Сборник статей и материалов, посвящённых традиционной культуре Новосибирского Приобья Новосибирск
| Вид материала | Сборник статей |
СодержаниеПо край света (о Бергуле и бергульцах) |
- Сборник статей и материалов элективных курсов, опубликованных в Интернет-семинаре "Использование, 648.27kb.
- Тательная деятельность детского оздоровительного лагеря: история и современность сборник, 2465.08kb.
- Сборник статей Сборник статей о жизненном и творческом пути заслуженного деятеля искусств, 3958.9kb.
- Сборник методических материалов, посвящённых 65-летию Победы советского народа в Великой, 945.04kb.
- Сборник литературно-критический статей, 963.73kb.
- Патогенные микромицеты и оптимизация фитосанитарного состояния лука в лесостепи приобья, 536.05kb.
- Сборник статей Выпуск 3 Москва, 16 февраля 2007, 1294.42kb.
- Сборник документов и материалов, 6969.95kb.
- Сборник статей под редакцией А. В. Татаринова и Т. А. Хитаровой Краснодар 2004 удк, 2633.96kb.
- Сборник статей и материалов ucla slavic Studies. New Series. Volume VIII compiled and, 33.54kb.
По край света8
(о Бергуле и бергульцах)
«Правый берег Тары сплошь зарос кустарником. Из-за него видно всё то же смешанное редколесье – урман. Попечитель указывает рукой на восток.
„Так пойдёшь – у Томск выбегишь. Триста вёрст. Там вон (северо-запад) Киштовка будить. Ича. Остяцкое. Ежели прямо – ни одного жила не будеть. По край света живём”, – хохочет Андрей».
Так писал о Бергуле и первой встрече с бергульцами П. П. Бажов, работавший в селе учителем в страшное время колчаковщины.
На взгорок над Тарой у устья быстроструйного холодного Бергулька пришли три бородатых мужика. Осенив себя двоеперстием, присели. Помолчали, усталые.
«Кажись, по край света зашли: дальше итить некуда», – изрёк старший.
«По всему видать, некуда», – согласился другой. Самый младший, брат приходского священника, погладил широкой ладонью клинышек бороды: «И незачем,— подтвердил-затвердил. — Сколь болот одолели, пока добрались. Тут можно души свои спасать от мирской скверны».
Было это в 1903 году. Место для будущего села выбирали ходоки старообрядческой общины деревни Ластовичи, что стояла на Витебщине. В 1907 году уже стояли на этом месте добротные дома. Пополнялось село земляками-единоверцами, крепло.
Горевали, что пшеница не каждый год родит, тосковали по белорусским грушам да яблокам. А привыкали к дарам тайги: орехам кедровым, морошке, клюкве, осваивали лесное дело. Кое-кто – и охотничий промысел. П. П. Бажов называл великана Андрейку лучшим ложкарём и медвежатником.
Выше по Таре выросла Платоновка. Тоже старообрядческая деревенька. С «мирскими» старались дружбы не водить, не вступать без крайней нужды даже в хозяйственные отношения. Держались «от греха подале». И в наши дни на вопрос о национальной принадлежности пожилые бергульцы отвечают: «Мы – кержаки!»
Религиозное сознание как бы напрочь откинуло национальное. Сватов засылали только в кержацкие деревни. На что уж худое дело девка-перестарок, и ту не отдавали в мирскую деревню.
В Северном районе бергульцев считают белорусами.
«Пусть хоть горшком назовут, только в печку не ставят! – отбивается Дарья Амбросимовна Молокова. – Старики сказывали, в Расее нас кацапами дражнили».
Попробуй, разберись, кто такие бергульцы. Паспорта – не в счёт: по паспортам все русские. Лучший документ – язык. Но и его, как оказалось, исправляли, дополняли, переделывали. Правда, в первую очередь бросаются в глаза белорусские языковые черты.
«Можа, и ён (П. П. Бажов. – М. М.) быв в нашем отряде... Вучитель быв...» – говорит Устинья Андреевна Степанова, дочь медвежатника Андрейки, которому много внимания уделил П. П. Бажов в своей повести «За советскую правду».
В песнях чётче, чем в повседневной речи, выступают белорусские черты (яго, лянок, пякла и мн. др.). Но рядом с ними стоят далёкие, более того, недопустимые в белорусском произношении слова: «Пóсеявши, пóлоли», «Одна девка не полúт, Белы руки не колúт...» По произношению налицо смешение двух пластов – белорусского языка и северно-русского говора. Встречаются различия и на лексическом уровне. Чаще других – слово байна (баня), что соответствует северно-русскому говору. Оно закреплено и в колыбельной песне:
Баю, баю, баиньки,
Полез кот на баенку.
С баенки свалился...
Не менее важны элементы материальной и духовной культуры, особенно нашедшие отражение в художественном слове, закреплённые в давние времена в художественной структуре. Например, в песне «Заинька серый, не бегай по сеням» поётся:
Озеро глыбоко,
Всякой рыбы много:
Первая – семюга,
Вторая – белюга...
Рыба как показатель достатка, богатства чаще всего входит в северно-русские песни. Кулебяка с рыбой была обязательной на свадьбе поморов. «Сёмгу запекали в белые пироги, другую рыбу – в серые, простые», – пишет Д. Балашов. На нерест в реки Севера шла сёмга, белуга – рыба Каспийского, Чёрного и Азовского морей – и нерестилась в реках их бассейнов.
Песня соединяет различные виды рыбы, взятые из различных географических областей в нехарактерной для них среде обитания – в озере «супротив двора», то есть в небольшом мелководном озерке.
Такое смешение может быть результатом длительной во времени трансформации древнего мотива. Тем более что данные виды рыбы не встречаются ни в Белоруссии, ни в Васюганье. Включён этот мотив в текст крутухи, жанра белорусского фольклора. И вернее было бы не связывать его с Севером, если бы не некоторые обрядовые атрибуты бергульцев. Когда жених ехал за невестой, его «под одежду» повязывали рыболовной сетью, что характерно для северно-русской свадьбы. Но свадьба бергульцев содержала и явно белорусские черты. Она завершалась, например, обрядом посада (хотя этого названия в селе не знают): стлали на пол шубу мехом вверх, на ней ставили квашенку, на квашенку клали подушку, а на неё усаживали невесту. Правда, исконное значение этого обряда было забыто.
Анализ языковых, фольклорных и этнографических элементов даёт основание говорить о бергульцах как о русских северно-русского происхождения, долгое время проживавших в Белоруссии и многое усвоивших из белорусского языка и белорусской культуры. К этому выводу я пришёл в 1980 году и опубликовал первую статью о Бергуле. В 1986 году сопоставил свои выводы с наблюдениями П. П. Бажова, проведёнными в Бергуле зимой 1918–1919 годов. Писатель сообщает, что бергульцы до белорусского периода проживали какое-то время в Польше, а деды и прадеды их – выходцы из Новгородской губернии. Это вполне согласуется с нашими выводами. Однако не все утверждения П. П. Бажова бесспорны. Например, он указывает не на белорусское, а на украинское влияние в говоре. Писатель приводит целый ряд бергульских полонизмов. В наши дни не удалось обнаружить ни одного. Видимо, польское влияние было менее значительным по сравнению с белорусским.
Село славится богатыми фольклорными традициями. Певческая группа (руководитель Анна Максимовна Белова), состоящая из пожилых женщин, неизменно занимала первые места на всех районных и областных фольклорных фестивалях и смотрах художественной самодеятельности. Фирма «Мелодия» выпустила пластинку с четырнадцатью бергульскими песнями, о них снят фильм с моими комментариями.
В селе работало шесть фольклорных и фольклорно-этнографических экспедиций. Записаны аграрные и семейные обряды, плачи, танцы, обрядовые и приуроченные к обрядам песни, частушки, сто пятьдесят лирических необрядовых песен, заговоры, псалмы, духовные стихи, произведения несказочной прозы и детского фольклора. Изучались эстетические вкусы молодёжи.
Носителями традиций оказались только люди старше шестидесяти лет (по состоянию на 1980 год). Лица моложе всего на несколько лет об обрядности вообще не имеют понятия, традиционных песен не поют, в праздничных разновозрастных компаниях отдают предпочтение городской и советской массовой песне.
Традиционная обрядность бергульцев вообще не была богатой. Её эстетические компоненты весьма скудны. Бергульцы не знали колядования, щедрования, славления и других обрядов, связанных с Новым годом. Рождество отмечали церковной службой, при которой строго соблюдалось деление паствы на мужскую и женскую половины. Сочельник называли кутьей. Молодёжь всенощной не стояла: гадала на счастье, на долю. Наиболее распространёнными были гадания «по лучинке». Держа в зубах, её окунали в прорубь, так же несли в избу и зажигали. Гадали с петухом и хлебными шариками, с курами, которых «тягали» из чужих курятников, с блинами, с валенками. Одно гадание – «снег полоть» – включало заговорную формулу:
Полю белый снег –
Надоел мне батькин хлеб.
Залай, собачка, на милом дворе!
Где собака залает, туда и выходить замуж.
На масленку никаких обрядов, кроме катания на лошадях «с разными песнями», не соблюдали. Собственно масленичной считалась только одна песня «Разъезжает душа добрый молодец». «На родительскую субботу» шли с попом на кладбище. После этого обязательно топили бани, парились, а после молебна в воскресенье (троица) устраивали майдан – массовое игрище с борьбой парней и мужчин «на поясах» и конными скачками.
Наиболее интересным обрядом сопровождалась пасха. После всенощной всем селом шли смотреть, «как играет солнце». На второй день парни и молодые мужчины составляли партию волочебников. Женщины и девушки создавали свою волочебную артель. В каждой партии был завудник (запевала, ведущий). Рядом с завудником шёл гармонист. У каждого волочебника, как у сеятеля, с лямкой через плечо было лукно – плетённое из соломы лукошко, применяемое на севе.
Волочебники обходили всё село, но заход считался обязательным в дома зажиточных крестьян и в те избы, в которых были девушки «на выданье». Большая часть волочебной обрядовой песни – 26 куплетов – исполнялась на дворе и только восемь последних куплетов (попрошайка) пелись в избе.
Один вариант этой песни записан мною в 1972 году, второй, вместе с экспедицией, в 1980 году. Хотя оба варианта записаны при участии Дарьи Амбросимовны Молоковой, они существенно отличаются один от другого. Для сравнения привожу отрывки из обоих вариантов с тринадцатой по двадцать третью строфу:
| 1972 год: 13. Рахуются йны, зиму разрушают Христос(ы) воскрес сын божия! | 1980 год; 13. Благовещенье зиму разрушаит, Христос(ы) воскрес сын божия! |
Пропуская рефрен, поющийся после каждого стиха, даю содержание:
| Ягор святой ржу пускаúт, Микола святой яр засеваúт, Яр засеваúт, белай горох, Белай горох, ячмень в шарфе, Ячмень в шарфе, овёс в усах, Овёс в усах, поля в цветах. Илья святой жито дожинаúт, На воз кладёт, снопы вяжéт. Снопы вяжет, суслоны ставúт, Суслоны ставит, в клади складаúт, Христос(ы) воскрёс сын божия! | Ягор святой росу пускаúт, Микола святой яр засеваúт, Яр засеваúт, белай горох, Белай горох – в чёрную грядку, Овёс в усах, ячмень шарстень, Илья святой жито зажинаúт Крутая жнея жито жати в чисто поле пошла. Где горсть кладет, там сноп вяжúт, Где сноп вяжúт, суслоны ставúт, Где суслон ставит, там клади кладёт, Христос(ы) воскрёс сын божия! |
Наиболее существенные различия заключаются в том, что в первом варианте зиму разрушают празднички, во втором – один праздник, благовещенье. В первом варианте все уборочные работы, что предстоит ещё сделать величаемому крестьянину через несколько месяцев, в страду, делает за него святой Илья: жнёт жито, снопы вяжет, суслоны ставит, клади кладёт. И, несмотря на звание святого, не совершает ничего сверхъестественного – дана реалистическая картина уборки урожая. Во втором варианте Илье отводится более скромная роль: он только зажинает жито. Но этого достаточно для чудесного преображения жизни и крестьянского труда. На поле появляется вполне реалистическая «крутая жнея» (быстрая, скорая, сноровистая). Но труд её необычен в своей обычности: где горсть кладёт, там сноп вяжет, где сноп вяжет, там суслон ставит, где суслон ставит, там клади кладёт. Происходят магические превращения. Извечная мечта крестьянина о богатом урожае находит иллюзорно-магическое воплощение.
Эта песня – яркое свидетельство сильного влияния белорусского фольклора на творчество бергульцев. Песня интересна и тем, что в ней получили весьма оригинальное воплощение художественное пространство и художественное время. Время, необходимое для подготовки (пахота, посев) и уборки урожая (май – сентябрь), спрессовывается до времени исполнения песни, до нескольких минут. Святые угодники одновременно находятся в трёх пространствах: на небе как небожители, в шатре на дворе крестьянина и, в то же время, на его поле. Это художественный приём усиления магического воздействия песни и всего обряда на трудовой год величаемого.
Бытовала только одна пасхальная песня. И только она имела из всех песен, приуроченных бергульцами к аграрным обрядам, исконно обрядовое происхождение. Но песня эта пришла к бергульцам от белорусов.
Из семейных обрядов больше всего привлекает фольклористов и этнографов свадьба. Свадьба бергульцев не представляла собой развёрнутого драматического действа, характерного для других сёл Васюганья. Игровое начало проявлялось лишь в некоторых ритуалах, которые, кстати, не были обязательными. Часто всё свадебное действо сводилось к сватовству и совместному катанию жениха и невесты «в кошеве». Массовые застолья устраивались крайне редко, хмельное не допускалось вообще.
Записано всего пять свадебных песен, из них собственно обрядовых – четыре. Это наиболее популярные русские свадебные песни с разработанной свадебной символикой.
Символика русских свадебных песен удивительна. Символами девушки-невесты были: белая лебедь, ластушка, белая берёзка, цветущие белым цветом яблонька, вишенка, грушица. Белый цвет – цвет непорочности, телесной и духовной чистоты. Именно эти качества больше всего ценились в девушке. Символами жениха были молодой дубок (сила, крепость), ясный сокол, млад-сиз-орёл (удаль, воля, способность защитить родное гнездо). Серые гуси олицетворяли враждебно настроенную против молодой родню мужа.
Свадебная песня, выполняя служебную роль: сопровождать, направлять и объяснять свадебные ритуалы, благодаря символике обретала драматическое звучание, психологически готовила невесту и её подружек к трудной доле замужних женщин:
Из-за лесу, лесу тёмного, ой,
Что за садику зялёного.
Что за садику зялёного, –
Вознималося два стадичка.
Вознималося два стадичка, –
Как одно стадо гусей серых.
Как одно стадо гусей серых,
А второе – лебедей белых.
А второе – лебедей белых, –
Залучилася лебёдушка.
Залучилася лебёдушка
Ка серым гусям во стадичко.
Ка серым гусям во стадичко, –
Начали аны клевать-щипать.
Начали аны клевать-щипать... –
– Вы не клюйте, не щипите меня.
Вы не клюйте, не щипите меня:
Не сама к вам залучилася я.
Не сама к вам залучилася я,
Залучил меня разсизай орёл.
В данном варианте даже не упоминается о женихе и невесте, родне жениха, их без ущерба для содержания заместили художественные символы. Но в некоторых песнях образы-символы, взятые из мира природы, создают лишь первую часть произведения, прелюдию лирическую, которая соотносится со второй частью, взятой из реальной жизни и свадебного обряда.
Символика лежала в основе народного художественного мышления, была понятна всем, и нередко допускались непроизвольные замещения символов реальными образами, а последних – символами.
Что с-под зорюшки, с-под зари
Щебетала ластушка на мори.
Щебетала ластушка на мори,
На синеньком камюшке сидючи.
На синеньком камюшке сидючи,
Плакала всё девушка по косе:
Тебе, русу косаньку, не чесати,
Шёлкавую ленточку не вплетати...
Ходит всё Иванушка по двору,
Ходит всё Иванушка по двору,
Повесивши буйную голову,
Повесивши буйную голову.
Спрашивают девушки: «Чей дворянин?»
Сказывает ластушка: «Мой господин!»
Символами молодых бывали виноград с ягодкой, яхонт с жемчужиной, два яблочка, олицетворявшие двуединство. Нерасторжимость брачных связей символизировали хмель с тычинкой (талинкой, вербой). Конь – символ любовной устремлённости. Просьба подержать коня – предложение любви, пустить коня в огород, притоптать лук-чеснок, траву-мураву – означало высватать девушку. Это же значение имели выражения: сломать вершину яблоньки, берёзоньки, растрепать волоса девушке.
Многообразна символика присоединения: вместе перейти речку по жёрдочкам (дощечке, досточке), переплыть реку, вместе (из одной чашки) попить, поесть, одарить дорогими подарками.
Бедность бергульского обряда и его свадебного фольклора можно объяснить только нетерпимостью кержаков ко всему «мирскому», крепостью старообрядческих устоев. Некоторые из них в наши дни не осознаются как таковые, но, войдя в обычай, строго соблюдаются, обрели силу нравственных ориентиров. Старики вспоминают: «В бане грех отказать человеку. Помоешь – грехи сымутся». Бергульцы средних лет, естественно, этому не верят. Но стоило кому-либо из участников наших экспедиций нечаянно заикнуться о бане, её тут же затапливали и звали помыться.
В активный репертуар пожилых песельниц и сейчас входит значительное количество псалмов и духовных стихов. В нашей литературе давно сложилось резко отрицательное к ним отношение. Больше того, многие учёные утверждают, что с развитием просвещения и утратой религиозности этот жанр давно и безвозвратно забыт народом. И я в своих лекциях студентам долгие годы без тени сомнения утверждал это же.
В самом начале семидесятых годов случайно (на поминках через сорок дней) столкнулся с песнопениями этого рода сначала в Булатово, а потом и в Мангозёрке Куйбышевского района (Бараба). В Васюганье они сохранились лучше, чем в других местах Сибири. Записывал их в Бергуле, Ичкале, Ивановке и других местах. Видимо, кроме просвещения и религиозности, кстати, не всегда выступающих антагонистами, есть какие-то иные факторы, определяющие жизнестойкость псалмов и духовных стихов.
– Старое время ругаем, – искренне, горячо говорила Евдокия Даниловна Старкова, обладательница самого лучшего голоса из пожилых песельниц. – Плохо было, верно, но таких безобразиев не было. Раньше хоть страх божий был, наказания боялись, оно, глядишь, и... Давайте, бабы, старую, – и запела:
А вы, голуби, а вы, белаи,
А вы где й а были, куда лётаяли?
Оказывается, летали голуби «На Сиян-гору, на расстаньица, где душа с телом расставалася»:
– Ты прости-т(ы)-ка, прости, тела белыя!
– Ну, и бог тебя простит, душа грешная!
Ну, и бог тебя простит, душа грешная!
Тела белыя – во сыру землю.
Тела белыя – во сыру землю,
Душу грешнаю – в муку вечнаю!
Душу грешнаю — в муку вечнаю,
Где огни й а горят невгасимаи.
Где огни й а горят невгасимаи,
Там котлы кипят невкипимайаи.
– Ладно, – продолжила разговор Варвара Ивановна Савостеева, – пусть враки поповские. Я и сама не шибко-то верю. Но должон жа быть страх над человеком: сделал плохо – отвечай. Нету. Твори, что хошь – ни с кого никакого спросу! Кому что скажешь? Душа саднеет! Попоём стихи да псалмы – будто полегчает.
Глаза б не глядели. Мы для других работали. А сейчас всяк под себя гребёт: больше, больше! А куда уж больше? Работают втрое хуже прежнего – хаты от добра ломятся! Рази птичьего молока и не хватает...
– Раньше на людей глядели, для людей жили, – подтверждает старейшина бергульчан Васса Ивановна. – Людям служить за честь почитали.
Евдокия Даниловна будто этого и ждала. Двинула правой рукой скатёрку и начала переливчато-серебряным голосом:
Все люди живут, как цветы цветут,
А я молода вяну, как трава.
А я молода вяну, как трава.
Кину-брошу мир, ай, пойду в монастырь.
Кину-брошу мир, ай, пойду в монастырь,
Там я буду жить, ой, всем людям служить.
Льётся песня, причудливо сплетаются голоса и ведут такую чистую и светлую мелодию, что в груди становится тепло, а спину передёргивает озноб. Ну какое мне дело до того, какую келью выстроит молодая монашка, и куда будут смотреть три окна этой кельи? А, поди ж ты, волнует. Пусть меня, человека пожившего, хлебнувшего горького до слёз, но и моих юных учениц. Затаили дыхание, ловят каждый звук. И уходит от нас куда-то всё мелкое, суетное, корыстное, полнится душа добротой.
Третие окно – во мой зелен сад.
Во синем море корабель плывёт.
Во синем море корабель плывёт,
Во чистом поле мужуки орут,
(пашут — М. М.).
Во чистом поле мужуки орут,
В зелёном саду соловьи поют.
Несколько месяцев жил под впечатлением удивительного напева. Его выучила ездившая в Бергуль несколько лет спустя, наделённая сильным голосом, музыковед Елена Витальевна Тюрикова. Ей удалось понять и раскрыть глубинный смысл этой песни. Всякий раз, когда на мою седую голову обрушиваются невзгоды и становится невыносимо, я прошу её спеть эту песню. И не надо лучшего лекарства.
Дело не в религиозно-духовном содержании песни, а в её высокой духовности, в нравственной чистоте.
Вспоминаю, чем закончился вечер, озаривший нас чудесной песней. Всегда мягкая и доброжелательная Евдокия Даниловна, провожая нас, поглядела на звёздное небо и, ни к кому особо не обращаясь, изрекла:
– Бога не на небе искать надо, а в себе самой. Надо, чтоб душа лаской млела... к людям. Это и есть – Бог!
Обращение пожилых людей к псалмам и духовным стихам, поиски божества – это не богоискательство в традиционном смысле этого слова, а стремление преодолеть нашу бездуховность, найти выход из безвыходного положения.