Р. Кравченко-Бережной мой
| Вид материала | Книга |
- Курс Конституційне право, Тема Поняття та предмет галузі конституційного права. Рекомендована, 35.74kb.
- Бережной Н. М. Человек и его потребности, 1746.43kb.
- Студентка: Кравченко, 34.99kb.
- Стеррад предназначена для бережной, безопасной и быстрой стерилизации, 191.68kb.
- Стеррад предназначена для бережной, безопасной и быстрой стерилизации, 180.08kb.
- С. А. Кравченко от монреаля до брисбена: новации, приобретения, упущения, 95.61kb.
- Гергенрейдер Татьяна Владимировна программа А. И. Кравченко «Обществознание», учебник, 53.33kb.
- Б. Е. Кравченко Настоящее Положение определяет условия и порядок объявления конкурс, 26.29kb.
- Бережной Александр Борисович к т. н руководитель лаборатории магф (ниокр). Содоклад, 200.16kb.
- Список новых поступлений литературы в библиотеку Ургупс, 178.73kb.
“Мои лейтенанты”. Это была наша последняя встреча. Ей предшествовал разговор с Оксанычем.
-К своим пойдём, - сказал Николай. - Пора. Скоро эту шарагу прихлопнут.
“Шарагой “ был небольшой лагерь-госпиталь, где содержали около ста военнопленных. Медперсонал был свой, медикаменты - что удастся достать у жителей, пища - из тех же источников. Преимуществом во всём этом был лишь сравнительно мягкий режим для “ходячих”: они обеспечивали снабжение, и охрана - до поры - смотрела на “заготовительные экспедиции” сквозь пальцы.
Невдалеке был расположен дом, в котором жили Катя и Женя.
Каким-то образом лейтенанты стали частенько туда наведываться.
Мы с Женей были одноклассниками ещё в советской школе. Женя была хороша собой и кокетлива; в школе вокруг неё вились ребята постарше, своей “мелюзгой” она, в основном, пренебрегала. В основном.
Я сидел с Фридой. И ловил на себе иногда внимательный женин взгляд. Женя глаз не отводила, заставляя меня краснеть и ёрзать на парте.
Пришла война. А потом мы снова оказались в одном классе в той, просуществовавшей несколько недель и прихлопнутой немцами “гимназии”. Фриды уже рядом не было. И однажды пришла по партам записочка:
“Приходи вечером к нам. Будет интересно. Женя”
Так состоялось знакомство с лейтенантами.
Но Женя потом скажет:
- Я давно решила тебя у этой евреечки отбить.
“Отбивать”, правда, не пришлось. Фрида почти исчезла в конце лета, когда стали выходить один за другим драконовские законы: о жёлтых латах на груди и спине, о хождении по мостовой... Правоверные фридины родители всегда относились ко мне без энтузиазма, мои посещения, всё более редкие, сопровождались возрастающей отчужденностью. Потом, много позже, я понял: главной причиной охлаждения была фридина гордость: она, оказавшись на положении презираемого “раба Германии”, не пожелала связывать меня, принимать дружбу как подачку.
Потом, много - много позже, я узнал: отец однажды, в самый тяжёлый момент, пришёл к фридиным родителям и предложил увести и спрятать девочку. Но Фрида это предложение отклонила. Она отказалась оставить близких в беде. И прошла с ними весь путь, до конца.
Так что победа Жене досталась сравнительно легко.
В их доме собиралось в те сумрачные зимние вечера пёстрое общество. В одной комнате Женя, лейтенанты, я и полусумасшедший поэт, из творений которого запомнились
Итки-питки маргаритки,
Ата-вата макарон,
Озирался у калитки
Фараон Агамемнон.
В варшавской довоенной гимназии древнюю историю учили истово, поэтому фараон Агамемнон меня коробил. Поэт, старший по возрасту, был влюблён в Женю наиболее явно. Однако Женя умело управляла всей командой поклонников, не допуская ни свар, ни дезертирства. Лейтенанты наигрывали на гитаре, напевали вполголоса: “ была весна, цвела сирень и пели пташечки...” и ещё - про балтийского матроса, который катался на коньках. Куда-то исчезал и возвращался со свёртками боец, что-то укладывали в вещмешок, уходили в “шарагу”. Пересидеть поэта не удавалось, он жил по соседству, а с приближением комендантского часа приходилось убегать, домой было - через весь город.
В другой комнате старшая сестра Катя принимала своего поклонника. Немца. Впрочем, Курт был из Вены. Но ни Австрии, ни австрийцев тогда не существовало. Вместо Австрии была Альпийская область - Alpengau.
Венский немец был дружелюбен. Он приходил из санатория для выздоравливающих. Немцы оборудовали этот Erholungsheim в зданиях бывшего лицея, укрепив каменную стену, оборудовав амбразуры, соорудив бетонные пулемётные гнёзда. В ту зиму санаторий был забит обмороженными.
Курт приносил продукты - консервы, сало, колбасу, хлеб. Часть этого добра - я знал - попадала в вещмешок лейтенантов. Поэтому все в доме Неприцких как-то уживались. Хотя лейтенанты не замечали немца, а немец - лейтенантов.
Родителей в доме не было: бывших мелких помещиков, их в сороковом выслали на восток, в Казахстан. Слово “высылка” произносилось тогда шёпотом, чем ближе к лету сорок первого - тем чаще. Но сестёр не тронули: “дети за родителей не отвечают.”
У Курта были в отношении Кати самые серьёзные намерения. Когда наши, освободив осенью сорок третьего Киев, рывком добрались до Житомира и оказались совсем близко, вызвав панику среди прочно окопавшихся в Кременце немцев, Курт появился откуда-то, погрузил сестёр в машину и увёз на запад, в свою Вену , под опеку мамы. Я узнал об этом из наспех нацарапанной - второй и последней - жениной записки.
Там где-то сёстры и обитают вполне благополучно, давая о себе изредка в Кременце знать. Кременчане - они и в Америке кременчане...
В первую оккупационную зиму я часто бывал в этом доме. Хотя в памяти остался лишь тот Новый год.
Полумрак, холод. Еловая ветка с оплывшим огарком. Бродит из угла в угол, бормочет что-то укутанный шарфом поэт. Женя - на тахте, подобрав ноги, укрывшись шубейкой. Поблёскивает влажным глазом, смеётся чему-то, запрокинув голову. Зубы ровные, белые. Рядом, у её ног, лейтенанты. Звучит гитара.
“К своим пойдём”, - сказал накануне Николай. - “Если можешь, достань рублей сто. Без денег совсем - не годится”. До фронта по прямой было - полторы тысячи.
И я сказал отцу в ту новогоднюю ночь:
- Папа, мне очень нужны сто рублей.
- Зачем? - поднял брови отец.
- Понимаешь, нужно.
И ещё выпросил у мамы кусок сала из скудных домашних припасов и полбуханки крестьянского круглого хлеба. А у Ростислава - табак. Продукты и самосад ещё выменивали тогда в селе на вещи.
- Ты что, в поход собрался? - спросил отец.
- Нет. Не я.
В семье всегда относились друг к другу с доверием и уважением.
“Уйдём скоро”, - сказал Николай. - “Надо ещё повоевать. Буду жив, разыщу. Вы - свои ребята.”
Не разыскал.
Николай Оксаныч, сибиряк. Может, встречал кто?
Вчера был рекордный мороз - минус двадцать восемь. А накануне пояилось новое распоряжение комиссара: сдать все теплые вещи советского производства - валенки, ватники, шапки... Одновременно сегодня началось то, что уже происходило с евреями, но в более легкой форме: “сбор теплых вещей для доблестной германской армии”. Специальные комиссии ходят по домам и собирают теплую одежду. Городу установлена норма: 150 длинных полушубков, 150 коротких и т.д. Если город норму не выполнит, по домам пойдет жандармерия. От одного предположения такого местные “свободные граждане” ( и мы в том числе ) трясутся со страху...
На чердаке - минус 15, писать невозможно. Поэтому пишу в комнате, урывками.
12 января.
Вчера в газете были новые распоряжения самого рейхскомиссара Коха. Ходить можно только до восьми, на час меньше. Распоряжения о диверсантах, спрятанном оружии, о советских военнопленных - выдавать, если совершают побег.
После “сбора теплых вещей” кременецкие немцы ходят в валенках. Советских. Меня холера берет при виде этого...
14 января.
Ну и номер, я вам скажу! В сегодняшней газетке статья под заглавием : “ В Совiтах утворено гвардейськi полки”. Ай да мы! Представьте: “ 1-й бронетанковый имени тов. Сталина лейб-гвардии полк”. Красота. Предположим, что я этому верю. В таком случае это меня с одной стороны радует, а с другой - печалит. Радует вот почему: если там могут думать о гвардейских полках, то по-видимому дела не так уж плохи. А печалит потому, что во всем этом проявляется отход от основных идей, возвращение к старине, с которой боролись, которую победили только для того, чтобы все возвращать мирным путем. К черту!
Теперь еще немного о моей жизни. Учусь: учу немецкий, алгебру, геометрию, физику - самые важные предметы. По причине отсутст.вия школ, как безработный элемент, шляюсь по улице и прочее. Вот и все содержание моей жизни. Недавно ужасно захотелось почитать Маяковского. Дудки! Теперь не скоро буду его листать. Когда? Сие покрыто мраком неизвестности. По-моему, никогда. Мы поменялись ролями: в начале войны у меня было ура - патриотическое настроение, а у папы- скептицизм. Теперь - наоборот.
21 января.
... Крестьян обдирают как липку. Немцы наезжают в село, забирают весь скот, все, что попадает под руку. По городу весь день гонят коров. Крестьянам запрещено въезжать в город без разрешения комиссара. Это, по- видимому, имеет отношение к распоряжению о “свободе торговли”.
Улицы, которые с приходом немцев получили названия Мазепы, Петлюры, Богуна и пр. с сегодняшнего дня все переименованы в немецкие - Риттерштрассе и т.д. Представляю себе настроение господ “патриотов” и прихожу в умиление.
В Кременце уже несколько дней стоят мадьяры и словаки. Немцы относятся к ним приблизительно так же, как к местному населению. В школе, которую они занимают, не топят. Они получают 15 рублей в день, за которые должны содержать себя. Немцев все они ненавидят, желают им поражения. Сами мечтают только о возвращении домой. Недавно на улице один мадьяр треснул по морде немца, наговорил ему кучу любезностей, за что был схвачен и отведен на расправу. Его одобрительно слушала толпа, которая собралась к месту происшествия. Это тоже кое о чем свидетельствует.
По-моему, теперь 80% населения - за Советскую власть. Удивительно быстро у него меняются убеждения.
К местным дядькам немцы относятся очень интересно, разговаривают с ними наглядным способом, а именно - соприкосновением руки с лицом. Способ очень простой и понятный...
31 января.
У нашего комиссара - гости из центра. По этому поводу он вчера устраивал бал. А вообще - ГЕТТО. Евреям отдан приказ очистить 10 улиц, на которых живут немцы. Это - до 14-го. А в течение следующих 6 недель в городе будет организовано закрытое гетто.
В город противно выйти. Картины, какие не повторяются. Люди молча оставляют свое добро. Для них выделены самые грязные, густо заселенные улицы. В городе 10 тысяч евреев. Если всех их упаковать в эти улочки, то одно можно сказать наверное: тиф. В городе запрещены всякие торги по причине тифа. А где он - черт его знает. Это, по-видимому, удобная для немцев штука, на нее можно все сваливать.
И еще о езде лошадьми: она запрещена не только в городе, но и во всем районе. Ходите, дескать, пешком, нечего лошадей мотать.
К нам заходил знакомый священник. Он рассказывал интересные вещи о происходящем в селе. На праздники, облачившись, он отправился служить. Приходит в церковь - там пусто. А на здании школы висит красный плакат: “Да здравствуют парашютисты!” Понаехала “милиция”, следствие, то, се, но виновников никто не выдал, так и остались с носом. Истории этой я не особенно верю, но записать стоит. С какой стати попу было врать? По его словам, в селах, особенно на Дубенщине, попрятано много парашютистов, советских бойцов и вообще “опасного элемента”.
6 февраля.
Сегодня у меня нет писательского настроения. Ограничусь фактами. С 4-го мы получаем по 200 гр. хлеба. С того же 4-го я перестал ходить на уроки немецкого: мой учитель переселился в гетто. Что касается гетто: евреи должны до 28-го сего месяца переселиться со всего города на отведенные для них 3 улицы - Кравецкую, Горную, Левинзона. Немцы дали им соответствующие наименования, но какие - не знаю. Еврейскую милицию население окрестило - “херувимы”, “серафимы”, “протодиаконы”: они носят на груди и спине желтые полосы крест-накрест.
В последнюю минуту: в сегодняшней газетке – распоряжение комиссара. Вся молодежь рождения 28 - 25 гг. подлежит регистрации в “арбайтсамте” - бирже труда. Срок - до 20 февраля. Как это понимать? Увидим.
13 февраля.
Переселение в гетто все еще продолжается. Они перевозят решительно все, вот что удивительно. Беспрепятственно меняют вещи на продукты, это еще более удивительно. По-моему, удовлетворительное объяснение только одно: наш комиссар знает цену деньгам. Надо ведь пользоваться случаем, пока есть возможность, а он - парень не промах.
В связи с гетто все евреи должны побрить головы, а женщины - постричь по-мужски. Представляю, каково расставаться с бородой ветхозаветному раввину... Вчера наблюдал у парикмахера тяжелую картину: туда пришла очень интеллигентного вида еврейка с чудной густой косой. Когда парикмахер отрезал ее, с женщиной произошла истерика.
И еще. Еврейские девушки “на гвалт” выходят замуж: комиссар потребовал от еврейской общины поставить для немецкого публичного дома 60 девушек. Пока есть двадцать, остальные повыходили замуж. Не знаю, что комиссар на это. Тут, по-видимому, большую роль сыграют опять-таки “сребреники”.
Мировые события. В Африке какой-то б...: немцы с англичанами гоняются из конца в конец, и конца не видно. В Тихом океане тоже такая каша, что ни черта не разберешь, но видимо японцы все-таки дают остальным по шее.
С Восточного фронта ничего не слышно.
Еще одно: к комиссару вызвали польскую делегацию, которой он объявил, что если поляки не прекратят коммунистическую пропаганду, они будут закрыты в отдельное гетто или высланы на запад. Это было напечатано в газетке. С тех пор все слухи прекратились, как рукой сняло.
22 февраля.
Пишу в кровати, ночью, другого подходящего времени нет: с 16-го числа работаю на фабрике гребешков. Работа очень противная, пыль такая, что, выйдя оттуда, я похож на пекарского помощника. Кроме того, ужасный визг и шум. Впрочем ничего, выдержу.
Дебют
Необходимость регистрации в “арбайтсамте”, отмеченная в дневнике, имела следствием поступление на работу. Помог в этом деле сосед Модест Григорьевич. Да, работа - Kammfabrik” - была тут же, в Потоке, в национализированном ещё “советами” жилом доме.
Об этой гребешёчной “фабрике” стоит рассказать, ведь с нею было связяно начало трудовой деятельности.
Модест Григорьевич был здесь директором, Сева и Коля - мастерами, я и Стёпка - учениками. И ещё в штате был Тарас Остапович, счетовод. Таким образом, с моим поступлением на фабрику удельный вес рабочего класса достиг в её персонале двух третей, в то время как третью часть сохранила за собой администрация.
Над столом Тараса Остаповича в конторке висел большой красочный портрет величественного мужчины с пронзительным и мудрым взором, снабжённый пояснительной надписью ”Гитлер - освободитель”. И ещё конторку украшал яркий плакат богатого содержания: по золотящейся тучными нивами земле Украины убегает вдаль - на восток - крошечная фигурка насмерть перепуганного большевика, босого и полураздетого. На переднем плане огромный и благородный германский солдат, в каске, с автоматом и при всей амуниции, вопрошает, обращаясь к зрителю: ЧОГО ЩЕ ЖДЕШ? БЕРИСЬ I ТИ ДО РОБОТИ! Вот мы и следовали призыву.
В прежние времена Модест Григорьевич, Сева и Коля были сапожники - надомники, работали на обувную фирму Маргулиса. Во дворах их домиков мокла в бочках под водосточной трубой кожа, а из распахнутых окошек постоянно доносился дробный стук молотков: с утра до ночи мастера ловко загоняли в подошвы аккуратными рядами деревянные шпильки, доставая их изо рта. В их домах одуряюще пахло кожей - от сырья и полуфабрикатов-заготовок, от головок, колодок и даже от низеньких табуретов с просиженным и отполированным кожаным сиденьем.
Модест и Сева, и Коля часто работали вместе, так было веселее, к тому же они приходились друг другу то-ли двоюродными, то-ли троюродными братьями. Когда рты освобождались на время от шпилек, возникали беседы на самые разнообразные темы, и в детстве мне очень всё это нравилось: ловкие движения рук, перестук молотков, запах кожи, удобные, почти игрушечные табуретки. Я с восхищением и завистью наблюдал, как под скупыми движениями рук куски блестящего хрома, облегая колодку, приобретают изящную форму модельной дамской туфельки. Колодка обрастает стелькой, подошвой, каблучком. Скошенный нож как масло срезает неровности, изделие приобретает всё более совершенную, законченную форму. Плавится чёрный воск, покрывая торцы подошв и каблук, придавая им блеск и гладкость.
- Ромуха! Обедать! - кричала с крылечка мама, и очень не хотелось уходить, так захватывало это чудо человеческого умения.
“При Советах” Коля и Сева продолжали свою деятельность в артели имени Чкалова, а Модест Григорьевич оказался сначала в ревкоме, а затем и в исполкоме. Уважительные, добрососедские отношения Модеста с отцом не нарушились и в тот период, несмотря на сомнительную отцову репутацию бывшего царского офицера. И мне это было приятно, приятно за Модеста.
А потом пришла война. Модест исчез. Но месяц спустя появился как-то незаметно снова. Просто из окошка опять стал доноситься стук молотка: обувь во все времена требовала ремонта, в военное же ненастье - особенно. Видимо, способна была давать сбои и совершеннейшая германская оккупационная машина, так как Модеста долгое время не трогали. И он каким-то образом оказался даже руководителем названного предприятия - Kammfabrik, как значилось на вывеске. Штаты, как видим, были укомплектованы по принципам семейственности и кумовства. А в моём случае - по знакомству. Стёпка, работая на фабрике, оставался по совместительству пономарём близлежащей Крестовоздвиженской церкви: должность пономаря не давала права на рабочую карточку и не гарантировала от неприятностей со стороны арбайтсамта. Неприятности уже витали в воздухе.
Счетовод Тарас Остапович был стар, чубат, сед, по-казацки усат и одноног. Деревяшка, заменившая ногу, издавала при передвижениях Тараса Остаповича характерный стук: “рупь - двадцать, рупь - двадцать...”, и это было существенно. Тарас Остапович в молодости верно служил Петлюре, потерял ногу в лихой кавалерийской рубке с красными и сохранил на всю жизнь приверженность антисемитизму, воинствующему национализму с вытекающей отсюда антипатией к красным и верой - за неимением лучшего - в освободительную миссию немцев. Он бдительно следил за тем, чтобы на государственной фабрике не вели непотребных разговоров и пользовались исключительно государственным языком. К счастью, о приближении своём Тарас Остапович сигнализировал стуком деревяшки, так что к его появлению всё было всегда в полном ажуре.
По мере выхода всё новых драконовских приказов, нарастания всякого рода репрессий и, в особенности, их распространения с еврейской на христианскую часть населения, по мере исчезновения признаков “державности” нрав Тараса Остаповича становился всё более пасмурным. Впрочем, и рабочий класс проявлял заботу о поддержании счетовода в надлежащем тонусе.
Перекуривая в конторке, мастер Сева сообщал просто так, в пространство:
- На базаре утром опять баб трясли. Жандармы. И наши... А дядьку одного, усатого такого, чубатого, нагайкой - по заду, по заду... И правильно, хай не нарушають. Немцы порядок любять. И нас научать, дай Бог здоровья.
Тарас Остапович угрюмо шуршал ведомостями и делал вид, что не слышит.
Подключался придурковатый Стёпка:
- Ага! А на Риттерштрассе коло ресторана два немца полицаю морду - в кисель, а потом - ногами, ногами. Он им хайхитля не так гавкнул. Не научился, служака. Та вы ж его знаете, Тарасе Остаповичу, - Миколка Савчук. Он часом не родич вам?
- Правильно, - поддакивал Сева. - Обиделись они, за нашего хвюрера обиделись, дай Бог здоровья.
В таком духе шла обработка счетовода. Его, конечно, не любили, но отношение было скорее юмористическое. Если же исключить Тараса Остаповича, то в главном вопросе царило в трудовом коллективе единодушие: немцам желали быстрейшей погибели. И, не стесняясь, делились этими соображениям друг с другом.
Да, производство. Между перекурами на предприятии выпускали очень популярные в то время двусторонние гребешки типа “вошебойка”, а из отходов - мундштуки для сигарет. Решались эти задачи на двух - по одному на мастера - примитивных станках с пилами- циркулярками, щлифовальными и полировальными кругами. Пыль в цехе стояла страшная.
Сырьё привозили с бойни: рога и копыта. Да, рога и копыта. В закопченном подвале трудились Стёпка и я. Часами кипятили рога и копыта в огромном чане, размякшее сырьё разрезали, вынимали сердцевину - она шла на мундштуки, “расправленный” рог или копыто зажимали ручным прессом. Под ним сырьё, остывая, превращалось в пластины, которые и шли наверх к мастерам.
Работа в подвале была тяжелая. К тому же подземелье это напоминало своим видом камеру пыток с соответствующим инвентарём, и всю жизнь впоследствии ассоциировалось с этим подвалом понятие “зловоние”.
Мастер Сева не зря упомянул базар. Там реализовывалась мастерами - нарасхват - большая часть готовой продукции. Прибыль делили пропорционально служебному положению, исключив, естественно, Тараса Остаповича, не посвящённого в эти коммерческие операции. Какую-то часть продукции директор относил в Industriezentrale как вещественное доказательство исправного функционирования предприятия.
Иногда на фабрику забегала модестова дочка. Она была моложе меня года на два, приходила консультироваться по задачкам. Меня вызывали из подземелья, и из ученика я превращался в учителя: усаживался за стол, принимался решать. Девочка, заглядывая через плечо, дышала в ухо. Поэтому гребешёчная фабрика не всегда была каторгой.
Но любая идиллия имеет свой конец.
За Модестом приехало гестапо.
И никто так и не узнал никогда, чем помимо вошебоек и мундштуков занимался в оккупированном Кременце Модест Григорьевич.
А дочь его Тамара, выучившись после войны и оставшись в родном городке, по долгу службы и старой дружбе провожала в последний путь и моего отца, и Юрия, и маму, и Ростислава.
В том опустевшем доме за пригорком она по сей день добрый друг.
В газетке было объявление об открытии трех школ: торговой, ремесленной и строительной. Это, конечно, оптимизм быть уверенным, что попадешь в одну из них (предпочитаю строительную), но нельзя же бесконечно быть пессимистом.
В газетке было распоряжение Генерального комиссара о том, чтобы не помогать и не давать приют неизвестным лицам. Все они поименованы “сталинскими бандитами”. И вот, что они совершают: “сталинские бандиты грабят селян, забирают у них скот, кое-что из одежи” (буквально). Другой бандит, не сталинский, тот взял бы, раздел мужичка догола и пустил гулять, в чем родился. Но сталинские бандиты - люди порядочные, они не раздевают догола, а снимают только “дещо з одежi”. Ну там штанишки, конечно, куртку, если таковая имеется, кепку. Сапоги, разумеется, или там валенки. А подштанники, по-видимому, оставляют, добрые души, и носки. “Докатишься, дескать, домой, абы грехов не было видно”. А вот тут у нас есть еще другие бандиты, так те догола раздевают. Их, между прочим, тоже можно звучным именем назвать. Да лучше не стоит: неровен час...
Наша бывшая Широкая, потом Мазепы и теперь Риттерштрассе принимает необычный вид, одна ее сторона отходит к гетто, там загораживают все улицы и переулки заборами, забивают досками все окна и двери... Одна сторона улицы живая, рестораны, милиция пьяная шумит, другая - забитая, мертвая, отвратительная. И есть люди, которые радуются этому новому облику города .Гетто огораживают со всех сторон, вход будет, кажется, только со стороны сгоревшей синагоги.
И еще о публичном доме: так и открутились, это обошлось в 60 000 рублей, по тысяче за каждую.
1 марта.
Вчера в 4 часа гетто закрыли. Теперь ни войти ни выйти нельзя без специального разрешения. Такие разрешения только у тех, кто работает на предприятиях города. Проводятся последние мероприятия по полному отделению евреев: заколачивают все двери и окна, выходящие на “христианские” улицы.
Я подал заявление в техническую школу. Испытания - третьего.
Холодно! (Я теперь опять пишу на чердаке). Два дня была оттепель, совершенная весна. Снег растаял. Но сейчас, хотя и нет большого мороза, дует ужасно противный ветер, совсем осень.
3 марта 1942 года.
Сегодня нет ничего особенного за исключением, может быть, того, что на дворе - весна. Солнце греет так, что прямо хочется подпрыгнуть до крыши. (До крыши, потому что сижу на чердаке).
Сдавал украинский письменный и математику. Ерунда. Завтра будет устный, если и он сойдет хорошо, все в порядке. Пятого начинаются занятия. Эх, черт возьми, нашли когда начинать школьный год! Тут, может быть, весна, птичечки щебечут и все прочее, а наряду с этим - 7 часов математики в неделю.
Между прочим, уже начинают кричать коты. Эту дату надо запомнить.
Полагалось бы написать еще кое-что из политики, но на дворе так хорошо, что не хочется затрагивать эту в данный момент так не отвечающую настроению тему. Все. Моя тетрадка скоро кончится. Можно заметить, что я стал мелко писать: не знаю, где достану следующую.
12 марта.
На дворе самая отчаянная мартовская погода. Только что светило солнце, а теперь сыплет такой снег, что ничего не видно.
Настроение аховое: хожу в школу и так далее.
...”Милиция” облегчила все комиссионные, которых за последнее время развелось без счету, от всего товара, частично - от стекол и прочего.
.
Все переулки, ведущие к Риттерштрассе, перегорожены рогатками. У въездов в город тоже поставлены рогатки. Скоро, по-видимому, станут возводить вокруг города стену, что-то вроде укрепленной линии, снабженной дотами, для защиты мирного населения от... жизни. Они, видите ли, заботятся, чтобы мы могли спокойно сдохнуть с голоду.
Интересно, будем ли мы еще когда-нибудь жить? И как будет тогда называться бывшая Широкая, бывшая Мазепы, бывшая Риттерштрассе?
16 марта.
Сегодня - немного предположений о фронте, на основании как будто ничего не значащих слов в газетке: “ к западу от Курска разбиты 10 советских дивизий”. Дело в том, что в предыдущих газетках, если речь была о Курске, то говорилось о десятках и сотнях советских дивизий, разбитых к ВОСТОКУ от Курска. А теперь - к западу! Ясно? Заключение: на Центральном фронте происходит успешное советское наступление. Вот!
23 марта.
В последних номерах нашей газетки опять ни слова о Восточном фронте. Это хорошо.
Помню, когда-то писал о советских пленных, содержащихся тут в госпитале; их всех завтра переводят в лагерь, в Брест-Литовск. Вспоминаю лейтенанта Николая Оксаныча...
25 марта.
И вот, товарищи, приближается светлое Христово Воскресение. Я по этому поводу ГОВЕЮ. Не дай бог не подумайте, что я вдруг в божественные старички ударился. Нет, это у нас в школе кроме всех специальных предметов заботятся еще о спасении души и жизни вечной, аминь! Исповедоваться, видите ли, от грехов, отягощающих душу, приходится в обязательном порядке. Хочешь, не хочешь, а спасайся, такую твою мать! Этим всем заведует у нас один прохвост, Сойко, из бывших богословов. По-видимому, очень хочет попасть у бога в раю в святые за спасение душ заблудших овечек. А потом будем причащаться !
3 апреля.
Вчера первый раз гремело. Обрадовался: вот и весна. Не тут-то было! Сегодня - плюс два и снег с дождем. Нас отпустили на пасхальные каникулы , поэтому сижу теперь на чердаке и жую орехи: открыл их склад, запрятанный от меня мамой. В газетке с фронта - ни слова. По-видимому, ттам идут тяжелые бои.
9 апреля
.
Так занят, что не могу оторваться даже на десять минут. Занятия в школе - до двух, а потом еще - с четырех до шести.
Совсем не варит мой котелок: написал два предложения, и вот, весь материал исчерпан.
Серенькая, скучная жизнь.
Между прочим, еще деталь, касающаяся жизни наших вольных казаков: у них введена панщина. Присылают старосте из города бумажку: выделить столько-то подвод на неделю в такое-то учреждение, на фабрику или торфяник. И вот берет такой дядько запас хлеба, сала (этого у них хватает, не то что у нас) и отправляется отбывать повинность своей немецкой “родине”. А попробуй не поехать, через пару дней является в село немецкий карательный отряд и наводит порядок....
13 апреля.
Новые распоряжения властей, да такие, что за голову схватишься от удивления. Вдруг, ни с того ни с сего - затемнять окна! Да ведь мы тут уже вроде бы на мирном положении, строим новую жизнь и так далее... Да еще мылят нам глаза, что дескать пан комиссар заметили: в последнее время население не выполняет его распоряжение о затемнении. Да такого распоряжения и не было!
Второе распоряжение - о том, что нельзя разговаривать с евреями. В случае нарушения - тюрьма.
И третье, над которым тоже задумаешься: о сдаче спрятанного оружия. Его объявляют уже в третий раз и, по-видимому, безрезультатно...
Нагрянула “милиция” на базар, и закрыли базар, это было не так давно. Нагрянула на комиссионные и захлопнула, это было совсем недавно. Устраивает “милиция” облавы на людей и захлопывает - это будет в скором времени. Дело вот в чем. Немцы опубликовали Aufruf, в котором местную молодежь призывают ехать на работу в Германию. Сулят всякие блага, немецкую культуру, 130 рублей в месяц родителям. Местная молодежь отвечает молчанием. Что же делают немецкие власти? Они посылают отряды СС, которые, тайком приехав в город, как это было уже в Ровно и Дубно, устраивают облавы на улицах, в церквах. Всю пойманную молодежь “добровольно” отправляют на работы. Такой отряд недавно прибыл в Кременец, поэтому я и пророчу “движение”...
Детям до 14 лет выдают уже по 100 граммов хлеба. Мы кормимся пока по-прежнему: 200.
21 апреля.
Теплынь, солнце, весна. Было два свободных от занятий дня по случаю именин Гитлера. Сегодня были на молебне в церкви по этому же поводу. По случаю тех же именин получили по 200 граммов хлеба сверх нормы. В речи своей наш директор очень много кричал о том, что нам дал Гитлер. По-моему, только эти 200 граммов хлеба сверх нормы.
Во время речи директора имел удовольствие убедиться, что не я один так настроен: некоторые ученики вслух выражали то, о чем я только думал. Это свидетельствует лишь об их глупости: они ставят себя под подозрение, в глазах того же директора становятся врагами, за ними будут следить. За мной не следят, и поэтому, мне кажется, я имею большую цену, как враг его и ему подобной сволочи.
Жена моя Людмила Ивановна оказывает мне неоценимую помощь, корректируя набранный мною на компьютере текст. Она вынуждена вчитываться в него особенно внимательно, и это место прокомментировала следующим образом: “ты был осторожный молодой человек.” Не могу с нею не согласиться: какой был, такой был. Не приукрашивать же сегодня образ, жонглируя текстом полувековой с лишним давности. Замечу лишь, что два года спустя, вскоре после освобождения, вооружённый бумагой под названием “бронь”, автор дневника отправился в военкомат и там эту бумагу не предъявил. Стал активным участником дальнейших событий. Об этом - в свое время.
Будущая жена моя в те годы звонко скандировала на сцене вместе со всеми : “Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!”, а папа её находился где-то в Воркуте по путёвке, предусмотренной статьёй 58 УК РСФСР. К счастью, им всё же довелось познакомиться вторично, когда она уже заканчивала университет, и Бог дал ее отцу еще тридцать лет жизни...
Воспитание же настоятельно требовало, чтобы супруг, раз уж был под оккупацией, хотя бы сопротивлялся . Как Зоя. Снимок был тогда повсюду: полуобнажённое тело на снегу, петля на шее. Прекрасное лицо... А он осторожничал...
24 апреля.
Ничего существенного кроме того, что я “пророчил”: уже хватают на улице людей, дабы приобщить их к немецкой культуре. Очень я не в настроении, поэтому кончаю.
25 апреля.
Весь день сидел дома. Завтра и послезавтра, по-видимому, придется тоже поскучать. Причина все та же: хватают на улицах рабов божьих и отправляют ко всем чертям.
В Ровно, месяц приблизительно назад, открыли курсы для не окончивших среднюю школу. И вот несколько дней назад всех этих доучивающихся в полном составе сцапали и препроводили в неизвестном направлении.
Директор намекнул нам тонко, что вы дескать не особенно толпитесь на улице, а то удостоверения, которые мы вам выдали, особенной цены не имеют и т.д. Не знаю, было ли ему сладко говорить все это: чудная иллюстрация к его речи в день именин Гитлера, насчет того, что нам дала германская власть... В понедельник захвачу в школу две смены белья и сухари. Шучу, конечно: я не собираюсь в понедельник в школу, ну их всех к...
Ну и жизнь. Человек боится на улицу выйти, а если выходит, то крадется под заборами как побитая собака. Наряду со всем этим они имеют наглость говорить о какой-то новой Европе, о “великом европейце” Гитлере, который-де принес нам освобождение. Даже на портретах его, которых теперь развелось без счета, написано: “Гитлер- освободитель”. Он нас, действительно, освободил от жизни и наградил вечным страхом... Кругом враги, мерзавцы. Вот, например, случай в школе. Директор привязался к одному из учеников, поляку, за то, что тот разговаривает в школе со своими товарищами по-польски. В это время встает с задней парты такой “патриот” и провозглашает:
- Та в нас тут є ще i такi, що по-московському розмовляють. - Это касалось меня и нескольких товарищей - русских, мы занимаем отдельный уголок. Вот - нынешняя школа. Тяжело жить, тяжело.
28 апреля.
Такие дела у нас тут, боюсь нос из дому высунуть.
Наш директор ходил в “арбайтсамт” узнать относительно школьников. Ему, конечно, ответили, что школьников брать на работы не будут, можно не беспокоиться и т.д. Это была правда, на тот день.
В село приходит приказ (пример Куликов, сведения из надежного источника) представить 45 добровольцев на выезд на работы в Германию. Собирают сход, назначают 45 человек, в селе подымается невообразимый вой: “избранных” готовят к отъезду. Это - в селе. В городе ходили в тот день только слухи. Но вот картина, свидетелем которой я был вчера. Большая партия евреев под эскортом “архангелов” возвращалась с работы, человек четыреста. У входа в гетто их задерживает “милиция” во главе с жандармом в каске. Жандарм с проклятиями выволакивает из толпы десять жертв. Крики, шум. Жертв окружает “милиция” и уводит. Вот и все. Они не вернутся. Вчерашней ночью из гетто забрали триста человек, их тоже вывезли. Эти события вызвали такую панику, что остальные, отработав свое время, остались на предприятиях ночевать, боясь возвращаться домой.
Но это не все. Известно, что немцы, испытав какое-нибудь новшество на евреях, немедля переходят и на “свободное” население.
Это началось сегодня. В Кременце была ремесленная школа, там учились щенки, не окончившие 5 классов. Так вот сегодня всю школу в полном составе погрузили в машины и увезли. Моторизация. Жду нашей очереди.
Перейдем к другой материи, которую я тоже уже затрагивал.
В правилах нашей школы записано ( конечно, по-украински ): “В школе и всех общественных местах ученики могут употреблять только украинский, а в исключительных случаях - немецкий язык”. Именно на эту тему у меня был сегодня очень приятный разговор с нашим Сойко. Меня вызывают в кабинет директора.
- Зачинiть дверi. - Передо мной Сойко, чернее тучи.
-Мене поiнформовано, що ви на теренi школи демонстративно вживаєте росiйськоi мови ( это было сказано довольно спокойным тоном ). Тут Мсковщини нема i не буде! ( По-видимому, начиналась истерика. ) Я не потерплю на теренi школи жадних демонстрацiй!! ( Он грохнул кулаком по столу. ) Потом буря стала понемногу стихать. Конечно, он пообещал выкинуть меня из школы и т.д. Я все время молчал. Меня занимал вопрос, кто же это так хорошо “поiнформував” его.
Но вот он стал читать эту статью из правил школы: можно употреблять лишь украинский, а в исключительных случаях – немецкий язык.
- Якщо позволить знання, - последнее было сказано презрительным тоном, с явной насмешкой. Поэтому я не замедлил ответить:
- Позволить.
Он выпучил глаза, но стерпел и сказал только:
- Дай боже.
Я хотел ответить “вам тоже”, но воздержался.
Теперь наша компания “в школе и всех общественных местах” калечит немецкий язык.