Дэвид Лодж Покидая убежище

Вид материала

Содержание

Ne pas se pencher au dehors
Aachen… Aachen… Aachen
Пейте! Пейте!

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

Ne pas se pencher au dehors

Nicht hinauslehnen

Не высовывайтесь из окон.

Но английской речи не было слышно в коридоре, разве что когда школьницы в коричнево-золотых курточках (им было все еще по пути с ним) появлялись из своего купе и протискивались мимо по дороге в уборную. Обычно они ходили парами, высоко вскидывая ноги в коричневых чулках, чтобы перешагнуть багаж, совсем как лошадки, нервно откидывая назад гриву волос, и непрерывно хихикая. Казалось, они часами пребывают в туалете.

Девочка с черным конским хвостиком отправилась туда одна. Она несла с собой маленькую сумочку из шотландки. Когда она проходила мимо, поезд резко повернул, и ее буквально бросило на него.

– Ой, извините! – воскликнула девочка. Но сказала она скорее сердито, чем извиняясь.

– Ничего-ничего, – ответил он. И тут же пожалел, что не сказал более галантную фразу, вроде: «Вы не очень ушиблись?». Он мог даже искусно поддержать ее рукой. Может быть, она скажет ему хоть слово на обратном пути.

Смотрясь в окно как в зеркало, он зачесал назад длинную челку; она почти мгновенно упала снова и повисла над бровями. Он расправил школьный галстук, но вряд ли можно было улучшить его вид, так как материя растянулась и помялась под узлом. Воротник рубашки был запачкан, и уголки его были закручены вверх. Он поправил очки – они были немного великоваты – и исследовал пальцем прыщик возле угла рта. Даже в таком слабом отражении можно было увидеть темную тень над верхней губой, где начинал пробиваться слабый пушок. Он услышал, как дверь уборной открылась и снова закрылась, и выпрямился во весь рост по стенке коридора.

Девочка прошла, не удостоив его и взглядом.

Тимоти вошел в туалет. В воздухе витал слабый аромат мыла или духов, а в раковине лежал длинный черный волос. Он помочился и вымыл руки. Корзина для использованной бумаги была переполнена, но внизу у стены стояло белое эмалированное ведерко. Мальчик поднял крышку ногой и, бросая туда полотенце, увидел там что-то похожее на окровавленную повязку. Вид ее был странным и подозрительным. Неужели в поезде кто-то болен или ранен? Бежавший преступник, который, закусив губу, залечивает раны, пока не окажется в безопасности? Он чувствовал, что в этом поезде могло случиться что угодно.

Он присел, чтобы дать отдых ноющим ногам, и подумал, сколько же можно просидеть здесь, пока не постучат в дверь? Раздался стук.

Это был контролер. Тимоти уступил туалет очередной паре школьниц и показал свой билет. Ему очень захотелось пить. В сумке осталось яблоко, но на тот момент она совершенно затерялась под двумя огромными чемоданами и еще более грузной женщиной. Юноша взглянул на часы. Ехать еще шесть часов, а он уже выжат, как лимон. Прислонившись к стене коридора, он закрыл глаза, и его голова покачивалась в такт движения поезда. Тимоти думал о девочке с длинным черным конским хвостиком, о мягком ударе ее тела о его, когда поезд тряхнуло на повороте. Он воображал это снова и снова, меняя и с каждым разом улучшая свои реплики, пока постепенно не выдумал целую историю их отношений, завязавшихся после столкновения, в которой у девочки в распоряжении было целое купе, разделить которое она пригласила его, а там они говорили всю ночь напролет, пока она наконец не уснула, положив голову ему на плечо, и поезд сломался в Маннхейме, и ее школьная компания отправилась в Гейдельберг вместо Инсбрука и …

Состав внезапно затормозил, и он потерял равновесие. Поезд остановился, но оказалось, что они не доехали до станции, так как за окнами не было видно огней. Дверь открылась, два человека в форме взобрались в вагон и выкрикнули что-то с резким, гортанным акцентом. Пассажиры, стоящие в коридоре, начали рыться в карманах и сумках в поисках паспортов. Должно быть, это германская граница.

Пока он наблюдал за мужчинами, одетыми в солдатскую форму, медленно двигающимися в его направлении в тусклом свете коридора и мусолящими протянутые им документы с чересчур подозрительной, по мнению Тимоти тщательностью, призраки из полузабытых фильмов о Европе, оккупированной нацистами, о Гестапо и СС, побегах военнопленных и Сопротивлении, всплывали в его памяти. Все в коридоре застыли в молчании, которое прорезали отрывистые вопросы и ответы. Казалось, что пассажиры съежились и были напуганы так, будто любого из них могли вышвырнуть из поезда из-за какой-то неточности в бумагах. Он волновался по поводу плохой фотографии в паспорте и снова взглянул на визу, за которой простоял два утомительных часа в очереди в немецком посольстве Кенсингтона: размазанный черный текст, состоящий из уродливых, труднопроизносимых слов типа Grenzubergangsstelle и einschlieblich, проштампованный эмблемой с изображением тощего орла, который, казалось, угрожающе изогнул свои крылья и пронзительно кричал в злобной ярости. «Зловещая, значит подходит Германии», – подумал он. Тут настала его очередь.

Сердце Тимоти тяжело стучало, когда он протягивал свой паспорт. Человек в форме взглянул на его фотографию, потом на визу и проштамповал страницу напротив ее. Тимоти почувствовал облегчение. Но тут второй обратился к нему по-немецки. Тимоти непонимающе уставился на него. Теперь еще и с паспортом что-то не так? Тот показал его своему коллеге.

Englisch? – спросил он.
Да, – сказал Тимоти и тут же услужливо добавил: – Ja. – Напрасно он сделал это, потому что последовал длинный, совершенно непонятный вопрос на немецком. Его знания языка ограничивались несколькими словами, запомнившимися из комиксов и фильмов о войне: Achtung, Schweinhund, Dummkopf, kaput, – но ни одно из них не подходило.
Извините, – сказал он, – но я не говорю по-немецки.

Один из пассажиров, стоявший позади, нагнулся к нему и сказал:

Они хотеть знать, какой у тебя есть контрабанда.
Никакой контрабанды, – сказал Тимоти.

После еще нескольких вопросов, переведенных пассажиром, официальные лица удалились. Полчаса спустя поезд прибыл на большую открытую станцию.

Aachen… Aachen… Aachen! – протрубили громкоговорители.

Резкие, каркающие звуки были насилием для ушей и духа. Все таблички почему-то гласили: Bad Aachen, и это казалось верным. Ну да, Плохой Аахен. Плохая Германия.

Последняя надежда сесть рассеялась. Толпы снова осадили поезд и хлынули внутрь, давясь и толкаясь, оттесняя тех, кто собирался выйти. Потом, когда они заполонили вагоны и коридоры, оставив пустовать платформу, поезд еще полчаса стоял неподвижно.

В конце концов, состав тронулся. Огни Аахена остались позади. Разговоры в коридоре затихали, пассажиры начали готовиться ко сну, сидя на чемоданах или прямо на полу и положив головы на колени. Вскоре единственными, кто все еще оставался на ногах и бодрствовал, оказались Тимоти и стоявший недалеко от него молодой человек, который читал, повернув книгу так, чтобы на нее падал скупой свет коридорных ламп. Какой-то инстинкт удержал Тимоти от того, чтобы соскльзнуть на пол. Пока он стоял, он чувствовал, что сопротивляется кошмарам этого путешествия, удерживает их на надежном расстоянии, как некое угрожающее заклятие или испытание, которое вот-вот закончится, вернув его в упорядоченный англо-говорящий дневной мир, откуда он был родом, и где путешествия не казались долгой борьбой за выживание. У его собратьев-пассажиров, очевидно, было гораздо меньше претензий. Тимоти почувствовал, что в Европе жизнь всегда была такой, похожей на бесконечное путешествие на ночном поезде, через границы, мимо резко кричащих на пустынных платформах громкоговоритей, мимо людей в униформе, прерывающих ваш сон, чтобы проверить документы, и без надежды на что-либо большее в обозримом будущем, чем отвоевать себе немного места и урвать немного сна. Ему захотелось узнать, был ли молодой человек с книгой англичанином.

Потом постепенно усталость сломила его сопротивление. Он опустился на пол, сложив из плаща подушку. Его голова покоилась на чьем-то холщовом чемодане. Отказавшись от последней предосторожности, он ослабил шнурки ботинок на распухших ступнях и вытянул ноги. Потом закрыл глаза и задремал.

Поезд набирал скорость. Стук колес барабанил по ушам, меняя свой ритм и резонанс, то гремя возле станций, то грохоча на мостах. Тимоти безвольно качался и подскакивал в такт движения. Он смутно осознавал, что кто-то переступает через него, но и не шевельнулся, чтобы освободить путь. Это были школьницы, снова направлявшиеся в туалетную комнату. Они перешагивали через него стройной процессией, а он смотрел вверх им под юбки и видел темно-синие трусики и подоткнутые под эластик носовые платки. На девочке с черным конским хвостиком не было трусиков. Не имея другой возможности пройти, она переступила через него и он увидел гладкий жемчужно-розовый извилистый клин плоти меж ее бедер, и тогда восхитительное тепло поднялось в нем и выплеснулось наружу.

Тимоти проснулся, чувствуя липкую влагу, но не мог заставить себя пойти в уборную и привести себя в порядок. В его положении дополнительный дискомфорт не имел особого значения. Через какое-то время кожа высохла, и он провалился в глубокий сон.

Тимоти снова проснулся с болью в спине. Он отлежал руку и, когда сел, она отозвалась болезненными уколами множества иголок и булавок. Тимоти с трудом поднялся на негнущиеся ноги и, пошатываясь, сделал несколько шагов по качающемуся коридору. Он зевнул, протер глаза и проверил часы: 4:15. Значит, все в порядке – он не проехал Маннхейм.

Коридор опустел, в нем стояла лишь его сумка, по которой будто бы пронеслось стадо буйволов, а в ближнем купе даже оказалось два свободных места. Он проскользнул за дверь и сел. Скамья была жесткая и узкая, в отличие от английских поездов, но облегчение для ноющих конечностей было огромным. В углу напротив сидел молодой человек, которого он заметил накануне, и все еще читал.

Привет! – произнес он, глядя поверх книги, – я хотел разбудить тебя, когда места освободились, но ты так сладко спал.
Когда это было? – спросил Тимоти.
В Майнце вышло много народу. Устал?

Тимоти кивнул. Молодой человек, судя по акценту американец, вернулся к своей книге. Тимоти различил слово «Европа» на куртке.

За окном Европа приобрела некоторые очертания с наступлением рассвета. Мелькали неясные контуры домов и деревьев. На большом расстоянии можно было увидеть огни отдаленного города или завода. Он повернул голову, чтобы посмотреть в другом направлении, через окна коридора, и встретился взглядом с девочкой с черным конским хвостиком. И то ли она и вправду улыбнулась ему, то ли ему это только почудилось? Девочка быстро опустила глаза и прошла мимо его купе. Она выглядела бледной и уставшей, а ее форма была смята, но ночью она хотя бы могла сидеть в купе. Он был немного разочарован, что она не прошла мимо тогда, раньше, когда можно было насладиться пафосом и стойкостью его спящей, распростертой на полу фигуры. Но, возможно, так оно и было на самом деле – может, поэтому она и улыбнулась ему. Он предпочел думать так.

Он чувствовал легкое головокружение от голода и усталости, но был в наилучшем расположении духа с момента отъезда из дома. Чуть больше, чем через час испытание закончится: он будет в безопасности в чутких руках сестры. Этот час включал в себя самую трудную часть путешествия – пересадку в Маннхейме – но так или иначе он встретил ее с непривычным спокойствием. То, что он выжил в эту необычайную ночь, придало ему уверенности.

Когда он вышел в Маннхейме единственным, кто был на платформе, оказался пожилой мужчина в сером джинсовом костюме, с ведром и метлой.

Гейдельберг? – спросил Тимоти.

Пожилой мужчина кивнул через плечо и сказал нечто непонятное.

Я вам покажу, – произнес голос за спиной. – Я тоже еду в Гейдельберг. –Это был молодой американец.
О, большое спасибо, – сказал Тимоти поднимая свою сумку.

На вид тяжеловатая ноша, разрешите мне помочь, – сказал молодой американец, берясь за одну ручку. Его собственный багаж состоял из маленькой сумки через плечо, которую он нес без усилий.

Тимоти зашагал с легким сердцем: удача, наконец, повернулась к нему лицом.

Очень мило с вашей стороны, – сказал он. – Я не понял того старика.
Ты не говоришь по-немецки?
Нет, у нас в школе этот предмет только начали преподавать. – Такой ответ он подготовил на вопрос, который ожидал много раз услышать в предстоящие недели. Это была правда; но правдой было и то, что до недавних пор он рассматривал саму идею изучения немецкого как абсурдную и, кроме того, непатриотичную.
Это средняя школа? Или какая-то другая?

Поезд, из которого они вышли, отправлялся, скользя мимо с возрастающей скоростью. Тимоти пристально вглядывался в окна, стараясь увидеть девочку с черным конским хвостиком.

Я в средней школе, – сказал он. – В шестом классе.^²⁰
Так тебе, значит, лет семнадцать?
Шестнадцать.

В одном из окон занавеска была отдернута, будто кто-то выглядывал из-за нее. Тимоти расправил плечи.

Шестнадцать? Не рановато ли совершать такие путешествия в одиночку?
Да нет, в самый раз, – небрежно бросил Тимоти, когда они спускались по ступенькам перехода.

3

Молодого человека звали Дон Ковальски, что еще меньше соответствовало представлению Тимоти о типичном американце, чем его внешность. Он был высоким, тощим и бледным. У него был длинный нос и ямочка на подбородке. Черные вьющиеся волосы, были коротко остриженными, но не по-армейски, и смотрелись на его голове, словно шапка. По представлениям Тимоти, американцы носили нарядные костюмы пастельных тонов и яркие галстуки, в то время как на Доне был твидовый пиджак, довольно неопрятные хлопковые брюки и белая рубашка, расстегнутая у горла.

– Так что же привело тебя в старый Гейдельберг, Тимоти? – спросил Дон, когда они уселись в купе местной электрички, с виду очень древней.

Тимоти рассказал ему о цели поездки.

– Да, каникулы у тебя будут интересными. Гейдельберг – интересный старый город.

– А вы хорошо его знаете?

– Да, довольно хорошо. Я жил там больше года.

– Тогда, наверное, вы знаете мою сестру.

Но Дон отрицательно покачал головой.

– Не думаю. До прошлого месяца я был солдатом, а твоя сестра, вероятно, вращается в более высоких кругах.

– Ты служил в армии?

– Да, все то же самое, что у вас. Только не все допускаются до службы. Знаю, что в Великобритании всеобщая воинская повинность, и это более справедливо.

– Можно получить отсрочку, если продолжать учебу.

– А ты собираешься в колледж?

– Наверное. Или же пойду в подмастерья. Мне еще нужно узнать результаты экзаменов.

– Слышал, у вас, в Англии, обучение в колледже бесплатное?

– Если удается поступить.

– Знаю, это непросто. Сам пытаюсь сейчас поступить в Лондонскую Школу экономики. Как раз ездил в Англию на собеседование. Ты удивлен?

Тимоти и вправду удивился, ведь Дон выглядел слишком взрослым для будущего студента, но признаться в этом было бы невежливо.

– Просто подумал, а почему вы хотите учиться именно в Англии, а не в Америке?

– Мне нравится Англия. Я пару раз ездил туда в отпуск. Кроме того, пока не хочу возвращаться домой. Школа экономики у вас очень хорошая, особенно для аспирантской работы.

– Но для вас обучение будет платным, верно?

– Да, но у нас есть хорошая дотация – карточка солдата. Это, пожалуй, единственное, что можно сказать хорошего о наших привилегиях.

Пока Дон объяснял Тимоти, в чем преимущества карточки солдата и что такое аспирантская работа, поезд стал отъезжать от станции в Маннхайме. Уже стало светло, хотя все еще держался туман, и Тимоти поразило, количество руин, оставшихся от войны войны. По обеим сторонам железной дороге тянулись каменоломни и полуразрушенные здания. В сером расчетном освещении и клубящемся, словно дым, тумане казалось, что бои в городе только что закончились.

– А в войну здесь было много боев?

– Это в основном руины от взрывов бомб. Кстати, именно Маннхайм где-то в 1940-м или ‘41-м стал первой территории обстрела для Британских бомбардировщиков. И, я полагаю, потом они вернулись или же мы.

– Он разрушен больше, чем Лондон.

– Это еще что. Ты бы посмотрел на Франкфурт или Гамбург… Но Гейдельберг абсолютно цел. Поэтому, наверное, там расположены наши штаб-квартиры. Чтобы ничего не напоминало нам о тех разрушениях, которые мы здесь учинили.

Тимоти с любопытством взглянул на Дона. Его слова казались странными: он был уверен, что никто не должен чувствовать своей вины за бомбардировки Германии. Но, возможно, – думал он – американцы смотрят на войну по-другому. Они никогда не знали Блитц-обстрелов, а значит, и войны не видели в полной мере.

– Наверное, в Гейдельберге просто не было заводов или других важных пунктов, которые нужно было обстреливать, – рассуждал Дон. – Да, но Дрезден это не спасло. Говорят, что Гейдельберг спас «Принц-студент»у.

– Принц-студент?

– Ага, ты слышал об этой оперетте? Пейте! Пейте! И тому подобная ерунда. Ужасно сентиментальная, но в Штатах всегда имела огромный успех. Многие американцы даже отправили своих детей учиться туда в колледж только из-за этой оперетты. Говорят, что если бы приказали бомбить Гейдельберг, в военно-воздушных силах поднялся бы бунт.

Тимоти рассмеялся. Он никогда еще не слышал, чтобы говорили о войне так.

Поезд ехал среди пустынных сельских пейзажей. На полях лежал туман.

– А там, за туманом, горы? – спросил Тимоти. – Сестра говорила, что там должны быть горы.

– Да, небольшие горы, поросшие лесом. Они начинаются прямо возле Гейдельберга, у устья реки Неккар на Рейнской равнине. А Маннхайм расположен там, где Неккар впадает в Рейн. – И Дон изобразил слияние рек своими длинными сухощавыми руками. – Неккарская лощина очень красива… Надеюсь, сестра тебя встретит?

– Думаю, да, – ответил Тимоти. Он вытащил свою школьную кепку и надел ее. – Так она меня узнает, – пояснил он

– И как давно ты ее не видел?

– Три с половиной года.

– Довольно долго.

– Она, вроде бы, не хочет приезжать домой. – Тимоти, пожалуй, сболтнул личнего, однако Дон, казалось, не удивился:

– В Гейдельберге очень много людей, которые не хотят возвращаться домой.

Поезд стал замедлять ход.

– Ну вот мы и приехали.

– Как, уже? Гейдельберг? – Тимоти подпрыгнул со своего места и приник к окну. Его обдало струей влажного теплого воздуха. Напрягая взгляд, он все пытался различить сквозь туман очертания гор.

– Туман скоро испарится на солнце, – произнес за его спиной Дон. – И тогда ты все увидишь.

Несмотря на неблагодарность своего хода мыслей, Тимоти все же надеялся, что Дон оставит его одного по приезду, чтобы он мог встретиться с сестрой тет-а-тет. Ему казалось, что покровительственное присутствие взрослого только умалит героизм путешествия, которое, за исключением последнего получаса, он полностью проделал в одиночку. Ему хотелось предстать перед Кэт одиноким, усталым, взъерошенным, но непобежденным. Но, в то же время, невозможно было отказаться от помощи Дона, и когда они вышли на платформу, неся между собой тяжелую сумку Тимоти, он увидел Кэт.

– А вот и она! – он закричал и стал ей махать.

Сначала она не отреагировала, но потом узнала его и устремилась навстречу, широко улыбаясь, а ее грудь подпрыгивала под белым джемпером. Первые несколько минут мысли Тимоти были заняты в основном ее грудью: если она и всегда была такая большая, то он по малости лет просто не мог различить ее на фоне общей полноты фигуры сестры. А он был просто загипнотизирован этой грудью: она была очень большой, пожалуй, еще немного, и можно было бы назвать ее слишком большой. Тимоти прижался к ней, когда Кэт обнимала его, и почувствовал, как плотный материал бюстгальтера вдавился в его мальчишескую грудь.

– Тимоти! Как же восхитительно тебя снова увидеть! Ты так вырос!

– Ты тоже, – ляпнул он не подумав.

– Ну, брат! Я, между прочим, сидела на диете. Как прошла поездка?

– Хорошо.

– А я поначалу тебя не узнала. Все высматривала мальчика вот такого роста – она вытянула руку в метре от земли, – и притом одного. А у тебя, как я вижу, есть компаньон. – И она взглянула на Дона.

– Мы ехали вместе только от Маннхайма, – возразил Тимоти.

Дон шагнул вперед и протянул руку:

– Дон Ковальски, – представился он. – А вы, должно быть сестра Тимоти.

– Спасибо большое, что присмотрели за ним.

– Не за что. Жаль, мы не познакомились с ним раньше течение поездки.

Кэт снова устремила все свое внимание на Тимоти:

– Ты устал, мой милый? Ну, конечно же устал, да еще и голоден. Я накормлю тебя завтраком, как только мы оставим где-нибудь твою сумку.

– Могу я вам помочь? – спросил Дон.

– О, очень мило с вашей стороны, но я, пожалуй, найму носильщика, – возразила Кэт.

– Ну, тогда я пойду, – сказал Дон, все еще мешкая.

– Да, спасибо вам огромное! – ее манера говорить стала слегка изнеженной, как сказал бы отец.

– Ну что ж, приятных тебе выходных, Тимоти, – пожелал Дон, поднимая свою туристическую сумку. – Может, увидимся где-нибудь в городе на неделе, ведь он не такой уж большой. И с вами тоже, э-э…

– Кейт Янг.

– Приятно было ознакомиться с вами, Кейт. И с тобой тоже, Тимоти. – и он направился прочь своим размашистым шагом, неся сумку через плечо.

– Кто это? – шепотом спросила Кэт, пока они смотрели ему вслед.

– Не знаю, сказал, что был солдатом и только что вышел в отставку.

– Так и подумала, что он солдат. Но с виду приятный парень.

– Он очень хороший. А почему ты не позволила ему помочь нам отнести сумку? Она жутко тяжелая.

– Надо вести себя осторожнее с этими солдатами: еще через пару минут он бы стал добиваться свидания со мной. Она усмехнулась и натянула свитер на груди. Дай им палец, и она руку отхватят, как я говорю. А сейчас предлагаю нам оставить сумку в багажном отделении и пойти взглянуть на комнату, которую я для тебя подыскала, а потом перекусить. Мне еще надо идти на работу чуть позже. Но и тебе, наверное, не помешало бы отдохнуть сегодня, а?

– Мне кажется, я бы с удовольствием проспал целую неделю, – признался Тимоти.

– Бедняжка мой, у тебя и вправду изможденный вид. Когда они тебя разбудили?

– Разбудили? – повторил он озадаченно.

Кэт испытующе взглянула на Тимоти.

– У тебя ведь было

Blog

Дэвид Лодж Покидая убежище

Содержание

Ne pas se pencher au dehors