под одеялом проходило немало времени, прежде чем Елене удавалось по-настоящему согреть их. А он... Он брал её ступни в свои ладони, большие, удивительно мягкие для мужчины, горячие, как печка, и Елена просто улетала на небо от счастья. Да, теперь всё было совсем иначе. Теперь, просыпаясь, она часто видела его глаза, смотревшие на неё так... Теперь она просто жила, не думая ни о каких последствиях и потере лица, – потому что рядом с таким мужчиной невозможно женщине потерять лицо. Только если перестать любить...


Никогда прежде мужчина так не опекал её, – так весело и спокойно, так ненавязчиво и так откровенно. Она всегда отчаянно отбивалась от мужской опеки, её бесило сюсюканье и тисканье, она презирала конфетки-цветочки, считая это покушением на своё право быть собой. Не мужской куклой для любовных игр, в которые сама играла вовсе не без удовольствия, а собой, личностью, человеком. А с Майзелем всё было как-то не так. Он словно не замечал ничего – ни смен настроения, ни заносов в полемике, ни утренней растрепанности-непудренности, ни синевы под глазами, ни так некстати вылезшего прыщика на подбородке. Елену это сначала бесило, как признак невнимания, отстранённости даже. Она ни за что не желала, чтобы её идеализировали, выдумывали такой, какой она не была. А потом, поймав несколько раз его взгляд, она поняла, что всё он видит, слышит, сечёт и замечает, только... Но если да, то почему же не произнес он это слово ни разу?! И всё же Елену не покидало чувство, что он всё время держит её на своих больших тёплых руках, отводя небрежно в сторону, как ряску, как нечто лишенное всякой силы и смысла, любые неудобства и несообразности её жизни. И дело было вовсе не в материальном достатке, который обвалился на неё, как лавина, – Елена никогда не была привередливой в быту, а командировки и приключения давно убедили её в том, что человеку на самом-то деле совсем немного нужно для жизни. И чем проще жизнь, тем меньше... Это был какой-то другой уровень, совершенно неведомый ей прежде – когда всё всегда есть, и можно не думать о необходимом, вообще не замечать его, потому что есть дела, куда более важные. Он вечно куда-то мчался, ехал, летел, плыл, отдавал приказы, разбирал ошибки подчинённых, обсуждал бесконечные варианты бесконечных дел, – и всегда вокруг были его люди, готовые в любую секунду сломя голову броситься исполнять его волю. Казалось, прикажи он пристегнуть Африку к Америке – и они, щёлкнув каблуками, свернут это дело за какие-нибудь пару часов. И самым удивительным открытием было для Елены чувство, что всем этим он владеет и пользуется по праву. Не просто по праву сильного и удачного. По какому-то другому, высшему праву, которому Елена никак не могла придумать ни названия, ни объяснения...


И при этом он умудрялся ни на секунду не выпустить её руку из своей. И находить время для маленьких вылазок. Он возился с ней, как с ребёнком. Учил играть в гольф, например. Или ездить верхом. Сам он делал это, как всё остальное – то есть практически безупречно. И у неё тоже стало получаться... Или кормил с ложечки морожными-пирожными в кафешках в городе, – и Елена даже не пыталась сопротивляться. Несмотря на все свои метания по свету, стремительные и точные, как ракетные удары, он был ужасным домоседом. Он всегда возвращался в Прагу. У него и в самом деле не было никаких дворцов в Ниццах или на Ямайках, никаких яхт, он никогда не участвовал ни в каких тусовочно-мотыльковых кружениях – ничего из этой непременной атрибутики гламурной действительности не было у него и не было ему нужно. Потому что у него была Прага. Он любил и знал этот город, город её детства и юности, так, словно и сам родился и вырос здесь. Он был здесь свой – до кончиков ногтей, до мозга костей. И это поражало Елену едва ли не до немоты... Они теперь часто заглядывали к Втешечке, – не поесть, а просто выпить по кружечке пива, потому что такого пива, как у Втешечки, не было нигде. Втешечка не просто любил Майзеля – сдувал пыль с него. И когда они вместе пришли, – впервые по-настоящему вместе, – Карел, не в силах справиться с охватившим его приливом чувств, облапил и так стиснул Елену в объятиях, что у неё сердце чуть из груди не выпрыгнуло...


Она всегда была серьёзной – даже слишком серьёзной для своего возраста и внешности. А сейчас она вдруг стала находить вкус в совершенно девчачьем дуракавалянии. Словно брала реванш за то, что в юности упустила, считала неважным, не стоящим внимания... Из её повседневного гардероба напрочь исчезли строгие чёрные и тёмно-синие брючные костюмы и глухие блузки, и на их место вселились какие-то совсем легкомысленные тряпочки, только что не с рюшечками, – и розовые, и голубые, и золотистые рубашечки, и топики на тоненьких бретельках, и маечки, открывающие животик, и штанишки выше колена, и юбочки с разрезом до бедра... Ей до умопомрачения всё это шло. И у Майзеля, – о, чудо! – обнаружилась пара джинсов, кроссовки и с полдюжины ковбоек... Ей нравилось дразнить его, тормошить его, трогать, бродить с ним по городу, валяться на траве и целоваться с ним в Летенских садах и на улочках Старого Места и Малой Страны, ездить с ним вместе в машине, бездумно глядя на стремительно летящую под колёса ленту шоссе... Ей нравилось, что не нужно быть ни умной, ни сильной, ни опытной – всё это рядом с Майзелем было лишним. Ей нравилось, как он при первой же возможности хватал её и носил на руках – Елену никогда в жизни ни один мужчина так не таскал на себе в самом прямом и первозданном смысле этого слова. Она раньше и подумать не могла, что такое может с ней происходить. Каждый день... Он был такой сильный, – ужас просто. Елена изо всех сил лупила его кулаками по спине и по груди, а он только ржал, как конь. И тащил её дальше... Он нравился ей и в одежде, которую носил элегантно и небрежно, словно не обращая на неё внимания, и без. Она знала, как жалко может выглядеть раздетый и безоружный мужчина. Но только не он... Он вообще нравился ей во всех своих проявлениях. И Елену удивляло то умиротворение, которое приносила ей близость с ним. Она и прежде никогда ничего не симулировала в постели, принадлежа к тому счастливому относительному меньшинству женщин, абсолютно не испытывающих в подобных хитростях нужды. Но то, что происходило у неё с Майзелем, было чем-то совершенно особенным. Это нельзя было описать полумедицинским термином. Ей казалось, что она – ракета из праздничного фейерверка, стремительно взлетающая ввысь и взрывающаяся в небе ослепительным звёздным дождём... Когда он любил её ночью, она засыпала, как дитя. Когда он любил её утром, она просыпалась, и заряда бодрости и ровного, очень правильного какого-то настроения ей хватало надолго... Ей нравился тот едва уловимый запах, который шёл от его тела. У Елены было очень тонкое обоняние, и она всегда страдала от этого, некоторые запахи вызывали у неё почти физическую боль. Но не его. Он был так нечеловечески здоров... Никогда не болел, не простывал, никогда не кис и не ныл, как другие мужчины, и это здоровье и тела, и духа любила Елена едва ли не больше, чем всё остальное в нём.


Она с удивлением рассматривала себя в зеркале – не только её саму, но и многих её знакомых удивила происшедшая с ней перемена. Она словно сбросила лет десять... Она и чувствовала себя моложе. Ну, конечно, и массаж, и два курса иголок, и курить она бросила практически, но... Елена не сразу задумалась над тем, что давненько не мучила её мигрень и периодические смены настроения стали много мягче, а когда задумалась, то удивилась этому так, что даже к врачу не поленилась пойти. Она никогда не жаловалась на здоровье, хотя и богатырским назвать его не могла, – всё очень обычно. Ну, и не шестнадцать уже ей, опять же, и стрессы, и работа, и всякие прочие дела тоже знать о себе давали, – и бессонными ночами, и тяжестью в желудке, то да сё. А тут, – как рукой всё поснимало. И кожа...


Доктор, выслушав её, улыбнулась:


– Пани Елена, вам хорошо с вашим... э-э... молодым человеком?

– Очень, – отважно улыбнулась в ответ Елена.

– А он... э-э... вас намного моложе?

– Он старше. Совсем чуть-чуть, но старше.


Теперь пришёл черед докторши удивляться:


– Вот как?!

– А что?

– Да вот гормональный тонус у вас, пани Елена... Очень благоприятный. Такое бывает, когда женщина... э-э... встречается с мужчиной много её моложе... Ну, прилично, во всяком случае...

– Он просто патологически здоров, пани доктор, – задумчиво проговорила Елена. – Так здоров, что мне иногда не по себе становится...

– Ну-ну, – приободрила её врач. – Я бы на вашем месте только радовалась... Спортсмен?

– Да. Абсолютный чемпион по переворачиванию миров, – усмехнулась Елена. – Спасибо. Вы меня успокоили.


Врач проводила её несколько растерянным взглядом – шутка Елены осталась ей непонятной...


Только её убивало, что он не спал. Он так ужасно, чудовищно не спал... Елена знала уже эту историю про его чудесное превращение из гадкого утёнка даже не в лебедя, а неведомо во что, но это настолько не укладывалось в круг её обычных понятий, что она даже не могла всерьёз об этом размышлять. Просто приняла это, как данность. Где-то на периферии её сознания теплилась мысль, что всё это настолько дико и необъяснимо, что просто не может быть правдой, но... Она понимала, что мозг его, вероятно, стал функционировать, как у дельфина, что ему вовсе не нужно спать, что организм такой, она всё понимала, – и всё равно это было ужасно. Нет, он не вскакивал и не убегал, конечно же. Он великодушно позволял ей затихнуть, заснуть, согревая её, и она практически даже не чувствовала, когда он уходил. А утром приходил, – и будил поцелуем, и любил её, если ей хотелось, и ей частенько хотелось... Но она знала, что он не спит. Когда она думала об этом, ей хотелось плакать...


Елене не было с ним легко. Как угодно – только не легко. Он не переносил никакого беспорядка. Нет, он ничего никогда не говорил, но при виде невымытой вовремя кофейной чашки на его лице отражалось такое страдание, что у Елены просто сердце кровью обливалось. Кто-то убирал эти чашки за Майзелем раньше, но её появление нарушило, вероятно, некий распорядок этой невидимой обслуги, и теперь – иногда – Елене приходилось это делать самой. Она не была против, отнюдь. Но смотреть на него при этом было абсолютно невозможно... Её раздражал всегда аккуратно упакованный продуктами холодильник в кухне, – как, когда и кто это делал, было ей решительно непонятно. И в «логове», и в кабинете всегда находились на боевом взводе похожие на маленьких водяных черепашек роботы-уборщики, – стоило на кухне или у дивана уронить пару рисовых зёрнышек из суши, как эти электронные зверушки бесшумно набрасывались на непорядок и, проглотив его, снова исчезали. Первый раз это напугало Елену едва ли не до икоты, – Майзелю насилу удалось её успокоить. И он так над ней хохотал, что Елена даже обиделась.


Она стала понимать ещё одну причину, по которой он всегда так неудержимо рвался домой. Дома был порядок. Он столько сил положил, чтобы создать этот порядок, сделать его уютным и приятным, незаметным и непоколебимым. Его приводили в неописуемую, – но при этом холодную и тщательно контролируемую им самим – ярость небрежно одетые или развязные люди, или неопрятные, или толстые, – не больные, а именно разожравшиеся, и особенно – особенно такая вот молодёжь. Орущие, пьющие пиво и курящие, плюющие себе под ноги, окруженные гадящими беспородными собаками клошары54 в центре европейских городов, где им приходилось бывать, тоже бесили его. Когда он видел куфию или хиджаб, бороды, галабеи или встречался глазами с трусливо-наглыми взглядами, у него каменело лицо. Эта его ненависть к «чучмекам» была просто на грани патологии. Ей иногда казалось, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не начать стрелять в них. Пистолет он прятал в сейф только в Праге. В Праге, где была стерильная, как в операционной, чистота и тошнотворный порядок...


Иногда – слава Б-гу, крайне редко – Майзель срывался. И начинал со свойственным ему большевистским максимализмом наводить порядок. Первый раз при ней это произошло во Флоренции, где они стояли на площади перед Палаццо Веккьо, возле самого фонтана с фигурами Лаокоона и его несчастных детей, и целовались так, что у Елены уже начинался туман в голове. И вдруг он, продолжая держать Елену нежно и сильно, перестал её целовать. Чуть повернув голову, Елена увидела кучку арабских – похоже, арабских – подростков, которые показывали на них пальцами, делали неприличные жесты и громко и нагло ржали, похабно скалясь и подмигивая.