Дэвид Лодж Покидая убежище

Вид материала

Документы

Содержание Дорогой Тимоти! С любовью, мама. Дейли Экспресс

Подобный материал:

• Войсками генерал Дэвид Петреус доложил, что военные задачи, на которые были выделены, 71.39kb.
• Дэвид Айк Бесконечная любовь единственная истина, все остальное – иллюзия, 3726.91kb.
• Дэвид Айк Бесконечная любовь единственная истина, все остальное – иллюзия, 3671.6kb.
• Нью-Йорк Ревью оф Букс”: миф о демократической элите, 227.74kb.
• Убежище по имени Марина, 54.46kb.
• Свадьба в Лодж “улусаба” частный заповедник Sabi Sands Национальный парк Крюгера, 67.8kb.
• Дэвид моралес: властелин хаус-музыки в декабре столицу ожидает сюрприз: нас посетит, 48.64kb.
• В мундирах сс василий Верещак, 715.96kb.
• 1 марта Числа, глава, 463.23kb.
• Iv век до н э. оказался для древнегреческой философии временем ее высочайшего подъема, 224.62kb.

Часть III

Покинув убежище


Открытка была поделена на шесть маленьких секторов: фотографии пляжа, набережной, лужайки для гольфа, пирса, цветников и военного мемориала. А посередине красовалась надпись заглавными буквами: «УОРТИНГ». Оказывается, сами тусклые черно-белые фотографии были сделаны еще до войны. При ближайшем рассмотрении мужчины на пляже на нем были облачены в купальные костюмы с закрытым верхом, машины имели старомодный дизайн, с прикрепленными сбоку запасными колесами. Открытка была, мягко говоря, непривлекательной: аляповатые разрозненные фрагменты рябили в глазах, но за всем этим крылись мотивы, вполне понятные Тимоти, ведь он сам покупал именно такие открытки на протяжении многих лет, чтобы поздравить родственников и друзей. И потому шесть картинок по цене одной были выгодным вложением и решали проблему выбора.

Тимоти перевернул открытку и перечитал текст, неясно нацарапанный карандашом.


Дорогой Тимоти!

Очень рада, что ты благополучно доехал. Как погода? Здесь все время шел дождь, но сегодня утром было солнечно, так что не жалуемся. Миссис Уоткинс спрашивала о тебе. Как дела у Кэт? Передай ей наш сердечный привет. Она позаботится о стирке твоих вещей? Надеюсь, тебе здесь интересно и ты с пользой проводишь время. Привет от папы.

С любовью, мама.


А также постскриптум: Как жаль, что так вышло с пирогом.

Какое-то время Тимоти раздумывал, о каком же пироге шла речь. Потом вспомнил. Казалось, что это случилось так давно.

Он вынул из кармана красочную открытку купленную утром в одном из сувенирных ларьков на рыночной площади, возле Церкви Святого Духа. Сейчас он сидел почти на том же месте, с которого был сфотографирован вид города – на северном берегу реки, чуть ниже по течению от Старого моста, – и смотрел через розово-кофейные подпруги моста и кремовые башни, увенчанные куполами-шлемами, на развалины замка, которые, казалось, вырастали из зеленого взгорья так же естественно, как растут деревья. Цвета на открытке были переданы не совсем верно: зеленый цвет растительности был слишком ярким, перекрывая голубоватый оттенок тумана, который, казалось, целыми днями клубился вокруг деревьев, смягчая контуры замка. На открытке же все линии были слишком четкими, в то время как в Гейдельберге, то ли из-за атмосферных условии, то ли из-за многовекового выветривания, не было ни одной четкой линии или прямого угла. Но все же Тимоти чувствовал, что его открытка куда лучше тоскливой, поделенной на части черно-белой карточки с изображением Уортинга.

Он перевернул открытку, вынул шариковую ручку, купленную в гарнизонной лавке P.X. специально чтобы черкнуть пару слов родителям. Но ручка так и зависла над чистым полем открытки. Тимоти просто не мог облечь в слова все, что он пережил и увидел за прошедшие десять дней, даже будь у него куда больше места для этого. Поэтому он отложил открытку, взял свой блокнот для рисования с незавершенным наброском Старого моста. Может, послать им его, написав на обороте «С любовью, Тимоти»? Но все же одного рисунка будет маловато для полной картины, их нужно сделать несколько: нарисовать не только Старый мост, но и Замок, и прибрежный бассейн, и белый Мерседес, лавирующий по горному серпантину, позолоченный зеркальный Grande Salle казино в Баден-Бадене, и сияющие прилавки в P.X., и корзину с курицей в панировке и картофелем-фри.


В первую очередь Тимоти больше всего поразила еда. Никогда в жизни он еще так хорошо и разнообразно не питался. Сначала он стал питаться в стиле американской кухни: курицей, стейками, гамбургерами, банановыми сплитами и яблочным пирогом с мороженым. Потом, утолив свой первый зверский аппетит, он стал большим гурманом и попробовал форель, омаров, креветок и даже немецкие блюда, вроде Вайнер шницель, которые на поверку оказывались не такими опасными, как их названия. Среди десертов ничто не могло сравниться с чарами Запеченной Аляски, но также Тимоти полюбил блины из кукурузной муки Креп Сюзет, свежий ананас в вишневом соку²¹, шоколадный мусс и ромовую бабу.

С утра он плотно завтракал в Штадтгартен, а потом весь день обходился одной-двумя легкими закусками до самого вечера, когда он основательно ужинал с Кэт. Обычно они шли в ресторан, но однажды остались в комнате Кэт, и она приготовила стейк и салат. И даже если, как она полушутливо сказала, это было единственным, что она умела готовить, вышло очень хорошо. В тот вечер она много говорила о еде, виня в своей полноте свой детско-юношеский скудный рацион.

– Конечно же, отчасти это было из-за войны, когда мало питательной еды, и потому мы наполняли желудки кашей, картошкой и хлебом с вареньем. Нам, школьникам, приходилось особенно жутко. Так что когда я попала к американцам в Челтенгейм, я просто глазам своим не поверила. Я пошла в буфет, а там все ели стейки, и такие большие и сочные, да еще с таким видом, как будто это самое заурядное блюдо. И когда кто-то из них встал из-за стола, оставив недоеденной половину стейка, я просто рассердилась. В Челтенгейме я иногда воровала оставшуюся еду… Совсем небольшие куски, конечно: сахар, масло или печенье, но бывало, что и куриную ножку. Просто роняла на них платок и тайком клала в сумочку. А иногда раздавала все это друзьям в городе. Вряд ли так можно было искупить вину, но мне становилось от этого легче.

– Но ведь ты могла потолстеть от такого питания?

– Ну, не похудела уж точно. Я жила в предвкушении каждой новой трапезы. Но однажды на медосмотре мне сказали, что я страдаю излишним весом. Меня это напугало: я не хотела потерять работу из-за медицинской непригодности. Но врачи посадили меня на сокрушительную диету, и за три недели я сбросила десять фунтов. Я и сейчас сижу на диете, но без особого фанатизма. Нынешние американки либо переедают, либо, наоборот, сидят на крекерах с лимонным соком. Одни крайности. Но мне они нравятся.


Довольно странно было ужинать в заведении под названием Клуб Высшего командования (он находился среди бараков, и на входе требовалось показать свою карточку P.X.). Странной была не сама еда, а то, что ели здесь за просмотром фильма. Между рядами кресел стояли круглые столики, и пока все смотрели фильм, в полумраке неслышно скользила официантка и принимала заказы на еду и напитки. Кэт заказала бутерброды, потому что их легче было есть в темноте, хотя не так чтобы очень легко, так как они были трехслойными, и Тимоти чуть челюсть не вывихнул, пока пытался прокусить все слои разом.

Шел американский фильм о войне в Тихоокеанском регионе, как и большинство их военных фильмов, которые случалось видеть Тимоти. Но они нравились ему больше британских фильмов, в основном посвященных бомбардировочной авиации: черно-белых, с фоном из блеклых снимков взлетных полос. В них Ланкастеры вечно готовились ко взлету на закате и мрачно устремлялись ввысь носами, а на рассвете возвращались, не досчитавшись одного самолета. Однако от этих британских фильмов Тимоти даже иногда хотелось плакать, потому что они напоминали ему о дяде Джеке. А американские фильмы были куда менее грустными, хотя в них было больше крови и насилия, причем кровь была показана в цветах Техниколор.

Тот фильм, который Кэт и Тимоти смотрели в Клубе Высшего командования, назывался «Сокровища Монтесумы», по первой строчке из марша, и он заканчивался чудовищной сценой битвы, в которой морские пехотинцы наступали по полю, а Мустанги ревели у них над головами, сбрасывая бомбы на военные части японцев, в то время как вышеназванный марш как раз звучал на заднем плане. С замирающим сердцем и стекающим по подбородку майонезом из клубного сэндвича Тимоти наблюдал за развитием событий. Позже он осознал, что сегодня пятница, а и сэндвич был с курицей и беконом. Но Кэт успокоила его, что католики в армии не соблюдают постов, так как они должны участвовать в военных действиях, на что Тимоти довольно саркастично фыркнул.


Днем Тимоти обычно обедал в большом гарнизонном магазине P.X. в американском квартале города. Кэт отвела его туда еще в субботу утром свой первый выходной, чтобы купить брату легкую одежду. Они доехали туда на одном из желтых армейских автобусов, которые служили общественным транспортом для американского персонала. Водителю автобуса, равно как и солдатам из охраны у ворот магазина, надо было предъявлять карточку P.X. Сначала Тимоти показалось странным, что магазин охраняется столь тщательно, но все стало ясно, когда он вошел внутрь. Ему сразу представилось, что узнай люди, что там, снаружи бы немедленно собрались толпы штурмующих магазин. Сам он никогда в жизни не видел такого пьянящего многообразия товаров: еда, одежда, конфеты, граммофоны, фотокамеры, игрушки, спортивное снаряжение, чемоданы и прочие разнообразные невиданные приспособления, о назначении которых он мог только догадываться. В первую неделю пребывания в городе Тимоти ходил в P.X. чуть ли не каждый день, просто чтобы пройтись мимо переполненных полок и прилавков, одолеваемый диким любопытством и жадностью, которые он усмирял покупкой какой-либо малозначащей вещи, вроде шариковой ручки или пары нейлоновых носочков.

В первое посещение магазина Кэт купила брату легкий спортивный пиджак из мохера, пару прохладных мягких и шелковистых брюк к нему и три быстросохнущие рубашки: белую, голубую и в желто-коричневую клетку, которые застегивались на маленькую петельку у воротника, так что даже без галстука они образовывали аккуратную стоечку. Сами воротнички были удлиненными и остроугольными, что дома, в Англии, считалось атрибутом высокой моды. Тимоти даже было стыдно, что он позволяет Кэт покупать для него всю эту одежду, но отказаться от нее не мог. При этом не столько дороговизна, сколько сама идея покупки стольких вещей одновременно беспокоила и будоражила его, словно была греховной. Но потом Кэт перешла к собственным покупкам, то и дело кладя в корзину то шесть пар колготок, то блок из четыреста сигарет и не отвлекаясь при этом от разговора. И тут-то Тимоти начал понимать, что он попал в совершенно новый для него мир – мир потребления. Снаружи к магазину вел накат, по которому машины подъезжали к дверям, и молодые грузчики помогали людям упаковывать их покупки, коих было так много, что невозможно было унести через всю стоянку. При этом кузова машин (американцы, правда, называли их багажниками) открывались, словно жадные пасти китов, пока в них упаковывали бумажные пакеты и коробки, а затем захлопывались, и машины уезжали прочь по колоссальному шоссе вместе с другими разномастными американскими автомобилями, сияющими на солнце разноцветными крышами.

Перед тем как выйти из магазина, Кейт выпила кофе, а Тимоти молочно-шоколадный коктейль в буфете.

– А это не тот солдат, с которым ты ехал в поезде? – спросила Кейт.

И вправду, это был Дон, читающий книгу за чашечкой кофе в противоположном углу подковообразного зала буфета. Он с улыбкой кивнул им и подошел поздороваться.

– Ну, привет, Тимоти! Как тебе нравится этот храм бесстыдного потребления?

– Это ты про магазин? Да он же потрясный!

– Осмотрел достопримечательности города?

– Немного. Я был в замке.

– А вы по-прежнему живете в Гейдельберге, Дон? – спросила Кейт. – Тимоти говорил, что вы только что получили увольнение с военной службы.

– Верно. Я зарабатываю преподаванием в армейской школе.

– Значит, домой возвращаться не торопитесь?

– Дон едет в Лондонскую школу экономики, – объяснил ей Тимоти.

– Правда? – заинтересовалась Кэт.

– Ну, я надеюсь туда поступить, – сказал Дон. – Пока не знаю результатов собеседования. А ты уже знаешь свои отметки за экзамены, Тимоти?

– Да я совсем о них забыл, – признался он. – А разве в здешних школах сейчас нет каникул?

– Я веду занятия с отстающими или ленивыми. Если ученики провалили зачеты в конце года, у них есть возможность исправиться за счет летних занятий. Уроки проходят только по утрам… А давай, я в какой-нибудь из дней покажу тебе город, Тимоти?

Кейт восприняла его предложение с энтузиазмом, и они договорились встретиться.

– Какой хороший парень, – заметила Кейт, пока Дон легко шагал прочь с книжкой подмышкой. – Уже когда ты нас в первый раз познакомил, я поняла, что он образованный. Некоторые солдаты такие грубые. Он может оказаться весьма полезным другом для тебя. Конечно, он ближе по возрасту мне, а не тебе, но у меня здесь нет знакомых подростков… Я знаю одну-две офицерские семьи с детьми, может, мне поискать тебе друзей среди них?

– Мне и так хорошо, – стал возражать Тимоти. – Мне нравится быть одному.


Американские мальчишки и девчонки, которых он в основном встречал в открытом бассейне на реке, казалось, принадлежали к иной расе. Ребята были похожи на тюленей, ныряющих и выныривающих из воды: такие рыхлые и лоснящиеся с коротко стриженными круглыми головами и загорелыми мясистыми торсами. Девочки тоже в основному были полными и носили, как ни странно, старомодные купальники с юбочками, до середины бедра, которые задирались, когда они с громкими всплесками и брызгами ныряли в воду солдатиком. Они приходили и уходили большими группами: мальчики и девочки вместе, все в ярких рубашках навыпуск и джинсах, – и разговаривали громко и раскованно, но он так и не смог толком понять о чем. Тимоит чувствовал, что общаться с ними ему будет почти так же трудно, как и с немецкими мальчиками, купающимися в реке.

– Вообще-то это им делать запрещено, – заметила Кейт, пока они шли к бассейну после своего основательного похода за покупками, – Но что же им еще остается в такую жару.

– А почему запрещено?

– Река загрязнена, есть риск заражения тифом. А американцы реквизировали единственный в городе бассейн, и немцы очень этим расстроены. Сейчас ведутся переговоры о постройке для них нового бассейна на окраине.

Чтобы попасть в бассейн, конечно же, тоже требовалась карточка P.X. В считанные дни у Тимоти развилась суеверная привязанность к этому квадратному кусочку картона. Он казался талисманом, дающим магическую силу, которая позволяла ему проникнуть в мир привилегий и удовольствий. Тимоти постоянно жил в страхе потерять карточку и оказаться исключенным из дружелюбного и безопасного сообщества американцев. Бассейн, кафе Штадтгартен, карточка P.X. и комната Кейт стали его укрепленными бастионами, и Тимоти тщательно прокладывал свои ежедневные маршруты, так чтобы оказываться у того или другого из них всякий раз, когда он нуждался в отдыхе и восстановлении сил. И все потому что, хотя он был под впечатлением красоты и обаяния Гейдельберга и его окрестностей, он никак не мог избавиться от тревоги и неясного чувства опасности, когда ходил по людным улицам немецкой части города. Не то чтобы немцы были какими-то враждебными или возмущенными, они даже не были похожи на народ, проигравший войну. В целом они казались обычными, хорошо одетыми и вполне упитанными людьми, которые торопились по своим делам. Возможно, они не были чересчур улыбчивыми, но зато сохраняли спокойствие и самообладание. Только однажды Тимоти увидел нечто, напомнившее ему Германию его кошмаров. Однако этот случай глубоко потряс его.

Тимоти шел по одной из булыжных мостовых за зданием университета, которая вела прямиком к замку. Где-то на полпути в стене по правую руку зияла ниша, внутри которой по желобку в небольшую каменную чашу сочилась вода. Человек, идущий впереди Тимоти, остановился, чтобы попить, согнувшись и повернув голову набок, чтобы поймать ртом струю. Стояла жара, и подъем был изнурительный, так что юноша тоже замедлил шаг с намереньем если не сделать глоток, то хотя бы охладить лицо и руки. И вот, когда он приблизился, человек у источника распрямил спину, обернулся и взглянул на Тимоти, вытирая рот тыльной стороной руки. Его лицо было таким грубым и жестоким, что, несмотря на жару, Тимоти оледенел от ужаса. Бугристый череп незнакомца, отливал сталью серой щетины, глаза были маленькими и налитыми кровью, ноздри – расширенными, а толстые губы рассекал шрам, спускающийся вниз по подбородку, – под впечатлением от его облика Тимоти сразу же свернул с дороги и стал карабкаться вверх по холму.

Он поминутно со страхом оглядывался, переводя дух, пока не достиг вершины холма, но человек уже исчез – возможно, свернул в один из переулков. Но и будучи уже в тени стен замка он не останавливался и дошел до парапета освещенной солнцем западной стены. Тимоти уселся на него, ощущая сквозь брюки тепло нагретого камня. Внизу сияли крыши и шпили города; длинные низкие баржи плыли вврех и вниз по реке сквозь арки Старого моста; где-то пробили часы или послышался звон церковного колокола. Но, даже глядя на этот полный умиротворения вид, Тимоти еще долго не мог успокоиться. Ощущение от встречи с уродливым человеком было сродни тому, которое мы испытываем, перевернув ногой камень в цветущем саду и обнаружив под ним мерзкое гнездо насекомых. Подобные случаи вызывают недоверие к солнечной стороне окружающего. Черты незнакомца очень напоминали лицо начальника концлагеря: «бельзенского зверя» или еще какого-нибудь изверга, вечно мелькавшего на страницах тогдашних газет и преследовавших Тимоти в его детских кошмарах.


По словам Кейт, наступил период сильной жары. И даже по утрам, когда туман все еще поднимался с реки, на улице уже чувствовался жар. К полудню солнце уже нещадно палило посреди ясного неба, и приходилось держаться в тени, даже при ходьбе. Из-за жары бассейн стал не просто местом для занятий спортом, но целым оазисом прохлады и отдыха. Тимоти испытывал странное чувственное удовольствие в том, что он проводил дни на опасном солнцепеке, позволяя солнцу слепить и иссушать себя, а потом ускользал от жары, ныряя в бассейн или потягивая ледяной напиток под сенью деревьев. Кейт предупредила его, что в первый раз нельзя загорать больше нескольких минут, но Тимоти не терпелось скорее загореть, как она и ее друзья. Среди них он чувствовал себя бледной поганкой. В тот первый субботний вечер они сразу же погрузились в воду и поплыли, а потом Кейт натерла брату спину и плечи приятно пахнущим маслом для загара. Он лег навзничь поверх полотенца, зажмурил глаза от ослепительного света, охваченный восхитительным ощущением контраста прохлады и жары. Его тело все еще было прохладным после бассейна, но кожа начинала нагреваться на солнце; душистый лосьон холодил кожу, а уверенно втиравшая его рука Кейт была теплой.

Затем Тимоти, в свою очередь, оказал ту же услугу сестре – намазал лосьоном ее спину и плечи, склонившись на коленях над ее обширным телом. Ее плоть была теплой и податливой, и от движений его рук она колыхалась, подобно волнам, бьющимся об утесы. Он смутился, когда сестра, лежа на спине, попросила его натереть ее бедра. Они были наименее привлекательными во всей ее внешности – колоссальные горы плоти, которые старушка Кэт обычно скрывала под своими юбками.

В тот вечер у бассейна в кружок собралось, пожалуй, большинство ближайших друзей Кейт: Винс и Грэг, американская пара Мэлвин и Рут Фэллерт и две девушки из офиса Кейт – австралийка Дороти, или просто Дот, и голландка Мария. Мэл и Рут были странной парой. Он был спокойным, седеющим и привлекательным человеком крепкого телосложения. Тогда как его жена была маленькой, полной и безобразной. Вся ее внешность была какой-то гротескной: ее коренастая фигура была втиснута в золотой смежный купальник размера на три меньше, и ногти на пальцах ног были накрашены золотым лаком в тон. Ее солнечные очки были инкрустированы искусственными стразами, а на нос был наклеен белый пластиковый клюв, защищавший его от солнечных ожогов. Рут была похожа на толстую маленькую сороку, красующуюся в безделушках, которые она стащила, и ее трескучий, неумолчный голос отлично дополнял ее внешность.

– Рут – настоящая жительница Нью-Йорка, – прошептала Кейт Тимоти на ухо. – Она, конечно же, еврейка, но у нее золотое сердце. Это ее третий брак и второй брак Мэла…

Рут, конечно же, была остроумной и дружелюбной, но Тимоти никак не мог понять, что заставило Мэла на ней жениться. И судя по некоторым взглядам, которые он бросал на свою жену, Мэл также вряд ли это понимал.

Дот была высокой и очень загорелой, но, несмотря на ее замечательную фигуру, ее черты были, к сожалению, малопривлекательными: довольно близко посаженные маленькие глаза, длинный нос и неровные зубы, которые она показывала, глуповато улыбаясь. Мария же была опрятной невысокой женщиной с прямыми коротко стриженными волосами и вздернутым носиком. Она все время улыбалась, но ее взгляд казался грустным и тревожным, как будто она была неуверенна, что нравится окружающим и является частью компании.

Рут раскладывала какой-то пасьянс, сидя на полотенце и скрестив ноги под своим упитанным туловищем, точно наседка. Она перевернула карту и нахмурилась.

– Боже, она нужна мне как корове седло.

Тимоти рассмеялся.

– Чего это ты смеешься? Никогда не слышал такого выражения?

– Нет.

– Обещаю, ты еще не раз его еще услышишь, – мрачно произнес Мэл.

– Ишь ты, больно умный, – отозвалась Рут.

– А что, у тебя правда новая машина, Мэл? – спросил Грэг.

– Да, и поэтому он в таком паршивом настроении, – сказала Рут. – Сегодня утром на Хауптштрассе какой-то безрукий водитель поцарапал его брызговик.

Винс хихикнул.

– Безрукий водитель? Рут, ты серьезно?

– Именно. Какой-то несчастный немчура, которому отстрелили ноги или руки, или еще что-то. У него была машина со специальным управлением, ну вы знаете. А Мэл и не заметил. Он выскочил из машины, чтобы хорошенько наподдать этому солдатишке за царапину на машине, и тут видит, что парень в основном состоит из протезов, стальных крюков и всего такого. И тут Мэл просто сдулся, как шар: пш-ш-ш-ш! Натурально сдулся. – И Рут хрипло захохотала.

– Я и сейчас скажу, что таких нельзя пускать на дорогу! – отозвался Мэл.

– А машина новая, Мэл? – спросила Кейт.

– Да, новый «Олдс». Купил его в Антверпене в прошлые выходные.

– Мы остановились в отличном брюссельском отеле, – подхватила Рут. – Как он назывался, дорогой?

– Метрополь.

– Точно, Метрополь. Ты была в нем, Мария?

– Нет, – улыбаясь, ответила Мария. – Вам там понравилось?

– Очень, сказочное место.

– Сказочные цены, – добавил Мэл.

– Ну, оно того стоило, – возразила Рут.

– Сколько это стоило? – спросил Грэг.

– Тридцать долларов за ночь.

– Ух ты, – воскликнула Дот, глядя из-под соломенной шляпки.

– За человека, – добавил Мэл.

– Ух ты – ух ты! – и Дот приподняла краешек шляпы, уставившись на Мэла. – Вы что, обокрали банк в Бадене или что-нибудь в этом роде?

– Да, кстати, о Бадене, – подхватил Винс. – Мы с Грэгом как раз собирались туда на следующие выходные. Поедешь с нами, Кейт? Тимоти будет там интересно.

И через несколько минут они собрали целую компанию для будущей поездки, за исключением Марии, которая не могла присоединиться. Она спросила Рут, понравился ли ей Брюссель, и завязался разговор о том, кому какая европейская столица больше нравилась. Кэт и Рут выбрали Париж, Винс и Грэг – Рим, Мария больше любила Вену, а Мэл – Стокгольм. Дот выбрала Лиссабон, положив конец дискуссии, так как никто, кроме нее, там не был.

Тимоти направился к кафе, что располагалось в углу бассейна, предварительно собрав у всех заказы на Коку, мороженное и кофе и взяв у Винса пятидолларовую банкноту. Когда он вернулся с полным подносом, то с удивлением увидел Дона, беседовавшего с Кейт. Остальные с любопытством смотрели на новичка. Судя по всему, Дон только что выбрался из бассейна, и вода все еще стекала по его лицу и телу, бороздя ровными струйками темные волосы на его ногах и образуя небольшую лужицу на траве. Когда Тимоти подошел, Кейт стала представлять Дона окружающим. Дон был бледнокожим, почти таким же, как Тимоти. Ощущая, что еще не высох, он вытер правую руку о плавки.

– Боюсь, я всех вас намочу, – извинился он. – Мое полотенце осталось на противоположной стороне бассейна.

– Довите! – Винс бросил ему сложенное полотенце, и Дон поймал, но сперва не удержал и чуть не столкнулся с Тимоти, несшим поднос.

– Благодарю! О, привет, Тимоти! Вот мы и встретились снова.

– К слову, вы часто здесь бываете? – спросил Грэг. – Я вас точно где-то раньше видел.

– Вы могли видеть меня в генштабе, я там работал раньше в канцелярии.

– То есть вы солдат?

– Был им.

Тут вмешалась Кейт.

– Дон уже окончил службу и теперь преподает в армейской школе.

Тут Мэл ожил.

– А, так ты уволился из армии?

– Верно.

– Ну, тогда лучшие годы твоей жизни позади, парень.

– Мне совсем так не кажется, – с улыбкой возразил Дон.

– Конечно, ему так не кажется, он же культурный молодой человек, ты что, не слышал? – с презрением одернула мужа Рут.

– Слышал, слышал.

– И что же он получил за это от армии?

– Бесплатную поездку в свободную Европу? – тихо предположил Винс.

– Ее портит колючая проволока, ­– сказал Дон.

– Эх, я столькому научился в армии, – вспоминал Мэл. – Но то было военное время, сейчас, наверное, все иначе.

– Да, расскажи-ка нам, что ты делал во время войны, старичок! – подтрунивала Рут. – Расскажи, как ты одной рукой освободил Париж.

– Ты и правда воевал, Мэл? – спросила Мария.

– Да, – ответила за него Рут. – в основном в Женском вспомогательном корпусе, вел бои без оружия.

– Я служил в армии Паттона, – сказал Мэл.

– Я пытался вступить в Женский вспомогательный корпус, но не прошел медицинский осмотр.

– А я пыталась вступить в Женскую вспомогательную службу британских ВВС, и действительно провалила медосмотр. Но теперь даже рада этому! – созналась Кейт, она подняла бутылку Коки навстречу солнцу и поднесла ее к губам.

– А почему? – спросил Дон.

– Ну, иначе я бы не попала сюда. Штопала бы, наверное, чулки и копила купоны на одежду, с нетерпением ожидая главного события года – недельной поездки на турбазу.

– С твоих слов, в Англии все мрачно, – произнес Дон.

– А разве это не так на самом деле? Вы же там только что были.

– Ну, не знаю. Лондон мне вообще-то понравился.

– Хорошо, что хоть кому-то он понравился. А то никто здесь не сказал ни единого доброго слова о нем.

– О, какая досада, мы задели чувства Тимоти. ­– сказала Рут. – Конечно же, мне нравится Лондон, малыш. Вот только еда там такая ужасная, и лед там, судя по всему, еще не изобрели.

– А что там у вас за Фестиваль в Англии?

– Он веселый.

– Стоит съездить посмотреть?

– Думаю, да, – сдержанно ответил Тимоти.

У Тимоти фестиваль вызывал смешанные чувства. Его семья, вслед за Дейли Экспресс, склонна была рассматривать фестиваль как главную блажь правительства и со злорадством следила за скандалами и неудачами, сопровождавшими его подготовку. Но когда сам Тимоти вместе со школьной делегацией посетил выставку на южном берегу, его скепсис и презрение моментально развеялись, уступив удивлению, восхищению – он даже несколько раз пользовался возможностью побывать там снова. Теперь же в этой экзотической обстановке вдали от дома, среди столь много повидавших в мире, остроумных людей, значительность фестиваля несколько померкла в глазах Тимоти. Он стал раздумывать, что бы там могло привлечь его новых друзей.

– По вечерам там танцы под открытым небом, – вспомнил он.

– Ах да! Одна знакомая несколько недель назад была в Лондоне, и она рассказывала, что они там танцевали под дождем, – рассказала Дот

– Мда, безумие! – отозвался Винс.

– И не думайте, что их тут же смыло. На танцплощадке осталось несколько пар, круживших среди луж – раз два три – и делавших вид, что не замечают дождя.

– Так вот что сделало Британию Великой, – пошутил Винс.

Кейт засмеялась:

– Ты абсолютно прав! Танцы под дождем – это так по-английски.

– А мне фестиваль очень понравился, – сказал Дон. – Несмотря на ограниченный бюджет, шоу получилось очень хорошим.

– А ты ездил на ярмарку Фан Фэйр в Баттерси? – спросил Тимоти.

Дон кивнул без особого воодушевления.

– Ну, как раз это мы в Штатах организуем однозначно лучше. Возьмем, например, Кони Айленд…

– Кони Айленд! А-а, я так соскучилась по дому, – закричала Рут. – Ты из Нью-Йорка, Дон?

– Нет, но я ходил там в колледж, в Коламбию.

– Да, очень хорошая школа, – уважительно сказала Рут.

– А Винс учился в Йельском университете, я права? – спросила Кейт.

– Да, но прервал обучение и ушел в армию. Так и не вернулся туда.

– Что ж, жаль, – заметил Дон.

Винс повернул голову к Дону и солнце сверкнуло в стеклах его солнечных очков.

– А я не жалею.

– Тогда отлично! – сказал Дон.

– А откуда ты родом, Дон, – спросил Мэл.

– Мои родители много переезжали: из Чикаго в Коламбию, потом в Филадельфию. А сейчас живут в Калифорнии.

Рут вскинула руки с криком:

– Калифорния! Все мои знакомые туда переехали! Судя по всему, в Нью-Йорке остались только негры и пуэрториканцы.

– Думаю, ваши родители будут с нетерпением вас ждать, Дон, – улыбаясь сказала Мария.

– Боюсь, им придется подождать еще, потому что я хотел защитить диплом в Англии, прежде чем вернуться домой.

– А почему бы тебе не сделать это в Штатах? – спросил Мэл.

– Ну, тут все сложно. Сейчас обучение в моей области, политической истории, в США связано в основном с компьютерами и политикой консенсуса. Тогда как в академической среде Англии меня привлекает эксцентричность и любительский подход.

Он продолжил рассказывать о своей учебе, но у Тимоти сложилось впечатление, что никто, кроме, разве что, Винса, не понимал его. Потом Дон сказал, что ему пора. Он сложил полотенце и вернул его Винсу, а затем пошел прочь своей размашистой походкой, чуть сутуля плечи. Затем помахал им с противоположного конца бассейна.

– Милый парень, – заметила Дот. – И где ты их находишь, Кейт?

– Он помогал Тимоти нести сумку на станции в день приезда. Но тогда я его отшила – подумала, очередной бабник из солдатиков.

– А возможно, ты и права, дорогая, – сказал Рут. – У него голодный взгляд. Если будет чересчур за тобой увиваться, гони его.

Кейт рассмеялась:

– Ну, он, скорее, друг Тимоти.

В ту субботу они до вечера просидели у бассейна. А вечером набились в сверкающую машину Мэла и поехали по долине Неккар ужинать в небольшое кафе. После этого Кейт проводила Тимоти в его комнату в общежитии.

– Я зайду за тобой завтра утром, – сказала она, – надеюсь, ты не против если мы позавтракаем ближе к полудню? По воскресеньям я люблю подольше поваляться в постели.

– А какую мессу ты обычно посещаешь?

Кэтт немного смутилась.

– Ах, да, ты хочешь сходить на мессу.

– А ты нет?

– Да, конечно, я пойду вместе с тобой. За углом рядом с моим общежитием есть церковь, и там все утро непрерывно идут мессы.

Так вот в чем дело, подумал Тимоти, когда дверь закрылась за сестрой и она застучала каблучками по коридору. Кэтт отошла от церкви, и поэтому больше не приезжает домой. Она боится, что мама с папой об этом узнают.


В школе Тимоти учили, что преимущества литургии на латыни в том, что она всегда одинаковая, где бы вы не находились. В любой стране можно было пойти в католический собор и попасть там на привычную с детства службу, но протестанты отказались от этого удобства. Католическая церковь была универсальной: само слово «католический» означало «всеобщий». И когда Тимоти шел на мессу с Кейт, он был почти уверен, что эта теория подтвердится на практике. Однако служба ввела его в замешательство свой необычностью.

Кейт перепутала расписание, и они опоздали. Церковь была битком набита, и им пришлось стоять сзади, в людской давке. Здание церкви было старым, украшенным позолоченными статуями и огромными потемневшими картинами, больше похожими на экспонаты художественной галереи, чем простые, скромно раскрашенные религиозные объекты, украшавшие кирпичную приходскую церковь у него дома, в Лондоне. И хотя то была не обедня, на хорах стояли два певчих, баритон и сопрано, которые пели то попеременно, то дуэтом. Тимоти не мог понять, на каком языке ведется служба: на латыни или на немецком, – но он уж точно не узнавал в пении ни «Господи, помилуй», ни «Господу слава», ни «Агнец божий», которые хорошо знал. Происходящее более походило на концерт, вроде тех, что передают по третьей программе радио, нежели на мессу, особенно кто-то исполнил виртуозное соло на скрипке – инструменте, на котором в церкви, насколько он помнил, вообще никогда не играли. Кейт покинула церковь в начале причастия и Тимоти последовал за ней.

– Фу-у! Как же там жарко, не находишь? – выдохнула Кейт, когда они вышли на улицу. – Я просто больше не могла там находиться.

Тимоит еле удержался, чтобы не заметить, что в техническом плане они не прослушали мессу, так как ушли до омовения.

– Мне нужно подышать свежим воздухом, – говорила Кейт. – Давай поднимемся на вершину Кёнигштуль, там всегда прохлада. Можем отправится на фуникулере от рынка Корнмаркет.

–


…К гостинице подкатили две машины: белоснежный, с надвинутым верхом, «Мерседес» Винса и массивный серый «Олдсмобиль» Мэла Фаллерта: «моя новая Старушка», как он нежно называл его. Мэл подался вперед в водительском кресле, положив подбородок на руль, и гнал машину так, будто у него был полный бак бензина. Когда Тимоти и Кейт вышли из дверей гостиницы, Дот помахала им с заднего сидения, а Рут выскочила навстречу.

• Привет, Кейт! Привет, Тимоти! Как вам мой выходной костюм?
  

Она была облачена во все синее оттенка электрик: брюки, свитер, сандалии на высоких каблуках и бейсболку с длинным козырьком. Даже серьги были синими – два больших диска с золотыми цифрами.

– Выглядишь великолепно, Рут, – вежливо улыбнулась Кейт. – А откуда у тебя эти серьги?

– Ты только посмотри, какие они! – Рут завертела головой, как попугай. – Правда, прелесть?

• Да это же фишки! Фишки из казино!
  

– Точно, каждая по сто марок. Я купила их в прошлый раз, когда мы выиграли в Бадене. Мэл просто взбесился: «Только моя жена может истратить двести марок на пару пластиковых сережек». – И она залилась своим резким каркающим смехом.

Они немного поспорили, кто где поедет. В итоге Тимоти выпала честь ехать в машине Винса, а вся компания забралась в «Олдсмобиль».

• Только не гони, Винс, – предупредила Кейт.
  
• Ладно, дорогая.
  

Винс объяснил, что в Германии очень строгие ограничения скорости для водителей-американцев из-за частых аварий. Иногда он уезжает на территорию Франции, только для того, чтобы с наслаждением отпустить тормоза. Но даже на умеренной скорости они мчались с ветерком в своем низком автомобиле с открытым верхом. Винс не сбавил оборотов и на холмах в Черном лесу, где дорога вилась и петляла. Длинный белый капот был устремлен прямо на сплошную извилистую громаду деревьев, которая призрачно покачивалась у Тимоти над головой то тут, то там. Иногда он закрывал глаза, ни на минуты не теряя веры в мастерство Винса. Убаюканный в мягком кресле, Тимоти словно полностью слился с машиной, а она была лишь продолжением сильных смуглых рук Винса. В лице его не было ни капли напряжения, только полуулыбка чуть обнажала зубы под светлыми усами.

Вскоре Винс стал сбавлять скорость, чтобы остальные их догнали. Рокот мотора и порывы ветра чуть стихли, и теперь можно было поговорить. И снова разговор зашел о Гитлере и нацистах.

– Никто так и не объяснил толком феномен Гитлера, насколько мне известно, – сказал Винс. – Он остается таинственным, загадочным. Вот ты, например, о чем думаешь, когда слышишь его имя?

– Не знаю, – задумался Тимоти. – Наверное, представляю себе его лицо: ну, знаешь, черную щетку усов, челку набок…

– Верно, – сказал Винс, будто испытывая Тимоти. – А его лицо похоже на лица других людей?

– Да нет, не очень. Больше смахивает на маску Гая Фокса²².

– Точно! Именно на маску! Сколько бы фотографий Гитлера ты не видел, тебе все время кажется, что на нем маска. Ни следа эмоций. Его взгляд всегда был сосредоточенным, холодным, даже когда он улыбался, что случалось редко. Ничего подобного не было у других вождей: ни у Черчилля, ни у Рузвельта, ни у Сталина. Ты все время осознавал, что они люди, хотя и великие люди, в кавычках. Гитлер на всех фотографиях выглядит смешно.

• Раньше я его очень боялся, – признался Тимоти. – Он мне снился.
  

– Да, он страшен. И страшен и смешон. Гитлер так нелеп, что уже не до смеха, понимаешь? Например, он был просто находкой для карикатуристов, со своими маленькими усиками, – но, положа руку на сердце, ни один портрет не был удачным. Он сам был карикатурой.

• Тогда почему же немцы подчинялись ему? – спросил Тимоти.
  

– О, это вопрос на шестьдесят четыре тысячи…²³ – таинственно улыбнулся Винс. – Что самое интересное, из его собственной хроники вплоть до 1942 года становится понятно, что он не только поднял Германию с колен, но и держал под контролем большую часть Европы. Да, если судить по его записям, то он просто гениальный парень, как Наполеон и Александр Великий. Зато если присмотреться к нему самому, чтобы понять, как же ему это удалось, миф растворяется. Перед вами какой-то жалкий человечек, без образования, лишенный человеческих качеств, окружения и каких бы то ни было собственных идей. Просто пустой, ничтожный человек, выкрикивающий лозунги о крови и стали, Великой нации и еврейском сговоре с коммунистами… У него не было даже пороков: не курил, не пил,– и знаешь, от чего он балдел?

• Ну?
  

– От пирожных с кремом. Боже, ты только подумай: от пирожных! В честь каждой победы над страной нацисты устраивали застолья и пили кофе с пирожными.

• А как же Ева Браун? – спросил Тимоти.
  

– Ах да, Ева Браун… Я даже сомневаюсь, что Гитлер спал с ней. Ты знаешь, что у него было только одно яичко?

Сзади, как орган, загудел автомобиль. Винс взглянул в зеркало.

• Они нас догнали.
  

Тимоти оглянулся и увидел большую серую машину, покачивающуюся на рессорах, как плот на волнах. Кейт, сидящая на переднем сидении между Мэлом и Рут, с улыбкой помахала им. Уже не в первый раз Тимоти задумался над теми вопросами, которые привез с собой вместе с твидовой курткой и четырьмя парами трусов. Если Кейт отдалилась от церкви, то у нее может быть какая-то незаконная связь, – но с кем, в таком случае? Винс казался подходящей кандидатурой: даже Тимоти подпал под обаяние этого красивого блондина, так легко идущего по жизни. Однако приходилось признать, что, даже похорошев, сама Кейт не блистала красой. Зачем Винсу нужна старушка Кэт, с ее прямо-таки массивной грудью и уж слишком толстыми ногами, если любая девушка прибежала бы к нему по первому зову? Конечно, видимой соперницы у Кейт не было: он часто проводил с ней выходные – но всегда в компании Грэга, а зачастую и с остальными. Ведь если бы между ними что-то было, они бы стремились чаще оставаться наедине? Но у Тимоти никогда не возникало чувства, что он им в тягость. Его присутствие не вызывало неловкости, если только все трое не были ее причиной. Кейт и Винс одинаково хорошо понимали и Грэга, и друг друга. Тогда, быть может, оба приятеля были влюблены в Кейт, а она никак не могла сделать свой выбор? В таком случае оба соперника ничем не выказывали своего напряжения. А что, если они оба ее любовники и делят ее между собой? – вдруг осенило Тимоти. Он попытался представить, как такое соглашение могло работать на практике, и подивился тому, как спокойно он воспринял эту идею. Здесь все казалось таким странным и необычным, и каждый жил по принципам, столь отличным от тех, которые Тимоти усвоил дома, что все казалось возможным.


Почему эта дорога называется Путем Философа? – спросил он Дона.

• Наверное, она была излюбленным местом прогулок профессоров университета.
  
• Крутой подъем.
  
• Ничего, сейчас станет ровнее.
  

Они молча преодолели последний изгиб дороги. Когда-то в школе, на уроке один мальчик спросил, что означает слово философ, и учитель ответил, что философ – человек, пытающийся объяснить, что существует и что истинно. Некоторые философы верили, что не существует ничего, даже их самих. Класс разразился смехом.

• Ну, вот и пришли! – сказал Дон, когда они вышли на пологую тропу.
  

Они немного отдохнули, прислонившись к каменной стене и всматриваясь в крепость на дальнем берегу реки. Где бы вы не находились, Гейдельберг невольно представал перед вами живописным. Дон указал на университетские здания.

• В какой университет ты поступишь, Тимоти?
  

– Не знаю. Может, я вообще не пойду в университет. Папа хочет, чтобы я пошел в подмастерья.

• По какой специальности?
  
• Архитектор-чертежник.
  
• Ты мог бы изучать архитектуру в университете, разве нет?
  
• Ммм… Но надо быть жутко умным, чтобы туда поступить.
  
• Да, но кто знает – может, ты действительно жутко умный.
  

Тимоти промолчал. А Дон продолжал:

• А если бы ты стал архитектором, то что бы ты строил?
  
• Не знаю. Наверное, церкви.
  
• Церкви? – изумился Дон.
  
• А почему бы и нет? – стал защищаться Тимоти.
  

– Да я ничего, совсем ничего не имею против. Просто интересно, зачем нам нужны новые церкви?

– Англии – нужны. Католические, конечно. Сейчас наши церкви переполнены.

– Если бы я был архитектором, я строил бы школы и университеты, – они и есть церкви и соборы нашего века. Ты, наверное, рад, что сейчас британская система образования расширяется.

• Да не очень. Мне не позволили сдать экзамены на среднюю успеваемость²⁴, когда я был к ним готов.
  
• Кто же это не позволил?
  
• Да паршивое правительство, кто же еще.
  

– Гитлер в известном смысле достоин восхищения, – продолжал Винс, огибая на своем «мерседесе» узкий, как шпилька, поворот²⁵. – У него была душа истинного нигилиста. Смерть и разрушение! И он был верен себе до конца. Знаешь, что он говорил? Нас могут уничтожить, но тогда мы потянем за собой весь мир, объятый пламенем. И ей-богу же, потянул! Видел бы ты Берлин в сорок пятом. Мир, объятый пламенем. Gotterdammerung.

• Что это значит? – спросил Тимоти.
  
• Сумерки богов. Это опера Вагнера. Гитлер обожал Вагнера.
  
• Сумерки богов,