Гарин И. И. Г20 Ньютон. 

Вид материала

Документы

Содержание И. Ньютон (из завещания отца) Математический анализ Исааку ньютону Количество движения есть мера такового, устанавливаемая пропорционально скорости и массе. Приложенная сила есть действие, производимое над телом, чтобы изменить его состояние покоя или равномерного прямолинейного движе Б. ШоуНикакая наука не подтверждается свидетельствами лучше, чем религия Библии. И. Ньютон Солнце и луна

Подобный материал:

• Послушайте, Ньютон, как вы сделали это своё открытие, о котором столько говорят, 176.28kb.
• Кратко о сто, 105.15kb.
• Содержание: Физика цвета, 1769.41kb.
• Исаак ньютон родился в семье фермера. В 12 лет, 55.88kb.
• Николай Георгиевич Гарин-Михайловский родился в феврале 1852 г в Санкт-Петербурге, 182.34kb.
• Трансфинитность времени александр Н. Павлов Россия, Санкт-Петербург Февраль 12, 2009, 731.47kb.
• Г20 Квантовая физика и квантовое сознание. Киев. 2011 300, 4938.27kb.
• Рецензенти: доц. Московського станкоинструментального інституту, канд техн наук, 3190.6kb.
• Грызлов Б. В. Мониторинг сми 25 декабря 2007, 8966.42kb.
• Г. Х. Андерсен «Стойкий оловянный солдатик» Г. Х. Андерсен «Дюймовочка», 54.86kb.

Ю91(4АВС)5

Г20


Гарин И.И.

Г20 Ньютон. — К.: Издательство «Мастер-класс», 2007. — 208 с.


Настоящей книгой мы продолжаем публикацию новой серии И. И. Гарина, которая посвящена творцам науки, кардинально изменившим систему мышления и научную парадигму своего времени. В эту серию входят монографии «Эйнштейн», «Ньютон», «Дарвин» и «Фрейд». Свою главную задачу автор видит в том, чтобы проследить путь мысли гения науки, увязать жизнь и гносеологию, продуктивность мышления и человеческие качества творца.

В отличие от традиционных воззрений на личность и творчество Ньютона — первопроходца науки Нового времени, автор представляет личность и творчество Ньютона в контексте его времени, еще не разделявшем науку и мистику, астрономию и астрологию, химию и алхимию. В частности, дань, отданная Ньютоном алхимии, из этого же ряда магической подоплеки знания: «Возникающая наука была далека от того, чтобы беречь свою стерильность, и не чуралась учиться у натуральной магии». Большое внимание в книге уделено теологии Ньютона, которого многие прочили на место англиканского Лютера.


©  Гарин І. І., 2007

©  Панченко О. І., дизайн обкладинки, 2007

©  Видавництво «Майстер-клас», 2007

Введение

Результатом моего изучения Ньютона стало убеждение, что для него нет меры. Он представляется мне совсем другим, одним из тех очень немногих сверхгениев, которые сформировали категории человеческого интеллекта. Такого человека нельзя окончательно оценить с помощью критериев, которые мы применяем к другим людям.

Р. С. Уэстфол


С легкой руки прижизненного биографа Исаака Ньютона Джона Кондуитта стала складываться традиция чуть ли не обожествления творца новой науки, превращения его жизни в житие. Ньютон изображался как опередивший свое время прозорливец, а его жизнь — как житие протестантского святого. То и другое весьма далеко от истины. Результатом моего изучения Ньютона стало убеждение, что — при всей его безмерности — он является выходцем из Средневековья, а его жизнь, напрочь лишенная признаков величия и героизма, бледна по сравнению со взлетами и падениями, приключениями и страданиями таких его современников, как Мильтон, Драйден, Батлер, Дефо, Свифт, Локк, Поп, Бейль, Боссюэ, Лабрюйер, Ларошфуко, Лафонтен, Лейбниц, Паскаль, Расин, Мольер, Корнель, де ла Крус, Мацуо Басё или Аввакум.

Один из творцов раннего английского материализма Гоббс (1588—1679), автор злых афоризмов о людях и людских отношениях, — уже старший современник Ньютона, а другой знаменитый философ, Локк (1639—1704), — почти ровесник его; с ним Ньютон состоял, между прочим, в дружеских отношениях и в переписке. В старости Ньютон мог прочесть нравственную повесть не слишком высоконравственного Даниэля Дефо (1659—1730) о приключениях Робинзона Крузо (1719). В самые послед­ние дни его жизни появилось и знаменитое произведение Джонатана Свифта * (1667—1745); вряд ли Ньютон успел познакомиться с этим произведением, хотя с автором, по-видимому, был лично знаком. Конечно, мимо него прошли прославленные творения корифеев французского классицизма — Корнеля (1606—1684), Расина (1639—1699), Мольера (1622—1673). Он мог прочесть перевод на английский язык Илиады, подслащенный Попом (1688—1744). Тот же Поп сочинил эпитафию для самого Ньютона. Наконец, в последние годы жизни Ньютона родились Дэвид Юм (1711—1776) и Адам Смит (1723—1790).

Хотя жизнь Ньютона пришлась на бурный период истории Англии — он родился в год, когда началась религиозная гражданская война короля против парламента, в детстве пережил свержение и казнь Карла I Стюарта, бесчинства Кромвеля, в отрочестве — реставрацию и восхождение на престол сына казненного короля Карла II, в молодости — большую чуму и лондонский пожар, в зрелости — «славную революцию» и бегство из страны последнего из реставрированных Стюартов, галантной династии упрямых нарушителей конституции, сам стал депутатом палаты общин, а затем смотрителем Монетного двора и президентом Королевского общества, последние же годы провел при дожившей до наших дней ганноверской династии, обласкавшей его и возведшей в рыцарское достоинство, — исторические катаклизмы как бы обошли его стороной, не наполнили жизнь бурными событиями — не было ни семьи, ни крутых перемен, ни путешествий, ни крупных взлетов-падений, ни близких друзей, ни несчастной или головокружительной любви.

По давно сложившейся традиции нетронутую политическими бурями однообразную и пуританскую жизнь Ньютона связывают с его протестантизмом и самим «духом времени»: эпоха титанов Возрождения кончилась, настал черед благочестивых и умеренных:

Изменилось само представление о гениальности: гениальная по широте смелость мыслителя должна была сочетаться с тщательным соблюдением таких канонов. Ньютон мог перевернуть картину мира, но он не мог нарушить клерикальность университетского кодекса.

В какой-то мере это верно, но не менее верно другое: Ньютон по своим взглядам, характеру, нравам, вкусам, мировоззрению принадлежал эпохе алхимиков и астрологов, миру Данте, Чосера и Роджера Бэкона, его идеи «могли перевернуть картину мира» (хотя на самом деле, как мы увидим, — не выходили за пределы до-ньютоновской традиции), но его жизнь полно- стью принадлежала реформаторской эпохе Лютера и Кальвина, и сам он охотнее стал бы отцом новой церкви, чем создаваемой им науки.

Важнейшая мысль, без которой нам не понять масштаб личности Ньютона и в целом «явления Ньютон». Будучи отцом современной науки, творец небесной механики не порвал связи с культурным наследием прошлого и не отказался от теологии ради науки. В его сознании Бог не просто уживался с «законами природы», не просто был их Творцом, но природа и Бог были неотделимы, а все творения человеческого разума производными от Разума Божественного. В отличие от ретивых последователей, считавших, что они «ухватили Бога за бороду», Ньютон, чья небесная механика действительно могла бы дать своему открывателю право думать подобным образом, не пошел по опасному пути, оставив место и для алхимии, и для теологии, и для библейской истории. Символ «яблока Ньютона» очень глубок: свои откровения он воспринимал как Божественные Вести, как епифании, как мистические озарения — собственно, так, как пророки и поэты всех времен и народов, включая Иисуса Христа... Можно сказать, что находясь на стыке эпох, Ньютон последним попытался собрать разум воедино, не деля рациональное познание, интуицию и открытость человеческого сознания голосам бытия.

Творцы науки Нового времени, в отличие от своих последователей, еще не разорвали связей между наукой и магией, наукой и мистикой. Картина мира, созданная Коперником, зиждилась на пифагореизме Филолая и платоновском убеждении в «божественном совершенстве» небесных сфер и их кругового движения. Кеплер воспринял динамику магических сил и астрологическую символику вписанных друг в друга геометрических фигур. Мысленные эксперименты и аргументация Галилея недалеко ушли от схоластических аргументов. Дань, отданная Ньютоном алхимии, из этого же ряда магической подоплеки знания: «Возникающая наука была далека от того, чтобы беречь свою стерильность, и не чуралась учиться у натуральной магии».

Ньютон родился в год смерти Галилея (1564—1642), и творчество этих двух великих людей не требует промежуточного звена для того, чтобы установить между ними прямую связь. Торичелли (1608—1642) и Блез Паскаль (1623—1662) были между ними только промежуточными эпизодами. Впрочем, нельзя не упомянуть еще Гюйгенса с его выводом центростремительной силы.

По линии астрономии творчество Ньютона берет корни в учении польского каноника Николая Коперника (1473—1543). Дальше путь идет через многолетние труды датчанина Тихо Браге (1545—1602), сделавшего знаменитые наблюдения над видимыми движениями тел солнечной системы. По ним Иоганн Кеплер (1571—1630) определил форму орбит планет и эмпирические законы движения их по этим орбитам.

Укажем еще физиков и математиков, которые были современниками Ньютона, а отчасти состояли с ним в личных отношениях: это Гюйгенс (1620—1695), который до работ Ньютона был безусловно первым физиком своего времени. Далее следует Лейбниц (1646—1716) — соперник Ньютона по открытию дифференциального исчисления; Р. Котс (1682—1716) — ректор второго издания «Начал»; Р. Бойль (1626—1691) — знаменитый создатель первого закона газообразного состояния, личный друг Ньютона; Гук (1625—1703) — постоянный оппонент Ньютона по вопросам всемирного тяготения и разложения света; братья Бернулли, Яков (1654—1705) и Иоанн (1667—1748), разделяющие с Ньютоном и Лейбницем славу создателей дифференциального исчисления; Тейлор (1685—1731) и Маклорен (1698—1746) — единственные в Англии математики, которых можно считать последователями Ньютона. Р. Декарт умер в 1660 г., когда Ньютону было всего 17 лет; Ферма (1593—1665) упоминается самим Ньютоном как один из его предшественников по теории пределов.

Ричард Вестфаль, автор классической биографии Ньютона (1982), признавался: «Чем больше я изучал его, тем больше он удалялся от меня. Только другой Ньютон может полностью проникнуть в его бытие». За этим признанием скрывается и огромный масштаб личности Ньютона, и многогранность его интересов, и холизм его сознания, и обилие драгоценностей в его столь мало изученном культурном наследии, и естественность восходящей к мудрости древних полифонии мысли, только в наше время приблизившейся к осознанию всей естественности и сложности «феномена Ньютона».

Именно поэтому «Ньютоновский проект» *, который будет осуществляться на базе Лондонского университета, возник именно в наше время. Суть это проекта — сделать доступными для исследователей все неопубликованные работы Ньютона, включая тысячи страниц по алхимии и теологии. По оценкам специалистов, транскрипция наследия Ньютона займет от 15 до 20 лет и будет сопровождаться публикацией в Интернете как электронных версий текстов, так и факсимиле самих рукописей. Кстати, нынешних исследователей гораздо больше интересует образ Ньютона-человека, нежели «отца науки» и деятеля эпохи Просвещения — отсюда такой интерес к остававшимся до недавнего времени в тени рукописям на алхимические, богословские и исторические сюжеты.

Хотя почти все великие современники Ньютона были глубоко верующими и набожными людьми, мне трудно назвать «пророка или поэта», за исключением, может быть, Паскаля и Мильтона, чьи откровения были бы так прочно увязаны с верой, теологией, возвратом к чистоте евангелизма, как у Нью­тона.

На страницах этой книги я попытаюсь поломать стереотипы Ньютона как «провозвестника Нового времени», «гиганта, далеко опередившего свое время» и без пяти минут сверхчеловека, которого «нельзя окончательно оценить с помощью критериев, которые мы применяем к другим людям». Мне хотелось бы полного понимания целей, с которыми я это делаю: высшими ценностями для меня являются человечность и преемственность — человеческие слабости, культивирование традиции, эволюционный рост привлекают меня гораздо больше героизма и революции. Возможно, сам Ньютон в честолюбивых своих устремлениях хотел бы прослыть героем или титаном, я же ценю в нем иное величие, единственное, представляющееся мне подлинным, — протестантские слабости и добродетели, верность призванию и земле, огромное трудолюбие и способность абсолютной концентрации мысли, глубинную, сущностную религиозность, из которой он, по словам А. Эйнштейна, черпал силы, которые были необходимы для свершения дела всей его жизни.

Жизнь Ньютона


Природы смысл был вечной тьмой окутан. — Да будет свет! — и вот явился Ньютон.

А. Поп


Пусть, если родится сын, будет он тоже Исааком и продолжит мое дело — дело накопления и умножения поместья, пусть трудом своим он продвигается к богатству и знатному положению.

И. Ньютон (из завещания отца)


В ледяную * ночь 25 декабря 1642 года (по старому стилю) Анна Эйскоу, «женщина исключительных достоинств и доброты», вдова, успевшая в этом году выйти замуж и через несколько месяцев потерять мужа, преждевременно разрешилась от бремени, родив заморыша, которого «можно было бы искупать в большой пивной кружке». Ребенок едва дышал, безжизненно свешивал головку и не брал грудь. Диагноз ни у кого не вызывал сомнений: «не жилец». Господь рассудил иначе: заморышу предстояла длинная-длинная жизнь и слава, сравнимая с королевской.

Отец Исаака Ньютона, тоже Исаак, бывший, по словам второго мужа Анны Барнабы Смита, «диким, чудным и слабым человеком», незадолго до смерти унаследовал дом-крепость Манор в деревушке Вулсторп близ небольшого городка Грэнтэм, что в Линкольншире. Крестьянская семья Ньютонов богатела из поколения в поколение: если один из предков Исаака Ньютона, Симон Ньютон, числился беднейшим землепашцем, то прадед Ричард Ньютон уже был самым богатым иоменом, а дед Роберт Ньютон смог прикупить построенный в XIV веке каменный Манор-хауз, делавший его хозяином большого поместья.

Хотя впоследствии Ньютон утверждал, будто его прадед был шотландским дворянином, на самом деле он был выходцем из семьи быстро богатеющих фермеров: его отец был неграмотным, а мать писала и читала с немалым трудом. Хотя к моменту рождения Исаака Ньютона в роду Ньютонов и Эйскоу уже были священники, аптекарь и врач, ничто не предвещало рождения гения, прославившего свою страну. Если бы не брат Анны, Уильям, выпускник Кембриджа и приходской священник, кто знает, не остался бы Исаак, как все «эти Ньютоны», без образования.

После скоропостижной смерти отца, ничем себя не проявившего в жизни, едва успевшего вступить в наследство и умершего за три месяца до рождения первенца, Исааку недолго довелось жить и с матерью: вскоре она вторично вышла замуж за старого вдовца, лишь недавно похоронившего свою жену. Барнаба Смит был на 33 года старше Анны Эйскоу, он женился на ней в возрасте 63 лет, что не помешало им зачать во втором браке троих детей. Барнаба Смит некогда окончил Оксфордский университет, имел степень магистра и богатый приход в Уитэме, а также пастбища в Сьюстерне. Брак был заключен явно по расчету, и места сыну Анны Эйскоу в нем не нашлось: когда семь лет спустя преподобный отец ушел в мир иной, имя Исаака в его завещании даже не упоминалось.

Исаак рано ощутил себя полным сиротой: мать после замужества переехала в Уитэм, трехлетний ребенок оказался на попечении бабушки, чувствуя себя покинутым и одиноким. Тогда-то и складывались такие черты его характера, как эскапизм, замкнутость, скрытность, подозрительность, жестокость.

Страдания обуревали его нежную душу. Они переходили в глухую злобу, ненависть, даже желание и прямые угрозы сжечь дом Барнабы Смита вместе с его обитателями. А иногда он думал о том, что лишь смерть может прекратить его тоску и страдания. И жаждал смерти.

Мать вернулась в Манор-хауз после смерти Барнабы Смита, когда Исааку исполнилось одиннадцать. Вернулась с тремя детьми — сводным братом Бенджаменом и сестрами Мэри и Анной — мал мала меньше. Сын был счастлив, но из-за маленьких детей и большого хозяйства мать не могла уделить ему внимания — он по-прежнему оставался заброшенным и одиноким, и к тому же был «должен ублажать своего братца». Но и это продолжалось недолго — курс начальной школы подошел к концу, а родные, обладая достатком и честолюбивыми замыслами, хотели видеть в нем врача или духовника. Так, едва привыкнув к матери, двенадцатилетний ребенок покинул ее — по настоянию Вильяма Эйскоу его направили в старинную грамматическую школу близлежащего Грэнтэма, возглавляемую мастером Стоксом. Обучали здесь, главным образом, латыни, Закону Божьему, азам математики и литературы. Главное же, школа открывала путь в университет.

В Грэнтэме мать поселила сына в доме своей подруги мисс Сторер, жены местного аптекаря Кларка. В доме было трое детей — два мальчика и одна девочка, с которыми у Исаака сложились крайне своеобразные отношения. Эдуарда и Артура Сторер он люто возненавидел, и, естественно, они платили ему той же монетой, а к их сестре, которая была на несколько лет моложе его, привязался; общаться с девочками ему было гораздо легче. Позже биограф Ньютона В. Стэкли запишет со слов мисс Сторер, в третьем замужестве госпожи Винцент, следующее:

Сэр Исаак всегда был тихим, трезвым, разумным мальчиком. Он никогда не играл с мальчиками во дворе и не участвовал в их грубых развлечениях. Он старался оставаться дома, даже среди девочек, и часто делал маленькие столики, чашечки и другие игрушки для нее [дочери мисс Сторер] и ее подружек, чтобы они могли складывать туда своих куколок и дешевые украшения. Она упоминает также сделанную им коляску на четырех колесах, в которой он мог сидеть и, поворачивая рукоятку, делать так, чтобы она везла его вокруг дома, если он этого хотел. Сэр Исаак и она таким образом подружились, и он испытывал к ней чувство любви, и она ее не отвергала, хотя ее доля в этом плане была не очень уж значительной. Став членом колледжа, он уже не мог осуществить своих планов, поскольку это было несовместимо с его положением *. Разумеется, он всегда относился к ней с большой теплотой, посещал ее, в каком бы уголке страны она ни находилась **, в том числе и тогда, когда она была уже замужем, и однажды дал ей 40 шиллингов, когда она была в нужде.

Мальчик имел золотые руки, прекрасно владел любыми инструментами, мастерил деревянные часы, мельницу, коляску с кривошипно-шатунным механизмом, но с занятиями в школе дело не ладилось, как, впрочем, желали лучшего и отношения с другими детьми. Бытует не имеющий под собой серьезных оснований миф о выдающихся успехах Ньютона-школьника. На самом деле Исаак учился неровно, занятиям предпочитал уединение, рукоделие, книги. Полностью он отдавался лишь тому, что глубоко увлекало его, а увлекали ребенка еще до конца не ясные, расплывчатые и несбыточные фантазии и проекты, алхимические символы, оптические трубы и особенно классификации вещей и понятий. Систематизаторские способности Ньютона проявились очень рано, он легко запоминал имена, даты, названия, иностранные слова, пытался составить полную классификацию всех вещей и понятий.

Исаак составил сорокадвухстраничный каталог всевозможных понятий, разделенный на шестнадцать рубрик, самых разнообразных — «Искусства, ремесла и науки», «Птицы», «Звери», «Одежда», «О церкви», «О болезнях», «Об элементах», «О рыбах», «О травах, деревьях, цветах», «О доме и домашней утвари», «О сельском хозяйстве», «Инструменты и предметы, относящиеся к ремеслам», «О родственниках, титулах, типах людей», «О человеке, его ощущениях и чувствах», «О пище и питье», «О минералах».

Откуда он черпал информацию? Из популярных книг и справочников. Любимыми книгами того времени были Т а й н ы п р и р о д ы и и с к у с ­с т в а Джона Бейтса и М а т е м а т и ч е с к а я м а г и я Дж. Уилкинса. Нет уверенности в том, что весьма напоминающая средневековую энциклопедию записная книжка Ньютона, обнаруженная полвека назад в библиотеке Пирпонта Моргана в Нью-Йорке, является результатом его собственного энциклопедического творчества — скорее всего это конспект одного из распространенных в то время руководств. Важно даже не это — важно, что систематика волновала юного Исаака, вся жизнь которого оказалась посвященной созданию единой и универсальной «системы мира».

Ньютон рос слабым, пугливым. Он не играл со сверстниками не только потому, что не хотел, но и потому, что они были не слишком хорошо к нему настроены. С ним было не интересно — он выигрывал в любые игры, требующие сообразительности. Он их раздражал, придумывая новые игры или новые правила к старым играм, компенсирующие его физическую немощь. В дополнение к регулярному чтению Библии он с рвением читал книги из обширной библиотеки своего приемного отца.

В 1658-м Анна решила забрать 16-летнего сына из грэнтэмской школы. Хозяйство было большим, мужчин не хватало, дому и земле нужен был хозяин. Хотя школа успела порядком надоесть юному Ньютону, хозяин из него не получился. Видимо, уже в юности он обладал всеми странностями зрелого возраста — отрешенностью, самоуглубленностью, рассеянностью, несовместимыми с фермерскими обязанностями: то его свиньи паслись на чужом кукурузном поле, то овцы учиняли потраву, то убегала ведомая под узцы лошадь, оставляя уздечку в руках глубоко задумавшегося молодого человека. Ферма вызывала у него отвращение, и мать очень скоро поняла это, приняв единственно правильное решение — вернуть его назад в школу. На этом настаивал ее брат Джеймс, мастер Стокс, грэнтэмский учитель, разглядевший большие задатки нерадивого ученика, а также брат мисс Сторер и член Тринити-колледжа, Гемфри Бабингтон, которому еще предстоит сыграть значительную роль в судьбе своего протеже.

По возвращении в Грэнтэм Исаак поселился в доме мастера Стокса. Ему предстоял последний год учебы в Королевской школе, готовящей к поступлению в университет. Здесь уже в полную меру начало проявляться еще одно свойство Ньютона — книжность, увлеченность Библией, историей, магией, вообще всякой премудростью, черпаемой не из жизненного опыта, а из толстых фолиантов в свиной коже. То, что называют С а д о м Ньютона, страницы его юношеских блокнотов с тщательно зашифрованными записями, в руках пытливого исследователя могло бы стать серьезным ключом к пониманию как личности, так и метода Ньютона. В частности, мне представляется в высшей степени интересным понять, что здесь семена и что — плевелы, я имею в виду, что принадлежит самому Ньютону и что выписано им из книг. Речь идет, в частности, о проекте реформы фонетической системы, черновиках энциклопедии английского языка, вечном календаре, астрономических таблицах, решении геометрических задач. Всё это прекрасный полигон для анализа его системо­творчества, эволюции, обработки информации, трансформации «чужого» в «свое». Наиболее интересным мне представляется проблема, связан ли ньютоновский поиск зависимости между предметами и явлениями с его склонностью к систематизации или же исключительно с конструктивным умом, уникальной способностью концентрации мысли, внешне принимаемой за рассеянность. Вопрос этот носит принципиальный характер: в первом случае мы имеем дело с виртуозным синтезатором чужих идей, во втором — с гениальным первопроходцем и первооткрывателем. Я полагаю, что «феномен Ньютон» представляет собой сочетание первого и второго, но мне не ясна пропорция, которая как раз и отделяет небольшую горсточку величайших гениев человечества (гениев-матерей, по одному из определений) от «всех прочих» выдающихся представителей рода человеческого.

С 5 июня 1661 года Ньютон — сайзер Тринити-колледжа в старейшем (1284) Кембриджском университете. Видимо, из шестнадцати колледжей Кембриджа Питерхауз выбран не случайно — ранее его окончил дядя, а в момент поступления Исаака старшим членом Тринити состоял Гэмфри Бабингтон. Колледж святой Троицы, Тrinity Соllеge, относился во времена Ньютона к самым крупным — здесь училось около ста cтудентов-интернов и было около 60 членов (fellows), также живших при университете. Нельзя согласиться с часто встречающимся утверждением об упадке университета и затхлости интеллектуальной атмосферы. Как раз наоборот, в годы бытности Ньютона в Кембридже университет находился на подъеме: образовывались новые кафедры, укреплялись финансы, росла дисциплина, ремонтировались здания.

Не вполне ясно, почему Ньютона зачислили в Тринити в ранге сабсайзера, то есть беднейшего, зарабатывающего на пропитание прислуживанием членам колледжа. Ведь к моменту поступления в университет семья Ньютонов, хотя и не считалась аристократической, однако принадлежала по состоянию к уровню средней буржуазии (по некоторым сведениям входила в 1500 состоятельных семейств Англии). Возможно, речь шла о простой экономии средств на образование, тем более, что «хозяином» Исаака скорее всего был тот же Гэмфри Бабингтон. О прижимистости матери свидетельствует, в частности, тот факт, что при годовом доходе в семьсот фунтов (величина по тем временам весьма значительная) она давала сыну на содержание около десяти. Впрочем, нет никаких сведений о том, что Исаак был слишком обременен обязанно­стями «слуги», как это любят расписывать наши.

Первым тьютером (наставником и водителем) Ньютона стал Бенджамин Пуллейн, классик-эллинист, в дальнейшем профессор знаменитой кафедры, где некогда читал лекции Эразм Роттердамский. Через год его сменил Исаак Барроу, талантливейший физик, математик и лингвист, труды которого не забыты и поныне, Барроу был всего на 12 лет старше Ньютона, но огромными знаниями, доброжелательным характером и теплым отношением покорил нелюдимого, державшегося стороной юношу, привил ему любовь к математике, богословию, хронологии и вообще многому тому, что позже стало поприщем нашего героя. Роль Исаака Барроу в судьбе Исаака Ньютона кажется мне недооцененной: при радикальном отличии характеров, судеб, отпущенных небом земных сроков тьютер и сайзер дополняли друг друга, симпатизировали один другому и вошли в историю плечо к плечу. Биограф Ньютона Вильям Стэкли не без основания писал, что «доктор Барроу имел самое высокое мнение о своем ученике», хотя, видимо, преувеличил, добавив, что «ему приходилось считать себя сущим ребенком по сравнению с Ньютоном».

Будучи прекрасным математиком, Барроу оценил научные возможности своего ученика, привлек его к изданию своих Л е к ц и й, много сделал для рекламы первого научного труда Ньютона, поразившего Барроу своей зрело­стью, рекомендовал Джону Коллинсу распространить среди ученых статью Ньютона, в которой впервые описан открытый последним метод флюксий (см. далее). В 1668-м он уступил своему ученику организованную им математиче­скую кафедру и должность лукасианского профессора. Вероятно, огромное обаяние, эрудиция и доброжелательность учителя создали мощные импульсы к творческому развитию юноши из захолустья. Показательно, что именно с лекций Барроу у Ньютона пробуждается все более увеличивающийся интерес к математике.

Подобные импульсы, а вместе с тем, вероятно, и идеи Ньютон получал и от Генри Мора. Один из учеников Мора стад учителем Ньютона в Грэнтэме, он был родом из тех же мест, что и Ньютон, и, подобно ему, получил пуританское воспитание. В Кембридже Мор преподавал богословие и философию. Мор принадлежал к кембриджским платоникам. Его мировоззрение было мистическим, больше, чем другие кембриджские платоники, он был склонен к заимствованиям из Каббалы. Согласно представлениям Мора, вездесущность Бога воплощается в пространственной, но не материальной и не доступной чувственному постижению субстанции. В целом это неоплатоническая концепция, вполне ренессансная по своим истокам. Пространство Мор трактовал как нечто более сложное, чем трехмерное геометрическое пространство, он говорил даже о четвертом измерении. Существует связь моровской концепции пространства, заполненного некой нематериальной субстанцией, выражающей вездесущность Бога, с ньютоновским понятием пространства как чувствилища (sensorium) Божества. Философские идеи Мора были довольно широко известны.

Основанный в XIII веке Кембриджский университет, с которым связан ­самый плодотворный период жизни Исаака Ньютона, успел прославиться именами своих выпускников и профессоров: Роджера Бэкона, крупнейшего экспериментатора XIII века, считавшего математику ключом ко всему естествознанию, Джона Фишера, крупнейшего гуманиста, друга и поклонника Эразма Роттердамского, Вильяма Гильберта, знаменитого врача и физика, заложившего фундамент учения о магнетизме и электричестве. Сам Эразм Роттердамский несколько лет прожил в одном из колледжей Кембриджа, получил здесь ученые степени бакалавра и доктора, преподавал греческий и переводил Новый Завет и сочинения Иеронима. Хотя наши любят смаковать «затхлую атмо­сферу» Кембриджа доньютоновского периода, почему-то именно «средневековая традиция» повсеместно вела к появлению Роджеров Бэконов, Вильямов Гильбертов, Исааков Ньютонов. Конечно, было всё — и засилье схоластики, и сожжение Бруно, и травля Коперника, но было и нечто другое — серьезнейшая «монашеская» наука, блеск Пизанского и Падуанского университетов, блестящие кафедры естествознания северных университетов, особенно Лейденского, было поощрение церковью науки, а главное — была череда величайших гениев, никак не совместимых с «затхлой атмосферой».

Нет сомнений в том, что Ньютон принес Кембриджскому университету славу крупнейшего центра науки, но верно и то, что Кембриджский университет немало дал Ньютону, ибо мир так устроен, что богатство не возникает из пустоты, а мыльные пузыри — при всей своей радужности — только пустоту и привлекают...

Чему учился Ньютон в Тринити? Логике, риторике, языкам — латинскому, древнееврейскому и греческому, — философии, главным образом, аристотелевской, аристотелевской же физике и космологии, богословию… Библия действительно была главным учебником жизни и величайшей из книг, источником великой правды, в котором Ньютон никогда не сомневался. Барроу увлек его математикой, Коперник — новой системой мира.

По собственноручным записям Ньютона можно установить, какими науками он занимался в первые два года студенческой жизни в Кембридже. Это были арифметика, тригонометрия и специально Евклид, ­которого Ньютон изучал очень тщательно, перейдя затем к новой аналитической геометрии Декарта; познакомился он также с началами астро­номии на лекциях о коперниковой системе мира.

В записных книжках Ньютона, относящихся к трем годам начального курса обучения, — следы увлечения астрологией, фонетикой, попытки создать универсальный язык, основным свойством которого, как считал молодой Ньютон, должна стать строгая классификация предметов, явлений и концепций. Целью такого языка должно было бы стать преодоление барьеров непонимания между людьми. Как это характерно для одинокого Ньютона! В записных книжках содержатся его заметки и вычисления, относящиеся к определению музыкальных интервалов, математическому  осмыслению кварты и квинты; он размышляет по поводу своих наблюдений рефракции света, делает заметки, связанные с обработкой линз и ошибками, аберрациями линз. Здесь же его математиче­ские заметки, связанные с извлечением корней — робкие переходы к «биному Ньютона». Чуть позже — наблюдения знаменитой кометы 1664 года.

В восемнадцатилетнем возрасте Ньютон написал первую научную работу с проектом универсального языка *. В этом проекте во многих деталях ощутимо влияние древнееврейского, который он начал изучать еще ранее. В примерах фигурируют характерные для еврейского трехбуквенные корни.

Однобуквенные грамматические показатели явно повторяют идею еврейских «служебных букв». Словообразовательные модели, строение придаточных предложений, механизм отрицания напоминают языковые формализмы иврита. Показательно, что текст проекта предваряет странный заголовок «Тhе site of this is as a kiss», который, по-видимому, следует перевести «Вид этого похож на поцелуй». Дело в том, что в каббалистической традиции поцелуй символизировал слияние души с Богом.

Записи Ньютона студенческих лет не содержат даже намеков на личную жизнь и существование физического тела. Похоже, как и в школе, замкнутый и малоразговорчивый студент, не разделявший легкомысленных забав однокашников, мало чем примечательный и мало заметный, был им совершенно не интересен и не сохранился в памяти. У него практически не было друзей, так что, кроме Барроу, никто не мог заметить глубоко спрятанный огонь гениальности, да и он сам, возможно, не знал об этом огне или, во всяком случае, старался его ни в чем не проявлять. В отношениях с людьми, по его собственным словам, главным его принципом было не умножать знакомых.

Интересы Ньютона той поры отражены в набросанном им самим В о ­п р о с н и к е, некой не очень определенной программе действий, собранной со свойственной Ньютону систематичностью и носящей на себе явное влияние Барроу и Мура. Наряду с волнующими его проблемами мироустройства, строения материи, определения времени и пространства, природы света, физических свойств, здесь имеются рубрики «О Боге», «О творении», «О душе», «О сновидениях». Ньютона-студента волнует телепатия, взаимодействие на расстоянии, алхимия, астрология и особенно библейская история.

Начинает расти его впоследствии столь обширная библиотека. Он купил «Хронику» Кохолла, «Историю английских династий» и «Четыре царства» Слейдена — путаную книгу, в которой в основу понимания истории положена книга пророка Даниила. В идею четырех царств Ньютон свято верил до конца своей жизни. Она связывала для Ньютона Бога и историю. История становилась божественной, а Бог — историческим.

Хотя в детском возрасте способности Ньютона ничем особенным не проявились, в юности начал расцветать главный его дар — математический. ­Отныне его вечной спутницей стала математика, и ничем себя ранее не проявивший школяр начал головокружительный взлет, результатом которого стали М а т е м а т и ч е с к и е н а ч а л а н а т у р а л ь н о й ф и л о с о ф и и. По словам И.-В. Гёте, у него был конструктивный ум, притом в самом абстрактном смысле: «Высшая математика была для него поэтому настоящим органом, с помощью которого он стремился построить свой внутренний мир и осилить внешний».

На Рождество 1664 года, в день своего 22-летия, Ньютон составил список задач, которые ему предстояло решить, — это была программа разработки того, что ныне именуют математическим анализом. А еще через несколько дней прошел страшный слух: из Лондона на Кембридж движется чума. Без лишних формальностей и унизительного стояния на «квадрагезиме» сайзеру Ньютону присвоили степень бакалавра, дающую ему право на продолжение образования. Однако воспользоваться им та же чума помешала: чума пришла в Кембридж, и ректор, уповая на Божью благодать, распустил колледж до конца эпидемии. Впрочем, Ньютон бежал домой еще раньше: то ли больше других испугался болезни, то ли почувствовал приближение своего «звездного часа», получившего позже наименование «годов чудес». Чума прошла мимо Манора, предоставив будущему гению уникальную возможность в сельском уединении и в условиях свободы от обременительных обязанностей студента сделать свои выдающиеся открытия, результаты которых до поры и времени оставались неизвестными миру. 1665—1666 годы Ньютона во многом напоминают 1905 год Эйнштейна — в обоих случаях за короткий промежуток времени два величайших физика, находившихся приблизительно в одинаковом молодом возрасте, сделали важнейшие открытия своей жизни. Вот что говорил сам Исаак Ньютон:

В начале 1665 года я нашел метод приближенного вычисления рядов и правило для преобразования в ряд двучлена любой степени. В тот же год, в мае, я нашел метод касательных Грегори и Шлюзиуса и уже в ноябре имел прямой метод флюксий, в январе следующего года — тео­рию цветов, а в январе следующего года я имел начало обратного метода флюксий. В том же году я начал размышлять о том, что тяготение распространяется до орбиты Луны, и (найдя, как вычислить силу, с которой шар, катящийся внутри сферы, давит на ее поверхность) из кеплеров­ского правила периодов планет, находящихся в полукубической пропорции к расстоянию от центров их орбит, вывел, что силы, которые держат планеты на их орбитах, должны быть обратно пропорциональны квадратам расстояний от центров, вокруг которых они обращаются, и таким образом, сравнив силу, требуемую для удержания Луны на ее орбите, с силой тяжести на поверхности Земли, я нашел, что они отвечают друг другу. Всё это было в два чумных года — 1665-м и 1666 м. Ибо в те дни я был в расцвете творческих сил и думал о математике и физике больше, чем когда-либо после...

Перед смертью Ньютон рассказал историю своих открытий Генри Пембертону. Вот как она выглядит в изложении последнего:

Во времена своего одиночества он стал размышлять о силе тяготения. Эта сила, как обнаружилось, не слишком сильно снижается на самых дальних расстояниях от центра Земли, до которых мы можем подняться, — на вершинах самых высоких зданий и даже на вершинах самых высоких гор; ему казалось естественным, что эта сила должна распространяться гораздо дальше, чем обычно считают. Почему бы не до Луны? — спросил он себя. И если так, это должно оказывать влияние на ее движение. Возможно, она остается за счет этого и на своей орбите. Хотя сила тяжести на небольших расстояниях от центра Земли — на тех, на которых мы можем поместить себя, ослабляется и не очень заметно, вполне возможно, что там, где находится Луна, эта сила может значительно отличаться от той, что существует на Земле. Чтобы вычислить, какова может быть степень этого снижения, он предположил сначала, что если Луна удерживается на орбите силой тяготения, то несомненно, что и главные планеты вращаются вокруг Солнца с той же самой силой; сравнивая периоды нескольких планет с их расстояниями от Солнца, он обнаружил, что если какая-либо сила, подобная тяготению, держит их на их орбитах, то эта сила должна снижаться в квадратичной пропорции с увеличением расстояния.

Нам еще предстоит понять связь вулсторпских «откровений» Ньютона с работами его предшественников и современников и развенчать мифы об Аnni Mirabilles, «годах чудес», но вызванные чумой «каникулы» Ньютона, бесспорно, стали плодотворнейшим периодом его жизни: в 1664—1666 гг. Ньютон внес значительный вклад в дифференциальное и интегральное исчисление, вывел закон всемирного тяготения, о существовании которого догадывались некоторые его современники, и положил начало другим направлениям физики и механики. Хотя Р а с с у ж д е н и я о к в а д р а т у р е к р и в ы х тоже было написано в эти годы, однако в информационном плане они остались немыми, своего рода ньютоновской «черной дырой», ничего из себя не испускающей. Мы еще поговорим о причинах ньютоновского безмолвия, но и в Вулсторпе и позже оно сослужило ему плохую службу, заставив тратить много времени и нервов на доказательства своего приоритета.

Тем временем чума, унесшая огромное количество жизней и давшая Ньютону Anni Mirabilles, отступила, и он поспешил в Кембридж. Однако спешка оказалась опасной — шла новая волна «черной смерти». Не пробыв в Кембридже и четырех месяцев, Ньютон вернулся домой, чтобы продолжить изыскания в области метода флюксий и бесконечных рядов. В октябрьском мемуаре 1666 г., который увидит свет лишь через триста лет, Ньютон описал собственный метод квадратур, идеи интегрирования и разложения в ряды некоторых функций.

...В возрасте 24 лет Ньютон познал самоуважение, увидел свое отличие от других и свое превосходство. Его надежды и мечты, как выяснилось, имели под собой основания. Не напрасно страдал он от своего одиночества. И причиной этому одиночеству была его необычность, его дар.

В конце апреля 1667 года Ньютон возвратился в послечумной Кембридж: ему предстоял серьезный экзамен на получение степени бакалавра, дававший право стать членом колледжа и возможность заняться наукой. 2 октября выбор сделан, и еще через девять месяцев Ньютон получил магистерскую степень и звание старшего члена колледжа (major fellow). Вторую ученую степень «магистра искусств» Ньютон получил 7 июля 1668 года, став полным членом Тринити. Теперь ему полагалась отдельная большая комната («духовная камера»), трехфунтовая стипендия, увеличенный до 25 фунтов доход с владений Тринити и право сидеть «под Генрихом VIII» — участвовать в трапезах в Большом зале. Одновременно он стал тьютером, наставником богатого стипендиата Леже Скроупа. Любопытно, что в «духовную камеру» Ньютон не переехал — в целях экономии сдал ее внаем, оставшись, как и прежде, вдвоем в одной комнате со своим напарником Викинсом.

Дальнейшая карьера зависела от профессуры. Здесь Ньютону повезло: благоволивший к нему Исаак Барроу получил почетное приглашение стать королевским капелланом и в связи с этим принял решение передать 27-летнему ученику кафедру математики и профессорскую должность. Кафедра математики приравнивалась к богословской, должность лукасианского профессора, дающая доход в сто фунтов годовых, — к должности мастера колледжа. Главное же, должность лукасианского профессора была необременительной — педагогическая нагрузка три часа в неделю, остальное время можно было уделять научной работе, что вполне устраивало молодого профессора.

Хотя поначалу Ньютон серьезно готовился к лекциям, слушателей у него практически не было — он сравнивал себя с Софоклом, игравшим в пустом театре. Фактически профессорство стало синекурой, давшей ее обладателю прекрасную возможность выбирать себе занятия по собственному усмотрению. Ньютон выбрал математику и оптику.

Идеи, возникшие у Ньютона во время вулсторповского «озарения», в дальнейшем развивались неравномерно: вначале предпочтение отдается оптике и совершенствованию телескопа-рефлектора, затем — теории преломления и разложения солнечного света призмой, наконец, под влиянием Галлея, Ньютон засел за главный труд жизни — Н а ч а л а.

Естественно, все эти занятия самым тесным образом увязывались с математикой. Ньютон очень рано понял значение геометрии и математического анализа для натуральной философии и провозгласил своим принципом исследования природы не рассуждение, а расчет. Идя по стопам Декарта, он развивал идеи интегрального и дифференциального исчисления, а также применения рядов для вычисления квадратур. Хотя ему удалось опередить своих современников, кроме Барроу, этого никто не знал: Ньютон держал свои труды в секрете. Однако, когда в 1668 году Меркатор опубликовал Л о г а ­р и ф м о т е х н и ю, в которой бесконечные ряды использовались для вычисления логарифмов, а Брункер стал разрабатывать способ вычисления площади гиперболы с помощью бесконечных рядов, Барроу потребовал от Ньютона обнародования его результатов.

Так появилась работа О б а н а л и з е у р а в н е н и й с б е с к о н е ч ­н ы м ч и с л о м ч л е н о в (1669), которая, хотя и не была опубликована, но разослана крупным матема- тикам, что дало Ньютону в дальнейшем возможность претендовать на приоритет в открытии флюксий (дифференциального и интегрального исчисления). Подробно метод флюксий и бесконечных рядов описан им в одноименной работе, написанной в 1670—1671 гг., но опубликованной лишь посмертно.

С 1664 года Ньютон занялся совершенствованием телескопов и изготовлением несферических линз — то и другое преследовало цель избежать так называемой сферической аберрации, приводящей к размытию оптических изображений. Ньютон знал, что из принципов геометрической оптики следует, что стекла с эллипсоидальной, гиперболической и параболической поверхностями могут быть лишены этого недостатка, и пытался использовать их для телескопов. Однако, столкнувшись с хроматической аберрацией, то есть разным преломлением лучей разного цвета, ведущим к радужному окаймлению изображения, пришел к выводу, что лучшим разрешением проблем аберрации является предложенный ранее телескоп-рефлектор, работающий на принципе отражения изображения метал- лическим зеркалом. Конец шестидесятых — начало семидесятых Ньютон посвятил изучению природы хроматической аберрации и собственноручному созданию отражательного телескопа-рефлектора.

Отражательные телескопы, построенные Ньютоном, при всем их несовершенстве, связанном с быстрым потемнением отражающей металлической поверхности, сослужили ему добрую службу. Они имели два огромных преимущества: не обладали хроматической аберрацией и из-за особенностей конструкции оказывались много короче обычных рефракторов. В 1668-м появился малый, а в 1671-м большой отражательный телескопы Ньютона, вызвавшие столь большой общественный резонанс, что один из них был даже продемонстрирован королю в качестве достижения английской науки. Естественно, конструкция телескопа была строго засекречена, хотя принцип его работы был известен до Ньютона, а Гук даже утверждал, что еще в 1664-м году изготовил небольшую, дюймовой длины трубку, работающую на аналогичном принципе.

Королю телескоп понравился, он передал его недавно возникшему Королевскому обществу «виртуозов» — английской академии, образованной по подобию римской, флорентийской или тосканской. Совершенно неожиданным результатом этих демонстраций стало предложение о вступлении Ньютона в Королевское общество. 11 января 1672 г. на заседании, посвященном обсуждению ньютоновского телескопа, он был заочно принят в члены Королевского общества. Несмотря на то, что при жизни Ньютона работающий отражательный телескоп построить так и не удалось, модель такого прибора привела его к заветной цели — в обществе были его единомышленники, члены «незримого колледжа», сливки науки, люди, своей целью поставившие «улучшить практическое и экспериментальное знание для роста науки и всеобщего блага человечества».

Два слова о Королевском обществе. Оно возникло из кружков «мастеров» или «виртуозов» в начале 1650-х годов и окончательно оформилось 18 ноября 1660 года в виде «Колледжа для содействия физико-математическому экспериментальному учению». Еще через два года Карл II взял «незримый колледж» «под свое милостивое покровительство», что дало ему право назваться лондонским Королевским обществом. У истоков будущей академии стояли Кристофер Рен и Роберт Гук. Послед- нему, видимо, принадлежат основные принципы общества, главнейший из которых — «познание экспериментальным путем явлений природы, полезных ремесел, производства, практической механики, двигателей и изобретений». К моменту вступления Ньютона в члены общества в него входили крупнейшие ученые Лондона — кроме указанных, Исаак Барроу, Джон Уоллис, Сет Уорд, Фрэнсис Уиллоуби, а также врачи, духовники, два мемуариста, один поэт (Джон Драйден) и издатель (Генри Ольденбург). Последнему принадлежала идея издания Ф и л о с о ф ­с к и х т р у д о в общества (1665). Тон в обществе задавал сын пастора и единственный оплачиваемый сотрудник Роберт Гук, которому предстояло стать главным конкурентом и оппонентом Ньютона. Трения между ними не заставили себя ждать...

В феврале 1672 года на заседании Королевского общества обсуждалась посланная в Ф и л о с о ф с к и е т р у д ы первая научная статья Ньютона (предыдущие его работы, как уже отмечалось, не были предназначены для печати). Статья называлась Н о в а я т е о р и я с в е т а и ц в е т о в, и речь в ней шла об изучении разложения солнечных лучей призмой. В своей теории, объясняющей очень изящно выполненные эксперименты, Ньютон пришел к выводу, что образование непрерывного спектра связано с различной преломляемостью лучей разного цвета, сами цвета — изначальные свойства света, не обусловленные свойствами тел, преломляющих лучи, наименьшей преломляемостью обладают лучи красного цвета, наибольшей — фиолетового. Как это ни парадоксально, на презентации своей первой статьи Ньютон не присутствовал, оставшись в Кембридже, и попросил зачитать текст своей работы, почти одновременно появившейся в Ф и л о с о ф с к и х т р у д а х (№ 80 от 19 февраля 1672 года, стр. 3075—3087).

Хотя эта статья Ньютона действительно знаменовала появление науки ­Нового времени, опиравшейся на экспериментальные факты и связанную с ними теорию, научное сообщество встретило ее резкой полемикой, сделавшей Ньютона знаменитостью и ответчиком одновременно. Вместо ожидаемой поддержки своим ясным и глубоко продуманным постулатам он встретил град критических ударов, ввергший его в глубокую депрессию.

Е. Ч. Скржинская:

Статья Ньютона сразу же по своем появлении в печати вызвала резкую полемику, явившуюся одним из неприятнейших событий в жизни ее автора и вылившуюся в долгий ученый спор как по существу открытия, так и о приоритете. На ньютоновы мысли о гетерогенности белого света последовательно отозвались многие ученые: иезуит Игнатий Парди из Клермонского колледжа в Париже, знаменитый Христиан Гюйгенс, льежский профессор математики, иезуит Франциск Линус, двое из его учеников, ограниченный Гасконь и способный Антон Лукас, и, наконец, главный из противников — Роберт Гук, официальный экспериментатор Королевского общества, по характеру нервный, раздражительный и придирчивый и в то же время одаренный ученый.

В связи с этой полемикой, Ньютон развил свою новую теорию света и цветов в 15 статьях, которые появлялись одна за другой в выпусках Philosophical Transaction за годы 1672—1676. Этим спором Ньютон, несмотря на свое кембриджское уединение и непрерывную работу, был морально утомлен. Особенно терзали его нападки Гука. Он нисколько не поколебался в своих научных убеждениях, но измучился многолетней необходимостью возражать, доказывать, опровергать, тратить силы на остроумие в литературных пререканиях. В конце концов, контроверза вы­звала с его стороны твердое решение, изложенное им в письме к Ольденбургу от 18 ноября 1676 г.: «Я вижу, что обратился в раба философии. Если только я избавлюсь от этого линусовского дела, я решительно распрощаюсь с ней навеки; исключение составит лишь работа для моего собственного, частного удовлетворения и то, что я оставлю для выхода в свет после моей смерти. Мне ясно, что человек должен или решиться не опубликовывать ничего нового, или стать рабом его защиты».

Этот отрывок (широко известный и часто цитируемый), говорящий о крайнем огорчении и раздражении автора, явно подчеркивает его решение отмежеваться от того ученого мира, в котором, казалось бы, ему должно было принадлежать видное место. Еще так недавно, всего только четыре года до этого письма, в период своего вступления в члены Королевского общества, Ньютон был полон желания систематически делиться результатами своей работы с учеными собратьями, сообщая об удивительном, «самом необычайном открытии», которое ему удалось сделать. Теперь он уходит в скорлупу, прячется в раковину, так как натолкнулся на ненужную, утомительную суету споров и соперничества. Этой раковиной стал для него его колледж и немногочисленная однообразная среда людей, его населявших.

Нам еще предстоит анализировать открытия Ньютона и суть связанных с ними дискуссий, но здесь можно предварительно заметить, что истина далеко не всегда была на стороне нашего героя — раз, что в спорах он нередко проявлял нетерпимость и глухоту — два, и что в дискуссиях не последнюю роль играли вненаучные обстоятельства — характеры и мировоззрения участников — три.

Публикация первой работы не изменила статуса Ньютона — он жил и работал в Кембридже, изредка наезжая в Лондон и Вулсторп. Свое время он делил между химической лабораторией, оптическими изысканиями и лекциями, по одной в неделю. Судя по всему, лектором он был никудышным: даже лучший его ученик и будущий преемник Уистон признавался, что никогда ничего не понимал. Чаще всего, не находя слушателей, Ньютон возвращался в свою комнату или лабораторию, дабы углубиться в собственные изыскания. Позже помощник и секретарь профессора, его однофамилец и земляк, Гэмфри Ньютон записал:

Он редко покидал свою комнату, за исключением учебного периода, когда он читал лекции в университете, будучи лукасианским профессором. Слушателей у него было настолько мало, понимавших же его — еще меньше, что зачастую из-за их малочисленности читал как бы стенам.

Когда он читал в университете, то обыкновенно отсутствовал с полчаса; когда же слушателей не было, то он возвращался обратно, потратив примерно четвертую часть этого времени, а то и меньше.

В 1673 году в Тринити возвратился из Лондона Исаак Барроу, «лучший ученый муж Англии», по определению Карла II, назначившего его мастером колледжа. Ньютон сразу почувствовал участие нового начальства: Барроу распорядился выделить своему ученику и преемнику по кафедре одну из лучших комнат. Ньютон сделал ремонт, купил мебель, потратился, однако жил по-прежнему в одной комнате с Викинсом, хотя последний все чаще отсутствовал, пока не исчез совсем. Барроу оказывал ему покровительство и в других случаях. В 1675 году кончился допустимый уставом университета срок пребывания Ньютона в качестве члена Тринити-колледжа без принятия священного сана, что было сопряжено с изменением рода занятий. Барроу добился у короля разрешения для Ньютона остаться членом совета колледжа без сана и, следовательно, сохранить статус и возможность продолжения научных исследований.

В Тринити Ньютон вел жизнь затворника, редко покидая колледж и деля свое время между работой, церковью и библиотекой. Будучи книжным человеком, он вносил довольно значительные суммы на постройку нового библиотечного здания и пытался наладить товарищеские отношения с библиотекарем. Химическая лаборатория находилась рядом с его комнатой, из которой имелся выход в небольшой сад, где Ньютон отдыхал и разводил яблони — никакими иными садовыми работами он не занимался, к спортивным занятиям относился скептически, близких друзей не имел. У него было несколько знакомых, но и с ними он встречался нечасто, предпочитая прямому общению переписку. Переписка Ньютона огромна, включает значительное количество адресатов, но носит исключительно деловой или научный характер — в ней нет практически ни одного намека на земное существование или борение духа.

Никогда и никому не удастся узнать, какие страхи или страсти овладевали душой Ньютона в его почти полной изоляции от мира, ясно лишь, что он был страшно одинок и нередко находился в состоянии депрессии. Видимо, к одному из таких состояний относится пожар, случившийся в его комнате зимой 1677 года. Причина и точная дата пожара не установлены, как и то, был ли это пожар или поджог. Поводов для того или другого было немало. Незадолго до этого Тринити покинул сосед по комнате Викинс, одна из немногих живых душ, связывавших Ньютона с полным неприятностей и страхов миром. Отношения между Ньютоном и Викинсом могут служить предметом самых разнообразных домыслов, но Ньютон сделал всё от него возможное, чтобы они не оставили никаких следов. Поэтому предположение, что утрата Ньютоном душевного равновесия и самоконтроля объясняется бегством Викинса, носит абсолютно умозрительный характер.

Другим страшным ударом стала смерть Исаака Барроу. Осенью он уехал из Кембриджа в Лондон и больше не вернулся. Заболев воспалением легких, Барроу принял чрезмерную дозу опиума и не проснулся... Ему было всего 47 лет. По признанию Ньютона, ни для кого эта смерть не была большей потерей, чем для него.

Мы видим, у Ньютона были поводы для депрессии. Поэтому пожар, чем бы он ни был вызван, наверняка связан с крайне угнетенным состоянием его духа. В пожаре погибли бумаги и письма Ньютона. Впоследствии он признавался, что сгорели его работы по оптике и флюксиям, но ряд исследователей считает, что именно тогда исчез большой алхимический трактат, содержащий результаты его поисков «Философского камня». Судя по всему, аутодафе 1677 года было не единственным в жизни Ньютона. Мне вспоминается Николай Васильевич Гоголь, периодически устраивавший такого рода сожжения. Я никогда и нигде не встречал мысли об огромном психологическом подобии этих столь разных людей, но в моем сознании они разительно сходны: ­огромное внутреннее одиночество, внешняя оппозиция, частые депрессии, граничащие с психозами, редкостное сочетание славы и остракизма...

Ньютон не успел оправиться от потерь, как его ждал новый удар — болезнь матери. Анна выхаживала младшего сына Бенджамена и заразилась. Бена спасти не удалось, мать — тоже, хотя Исаак помчался в Вулсторп по первому ее зову. У Ньютона были обширные познания в медицине, он успешно занимался самолечением, но все его стоические усилия оказались безрезультатными. В предсмертном бреду она просила сына стать пастором.

После похорон и вступления в права наследства — мать завещала ему дом в Вулсторпе и угодья — Ньютон вернулся в Кембридж. То ли острое чувство утраты близких людей, то ли горечь одиночества, то ли внезапно возникшее чувство симпатии привели к быстрому и достаточно странному сближению 37-летнего профессора и 18-летнего студента (феллоу-коммонера) по имени Чарльз Монтегю. Чарльз происходил из старинной аристократической, хотя и обедневшей семьи. Истории неведомо, что именно привело к их сближению, но достоверно известно, что эта дружба оказала большое влияние на их судьбы. Честолюбивый юноша мечтал сделать политическую карьеру, а пока увлекался философией и алхимией, найдя в Ньютоне старшего наставника и эрудита. Одно время Ньютон и Монтегю собирались даже создать в Кембридже свое философское общество. Судя по всему, это начинание не удалось — не нашлось лица, которое взяло бы на себя демонстрацию опытов.

1682 год примечателен появлением «знака небес» — яркой кометы, получившей позже имя Э. Галлея. Комета и Э. Галлей стали мощными катализаторами в работе Ньютона над главным трудом жизни. Заинтересовавшись астрономией и путями небесных тел, Галлей, отправляясь от законов движения Кеплера, пришел к выводу, что сила притяжения планет к Солнцу обратно пропорциональна квадрату их расстояния до Солнца. Одновременно К. Рен заключил, что причиной удержания планет на орбите является равновесие сил инерции (равномерного и прямолинейного движения) и притяжения к Солнцу. К такому же выводу независимо пришел Р. Гук. Однако никто из них не мог объяснить эллиптической формы орбит. Собравшись в лондонской таверне, Э. Галлей, К. Рен и Р. Гук решили назначить символиче­скую премию — книгу стоимостью в сорок шиллингов — тому, кто объяснит природу эллиптической формы планетных орбит. Посетив Ньютона в Кембридже (август 1684 г.), Галлей рассказал Ньютону о занимавшей их проблеме и в ответ услышал, что такое объяснение у него имеется. Разговор с Галлеем стимулировал работу над небесной механикой и уже через полгода Галлей докладывал Королевскому обществу присланную Ньютоном для публикации работу О д в и ж е н и и, свидетельствующую о значительном прогрессе на пути к созданию небесной механики. Ньютон уже работал над своим Opus Magnum, хотя, как и прежде, не спешил с публикацией. Трактат О   д в и ж е н и и, подготовленный Ньютоном между ноябрем 1684 и февралем 1685 года, был заявочным — в письме к своему однокашнику, а ныне секретарю Королевского общества Френсису Астону Ньютон просил внести «заметки о движении» в регистрационную книгу Королевского общества в качестве свидетельства о приоритете.

Очень важная деталь: Н а ч а л а были созданы Ньютоном в разгар его занятий алхимией, тайной трансмутации одних веществ в другие. Ньютон увле­ченно работал над проблемой получения золота, спал несколько часов в сутки, каждую свободную минуту убегал к своим горнам и ретортам. И лишь под влиянием Галлея и страха утратить приоритет, преодолевая глубинную тягу бежать к плавильным тиглям или вновь листать книгу Агриколы, брался за перо, чтобы набросать очередные страницы М а т е м а т и ч е с к и х н а ­ч а л н а т у р а л ь- н о й ф и л о с о ф и и.

Орus Маgnum Ньютона был представлен Королевскому обществу 28 апреля 1686 года, встречен достойно, но без каких-либо признаков восторга или высокой оценки. Хотя книга была посвящена Королевскому обществу, значение ее общество не поняло. Лишь Хоcкинс обратил внимание достопочтенных ученых мужей на уникальный пример того, как столь большая тема разработана одним человеком. Это вызвало немедленную гневную реакцию Р. Гука, тут же обвинившего Ньютона в том, что он украл у него закон всемирного тяготения. Посудачив, члены общества пришли к единодушному за­ключению, что, при всем уважении к Гуку, его приоритет недоказуем, ибо он никогда прежде не публиковал подобных суждений в своих книгах или Ф и л о с о ф с к и х т р у д а х и поэтому винить в случившемся может только самого себя.

19 мая 1686 года в пространных записях Королевского общества появляется лаконичная запись о том, что общество указало, чтобы «Математические начала натуральной философии» Ньютона были отпечатаны in quarto красивыми литерами, мистеру Ньютону было направлено письмо, подтверждающее решение общества и испрашивающее его мнения относительно способа печати, объема, гравюр и тому подобного.

Но Общество отказывалось печатать книгу за свой счет: у него не было денег! Единственное, чем оно сейчас обладало, — это нераc­проданными экземплярами книги Уиллоуби и Рэя «История рыб».

И тогда Галлей — совсем небогатый Галлей — решил взять все расходы по печатанию книги на себя. Общество с энтузиазмом на это согласилось и великодушно предложило Галлею забрать себе бесплатно пятьдесят нераспроданных экземпляров «Истории рыб» — в качестве компенсации.

Первое издание книги увидело свет в мае 1687-го в количестве 250 экземпляров, из коих 20 экземпляров Галлей выслал Ньютону для подарков коллегам.

Незадолго до выхода Н а ч а л Ньютон проявил себя в новом неожидан­ном качестве — общественного и политического деятеля, отстаивающего сложившиеся в университете традиции Реформации (англиканства). После ре­ставрации монархии Карл II и особенно сменивший его на престоле Яков II придерживались политики поддержки католиков. Стремясь ослабить англиканскую ориентацию Кембриджа, где строго соблюдалось установление не допускать на административные посты католиков и не присваивать ученых степеней папистам, Яков II прислал вице-канцлеру мандат, предписывающий присудить ученую степень магистра искусств бенедектинскому монаху Албану Френсису, не требуя от него необходимого заявления о вероисповедании. Поскольку требование короля входило в противоречие с установлением, незаконность королевского требования следовало доказать перед высшим церковным судом. Сторону университета защищала делегация, возглавляемая вице-канцлером Джоном Печчелом, а Ньютон входил в ее состав. Высший церковный суд возглавлял крайне жесткий и мстительный судья Джеффрис, одно имя которого приводило ответчиков в трепет. Делегация дрогнула и выразила готовность подписать компромиссный документ о согласии принять Френсиса в число магистров при условии, что это не станет прецедентом. Только Ньютон категорически отказался ставить свою подпись, сказав: «Это значит — сдаться». Приглашенный в связи с этим юрист принял сторону Ньютона, после чего от компромисса отказались. Хотя это стоило долж­ности Джону Печчелу, а делегация вернулась в Кембридж, ничего по сути не добившись, твердость, проявленная Ньютоном, была вознаграждена: вначале Френсис сам забрал свое заявление, а позже Яков II, вступивший в конфликт с парламентом, церковью и политическими лидерами, вынужден был бежать из страны. Его место занял Вильгельм Оранский — свершилась бескровная «славная революция», открывшая вигам путь в парламент и сделавшая Чарльза Монтегю видной политической фигурой.

Занятая Ньютоном в деле Албана Френсиса принципиальная позиция привела к росту его популярности в университете. Из затворника он стал превращаться в общественную фигуру. Его даже выдвинули университетским депутатом от вигов в парламент. После того как Стюарты пали, его вновь избрали, и он был вместе с Чарльзом Монтегю членом Конвента — учредительного парламента, который должен был решить вопрос о королевской власти и управлении страной после «славной революции» 1688 года.

Не вполне верно, что деятельность Ньютона в парламенте ограничилась анекдотической репликой: «Дует, закройте окно». В парламенте Ньютон отстаивал университетские привилегии. Он постоянно информировал вице-канцлера о делах и политической обстановке. Именно в парламенте далекий от реальной жизни человек приобрел богатый политический опыт и необходимые связи.

Ни публикация Н а ч а л, ни общественная деятельность, ни выход из «кокона» не сослужили Ньютону доброй службы — возможно, даже наоборот: прервался его тщательно отлаженный ритм жизни, общение с выдающимися деятелями радовало, но и возбуждало его, лондонская жизнь будоражила и обессиливала одновременно. Ньютона ждала не слава, а полоса тяжелых испытаний, начавшаяся с очередного пожара, о котором существует множество противоречивых свидетельств. Наиболее распространена версия о собачке Даймонд, опрокинувшей на рукопись горящую свечу. Мне представляется это маловероятным, ибо, в отличие от Эйнштейна, Ньютон не любил и не держал домашних животных. Вообще говоря, не известно, существовал ли пожар 1691—1692 гг., и если да, был ли это пожар или поджог. Согласно наиболее распространенной версии, именно этот пожар вызвал у Ньютона длительное психическое расстройство с манией преследования, страшной бессонницей, взрывами бешеной энергии, чередуемыми с полной апатией, глубокой меланхолией и бессвязностью мыслей. В период заболевания Ньютон то обещал покончить с философией и заняться производством сидра, то писал Бентли ­огромные письма-трактаты на богословские темы, то жаловался на многонедельную бессонницу, то прятался от подстерегающих на каждом шагу врагов.

Согласно одной из версий, причина заболевания Ньютона — ртутное отравление, меркуриализм. Он действительно много работал с ртутью, но маловероятно, что временная потеря памяти, чувство страха и мания преследования, характерные для меркуриализма, в данном случае обязаны своим происхождением отравлению ртутью *. Ведь другие признаки, свойственные этой болезни — выпадение зубов и волос, расстройство речи, постоянное дрожание рук, ранняя смерть, — у Ньютона отсутствовали.

Гораздо естественней предположить, пишут современные исследователи, наступление у Ньютона депрессии, связанной с наступлением некоторого критического возраста — ее признаками являются нарушение сна, потеря аппетита, меланхолия, тревожные видения. Обычно эта болезнь проходит безвозвратно за год-два. На эти обстоятельства у Ньютона могли наложиться пожар, выборы в парламент, неблагоприятные внешние обстоятельства.

Болезнь знаменует серьезный душевный перелом Ньютона. Не случайно в письмах встречаются фразы о «ме-сте». Ньютон всерьез подумывает о смене своей научной деятельности на административную. Здесь и влияние Монтегю, и парламентские сидения Ньютона, и его временное помутнение сознания, и, возможно, ощущение того, что главные научные открытия уже позади.

Пока Ньютон болел, его младший друг по Кембриджу Чарльз Монтегю делал блестящую карьеру. В 1688-м — вместе с Ньютоном — он стал членом парламента, отдавшего трон Вильгельму Оранскому и Марии Стюарт. Он пришелся ко двору новому монарху и вскоре был назначен руководителем британских финансов. В тяжелый для Ньютона 1692 год Монтегю выпустил первый в Англии государственный заем, давший хорошие результаты, а затем предложил билль об учреждении Английского банка и был назначен канцлером казначейства. В 1693 году Ньютон оправился от болезни. Хотя его память полностью восстановилась и он даже продолжил свои изыскания в области небесной механики, Кембридж явно тяготил его. Истории не известно, кому — Ньютону или Монтегю — принадлежала идея о смене жизненного поприща, но в 1696-м в его жизни произошла крутая перемена: Монтегю предложил широко известному в узком кругу естествоиспытателей ученому престижную и высокооплачиваемую должность хранителя Минта — монетного двора страны. Ирония судьбы заключалась в том, что патронаж могущественного человека сыграл в жизни Ньютона гораздо большую роль, чем все его прошлые и будущие открытия — прижизненной известностью и славой он обязан не столько им, сколько своей племяннице Катерине Бартон, дочери его сводной сестры.

Какова связь произошедшего с Катериной Бартон? Очень простая: Монтегю был влюблен в красивую девушку и, по всей видимости, тайно обвенчался с нею (легальный брак был невозможен из-за различия в происхождении).

Канцлер казначейства вынашивал грандиозную идею оздоровления финансов королевства — перечеканку всех монет, сильно похудевших вследствие «обрезания» фальшивомонетчиками и вообще всеми, кому было не лень спиливать с них «излишки» золота и серебра. Полновесные деньги прятались в сундуки и чулки, а в хождении участвовали лишь сильно «недовешенные», что в конце концов привело к полному расстройству всей экономики. Согласно королевскому указу, исполнителем которого стал Ньютон, население должно было к определенному сроку сдать в переплавку монеты ручной чеканки, после чего хранители «чулков» потеряют столько, сколько «недовешивают» их деньги. Ньютону поручалось организовать работу Минта по переплавке и механической перечеканке всего золота страны. Он стал государственным человеком, а его время — the kings time *, зато c каждой перечеканенной монеты он получал свой процент.

Когда Ньютон пришел в Минт, к перечеканке уже было все готово: машины закуплены, плавильные печи установлены, рабочие наняты. Не готов был разве что сам Ньютон — человек без какого-либо опыта организационной или финансовой работы. Но здесь-то и сказались его строгая система мышления и склонность к систематизации.

В. П. Карцев:

Прежде всего Ньютон предпринял систематическое изучение истории Монетного двора. Он собрал все копии положений, заявлений и гарантий, которые относились к Монетному двору со времен короля Эдуарда IV. Он поднял старые счета и точно знал, сколько и кому должен мастер Нил, сколько платили раньше и теперь за различные работы. Каждая операция в Минте была изучена им в мельчайших деталях: была выписана ее стоимость в разные времена и в разных условиях.

Он мгновенно вник в систему счетов, бытующую в Минте, упорядочил все дела. Он везде ввел регламент и завел систему досье, из которых события столетней давности можно было бы восстановить с той же точностью и обстоятельностью, как если бы они произошли вчера. Каждое новое дело он начинал с составления плана, что помогало ему правильно организовывать и свои знания и свои действия. Главным было установление четкого порядка.

Ньютон настолько глубоко вникал в каждую операцию, что мог судить о мастерстве рабочего и о том, с толком ли он расходует свое время. Он знал, сколько стоит тигель для плавления золота, сколько раз можно этот тигель использовать, пока он не разобьется или не растрескается. В рукописи «Наблюдения, касающиеся Минта» он пишет: «Я опытным путем обнаружил, что фунт золотых полукроновых заготовок теряет при обработке три с половиной грана».

Ценой героических усилий летом 1696 года Монетный двор стал производить в месяц 100 тысяч фунтов. К концу года двор дал 2,5 миллиона. К лету 1698 года Минт произвел денег на 6,8 миллионов фунтов стерлингов — в два раза больше, чем за предыдущие тридцать лет.

Монтегю наконец сумел навести должный порядок в английских финансовых делах. Экспорт английских товаров увеличился. Англия обязана Чарльзу Монтегю и Ньютону тем, что она смогла впоследствии стать центром развивающегося европейского капитализма и богатейшей страной мира.

Когда в конце 1699 года умер главный смотритель Монетного двора Томас Нил, занимавший эту должность как синекуру, множеству претендентов на этот вожделенный пост предпочли прекрасно проявившего себя Ньютона. С этой поры его заработок достигал двух с половиной тысяч фунтов стерлингов в год, являясь одним из самых высоких в королевстве. Теперь Ньютон мог себе позволить отказаться от профессорской должности в Кембридже и от членства в Тринити. Он стал влиятельнейшим лицом в Лондоне и прочно вошел в среду политической и финансовой элиты. Никакие научные заслуги не позволили бы ему достичь общественного положения, которое ему обеспечило знакомство и родство с Монтегю. Правда и то, что никакое знакомство не позволило бы Англии найти на эту должность человека, который столько бы сделал для укрепления финансов страны.

Ньютон со свойственной ему систематичностью собрал и проанализировал все бывшие в ходу монеты, выяснил их вес, содержание золота в сплаве и золотой эквивалент, сравнил их стоимость на Амстердамской бирже за сто лет с данными пробирного надзора. В итоге Ньютон пришел к однозначному выводу, что оценка всех зарубежных валют велась гораздо хуже, чем фунтов стерлингов. Конечно же, это способствовало укреплению статуса и престижа английских денег. Кроме того, Ньютон сравнил ценность золота и серебра и выровнял стоимость золотой гинеи по серебряному стандарту — так возникло продержавшееся 300 лет соотношение стоимости одной гинеи в 21 шиллинг. Помимо всего прочего, Ньютон установил стандарт колебания массы монет, причем пределы колебания массы ужесточались с ростом до­стоинства денег.

В 1701 году Ньютон покинул Тринити и одновременно был избран в Палату общин от Кембриджа. Чарльз Монтегю, ставший к этому времени лордом Галифаксом, вовлек своего друга в политическую борьбу. Ему были необходимы союзники, и Ньютон с готовностью помогал своему патрону. В частности, однажды его голос оказался решающим, когда руководителям вигов угрожал импичмент.

В 1703 году Ньютон был избран президентом Королевского общества и оставался на этом посту до самой своей смерти. Тогда же умер его главный противник и оппонент Роберт Гук, неприязнь к которому Ньютон также пронес до самой смерти. И при выборах в президенты патронаж лорда Галифакса оказался важнее научных заслуг Ньютона — для многих членов общества он был парвеню, достигшим высот благодаря сиятельному покровительству. Однако и на новом посту Ньютон проявил себя в высшей степени деятельно: дотошно изучил историю общества, перечитал все протоколы его заседаний и Ф и л о с о ф с к и е т р у д ы, принял решение лично вести все заседания совета. Действительно, за двадцать лет, пока здоровье не стало давать сбои, он пропустил лишь три сессии. Главное же, Ньютон разработал «Схему укрепления Королевского общества», исключавшую схоластику и всякую пустопорожнюю болтовню: «Натуральная философия, писал он, заключается в раскрытии форм и явлений природы и сведении их, насколько это возможно, к общим законам природы, устанавливая эти законы посредством наблюдений и экспериментов и, таким образом, делая выводы о причинах и действиях».

Организовав работу Минта и Королевского общества, Ньютон мог уделить время публикациям, главной из которых стала его О п т и к а. Лишь в 1704 году, спустя 30 лет после начала экспериментов, Ньютон собрал все свои изыскания в области света. Эта книга, видимо, была давно готова, многие ее части написаны еще в восьмидесятые годы, другие он взял из собственных Л е к ц и й по оптике или из ранее опубликованных мемуаров. То, что О п ­т и к а вышла тотчас после смерти Гука, вовсе на случайно: Ньютон не желал вступать в очередные и неизбежные препирательства по вопросам приоритета. Имя Гука упоминается в книге лишь вскользь. Впрочем, Ньютон не любил цитировать предшественников, чтобы создать впечатление, будто всё изложенное принадлежит одному автору. Ссылки на М и к р о г р а ф и ю Гука здесь вообще отсутствуют, хотя эта книга оказала громадное влияние на его исследования по цветам в тонких пленках. Отсутствуют ссылки и на открывшего дифракцию Гримальди. Хотя в О п т и к е использованы результаты многих ученых, книга подводит итог обширной работе Ньютона, выполненной в семидесятых-восьмидесятых годах. Полное заглавие книги: О п т и к а, и л и Т р а к т а т о б о т р а ж е н и я х, п р е л о м л е н и я х, и з г и б а н и я х и ц в е т а х с в е т а. При жизни автора книга трижды публиковалась на английском (1704, 1717 и 1721), в 1706 году Клэрк издал ее латинский перевод, а в 1720-м Кост опубликовал ее на французском. Всё это свидетельствует о значительной известности, которую приобрело учение Ньютона о свете и цве­тах.

В. П. Карцев:

Ньютон понимал, что «Оптика» вряд ли откроет для его коллег что-то новое. Ведь все ее основные материалы были написаны тридцать лет назад, а область эта развивалась довольно быстро. И все же именно ньютоновские открытия не оказались никем повторены. Он оставался их признанным и единственным автором. Хотя новых прозрений в «Оптике» не было, ее роль не уступала роли «Начал» и даже, как считали многие, превышала ее, поскольку «Оптика» была книгой значительно более популярной. Именно эта книга на целое столетие определила пути развития оптики как науки.

Изданием О п т и к и Ньютон начал жатву плодов, семена ко- торых были высеяны много раньше. Однажды у него уже был свой звездный час, напоминающий пережитый Эйнштейном в 1919 году, когда астрономы обнаружили предсказанное отклонение звездного луча у поверхности Солнца. Дело в том, что для Луны его закон тяготения выполнялся лишь весьма приближенно. Причина расхождения с теорией выяснилась лишь тогда, когда Пикар, измерив длину земного меридиана, обнаружил неточность в предыдущих вычислениях радиуса Земли. Как только величина радиуса была уточнена, неувязка исчезла и теория Ньютона встала на твердую почву, подтвердив мощь предвидения ее творца. В 1705 году теория Ньютона позволила Галлею предсказать возвращение кометы в 1758 году. Постепенно «мир Ньютона» вытеснял в сознании ученых «мир Декарта» — вихревую гипотезу происхождения Вселенной. Вольтер объявил ньютоновские Н а ч а л а великим событием мировой истории и поставил английскую науку выше французской. Принадлежащие перу фернейского патриарха П р и н ц и п ы ф и л о с о ф и и Н ь ю т о н а в немалой степени способствовали экстериоризации, выходу идей Ньютона за пределы механики.

1705 год — счастливейший в жизни Ньютона. Снова-таки с помощью лорда Галифакса сбылась его самая сокровенная мечта: королева Анна с целью укрепления партии вигов на выборах в парламент специально прибыла в Кембридж и посвятила в рыцари «сэра Исаака». Снова-таки эта великая честь никоим образом не связана с научными открытиями ученого и даже его верной службой на Монетном дворе — своим вожделенным дворянством Ньютон обязан исключительно политической ситуации и благожелательному отношению Монтегю. Правда, к бочке меда добавилась ложка дегтя, Галифакс рассчитывал на поддержку Кембриджем кандидатуры Ньютона на выборах в парламент 1705 года, однако на сей раз коллеги и студенты с треском и шумом кандидатуру Ньютона провалили — он набрал наименьшее количество голосов и согласно закону уплатил крупный штраф. Это не очень расстроило вновь испеченного аристократа, на радостях обнародовавшего свой герб и направившего в геральдическую коллегию свою подложную родословную. Такого рода «шалости» были свойственны не только Ньютону; Кетрин Бартон, дочь сводной сестры Исаака Анны Смит, пошла дальше своего дяди, без стеснения совести объявив, что их род происходит от Кетрин Суинфорт, любовницы герцога Ланкастерского, отца Генриха IV, и, следовательно, в ее жилах течет королевская кровь.

При жизни Ньютона его племянница Кетрин пользовалась, пожалуй, большей известностью и славой, чем лукасианский профессор и мастер Монетного двора. Она действительно обладала талантами, а главное — неотразимой красотой, позволявшей ей блистать в домах лондонской знати. Раз увидев ее, лорд Галифакс, к тому времени успевший овдоветь * и полысеть, понял, что если первый брак сделал его влиятельнейшим из министров, то близость с Кетрин может стать большим капиталом партии вигов. Так оно и произошло. Красота и остроумие Кетрин сослужили неплохую службу вигам. В 1706 году лорд Галифакс тайно обвенчался с племянницей Ньютона.

Увы, смерть лорда Галифакса от горячки не могла не сказаться на судьбе Ньютона, хотя попытки сместить его с должности директора Монетного двора предпринимались и раньше. Так, в 1713-м лорд Болингброк, фактический глава «теневого кабинета» тори, зондировал через Свифта и Кетрин Бартон, согласен ли Ньютон покинуть свой пост ценой огромной пенсии в две тысячи фунтов. Тогда Ньютон через Кетрин ответил, что его место в распоряжении двора и что пенсии ему не надо.

После смерти Монтегю Флемстид писал Бэйли:

Я не сомневаюсь, Вы слышали о том, что лорд Галифакс умер от горячки. Если общее суждение верно, он умер в цене 150 000 фунтов; из них он оставил миссис Бартон, племяннице сэра И. Ньютона, «за радость общения с ней» симпатичный домик, 5 000 фунтов, земли, драгоценности, посуду, обстановку стоимостью до 20 000 фунтов или больше. В нем сэр И. Ньютон потерял сильную опору и сейчас, при лорде Оксфордском, Болингброке и д-ре Арбетноте он не пользуется той поддержкой, что в былые дни.

На ежегодных перевыборах Председателя Королевского общества Ньютон получал все меньше и меньше голосов. Некоторых смущал его тиранический стиль руководства, иных — насаждаемые Ньютоном демонстрационные эксперименты, третьих — привилегии при приеме влиятельных лиц, четвертых — покровительство Председателя «молодым и зеленым». На выборах 1713 года поговаривали, что Ньютона забаллотируют. Ему шел 71 год, но «диктатор» крепко держал бразды правления в своих руках. Ньютон поднаторел в политике, высоко поднял авторитет общества, укрепил его финансовое положение и, главное, сумел внушить сильным мира сего мысль о важности науки — его самого часто приглашали в качестве консультанта в различные правительственные комиссии. Именно при Ньютоне — возможно, впервые в мировой практике — был поставлен вопрос о необходимости государственной поддержки научных исследований.

Хотя Ньютон уже вступил в возраст патриархов, начавшаяся с первых его публикаций борьба за приоритет не утихала. В 1708-м вспыхнул спор с Лейб­ницем, заявившим свои права на открытие дифференциального и интегрального исчисления, еще через четыре года началась многолетняя тяжба Ньютона с королевским астрономом Флемстидом, разгоревшаяся вокруг издания звездного атласа. Я еще вернусь к «спорам философов», но, предваряя это, скажу, что в защите собственных интересов Ньютон сочетал бойцовские качества с отнюдь не лучшими свойствами человеческого характера.

Продолжая свою деятельность на поприще директора Минта и Председателя Королевского общества, Ньютон, в молодости испытавший настоящую публикационную фобию, теперь много внимания уделял выходу своих капитальных работ. В 1713-м появилось второе издание Н а ч а л, в 1717-м — второе издание О п т и к и, за которым вскоре последовало и третье.

Ньютон был упорным тружеником, никогда не отвлекался от темы, пока не исчерпывал ее до конца. Он старался экономить время на еде и сне, почти никогда не ужинал, спал мало. Иногда, чтобы отвлечься от научных дум, он читал под вечер что-нибудь полегче, например по медицине. Он прекрасно знал анатомию и физиологию, различные методы лечения, что в большей мере способствовало его завидному долголетию.

Огромная интеллектуальная и деловая активность Ньютона до поры и вре­мени не сказывалась на его здоровье, хотя образ его жизни всегда был далек от здорового. Правда, с некоторых пор Ньютон страдал болезнью гениев — подагрой, однако в данном случае никакой связи между повышенной интеллектуальной активностью и мочевиной обнаружить нельзя: подагра поразила его, когда все открытия и свершения оказались далеко позади *.

До 80-ти лет серьезные болезни обходили Ньютона стороной. Старческие недуги, начавшиеся с поздней подагры, давали себя знать в 1722-м. Тогда он заболел мочекаменной болезнью, сопровождавшейся недержанием мочи и сильными болевыми приступами. Место обычной ипохондрии заняла серьезная болезнь. Врачи поставили диагноз: камни в пузыре. Ньютону запретили пользоваться тряским экипажем, рекомендовали диету и свежий воздух.

В. П. Карцев:

С помощью родственников Ньютон нашел себе дом в Кенсингтоне — лондонском зеленом пригороде, славящемся садами и целебным воздухом. Джеймс Стирлинг, посетивший его вскоре после переезда, убедился в том, что слухи не лгут: Ньютон сильно сдал. Но духом он был тверд. Боролся с болезнью со всей силой своей страсти. Отказался от нездоровой пищи. Оставил свои обычаи обедать вне дома и приглашать к себе гостей. Вместо экипажа стал использовать портшез — крытое кресло на носилках, переносимое вручную. Принятые меры быстро привели к облегчению. Уже через несколько недель, в июле, он писал, что медленно поправляется, восстанавливает свои силы и надеется вскоре выздороветь совсем.

Советы врачей оказались довольно разумными, а воля Ньютона — сильной. В августе 1724 года у него без всякой боли вышел расколовшийся на два кусочка камень размером с горошину. Он почувствовал сильное облегчение, но, с другой стороны, по определенным признакам понял, что болезнь его серьезна и, возможно, неизлечима. Старость подступала со всех сторон. То его сваливали приступы подагры, то он сотрясался от страшного кашля, то пролеживал целые ночи в поту, страдая воспалением легких. Хотя на свежем воздухе, в кенсингтонских садах, в деревне, он чувствовал себя несравненно лучше, чем в задымленном Лондоне, ничто не могло удержать его от посещений города. Он стремился в Минт, в Королевское общество, к себе домой на Сент-Мартин-стрит.

Приезжая в Лондон, он желал хотя бы одним глазом убедиться в том, что целы и в полной безопасности самые ценные, как он считал, его рукописи: «Хронология» и «История пророчества», а также еще не вполне оконченная его «тайная тайных» — «Irenicum». Совершив обход владений и проверку ценностей, Ньютон возвращался в деревню.

До сих пор я совершенно не касался деятельности Ньютона, многие годы бывшей абсолютным «табу» для наших — речь идет о толковании пророческих текстов и согласовании истории с Библией. Здесь главным принципом Ньютона, сформулированным им самим, было: «Для понимания пророчеств мы должны прежде всего познакомиться c символическим языком пророков».

Укрепление религии Ньютон считал более важным, чем развитие математики и естествознания. Он был очень набожным, и при каждом упоминании имени Бога неизменно снимал шляпу, если это происходило на улице. По мнению Эйнштейна, Ньютон хотел освоить религию и библейскую историю как физику — исходя из единых принципов символического познания, в форме математического символизма. Магии теологии он противопоставлял магию математики, стремясь переинтерпретировать религию и историю в свете собственных научных открытий.

Я не стал бы приписывать Ньютону подмену многозначного и антиномичного символа рационализированным знаком, характерным для математиче­ского символизма. Во всяком случае, составляя символический язык пророков, он не преследовал цели рационализировать книгу пророка Даниила и Апокалипсис. Принадлежа к протестантской конфессии, то есть получив персональное право толкования текстов, Ньютон не мог претендовать на божественную прерогативу. Хотя Ньютон тринитаризму предпочитал арианскую ересь божественного унитаризма, это вовсе не означало отрицания бесконечных проявлений единого Бога. Возможно, Ньютон и считал, что Бог творил Вселенную в соответствии с математическими принципами, но это могло означать лишь высшую степень одухотворения, а не лишение мира свободы.

Как протестант Ньютон отрицал «установления человеческие» — власть соборов, синодов, епископов и пресвитеров, признавая лишь евангелистские богооткровения «посланников Божьих», апостолов. Для него пророк — не предсказатель грядущего, но человек Бога, через которого Господь выражал свою волю в текстах пророчеств.

Ньютон воспитывался и жил в религиозной атмосфере, и религия играла огромную роль в его жизни. Черпая силы из религиозного чувства, он глубоко постиг важность символического познания. Он понимал Библию как великую Книгу божественных символов, а не предсказаний грядущего. Приступая к толкованию Апокалипсиса, Ньютон писал:

Главная ошибка истолкователей Апокалипсиса заключается в том, что они на основании Откровения пытались предсказывать времена и события, как будто Бог их сделал пророками. Благодаря этому эти истолкователи подверглись осуждению сами и вместе с тем возбудили недоверие к пророчеству вообще. Но Божественное предначертание за­ключалось совсем в ином. Бог дал