Р. Кравченко-Бережной мой
| Вид материала | Книга |
- Курс Конституційне право, Тема Поняття та предмет галузі конституційного права. Рекомендована, 35.74kb.
- Бережной Н. М. Человек и его потребности, 1746.43kb.
- Студентка: Кравченко, 34.99kb.
- Стеррад предназначена для бережной, безопасной и быстрой стерилизации, 191.68kb.
- Стеррад предназначена для бережной, безопасной и быстрой стерилизации, 180.08kb.
- С. А. Кравченко от монреаля до брисбена: новации, приобретения, упущения, 95.61kb.
- Гергенрейдер Татьяна Владимировна программа А. И. Кравченко «Обществознание», учебник, 53.33kb.
- Б. Е. Кравченко Настоящее Положение определяет условия и порядок объявления конкурс, 26.29kb.
- Бережной Александр Борисович к т. н руководитель лаборатории магф (ниокр). Содоклад, 200.16kb.
- Список новых поступлений литературы в библиотеку Ургупс, 178.73kb.
Н а ч а л о
В последние июньские дни, когда уже гремело грозно с трёх сторон и только на востоке было сравнительно тихо, я встретил его на опустевшей, притихшей Широкой, нашего военрука. В ответ на немой вопрос он пров`л ладонью по моим волосам и сказал: “Мы всё равно вернемся”. И, чуть помедлив: “Ну, бывай, Ромка. Не поминай лихом”. Он пошагал почему-то не по тротуару, а посреди мостовой на восток, с вещмешком и школьной мелкокалиберкой за плечом... Та винтовка, которую мы собирали - разбирали, была учебная, без бойка и с дыркой в казённой части, чтобы не стреляла.
Они уходили. А мы оставались. Мы, все мы, местные, были ещё не свои. И на Збруче, на прежней границе, опять встали пограничники. Чтобы не хлынул дальше поток, что докатился до нас с запада тогда, в сентябре.
Они уходили. А отец с Ростиславом ещё раз вернулись домой. Их арестовали на рассвете второго дня войны. Громко, очень громко постучались, а когда дверь открыли, вошли двое: командир с тремя кубарями в петлицах войск НКВД и наганом в руке и боец в длинной шинели. У бойца была винтовка с примкнутым штыком. Задав - по листку в руке - несколько вопросов, старший лейтенант велел собираться. Отец и Ростислав оделись, мама пыталась сунуть им наскоро собранный свёрток. Отец сказал “не надо”, перекрестил маму, Юру и меня, и они вышли. Я тоже кое-как оделся и пошёл следом. На улице, за пригорком стоял грузовик ГАЗ-АА. В кузове сидели гражданские, а у кабины стоял боец с винтовкой. Нашим велели забраться в кузов и сесть, отец издали ещё раз перекрестил меня. Или всё, что оставалось там, за пригорком... Когда машина скрылась, я побрёл к дому. На душе было пусто.
Неделю спустя, когда уже гремела канонада, они вернулись - отец, а следом Ростю, так все мы его ласково звали. Отец сказал, что охрана куда-то исчезла, во дворе тюрьмы хозяйничают наши танкисты, и молоденький лейтенантик, войдя в камеру и выслушав несложные отцовы показания, велел убираться к такой-то матери, присовокупив “ваше высокоблагородие”. Так я впервые услышал смачный мат из отцовских уст. Ростиславу в доказательство невиновности пришлось сослаться на свой портрет, украшающий Доску почёта у шахтоуправления, рядом с тюрьмой. Один солдатик сбегал туда: портрет не сняли, не до того было.
Забегая вперёд, скажу: где-то в середине июня было распоряжение - сдать в горисполком домовые книги. Они были возвращены месяц спустя уже новыми властями, немецко-украинскими. В нашей, против имён отца и Рости, стояли птички, карандашом. По этим птичкам на второй день войны, 23 июня на рассвете, в городе были проведены аресты. Почему за арестами не последовал расстрел? Можно лишь предполагать, что где-то застрял соответствующий приказ, вермахт продвигался на восток неожиданно быстро. Как станет известно впоследствии, там, где исполнители не бежали, операция с арестами по птичкам в домовых книгах была доведена до логического завершения.
А вообще считалось, что “своей земли не отдадим ни пяди”, а врага победим на его собственной. Так оно и вышло. Ценою без малого четырёх лет жесточайшей войны и 26 миллионов жизней. Если, наконец, всех посчитали. Страшная была победа. Мой рассказ - и об этом. О том, чему был очевидцем. В чём участвовал. Рассказ - без прикрас.
Арест мог сказаться на судьбе семьи в годы оккупации, так как за нашими мужчинами закрепилось реноме “жертв большевиков”, и это как-то нейтрализовало особенно ими не скрываемую антипатию к прислужникам оккупантов. Что касается окраски, то после ареста отцу следовало стать “белым” и автоматически - сторонником “нового порядка”. Отец же всегда был нонконформистом: он просто не обладал способностью быть таким, каким в данный момент выгодно быть.
Так начиналась для нас война.
Для всех по-разному. Для нас - так.
Ночью тарахтели по мостовой за пригорком повозки, ползли танки. Наши уходили. НАШИ.
*
Наутро к нам пришёл первый немец...
Я знаю женщину, для которой первый немец , приблизившийся к их телеге в ставропольской степи, был просто потный дядя огромного роста, и в руке у него была конфетка. Он оказался вообще единственным виденным ею немцем: обоз с беженцами втянулся в предгорья, рассосался по селениям, и жизнь там как текла так и текла. Даже новогдняя ёлка была с красной звездой на макушке. На анкетный вопрос: “находилась ли на территории, временно оккупированной немецко-фашистскими захватчиками?” эта женщина - моя жена - долгие годы потом исправно отвечала “находилась”. И это, в общем-то, не облегчало существование. В частности, закрыло перед нею - медалисткой - двери МГУ. А то бы и не пересеклись наши пути... Потом этот вопрос исчез из анкет и многое ненужное - вместе с ним. Стало совсем незазорным - рассказать об этом немце с его конфеткой: к ним свелось детское воспоминание о войне. А ещё - к зною степи и скрипу телег. Бездонному звёздному небу и запаху овчины. Бомбёжке (как оказалось, своими же). И почерневшему лицу матери.
Мой первый немец был с лопатой. Очень интересной лопатой, похожей на плоскогубцы. Это было второго июля. Сталин сказал тогда по радио: “Соотечественники и соотечественницы, братья и сёстры мои...” Спустя почти три года мы узнали об этих словах, но не могли постичь чувств, которые они тогда порождали. Уже звучали литавры и гремели салюты, а если случались неудачи, то были они несоизмеримы с успехами и не заслуживали упоминания. А пока...
Немец неторопливо перелез через забор, пошёл аккуратно по тропинке между огородными грядками. Обошёл маму, при этом произнёс гортанно фразу, из которой мы поняли только “fleissig”, “tuechtig”, старательно, мол, прилежно пропалываешь грядочку. Молодчина, мол. Выражение лица вполне соответствовало такому пониманию его слов. Мы согласно закивали. Он мерно прошагал по прямой до противоположной ограды, простриг ножницами для металла проволочную сетку и очутился на соседском участке. Тут своей лопатой-плоскогубцами с поразительной быстротой вырыл глубокую узкую яму. Он вонзал плоскогубцы вертикально в землю, сжимал рукоятки и вынимал ком земли, стиснутый двумя блестящими лезвиями. Оставив холмик земли, прошагал по прямой дальше, а я пошёл проверить: ямка была идеально круглая, гладкая, глубиной не меньше метра. Уже к полудню в ямках стояли столбы, и над нашим участком протянулись блестящие медные провода. Они вились с запада на восток бесконечной спиралью: на одном столбе чашечки изоляторов располагались по обе стороны, на следующем - по одну.
Столбы, толстые, просмоленные, были поставлены навечно. Прямой линией - на восток.
По Широкой целую неделю тянулись страшные своей собранностью и целеустремлённостью колонны. Разве устоять нашим?
Так начиналась для нас ночь длиною в два года и восемь месяцев.
*
Не следует ожидать от меня хронологического изложения событий. Я обещал стоп-кадры. Этот нужен мне здесь и относится к году
1958.
В жизни бывает так: неожиданный поворот сулит, казалось бы, неприятности, поэтому встречаешь его, заранее вооружившись отрицательными эмоциями. И лишь пройдя его, обнаруживаешь, вскоре или какое-то время спустя, что радоваться следовало, а не впадать в мрачные размышления. Так, в очередной в моей жизни раз, случилось и тогда.
Я пришёл с работы. Дома ждала повестка: “Явиться такого-то числа (“стало быть, завтра...”) в пятнадцать ноль - ноль в Отдел внутренних дел. Комната такая-то. Майор милиции такой-то.”
Один гвардии капитан разъяснил мне когда-то: “В армии прибывают, а не являются. Тоже мне, явление Христа народу”. Но я уже давно не в армии. Мои отношения с милицией ограничиваются паспортным столом. Так в чём же дело? Я здесь - у себя. Этот северный город, эта страна - мой дом. Я - полноправный гражданин. Отчего же мне неприятна эта повестка? Может быть оттого, что не всегда было так? Были в жизни и полиции, и неравноправие. Но то - в далёком прошлом...
... Майор милиции молод, подтянут, вежлив. На груди ромбик - университетский значок. Предложил сесть. Курить не предложил. Впрочем, я и не стал бы.
- Вас зовут...
- Кравченко-Бережной Роман Александрович.
- Двойная фамилия это что, литературный псевдоним?
- Псевдоним обычно появляется, как результат некоторой литературной или, как принято говорить, творческой деятельности: артисты, поэты...Пока результатами похвастать не могу. Фамилия - от родителей. В общем - от предков.
- А вообще, пишете?
- Можно считать, нет.
- Можно считать. Так... Место рождения - Кременец. Это на западе Украины. Там бандеровщина свирепствовала, в сорок четвертом , до пятидесятого, пожалуй. В это время где были?
Подкован майор.
- В сорок четвёртом весной ушёл в Красную Армию, на фронт. Служил потом до пятидесятого, в Германии. Когда вернулся, стало уже потише. Но тетку родную Надежду Васильевну и ее сына Володю они где-то в конце сороковых схватили, опутали колючей проволокой и живьём зарыли.
- Понятно... А другие родственники в Кременце есть?
- Мать Юлия Яковлевна, брат Юрий. Отец Александр Васильевич там похоронен .
- Во время оккупации тоже там жили?
- С июля сорок первого по март сорок четвёртого - в Кременце, безвыездно, все вместе.
- И не пострадали? Живы остались...
Вроде как провинились.
- По сей день не устаю удивляться.
- Брат и отец в армии не были?
- Брата бронировали после освобождения, как специалиста по связи. Он учился до войны... В смысле - до тридцать девятого года в Варшавском университете, увлекался радиолюбительством. В Кременце сейчас начальником узла связи. Отец служил в Первую мировую в старой русской армии. В сорок четвёртом призыву уже не подлежал. Хотя пытался... - Что-то я слишком разговорился, кому это надо.
- До тридцать девятого это была польская территория. Родители - русские. Выходит, они были...как бы эмигранты?
- Именно, как бы. В итоге польско-советской войны 1920 года граница “эмигрировала” на восток. А они остались у себя дома, в Кременце. Отец - инвалид Первой мировой, бывший царский офицер. Это слово не было в почёте в Советской России. Впрочем, в той Польше тоже оказался не мёд. Товарищ майор, а могу я узнать...
- Всё по порядку, Роман Александрович. Скажите, Кременец. Сколько там жителей? Вы ведь бываете там.
- До войны было больше тридцати тысяч, почти сорок, когда беженцы с запада нахлынули в тридцать девятом. Сейчас - тысяч двадцать.
- Как это?
- Немцы... Гитлеровцы за время оккупации истребили почти пятнадцать тысяч человек.
- Евреев? Это бывшая черта оседлости.
Истфак кончал?
- Не только. Там жили украинцы, поляки, русские, даже чехи. Такие места. В оккупацию всем досталось.
- Родители - оттуда же. Город небольшой, всех там, верно, знали...
- Да. И нас знали. И родители многих знали.
- А ещё там Кравченко не было? Других.
- Не слыхал.
- В детстве как вас звали?
- Как, обыкновенно. Ромкой.
- В армии тоже под двойной фамилией числились?
- Да нет. Просто Кравченко. Там не до этих тонкостей было. Возня с двойной фамилией. И сейчас, бывает, наплачешься, а уж тогда-то... Тем более - в солдатских чинах.
-Так что Ромкой Кравченко вполне могли вас звать? Там, в Кременце.
- Только так и звали.
- Ясно... Вы, Роман Александрович, не торопитесь? Посидеть, подождать полчасика. Я мог бы вас во второй раз вызвать. Но лучше закончим всё сразу. Только вот переговорю.
Майор вроде как слегка оттаял.
- Если надо - конечно.
- Значит, сейчас не пишете. А раньше? Записки, дневники...
Вот оно что.
- Да. В годы оккупации вёл дневник. С сорок первого по сорок четвёртый.
- Судьба дневника?
- Уходил на фронт - спрятал. В конспирацию играл. С фронта написал отцу. Дневник передали в распоряжение Государственной комиссии по расследованию зверств оккупантов. В нём много об этом было. Отец писал потом, что дневник оказался в числе материалов советского обвинения на Нюрнбергском процессе. Письмо об этом родители получили из Генеральной прокуратуры, с благодарностью. Потом дневник вернули. Он теперь в музее, в Кременце. И письмо это - там же.
- Да. Интересно. Пожалуйста, посидите там, в приёмной. Я вас приглашу.
Уже не “вызову”. Растём.
... За полчасика майор поговорил с Москвой.
- Так вот, Роман Александрович. МВД объявило всесоюзный розыск. Точнее, Центральный госархив министерства внутренних дел, ЦГАОР. Ищут автора дневника военных лет Ромку Кравченко из Кременца. Можем считать, нашли?
- Да я и не думал пропадать куда-то...
Майор скупо улыбнулся. В первый раз.
- Я сообщил содержание нашего разговора. Вам передают привет и просят ждать письмо. Хотят опубликовать дневник, копию у них обнаружил кто-то из литераторов. Да, должен сознаться, всесоюзный розыск - он редко связан с положительными эмоциями. Я имею в виду, по отношению к объекту розыска. А тут - такой приятный поворот...
Вот и у майора поворот. Я тоже сюда шёл безо всякого удовольствия. Значит, со всеми такое случается: ждёшь худшего, а получается наоборот. Или - не получается. Это уж как придётся.
Майор пожал мне руку. А при встрече - воздержался. Личность моя была ещё неясна.
Бывает ли она вообще до конца ясна? Даже самому себе...
В итоге этого разговора я был приглашён в Москву, в ЦГАОР, где познакомился с очень доброжелательными людьми. Из Кременца был запрошен дневник, и я занимался сверкой текстов оригинала и машинописной копии. На прощание мне подарили экземпляр копии дневника.
Благодаря этому экземпляру и получается теперь книга. Я должен был ее рано или поздно написать. Вот, созрел.
Н А Ш Е С Т В И Е
Дневник 1941 - 1944 гг. ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
11 июля 1941г.
Меня волнует много мыслей. Часто, лежа в постели, я подолгу не могу заснуть, все думаю. Да. Я имею счастье или несчастье жить в такое время, когда события не идут, а наступают одно за другим с молниеносной скоростью. Мы переживаем эпоху Наполеона, в гораздо большем масштабе.
Этот “второй Наполеон” - Адольф Гитлер, вождь германской нац.-социалистической партии, диктатор Германии. Основная черта немцев - их удивительная способность организовываться. Раздавленная Версальским трактатом Германия не только оправилась, но и почувствовала себя в силах возобновить борьбу со своими старыми врагами - Англией и Францией. Ближайшая цель Германии в эту войну - создать “новую Европу”, страны которой развивались бы независимо от “Острова”.
О дальнейших целях Германии или ее вождя станет известно, когда война окончится. Эта война, которая уже теперь превзошла войну 1914 - 1918 гг, началась нападением на Польшу - союзницу Франции, 1 сентября 1939 г. Война продолжалась две недели, заключительным аккордом ее было вступление на польскую территорию Красной Армии (ее нельзя назвать Польшей, т.к. правительства уже не было, оно сбежало в Румынию и дальше) и занятие областей Украины и Белоруссии, которые принадлежали Польше...
12 июля 1941 г.
Приступаю к самому важному. После балканской кампании Германия стала усиленно перебрасывать войска на советскую границу. То же последовало и со стороны СССР. Наконец, 22 июня Германия бомбардировкой Киева, Одессы и Севастополя начала войну против СССР. Интересны были в это время немецкие информации по радио на русском языке. Германия обвинила СССР в неисполнении статей договора, в тайных переговорах с Англией и чуть ли не в подготовке нападения на Германию. Poczta pantoflowa - молва - в это время сообщала, что на военном совете Сталин высказывался против войны, но военный совет настоял на войне. Если так, то напрасно: теперь мы, по истечении трех недель, жители “Вiльної України”.
В течение двух дней Красная Армия сдерживала напор германских войск. Происходили упорные бои. Довольно долго войска держались на южном участке фронта, включая Кременец. По-видимому, тут был умный командир. Немцев несколько раз отбрасывали. Мы переживали хорошие деньки! Потом, окружаемые с севера, войска вынуждены были отступить. В ночь на 2 июля ушли предпоследние части, взорвав за собой шоссе. Последние части, для того чтобы пройти, должны были засыпать ров. Немцам взрыв ничуть не помешал. 1-го июля мы простились с Советской властью.
Дальше буду писать завтра. Сейчас еще немного впечатлений от сегодняшнего дня.
Утром пошел в город. По дороге видел, как воздвигали арку: ES LEBE DIE UNBESIEGBARE DEUTSCHE ARMEE! - Да здравствует непобедимая германская армия!. Такую же арку возводили и для встречи большевиков и, возможно, те же энергичные “встречиватели”. В воззваниях призывают помогать “фюреру” в его борьбе с “московською навалою”. Poczta pantoflowa доносит о занятии Киева, чему я, впрочем, не верю. Будущее покажет. В городе реквизированы все приемники, так что нельзя узнать никаких новостей кроме базарных.
Вечером по улице гнали советских пленных. С ними обращаются хуже, чем со скотом. Избивают палками на глазах у населения. Вот тебе и “германская культура”, “die Kultur!”
Кажется, все.
Постскриптум. Дневник приходится запрятывать поглубже. Теперь за этакие “вольнодумные мысли” грозит чуть ли не расстрел. Я его прячу под ящик, который приходится подымать каждый раз с усилием. Если дневник найдут и прочтут эти строчки, то узнают, куда я его прятал. Философия!
13 июля 1941.
Пошел утром в город. Зашел к Ф., вместе пошли к Лембергам. У них еще царит переполох после недавних погромов. Ф. пошла со мной к нам. Взяла несколько роз, но не осталась посидеть, потому что у них тоже переполох, и ее не хотят выпускать из дому. Ко мне она ходила “нелегально”. Надо мной смеются мои “товарищи”, что я хожу по улице с еврейкой. Теперь я, действительно, узнаю, кто мой товарищ, а кто “товарищ”. Пускай смеются, это свидетельствует только о них. Есть хорошая пословица: “Тот смеется хорошо, кто смеется последний”. Недавно у меня был следующий разговор:
-Там твою симпатию, кажется, пристукнули.
- Нет.
- Нет? - с разочарованием. - Но ты уже не будешь с ней ходить?
- Буду. Почему мне с ней не ходить?
- А! - И “товарищ” ушел не попрощавшись.
Из “хорошо информированных кругов” узнал, что США вступили в войну. Будущее покажет.
Появляются все новые воззвания. Читал воззвание архиепископа Алексия, он объявляет о “нашем всемилостивейшем благословении” и “вступлении на трон”. И хочется народу с ними всеми носиться! В этих воззваниях СССР называют не иначе, как “Московська iмперiя”. Исходя из этого, теперь должны быть удовлетворены русские монархисты: дожили до водворения империи...
Видел советский самолет. Он летел на большой высоте. Его обстреляли, но безрезультатно. Судя по этому, дела на фронте не так еще плохи, если им до того, чтобы залетать в Кременец. Сегодня, кажется, больше ничего не напишу: сюда ходят и мешают “сосредоточиться”.
14 июля
Утром у меня были гости: Ф., ее подруга и поклонник, которому не везет. Остальной день валялся наверху и читал.
Из “мировых событий” - ничего нового. Знаю только уже с уверенностью, что США воюют. Сегодня опять летел советский самолет, его обстреляли. Весь день слышна отдаленная канонада: кто-то кого-то бомбит. Это хороший признак: если немцы бомбят большевиков, значит большевики не далеко. Если наоборот, значит у большевиков дела не очень плохи и есть время обращать внимание на наше Шумское шоссе (взрывы доносились оттуда). Нам-то ничего, а как-то им там?
15 июля 1941
Сегодня положительно нечего писать. Весь день сидел дома, но не скучал: папа привел из города Ф. Она была у нас весь день. Играли в волейбол, лакомились смородиной... Отвел Ф. до самого дома, на обратном пути порядочно промок.
Никаких новостей. Очень чувствительно отсутствие радио. Хочется узнать, что делается на белом свете, послушать музыку. Базарные новости принимают все более фантастический характер. За неимением ничего верного торговки изощряются, как только могут. Вот некоторые из этих новостей:
1. “Из Англии сообщают” (не иначе,Рейтер): польский генерал Сикорский , проживающий в Англии, отправился в СССР для организации армии из военнопленных, захваченных во время занятия Западной Украины.
2. В СССР мобилизованы все бывшие офицеры царской армии. Из Англии в СССР отправлено более 3600 офицеров-эмигрантов. Эти известия еще не так неправдоподобны, но вот
3. “Из Москвы сообщают”, - распущен клуб безбожников и учреждены всенародные моления. Вот так номер! Наверно, это “слышала” очень уж “божественная” старушка.
А ведь именно новости 1 и 3 были близки к действительности, а 2, увы, нет.
Ф.
Фрида
Миниатюрная платиновая блондинка с аккуратным прямым носиком и серьёзными тёмными глазами.
Гоги как-то незаметно перекочевал за соседнюю парту, а рядом оказалась Фрида. Это был последний предвоенный учебный год. Для многих в классе - вообще последний.
Думаю, дружба с Фридой - с обеих сторон - была проявлением жадного стремления к равенству, справедливости. Такая дружба была просто невозможна, ни с какой стороны, до сентября тридцать девятого, в условиях той Польши. Теперь она возможна, и мы этой возможностью пользуемся! Назло всем, кто по-старинке думает иначе! Это была дружба - демонстрация.
Хотя для нас в те дни это было просто светлое время, безо всех этих поясняющих оговорок. Нам было по пятнадцати. Нам хотелось сидеть за одной партой. А в выходной - отправиться вдвоём в горы. Нам хотелось быть вместе, вот и всё.
Было воскресенье. Ясный умытый день. Улетучился неприятный осадок от недавнего разговора с директором. Меня вызвали к нему. Постукивая пальцами по столу, он сказал:
- Ты знаешь, что делегация отличников едет в Киев?
- Да, ребята говорят.
- Ты не поедешь. - Я стоял молча.
- Ты понял?
- Да, понял. Можно идти?
- Иди.
Рано утром мы отправились в горы. “Кременецкие горы” - географический термин. Высота их от подножья до плоских вершин не больше сотни метров, но всё же - горы. Кременец - длинной кишкой между ними и сверху как игрушечный. Едва заметно перемещаются вдоль тротуаров по Широкой человеческие фигурки, чуть быстрее, но тоже бесшумно - телеги, редкие автомобили. Все звуки города сливаются, воспринимаются отсюда как неназойливый баюкающий шум. Так в знойный день гудят пчёлы в улье, занимаясь своим извечным делом.
Мы сидели рядом на гребне, среди молодых берёзок, и смотрели на свой город. Её ладонь лежала на моём колене, и я осторожно прикасался к её пальцам. Мы никогда - ни до этого дня, ни после - не говорили на эту тему. Просто, нам было хорошо вместе, и мы стремились быть вместе. Такая дружба может, вероятно, перерасти со временем, при благоприятных обстоятельствах, во что-то большое и прочное. Но обстоятельства будут складываться неблагоприятно.
Поэтому в памяти сохранится лишь ощущение тепла её плеча, лесной свежести.
Набежало облако, прошумел в листве мимолётный дождь. И послышался звук, вызывавший в последние дни смутное беспокойство - звук самолёта, низкий, вибрирующий, непривычного тембра. В разрыве облака мелькнуло неясное очертание и скрылось, и голос самолёта как-то внезапно затих. Остался шелест берёзы. Склон посветлел, заиграли огоньками тысячи росинок, усилилось ощущение свежести... Но чувство тревоги сохранялось, оно заставило поторопиться с возвращением в город.
Привожу без изменений запись, сделанную летом 1942 года, когда я пытался “реставрировать” первое впечатление от известия о войне.
“... Главная улица, выглядевшая после дождя опрятнее чем обычно, была заполнена по-праздничному одетыми людьми, толпа медленно плыла по тротуарам, стоял говор. Лица были возбуждены, и на всех лежала печать какого-то не то удивления, не то недоумения, смешанного со страхом... Перед зданием почты толпа запрудила улицу. Тут было тихо. И вдруг с крыши загремел громкоговоритель: “Внимание! Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Передаём в записи речь заместителя Председателя Совета народных комиссаров и Комиссара иностранных дел товарища Вячеслава Михайловича Молотова.”- Голос умолк, и толпа сдержанно зашумела, но вот этот шум покрыл шипящий звук из громкоговорителей, все опять затихли в ожидании: “Граждане и гражданки Советского Союза...” “
Таким запомнилось начало войны. Мы стояли в толпе, и ладонь девочки была в моей ладони.
Потом загремели марши, я побежал домой, и Фрида побежала домой - в противоположные стороны. Мы были нужны сейчас там, дома.
От границы на Буге до нашего городка было полтораста километров, мы знали это. Но не знали, что лежал Кременец к тому же в полосе главного удара группы армий “Юг”. Так что следующая встреча с Фридой состоялась лишь три недели спустя, уже в мире, где водворился “новый порядок”.
В те дни, случалось, приводил девочку в наш дом за пригорком отец...