Geum.ru

I. Святой Франциск и его время Глава II

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   22
XVI век


Гармония, которая отличает годы святого Бернардино Сиенского, не продлилась долго; она и не могла продлиться. Классическое Возрождение переродилось в распространенное языческое миропонимание; индивидуализм - в безразличие или религиозное бунтарство. Шестнадцатый век, век страдания для Церкви, - это век борьбы и строгости для францисканства, которое разделяется, чтобы страдать, расти и строить.


Наступает второе десятилетие века; Франция и Испания борются за обладание Италией и за мировое господство; Англия, медлительная и уверенная, движется к богатству и свободе, которых помогает достичь ее царствование в морях; в Германии мы находим брожение народов и умов; в Италии - господство разума и упадок нравственности; в Риме - двор Медичи, чудесное созвездие художников, высокомерную элегантность.


Францисканство и Возрождение


Францисканцы борются за бедность, как в разгар Средневековья. В мае 1517 года происходит печальное событие, о котором нельзя умолчать даже в столь кратком, как наш, историческом обзоре - обзоре скорее духовности, чем францисканского Ордена. Львом Х была обнародована булла о разделении конвентуалов и обсервантов. Она, явно разделяя две ветви, понимает под одним первоначальным именем меньших братьев всех францисканцев, но оставляет печать Ордена и юрисдикцию над всеми отошедшими ветвями (кларенами, амедеитами, дискальчатами) за Генералом меньших братьев обсервации. Отметим интересное обстоятельство: именно Лев Х, Папа, прославившийся своей роскошью, особо выделил сынов бедности.


Это происходит в 1517 году, за три месяца перед тем, как Мартин Лютер прикрепит свои девяносто пять тезисов к двери церкви в Виттенберге. Среди германского населения, неспокойного в силу природного темперамента, бывшего всесилия, мистических запросов, крайне недовольного своими князьями и князьками, Империей, которая защищала их, и Церковью, которая их упорядочивала, протестантская ересь распространяется со скоростью огня на сжатом поле в ветреный день. Она распространяется под различными именами и сектантскими учениями в Англии, на севере Франции, в некоторых зонах Италии и Испании, находя для себя плодородную почву, подготовленную религиозным безразличием, новоязыческой культурой, социальными противоречиями, политической и экономической путаницей.


Как в Средневековье, когда широко распространялись ереси, так и сейчас, в новой и более тяжелой опасности, для защиты Церкви возникают новые войска, соответствующие времени и врагам. Все религиозные объединения 16 века, начиная с самого многочисленного и сильного - Общества Иисуса, борются оружием милосердия и истины на поле благодеяния, проповедования, воспитания, чтобы спасти народы от ереси, вырвать у нее падших. С другой стороны, старые воинства кармелитов, августинцев, бенедиктинцев, камальдулов, доминиканцев перед лицом опасности усиливают свой пыл и не только поддерживают каждый свое правило, но часто заходят дальше его буквы и духа, подвергая себя суровейшему умерщвлению плоти, длительным размышлениям, уединенной жизни, делая обязательным то, что было факультативным, главным мотивом то, что было второстепенным. Францисканцы занимают заметное место в этом движении обновления в строгости. Старые войска Царя тоже выходят на линию огня, вооруженные покаянием и любовью.


Покаяние обращено к самим себе. В самом деле, то, что отличает обсервацию в период реформы и после нее, - это требование быть более суровыми, затягивать пояс все туже; страдать, искупать грехи. Здесь следует отметить внутреннюю последовательность и идейную преемственность францисканства в различные периоды истории: Средневековье и Возрождение.


В 12 веке ответ на ересь (остановивший то обращение к Евангелию, которым удалось привлечь и обмануть многих) и ответ на некий отрицающий притворный аскетизм, главенствующий в некоторых средневековых течениях, были францисканскими. Францисканство только на первый взгляд и только некоторыми внешними чертами «походило» на еретические течения и прямолинейный аскетизм; в отличие от них, оно восстановило первоначальное духовное равновесие первых веков христианства. Свадьба с Госпожой Бедностью и Песнь брата Солнца вновь пробудили в христианском народе бывшую духовность: строгую, но скорее влюбленную в Бога, чем боящуюся Его; закрытую для удовольствия, но открытую для красоты; кающуюся, но радостную.


В 16 веке движение против протестантской ереси и каждодневной ереси полуязыческой жизни тоже в большой части состояло из последователей францисканства. Один из самых громких криков против ошибки, происшедшей по ту сторону Альп, и против опасной ситуации внутри страны, один из самых суровых призывов к самоотречению исходит от того самого Ордена, который, как никакой другой, в своем основателе и своих величайших представителях показывает, как высоко нужно ценить дар жизни, и делает это не в форме обвинений или угроз, проповедуемых или написанных, а в гораздо более впечатляющей и убедительной форме - примером. Вечная неудовлетворенность достигнутой добродетелью и необходимость вернуться к началу, чтобы двигаться дальше, отмеченные особым изнурительным трудом, возможно, особым мученичеством, францисканским духом, определяли в 15 веке реформаторский порыв обсервации, которая научила гуманизм словам красоты и христианской гармонии, расширила границы веры в славянских землях, породила в Италии и в Европе самые благодетельные социальные институты. Эта же неутолимая жажда совершенствования терзала обсервацию, когда в 1517 году она приобрела самостоятельность; ее ветви разделились на новые реформаторские течения, из которых самым сильным и самостоятельным, вплоть до отделения от Ордена, было течение капуцинов, официально признанное Климентом VII в 1528 году.


Возврат первоначального францисканства в период Возрождения еще более удивителен, чем само его возникновение в 12 веке. Потому что в 12 веке можно было встретить мирян, которые принимали евангельскую бедность и проповеди на площадях. Многие из них были еретиками, но, главное, их можно было встретить, и народ был привычен к этому. Тогда общественное мнение не отличалось от христианского сознания, а культура и искусство не шли вразрез с христианским идеалом. Но в 16 веке каждое изменение, каждое отклонение от гармонии вызывали неодобрение; любовь к этой жизни, такой, как она представляется в мучительных противоречиях радости и страданий, привлекала сама по себе, почти без мыслей о вечности, так что нужно было, не больше не меньше, появиться протестантству, чтобы вернуть католиков на основной путь Церкви.


Однако итальянцы эпохи Возрождения должны были иметь основу веры более глубокую, чем это признают историки, особенно иностранные, потому что, несмотря на свой антагонизм с духом времени, францисканское движение не кажется анахроничным, наоборот, приветствуется тем социальным классом, который кажется наименее способным понять его - знатью. И у францисканства были последователи, даже во время расцвета новых орденов, возникших из потребности новых сражений за веру и борющихся с ошибками века оружием культуры того же века.


Францисканские реформы


Сильные личности, заключенные в железную плоть великих кающихся и проповедников покаяния, отличают францисканство 16 века. Среди них - святой Петр д’Алькантара. Его испанская натура была покорена суровостью Carceri Верны, и он довел ее до предела. Он ел раз в три дня, и очень мало; он спал два часа в сутки, сидя; он всегда ходил босой, нося металлическую власяницу и бичуя себя до крови; так он до такой степени изнурил себя, что казался сделанным из древесных корней, по образному выражению его великой кающейся последовательницы, святой Терезы Авильской. Но какая любовь к Богу и людям скрывалась под этой суровостью!


Посредством проповеди, духовного руководства, связей, писаний его деятельность распространилась во всей Испании, реформировала кларисс, обратила к себе терциариев, поднялась до Карла V и Иоанны Австрийской, которые хотели, чтобы он был их исповедником, вошла в семьи, достигла бедных, больных, униженных, служа им утешением, проникла в другие ордена с помощью дружбы Петра д’ Алькантара с доминиканцем Луисом Гранадским, с иезуитом святым Франциском Борджиа, с кармелиткой святой Терезой; он был великим духовным руководителем святой Терезы в кармелитской реформе. Он передал свою жажду искупления дискальчатам, которые в его честь стали называться алькантарийцами; он основал новые монастыри, которым дал строжайшие установления, касающиеся бедности, поста, послушания, бдений.


То, что эта суровость жизни вызывала чувство восхищения и обновление в обществе 16 века, доказывает одобрение, с которым были сразу встречены реколлетты во Франции и Нидерландах и, еще более, капуцины в Италии.


Реколлетты появились вначале в домах реколлиции, зависимых от обсервантов, но в первые годы 16 века они с протекцией кардиналов и понтификов приобрели самостоятельность и, не отрываясь полностью от обсервации, продолжали неукоснительно следовать Правилу sine glossa и осуществлять апостольскую деятельность как в миссиях, так и в войсках в качестве армейских капелланов.


Капуцины, рожденные от отшельнического идеала некоторых обсервантов, смогли быстро утвердиться благодаря защите двух благородных дам, Екатерины Чибо, герцогини Камерино, и Виктории Колонны. Климент VII одобрил их Правила, дав им каноническое название меньших братьев уединенной жизни и приняв литургические и пастырские предписания их первых уставов (1529), которые, чтобы ответить на злоупотребления того времени, ограничивали в капуцинских церквах число ежедневных месс, а у братьев - право исповедовать. Но подъем капуцинов определили не эти запретительные нововведения, а рвение и разумность их руководителей, которые сразу смогли придать сплоченность собирающимся рядам, исключая элементы беспорядка и слабости. Терпение в любого рода преследованиях, горячность проповеди и милосердие к чумным заставили народ полюбить их; наконец, под лихорадочным горением одиночества скрывалась жажда деятельности. В самом деле, когда запретительные меры ослабли, и капуцины во время правления Григория XIII смогли выходить за границы, они развернули активнейшую апостольскую деятельность, которая помогла им приобрести ведущие позиции в вере и политике, особенно во Франции в 17 веке.


Почти одновременно с появлением капуцинов от ствола той же обсервации, которая дала реколлеттов и дискальчатов, отпочковывается - не отрываясь - ветвь итальянских реформаторов. Сначала рассеянные по домам реколлиции под главенством Генерала Франциска Ликето, они за несколько лет выросли, воодушевленные тем же желанием возврата к истокам, которое во францисканстве всегда является импульсом к новому пути. Они следовали максимальной программе полного соответствия первоначальному Правилу жизни в бедности, покаянии, совершения литургической молитвы и размышления, ставя на первый план духовную подготовку к апостольству, посредством воспитания добродетели, а на второе место - интеллектуальную подготовку. За пятьдесят лет они так развились, что Григорий XIII буллой 1579 года освободил хранителей монастырей реформаторов от юрисдикции провинциалов, поставив их в прямую зависимость от Генерала меньших братьев. В этот раз францисканский ствол вновь зазеленел, жертвуя строгим единством ради свободы и развития, согласно общему закону существования, потому что Орден - это живое растение, а не неизменная колонна.


Вообще, страстное желание одиночества и покаяния никогда не заставляла францисканство в различных реформах терять свою общую характеристику - деятельность. Из наибольшей суровости выходят самые активные люди. Кардинал Франциск Ксименес де Сиснерос, который надел одеяние минорита в пятьдесят лет, первые три года провел в почти полном уединении, от которого послушание оторвало его, чтобы заставить принять самые высокие посты Ордена, Церкви и государства. В эти обязанности он внес такое строгое понимание долга и вместе с тем такие широкие идеи, что стал главой испанской церковной реформы. Великому кардиналу Испания обязана победой над берберами, завоеванием Орана, осуществленным на его деньги, возникновением университета д’Алкала, и особенно важнейшим вкладом, который он внес, - возникновение контрреформации. Однако этот великий человек, который в учении и в деятельности воспроизвел францисканскую программу святого Бонавентуры и Бэкона, вице-король Испании (этот титул дал ему Фердинанд), он, который попирал своими сандалиями высокомерие испанских грандов, вернулся к молчаливому смирению и умер в старости и бедности, сосланный в свою епархию. Истинно францисканский конец!


Другой кардинал, Квиньонес, был дискальчатом в Сьерра Морена, братом Франциском Ангелов. Он стал Генералом Ордена, близким другом короля Карла V и Папы Климента VII, секретным послом между ними в ужасные месяцы перед и послее разграбления Рима, и в другие трудные моменты.


Самый аскетичный францисканец века, святой Петр д’Алькантара, был неутомимым проповедником. Данный графу д’Оропеза ответ, который осуждал развращенность того времени, сопоставим с тем, что святой Франциск сказал тому, кто спрашивал его, нужно ли осуждать грешника. Святой Петр д’Алькантара сказал: «Не огорчайтесь, Ваше Превосходительство, есть простейшее средство от зла. Станем, вы и я, такими, какими мы должны быть, и устраним зло, которое касается нас; пусть каждый сделает то же; и изменение обязательно будет положительным. Беда в том, что каждый говорит об изменении других, но никто не думает о том, чтобы изменить самого себя».


Эти слова великого святого выражают программу всех францисканцев без исключения в борьбе с протестантизмом. Исправление себя, покаяние по отношению к себе; для других - проповедование примером, любовью, словом. Особенно любовью. Покаяние не ожесточает этих самобичевателей; святой Петр д’Алькантара, который стал сухим, как дерево, и узловатым, как сплетение корней, не внушает ужаса, в отличие от библейских пророков: он мягок. И другие, в большей или меньшей степени, добродетелью подобны ему.


Францисканцы и протестанты


Лютер удостоил францисканцев своей ненависти. Смешивая предписания с советами, он упрекает их основателя в том, что он сделал законом для немногих соблюдение Евангелия, которое есть закон для всех. И, поскольку в 1510 году в Милане вышло первое печатное издание Liber conformitatum Варфоломея Пизанского, украшенное прекрасными гравюрами и быстро ставшее очень популярным, друг Лютера Эразм Альбер осмеял францисканцев в жестоком пасквиле: Der barfusser Monch Eulenspiegel und Alcoran mit einer Vorrede Martini Luter, или, по-латински, Alcoranus nudipetum, сектантской и сатирической пародии на Liber conformitatum. Эта богохульная книга за небольшой промежуток времени была переиздана три раза. Кальвинисты усвоили ее, и в 1556 году во французском переводе Коррадо Бадиуса - l’Alcoran des cordeliers - эта книга распространилась по всей Европе. Незаслуженный успех; Alcoranus nudipetum отражает худшее понимание францисканцев, которая была у протестантов, рационалистов, энциклопедистов и, наконец, всей антикатолической критики Рабле, Вольтера и других. В 16 веке непристойная еретическая печать нападала преимущественно на францисканцев, потому что они были священнослужителями, состоящими в наиболее близком контакте с народом, и их живое, деятельное, доверительное милосердие раздражало формализм новых сект.


Францисканцы первыми не одобрили напыщенных проповедников индульгенций, которые испортили доброе начинание, и первыми отвергли Лютера. Что касается их самих, ересь их не затронула: очень незначительное число отступников на тысячи верующих, на сотни мучеников. Новая еретическая волна нашла их преданнейшими Риму, как и в 13 веке, смиренными в мысли, искренними и, благодаря их прирожденному принципу любви, свободными от того критического духа, который лежит в корне всякого восстания. Критиковали они только самих себя, и не столько свои доктрины, сколько свою совесть. Они переживали внутренний раскол, борясь за бедность; но перед лицом врагов веры это был единый фронт.


Разделение на три шеренги, у каждой из которых была четкая позиция, было даже полезно соратникам.


Конвентуалы, любители классических исследований, занимали университетские центры, проповедовали с главных амвонов, имели голос при дворах, публиковали апологетические работы, любовно строили прекрасные базилики, которые открывали для народа и эстетов красоту францисканского идеала. Обсерванты и реформаторы, начиная от святого Бернардино Сиенского, вернулись к народной проповеди на сюжеты Священного Писания. Капуцины из своих скитов вышли на рынки и площади, чтобы проповедовать «о пороках и добродетелях, наказании и славе», с апокалиптическими нотами, которые, в соединении с их суровыми ликами отцов-пустынников, производили большое впечатление на людей. Все вместе составляли значительное войско.


В 1520 году Генерал Франциск Ликето установил, что в каждом монастыре должны готовиться специальные проповедники против лютеранства; на генеральном Капитуле, проходившем в Карпи в 1521 году, он предписал молитву и сопротивление, особо обращаясь к Матери Божьей, защитнице от всех ересей. Поэтому к каждому каноническому часу полагалось добавлять: «gaude et laetare Virgo Maria quia cunctas haeresis sola interemisti in universo mundo», со стихом «Dignare me laudare re» и молитвой «Gratiam tuam» и «Ecclesiam tuam». Сопротивление должно было доходить до мученичества: «Ut divini verbi gladio usque ad sanguinem resistatur». И это было услышано.


В 1552 году блаженный Фома Иллирийский, упорный проповедник и неутомимый паломник из Иерусалима в Компостелу, издал в Турине первые Epistolae против новой ереси.


В 1532 году капуцин Иоанн Фанский, горячий оратор, опубликовал в Болонье Incendio di zizanie lutherane, opera utilissima volgare per li semplici, которая, возможно, является первой книгой на итальянском языке против «люциферской дерзости Лютера».


Немецкие францисканцы, живя в центре лютеранства, раньше других поняли необходимость культуры для контратаки. Иоанн Вильд заметил, что протестанты не тратят денег на привлечение ученых и что католики должны иметь в виду, что лучшие затраты - это те, которые будут направлены на учение и ученых. Эрборн жаловался на недостаточную подготовку священнослужителей, многие из которых предпочитали трапезную библиотеке. Между тем те, у кого «оружие» было наготове, боролись голосом и пером, и их тактика определялась тем чувством конкретности, которое отличало францисканцев. Иоанн Паули, эльзасский конвентуал, умерший в 1530 году, лектор, проповедник и писатель, великолепно владеющий языком, косвенно боролся с протестантами в сатирическом труде Schiumpf und Ernst, который, будучи опубликован в 1519 году, быстро стал очень популярным, как и Narrenschiff Бегота; эта проницательная разумность на грани серьезности и шутки предотвратила сотни отступничеств. Другой эльзасский конвентуал, отец Фома Мурнер, обратил искусство против протестантов, используя свой талант поэта, отмеченный Максимилианом I, и свою широкую и гениальную культуру, которая сделала его ненавистным для цвинглиан, когда он преподавал закон в Базеле, и таким опасным для английских еретиков, когда Генрих VIII призвал его опровергнуть их. Отец Мурнер написал поэму-диалог под названием «Vom grossen lutherischen Narren», собеседниками в которой были он и Лютер. Надо заметить, что францисканцы в полемике использовали осмеяние, но не оскорбления, и всегда были нацелены на примирение. Августин Альфельд, обсервант, который устроил в Академии Лейпцига диспут с Лютером и Эразмом, получил от своих противников животные эпитеты, из которых самыми вежливыми были «осел» и «бык», но отвечал с большой кротостью, потому что, говорил он, «католический проповедник должен иметь перед глазами только одно: назидание».


Францисканцы были первыми, кто использовал в борьбе с еретиками не метод прямого опровержения, а убеждающие аргументы, примирительные манеры, которые до тех пор Церковь использовала преимущественно для борьбы со схизматиками. Возможно, самый яркий представитель этой тенденции, столь соответствующей духу святого Франциска, - Иоанн Вильд. Этот добрый обсервант в течение пятнадцати лет проповедует в соборе Магонцы, с живостью святого Бернарда и мягкостью, которая предшествует святому Франциску Сальскому; он никогда не применяет силу, хотя в первое время у него была и политическая поддержка, которую он мог использовать против протестантов. Когда в 1552 году маркиз Альберт Брунсвик осаждает Магонцу и занимает ее, Иоанн Вильд один из всех священников города остается на своем месте. Победители стаскивают его с амвона, он не сопротивляется. Маркиз собирается заставить его снять его одеяние, но он отвечает: «Монсиньор, я ношу его уже тридцать лет. Оно никогда не причиняло мне вреда. Почему я должен оставить его?». Его стойкость и мягкость спасли собор от пожара.


Не разрушать, но строить; не избегать, но улучшать; не пугаться ереси, но верить, что она, будучи допущена Богом, принесет добрые последствия, например, пробудит спящих пастырей, - вот принцип Иоанна Вильда и его собратьев. Ангельская любовь становится в испытаниях более деятельной и более сильной; перед огнем этой любви сама ересь теряет часть своего яда. Гаспар Шацгаер, горячий защитник обсервации, гвардиан монастыря в Монако, провинциал новой провинции Страсбурга и генеральный инквизитор по борьбе с еретиками в Германии, спокойно говорит: «Долгое время я тревожился, потому что сатана с помощью лютеранского заблуждения утаскивает в ад многие души; но сейчас я вижу некоторые признаки, которые радуют меня, и я должен признать истинность слов святого Августина: «Бог столь благ и всемогущ, что не позволяет совершиться чему-то плохому без того, чтобы оно несло в себе благо». Сорок четыре года его религиозной жизни были святым и милосердным сражением.


Отец Лука Бальони, итальянец, в свое «Искусство проповеди», опубликованное в Венеции в 1562 году, включил шестую главу под названием «Как нужно проповедовать в наши дни против современных еретиков, чтобы привести их к исправлению», которая свидетельствует о психологической проницательности францисканского милосердия. Отец Лука рекомендует в первую очередь «молиться за обращение еретиков, или, по крайней мере за то, чтобы они заподозрили свою лживость, потому что подозрение сродни знанию». Проповедники же, напротив, спорят или оскорбляют с амвона; если они спорят, то приобретают у самих еретиков титул хороших логиков или философов, но не обращают их; если оскорбляют, этим отдаляют еретиков от проповеди. Вывод: никто не обращается. Отец Бальони испытал это на себе. После того, как оскорбленный еретик выстрелил в него из аркебузы, он перешел на правильный путь и наметил его в следующих пунктах, почти заповедях для начинающих собратьев: «Я не обсуждал на публике, борясь с еретиками, современные максимы. Начинал я с того, что замолкал, когда слышал их имена или слова, что показывало, что я не знаю их самих и не знаю ничего об их делах. Заканчивал я тем, что не замечал присутствия еретиков на проповеди. Я придерживался истины, утверждения католической веры и беседовал об этом. Я опровергаю их мнения и доказательства и раскрываю всю их фальшь, не называя никаких имен, и всегда осуждаю их с милосердием и смирением, показывая, что я сочувствую им и хочу помочь, хочу привести их к истине даже ценой собственной крови, и этими и иными приемами мне удается постепенно находить то одного, то другого, кто подчиняется моим мнениям и советам… Так Бог через меня наконец привел скрытых ересиархов к истине».


Это был также метод испанского минорита Диего Эстеллы, и, в общем, всех францисканцев, которые внесли вклад в спасение от протестантства как латинские народы, так и Баварию, Богемию и Австрию.


Францисканцы перед англиканцами и кальвинистами


Необходим был францисканский оптимизм, чтобы переносить преследования. В Англии ересь рождает мучеников. Героизм блаженного Иоанна Фореста, провинциального министра обсервантов, который сопротивлялся разводу Генриха VIII и защищал добродетель его кающейся супруги Катерины Арагонской, состоявшей в третьем Ордене, чем породил ненависть короля и его прислужников к францисканцам. В 1534 году обсервация изгнана с острова; Уго Рич, гвардиан Кембриджа, и Рихард Рисби, гвардиан Ричмонда, четвертованы; Иоанн Форест заключен вместе с двумястами лондонскими братьями в тюрьму, а спустя несколько лет повешен и сожжен на медленном огне. Очень многие изгоняются из Шотландии и Ирландии. В Нидерландах протестантский мятеж, ставший национальной освободительной борьбой против Габсбургов, бросил Guex против верующих католиков; в 1572 году в Горкуме морские Guex, настоящие пираты, казнили доминиканца, августинца, четырех священников, не являющихсы монахами, и одиннадцать обсервантов, в том числе святого Николая Пика, которого пытали больше всех и который до последнего поддерживал своих товарищей, и отца Виллельсадуса, девяностолетнего датчанина, который под пыткой благословлял палача.


Во Франции кальвинизм, инструмент и стимул политической борьбы, борется с более слабым католичеством: преследует, пытает, убивает верных. Но в каждом городе меньшие братья борются с ересью примером, словом, и, конечно, социальным оружием - организацией. Наряду с великими проповедниками и сильнейшими полемистами, которые проводят диспуты с гугенотами и сильны глубочайшим познанием Священного Писания (их много, но нам в нашей работе достаточно будет назвать только одного - отца Иоанна Барриера из Прованса), появляются и смиренные францисканцы, однако они хорошо знают жизнь и нужды народа и любимы людьми, потому что они проницательны и практичны в проповеди, неутомимы в исповедовании и помощи бедным, больным, заключенным, они всегда на службе у всех, они - живой фермент католической духовности в массах. Сознавая, как важно для защиты веры количество людей, они стараются создавать общины кающихся, таких, как община Монпелье и Парижа, в которых собираются мужчины и женщины из различных социальных классов, и по духу дисциплины, честности, милосердия вновь пробуждают третий Орден в век новой ереси. Они образуют или усиливают братства Святых Даров, которые поднимаются на защиту религии просфоры искупления и победы, против которой особенно боролись гугеноты.


Очень близко к сердцу принимает это мирское религиозное движение отец Христофор де Шеффонтен, ученый и деятельный человек, который в 1583 году, став Генералом, решает дать своей родине воспитательный взгляд на францисканскую жизнь и созывает в Париже в 1589 году Капитул Пятидесятницы, в который входят 1200 братьев со всех концов света. Собранные с поклонением и щедростью, которые напоминают страницы «Цветочков» на «Капитуле рогож», францисканцы из разных стран узнают знаменитый город, горнило идей, пороков и героизма, и в то же время учат простоте чистой евангельской жизни своими рясами и сандалиями, своим словом и своим поведением.


Приблизительно в конце 15 века капуцины распространяются во Франции и энергично работают в народе проповедью и примером, в высших слоях общества - проповедью и значительными связями, обязанными своим возникновением вхождением в Орден некоторых дворян, среди которых Генрих...(?), один из веселой компании Ногаре и...(?), приятель Генриха III, который становится братом Ангелом и играет немаловажную роль в пленении и отречении Генриха IV.


В 1575 году святой Карл Борромео, францисканский терциарий, кардинал, защитник меньших братьев, посылает капуцинов в Вальтеллину и в риетийские долины, зараженные кальвинистами и цвинглианами; в 1583 году он оставляет там Панигаролу (который сопровождал его в его апостольском визите); в 1594 году святой Франциск Сальский призывает капуцинов в Шабле, занятое кальвинистами. Они идут и завоевывают страну методом смиренного миссионерства, проповедуя и споря по десять и пятнадцать дней подряд, сталкиваясь с самыми сложными противниками и самыми враждебными амвонами, может быть, не столь иронично, как Иоанн Вильд, но с отличными результатами. П.Керубино Фурнье, исповедник святого Франциска Сальского, заставляет замолкнуть кальвинистов-теологов Женевы и пугает Теодора Беза.


Проповедники


В Италии францисканское проповедование идет от «первичных увещаний» (которые были очень эффективными) святого Феличе да Канталиче к цветущему красноречию обсерванта Франциска Панигаролы. Мы в наше время чувствуем стиль семнадцатого века у человека, которого называли «итальянским Демосфеном» и Хризостомом; но его проповедь была апостольской и соответствовала времени, раз святой Пий V помогал ему изучать священные науки и восточные языки; раз другой святой, Карл Борромео, его усердный слушатель, умирая, хотел, чтобы Франциск был рядом; раз Григорий XIII всегда присутствовал на его проповедях, а Сикст V назначил его епископом Асти; наконец, если его прекрасный литературный стиль обратил многих кальвинистов в Париже, в Лионе, в Базеле, в альпийских долинах, в том числе путем публичных дискуссий, в которых он рисковал жизнью. Его лекция во время Великого поста в 1582 году в Турине столь понравилась всем, что граф Карл Эммануил I захотел, чтобы он напечатал и распространил ее. Панигарола привел в порядок свои проповеди и опубликовал их в Милане, под названием Lettioni sopra i dommi. Год спустя (1583) они вышли в Лионе во французском переводе: Lecons theologiques. Эта работа была так актуальна, что за французским переводом последовали переводы на английский и немецкий, а в 1593 году она вышла на латинском языке с более подходящим названием Disceptationes Calvinicae, которое предпочли Папа Григорий XIII и святой Карл.


Стиль Панигаролы стал общим почти для всех ученых проповедников латинских народов, оставшихся верными Риму, Италии и Испании; таковы двое заметных конвентуалов Франциск Вичедомини Феррарский и Корнелий Муссо из Пьяченцы, епископ Битонто; обсервант Антоний да Гуевара, епископ Кадиса и Монданедо, хронист, проповедник, советник, к которому прислушивался король Карл V и который был гениальным автором аскетических и мистических трудов, заслуживших переводов на все европейские языки; Альфонс ди Кастро, исповедник Карла V и доверенное лицо Филиппа II, знаменитый Алонсо Лобо из Медины Сидонской, сначала дискальчат, а потом капуцин, который много проповедовал в Италии. Фридрих Борромео восхищался им, он сохранил его Комментарии к Исайе в амбросианском стиле с собственноручными пометками и написал, что всякий, кто его слушал, влюблялся в совершенную жизнь в монастыре; Григорий XIII сделал о нем похвальное замечание: Toletus docet, Panigarola delectat, Lupus movet. Между простотой святого Феличе да Канталиче и изяществом Панигаролы занимает свое достойное место народная проповедь отца Джакомо Паникости да Мольфетта и лирически-задумчивая проповедь отца Маттиа Беллинтани да Сало’, который за сорок лет исходил вдоль и поперек Францию, Италию и Богемию, привлекая самую разнообразную публику: толпы крестьян и собрания рыцарей, евреев и гугенотов, и завоевав теплые отношения святого Карла Борромео, святого Роберта Беллармино, Григория XIII и даже Эммануила Филиберто, Катерины Медичи и Генриха III, который захотел, чтобы он был его исповедником.


Среди католических народов, особенно в Италии, где главное было вновь пробудить набожность, а не бороться с ересями, возникают и развиваются с помощью францисканства новые формы благочестия. Трехчастный образ Святого Имени Иисуса из готического и лучащегося, каким он был на рисунке святого Бернардино Сиенского, ставший латинизированным и упрощенным, превращается в символ церквей и иезуитских домов. Культ Страстей принимает форму Крестного пути (в котором, однако, не было точно определенного количества стояний); в Бельгии, в Голландии, в Германии это происходит в результате деятельности отца Николая Ванкеля, который опубликовал в 1521 году в Нюрнберге свою Geystlich Strass; в Италии это делает блаженный Бернардино Каими, обсервант, который, вернувшись из Святой Земли и тоскуя о Востоке, захотел воспроизвести на горе Варалло святыни Иерусалима; этому помогают также драматичные процессии покаяния, любимые народом и доходящие до излишества в качестве реакции на протестантизм; в этих процессиях разные люди представляли различные моменты из Страстей Иисуса. В этих сценах преобладает театральность, которая станет злом следующего века; напротив, отнюдь не театральным и очень эффективным в усилении культа Евхаристии было моление Сорока часов, которое капуцин отец Иосиф из Фермо начал в Милане после Великого поста 1536 года в ответ на оскорбления, нанесенные Пресвятым Тайнам. Из Милана часы распространились по всей Италии и за ее пределами. Каждый курс францисканской проповеди сопровождался Сорока часами, которые почти «ослабляли» силу Евхаристии, но в то же время защищали ее от богохульств еретиков.


Миссионеры


Шестнадцатый век усиливает апостольскую деятельность Церкви двумя новыми факторами: протестантизмом и открытием Америки. Первый, негативный, требует защиты изнутри; второй, позитивный, - расширения границ. Огромные территории и девственные земли предлагались вере как будто для замены того маленького европейского ядра, больного высокомерным умствованием. В завоевании, как и в защите, францисканцы применяли прежде всего свое обычное оружие: бедность и покаяние, тем более необходимые, что новый крестовый поход, по некоторым аспектам похожий на крестовые походы тринадцатого века, должен был бороться не только против невежества и враждебности туземцев, но и против личного и национального, политического и экономического и даже конфессионального эгоизма, который изменял просветительскую работу европейцев. Там, где не было опасности попасть к людоедам или опасности пыток, была ненасытность торговцев, хищность авантюристов, всевластие правительств, зависть протестантов. Так кальвинисты и англиканцы утвердились в Северной Америке. Францисканцы, бедные и свободные, не связанные никаким интересом, кроме интересов Царя царей, несут индейцам вместе с верой культуру и промышленность старой латинской цивилизации, а особенно - конкретную и деятельную любовь святого Франциска.


Они уезжают маленькими группами с испанцами или португальцами; они переходят из одного региона в другой этого бескрайнего континента, часто разбрасываемые бурями по неизвестному берегу; они евангелизируют Перу, Эквадор, Чили, Парагвай. Там, где конкистадоры видят шахты и рабов, они видят и ищут души; туда, куда другие несут оружие, они несут орудия труда и книги; они не хотят, чтобы из Европы приезжали солдаты, им нужны земледельцы и ремесленники, врачи и художники. Среди бесчеловечных колонизаторов, которые не заслуживают чести носить имя христиан, и туземцев-жертв они несут слово мира, всегда защищая туземцев; и им скорее удается добиться послушания от коренного населения, чем справедливости от «правоверных» завоевателей.


Хотя они приходят первыми, их часто не признают в числе начинателей дела; но это не пугает их.


В Северной Америке завоевания происходят с переменным успехом, при похожих обстоятельствах, которые обнаруживают единство метода. Это был, в самом деле, метод святого Франциска и его первых товарищей. Флорида в 1527 году была едва затронута пятью испанскими братьями, которые погибли при кораблекрушении; в 1539-1542 годах ее пересек один брат, Иоанн да Торрес, который впоследствии, в экспедиции Фердинанда Сото, умер, не оставив следа своей работы; в 1577 году, наконец, прибыла новая францисканская миссия. Нью-Мехико принял в 1539 году своих первых четырех миссионеров, среди которых был Иоанн да Падилла, первомученик Северной Америки; в июне 1581 года прибыли трое других францисканцев, ставших мучениками; в ноябре 1582 года прибыл единственный брат, которому удалось поддержать традицию; в 1597 - десять испанских братьев, которые смогли на двести лет утвердиться в стране. Калифорния, однако, враждебно принимает различные начинания братьев в 1533, 1537 и 1539 годах. Наконец, в 1596 году шестерым братьям удалось остаться там и начать работать.


Иногда, напротив, миссионеры сначала встречали хороший прием, а потом были оклеветаны, преданы, подвергнуты пыткам, как произошло в Японии со святым Петром Баттиста и группой меньших братьев, терциариев и иезуитов, со славой умерших в Нагасаки в 1587 году. Героический конец этих японских мучеников, утонченно распятых, главным образом из-за зависти бонз, послужил Церкви не меньше, чем десять миссий, - такой большой пыл она пробудила в христианах и восхищение - у всех японцев. В новых землях францисканские миссионеры защищают туземцев от жестокости колонизаторов; открывают школы; строят церкви; основывают больницы. Преследуемые, они прощают; изгнанные - возвращаются; мучимые - оставляют память о себе, которая порождала новых христиан. Такова их история и в Индии, где они подготавливают жизнь святого Франциска Ксаверия.


В Мексике, куда двенадцать братьев пришли первыми в 1524 году, они основывают монастыри, больницы, и в результате разумного руководства главы миссии Иоанна Зумарраги (индейского священника), который был также первым епископом, и неутомимой апостольской деятельности брата-мирянина Петра Ганда, люди очень полюбили их. Францисканцы сделали для Мексики то же, что в тринадцатом и четырнадцатом веках делали для Дальнего Востока. Как тогда четверо итальянцев - Иоанн дель План дей Карпини, Иоанн да Монтекорвино, Одорих да Порденоне, Иоанн да Мариньолле - рассказали Западу об обычаях и истории далеких стран, так и в пятнадцатом веке трое испанцев дали законченное описание религии и традиций, завоеваний и обращения, периода идолопоклонства и первой церковной истории Мексики в трудах, которые пролежали невостребованными или забытыми до середины прошлого века, но остаются фундаментальными для изучения мексиканских древностей. Этими братьями были: Бернардино Риберия да Сахагун, переводчик Евангелия и Посланий на классический язык ацтеков, со своей Historia general de las cosas de Nueva Espana; Турибио Мотолиниа де Бенавенте, один из первых двенадцати миссионеров, со своей Historia de los Indios en la Nueva Espana; Иероним да Мендьета, чуть более поздний, со своей точнейшей Historia Ecclesiastica Indiana, в которой он описывал только то, что видел собственными глазами и в чем был уверен, и из которой потом черпал важные сведения Иоанн Торквемада для своей широко известной Monarquia Indiana. Среди этих первых писателей-миссионеров заслуживает особого упоминания Бернардино да Сахагун, который провел многие годы своей долгой жизни (он прожил 90 лет) в Мексике; и если его монументальная Historia является настоящей энциклопедией мексиканской цивилизации, то это было в целях апостольства, потому что он думал, что так же, как врач должен знать строение тела больного, проповедник - настроение своего слушателя, а исповедник - намерения кающегося, так и миссионер должен знать религию, суеверия, язык, обычаи страны, которую он евангелизирует. Но эти святые намерения не защитили его ни от обвинений в предательстве бедности, трате времени и денег на праздные исследования, ни от боли видеть свою работу прерванной и рассеянной. Только время восстановило справедливость. На Филиппины представители одной из самых строгих ветвей обсервации, дискальчаты стражи святого Иосифа, принесли все милосердные дела христианской цивилизации, от колледжей до лепрозориев, и, получив возможность работать почти беспрепятственно, они создали сильнейшую миссию.


Если нужно было срочно занимать Новый Свет, чтобы предупредить протестантские миссии, то не менее важно было и поддерживать завоеванные позиции в Марокко, Палестине, Азии - везде, где мусульманский полумесяц угрожал христианам. Для францисканцев было очень важно также вновь вернуть Китай, окруженный турками. Это стоило отцам многих страданий, но европейские правительства не помогали им. В Марокко постоянно живущих там епископов заменили португальские и испанские прелаты, остающиеся на родине; миссионеры, решавшиеся проникнуть вглубь страны, становились мучениками, как Андрей Сполетский, которого народ забросал камнями. Благодаря услугам великого Ксименеса, который поддержал своими средствами экспедицию в Африку, Оран, Беджайя и Триполи были отвоеваны у берберов; но, за исключением этого завоевания, Африка оставалась в то время закрытой для миссий. Палестина, перейдя в 1517 году под власть турок, становится как никогда враждебной. У францисканцев отняты сначала Трапезная, потом прилегающий к ней монастырь; многие христиане заключены в тюрьму, выпущены и заключены вновь; в 1541 году все братья монастыря в Назарете убиты. Сожаление о потерянном Китае заставила Иоанна Замарругу оставить свое епископство в Мексике; но Поднебесная империя отгоняет от своих дверей и мучает всех миссионеров, которых хотят проникнуть туда; только в 1583 году несколько итальянских иезуитов смогли это сделать.


Если вспомнить о подъеме завоеваний на заокеанских землях, этот застой в старых делах кажется не столь тяжелым. Удивителен тот факт, что на все линии огня: германский фронт, азиатский фронт, американский фронт - войско святого Франциска послало своих босоногих братьев-крестоносцев.


Второй и Третий Орден


Протестантские преследования напрямую поразили второй Орден; затворничество осаждалось и нарушалось; девы лестью и угрозами побуждались к тому, чтобы нарушить обеты. Но они сопротивлялись. В то время как о многих значимых эпизодах не сохранилось письменных упоминаний, многие из них еще остаются в памяти: например, история колеттинок Орбе, осажденных кальвинистами, которые хотели катехизировать их; аббатиса как могла сопротивлялась этому, но они все равно вошли в монастырь. Они проповедовали и грабили, и монахини были вынуждены убежать в Аннеси. В Нюрнберге клариссы, под предводительством аббатисы Каритас Пиркхеймер, святой, образованной, умнейшей женщины, мужественно противостоят лютеранам. Монахинь убеждают красивыми проповедями вернуться в мир и обзавестись семьями - они теснее окружают свою аббатису; их заставляют выйти - они остаются и в течение пяти лет не могут совершать мессу и принимать святые таинства; проповеди, правда, были, даже в избытке, но от протестантских пасторов.


Преследование было для многих монастырей побуждением к еще большему пылу; туда, где его не хватало, начала проникать некоторая светскость. Число призваний увеличивалось, но не всегда они были стойкими и добровольными; часто их искусственно вызывали (а иногда вынуждали) амбиции или эгоизм, и пыл монастырей ослабевал пропорционально их количеству, предоставляя самим себе тех, кто не считает своим счастьем евангельское совершенствование.


В 1521 году Лев Х упорядочил также терциариев по Правилу, дав всем конгрегациям одно и то же Правило, разделенное на десять глав, которое сохраняет все, что можно было сохранить, из Правила Николая IV. Самой новой чертой была обязанность трех торжественных обетов, начиная со дня принятия обета монашеской жизни. Эта реформа была очень важна для женщин-терциариев, которым она предписывала затворничество (для тех, кто не служил в больницах или других подобных обязанностей), а также отменяла начальниц, которые главенствовали над несколькими монастырями, - в каждом доме должна была быть своя собственная. Несмотря на это суровое обновление, женские монастыри терциариев иногда становились убежищами для благочестивых женщин, несклонных к религиозной жизни, как, например, монастырь святого Франциска монахинь в Неаполе, из которого Юлия Гонзага, прожив там почти тридцать лет, сделала кружок протестантской реформы в Италии.


С другой стороны, в добродетели тоже не было недостатка, и из второго Ордена выросла еще одна ветвь, кларисс-капуцинок, основанная преподобной Марией Лоренцией Лонго, в то время как третий Орден по Правилу прирос урсулинками, образованными святой Анжелой Меричи, умной женщиной, включившей в свое духовное завещание пункт, который, может быть, ни один основатель Ордена не решился бы оставить своим детям: «Если, согласно времени и необходимости, случится установить новый порядок и переделать что-то, сделайте это».


Светские терциарии углубляют свою деятельность и распространяют свою духовность в многочисленнейших делах благодеяния, которые в тот век догматической борьбы возникают в самом сердце Церкви и которые Церковь для поддержки единой веры может победоносно противопоставить лютеранской ереси. Проповедь великих деятелей пятнадцатого века вновь пробудила жизнь многочисленных светских объединений и создала другие. Если порыться в архивах, можно найти документы, свидетельствующие о благодеяниях, совершенных и порожденных третьим Орденом. Блаженный Бернардино из Фельтре в период с 1429 по 1495 год основал в Виченце два братства из дворян для поддержки бедняков, одно - из торговцев и ремесленников для посещения больных, и еще одно, тоже из дворян, - в Павии, чтобы помогать подкидышам. Если итальянские больницы заслуживают упоминания как образцы чистоты, порядка, поддержки в Tischreden Лютера, то в этом есть большая заслуга терциариев, которые управляли ими и поддерживали их, как делала это сильная и мягкая святая Екатерина дей Фьески Адорно для больницы Памматоне в Генуе. Все терциарии поддерживали, а иногда и начинали многие общественно полезные дела. Музыкальная консерватория Неаполя, например, возникла в результате трудов терциария Марчелло Фоскарато ди Никотера в 1598 году. Дух третьего Ордена входит в Общество Божественной Любви, которое проникает во все мелочи потребностей души и тела; он входит в светские братства, которые расцветают в период контрреформации; культ Евхаристии, вновь зажженный проповедью и Сорока часами, становится основой новых объединений и более интенсивной внутренней жизни. В странах, опустошенных протестантизмом, терциарии поддерживали в себе и вокруг себя верность Риму, вплоть до мученичества, как герои Горкума. В Новом Свете они образуют вокруг каждой миссии ядро помощи, защиты, апостольства, благодеяний и часто подтверждают веру кровью, как мученики в Японии.


Францисканская историография Возрождения


Любовь к собственному идеалу, все величие которого было хорошо видно спустя три века, в соединении с гуманистическим вкусом к прославлению начал и фамильных ценностей была очень важна для развития францисканской историографии. Аристократическая и подобострастная тенденция эпохи Возрождения - которая обнаруживается в диалогах и хвалебных трактатах во славу достоинства и превосходства человека, в защиту женщины, в прославление clare donne и благородных господ и дам, - не чужда и религиозным деятелям; она внушает фра Мариано Флорентийскому высочайшую идею совершенствования своего Ордена. Он думает, что Орден святого Франциска более, чем другие рыцарские ордена или хорошее происхождение, облагораживает тех, кто входит в него, введением в святость и, в свою очередь, сам он облагораживается святостью своих членов. Фра Мариано - воинственный апологет этого пламени идеальной аристократии. Он полемизирует с августинцами, чтобы опровергнуть мнение одного из них, Иакова из Бергамо, что святой Франциск был в Мантуе августинским послушником; он спорит с доминиканцами о первенстве двух Орденов в бедности; он спорит с валломброзанами, чтобы «отвоевать» у них для третьего Ордена блаженную Вердиану да Кастельфьорентино и блаженного Торелло да Поппи; он спорит и за блаженного Иакова делла Пьеве. Фра Мариано прославляет «достоинство и превосходство Ордена ангельской Матери Бедных дам», прославляет «достоинство и совершенство, или святость, третьего Ордена», и приводит длинные списки благородных, святых и удостоившихся благодати членов этих Орденов; он прославляет гору Верна в знаменитом диалоге, рассказывая, как эта гора была «любима и предпочитаема Папами, и кардиналами, и епископами; любима и предпочитаема императором Генрихом и другими современными синьорами»; но самое истинное и самое достойное прославление Ордена фра Мариано совершил в Fasciculus chronicarum seraphici Ordinis Minorum, ныне утерянном. Это была первая история францисканцев, построенная в хронологическом порядке, начиная с 1486 года (в книге именно так, возможно, опечатка), на основании прямых источников, разделенная на пять книг, которыми широко пользовались позднейшие историки, особенно Веддинг. Как недавно справедливо отметил биограф фра Мариано, он в тесноте бедности сотворил здоровое растение францисканского летописания; это удивительная работа, если подумать о трудности нахождения кодексов и известий и придания обширному собранному материалу именно исторической, а не биографической, апологетической или полемической упорядоченности, как это бывало на многих предшествующих страницах францисканской истории. Под именем хроники во второй половине века пишет поучительные биографии отец Марк Лиссабонский; о гуманистическом портрете напоминает труд Петра Ридольфи из Токсиньяно, Historiarum seraphicae religionis libri tres, написанный, помимо всего прочего, с намерением предложить молодым людям своего рода францисканского Плутарха; тот же гуманистический оттенок имеет работа отца Генриха Вилло Athenae orthodoxorum sodalitii francescani, которая является успешной попыткой изложить литературную историю Ордена, поскольку автор дает биографические данные францисканских писателей и список их трудов. Прославленный Франциск Гонзага в объемном томе De origini seraphicae religionis останавливается на описании провинций и монастырей. У этих писателей целостная история Ордена теряется в деталях, и гениальная идея фра Мариано должна была ждать целый век, прежде чем нашла своего более удачливого исполнителя.


В то время как самые образованные францисканцы писали на латинском языке славы Ордену, другие воспевали его вечную молодость в искренней народной речи, которая продолжала традицию «Цветочков». Та неопределимая пылкость и сила, та свобода и строгость, которые отличают раннюю францисканскую литературу, пропитывают также неподражаемые Cronache della provincia di Toscana отца Дионисия Пулинари, написанные на чрезвычайно непосредственном тосканском наречии; они пропитывают профили святых шестнадцатого века, добавленных в приложение к «Франческине» и Semplice et devota historia dell’origine della Congregazione dei frati Cappuccini, написанную братом Бернардино из Кольпетраццо, умбрийцем, пришедшем в юном возрасте в обсервацию и сформировавшем свою культуру на Житиях отцов-пустынников. Перейдя потом к капуцинам, он, подталкиваемый своей природной наблюдательностью к изучению окружавших его людей, написал жития первых братьев и подборку заметных событий нового Ордена; это привлекло к нему внимание высших, которые в 1585 году поручили ему написать историю самого Ордена. За год доблестный брат завершил эту работу, но она не понравилась. Генеральный викарий осудил ее как слишком простую; и отец Маттиа Беллинтани из Салт получил задание написать историю Ордена капуцинов. Но он, хотя и был «более ученым и более достойным», не имел кристальной простоты Бернардино и, что еще хуже, симпатизируя иоахимитским тенденциям, пускавшим ростки и на новой ветви, связывал капуцинскую реформу с пророчествами аббата из Фьоре и традицией, которую предвидел Убертино Казальский и Ангел Кларено; поэтому главы Ордена вернулись к Бернардино из Кольпетраццо. И не только они. Римский правитель Федерико Чези, граф д’Акваспарта, подвигнул Бернардино на окончание его semplice et devota historia. Старый брат принялся за работу между 1592 и 1593 годами и за несколько месяцев до смерти закончил ее.


Эта и другие хроники, публикуемые сейчас впервые, вносят дыхание аромата леса в салонную и академичную атмосферу шестнадцатого века; в них есть прекрасные страницы, до сих пор неизвестные или забытые, к которым, как ко всем выражениям так называемой народной литературы, должны обратиться исследователи, если они хотят уловить оригинальность того века, которую бесполезно искать у последователей Петрарки или Боккаччо.


Францисканская теология и благочестие в шестнадцатом веке


Францисканскую работу нельзя изложить кратко, настолько она проникает в жизнь; но тот, кто хочет получить представление о францисканской мысли в шестнадцатом веке, должен изучить ее в истории Тридентского собора и писаниях теологов и мистиков.


На собор францисканцы, с самого начала представленные в значительном количестве (десять обсервантов и восемь конвентуалов, к которым позже присоединились капуцины), внесли свои точно определенные доктрины по поводу первородного греха, свободы воли, Непорочного Зачатия. И здесь они возвращаются к своим истокам, или, вернее, сохраняют и защищают их с исторической осознанностью. Последовательно поддерживая примат воли, всегда защищаемый ими, они признают в человеке максимальную свободу, соединимую с божественным всевидением; и как следствие - максимальную ответственность и высшее достоинство; верные христоцентрической идее Воплощения, они поддерживают освобождение Марии от всеобщей вины. Их поддерживает кардинал Пачеко, ведомый высокой теологической культурой отец Андреа да Вега, один из самых активных сотрудников, работающих над декретами собора; их поддерживает, со всей горячностью молодости, зарождающееся великое событие, новое «Общество Иисуса», которое с готовностью принимает, согласно своим целям, все жизнеспособное, что есть у францисканства. И они побеждают. Францисканская теория благодати и свободы воли - самая принятая; она станет самой распространенной; она в конце века получит название молинизма от имени Л. Молины. Непорочное Зачатие Марии еще не возводится в догму, но собор неявно признает его, когда поясняет, что в декрете, где говорится о первородном грехе, не имеется в виду Непорочная Дева, Матерь Божья, и когда утверждает, что должны соблюдаться установления Сикста IV и наказания, предусмотренные там.


Не желая того, добиваясь только истины, но в силу счастливого расположения своей школы, в высшей степени сверхъестественной и человеческой, францисканство, защищающее все возможности человека, созвучно с конкретностью и опытом Возрождения, а в защите Непорочного Зачатия опережает события.


К эпохе Возрождения, по способу понимания природы и чувства собственного достоинства, относятся писания святой Катерины Генуэзской. Оригинален ее Trattato del Purgatorio, который, кажется, предвидит ошибки протестантов и который был очень высоко оценен святым Франциском Сальским. Святая Катерина не принимает театральность и гротескный материализм чистилища, как понимает его народная фантазия, а, соглашаясь (может быть, бессознательно, а может быть, опираясь на францисканскую проповедь) со Скотом и святым Бернардино Сиенским, она описывает его духовную реальность - всепоглощающее пламя божественной любви, внутреннее страдание из-за отдаления от высшего Блага, искупительное страдание, которого просит сама душа, чтобы сообразоваться с божественной волей и прийти очищенной к видению блаженства. Для святой Катерины Генуэзской очищающаяся душа активна, а не просто пассивна.


Значительно и значимо то, что, в то время как на соборе и вне его францисканцы защищают человеческую свободу по всей допускаемой широте догмы божественного всеведения, вплоть до того, что они первыми отрицают в восемнадцати пунктах ересь Баия, предшественницу янсенизма, то есть в то время как в мысли и деятельности они обращаются к явному волюнтаризму, во внутренней жизни, и особенно в мистике, у них всегда превалирует растворение в Боге и дело Бога. Францисканские писатели-мистики шестнадцатого века - кто больше, кто меньше - принимают импульсы святого Бонавентуры, сохраняя, однако, индивидуальность своей мысли. Для них в молитве разум не принимает участия, а воля активна, но вплоть до порога созерцания, которого можно достичь с помощью благодати, а не человеческого труда или умения. Алонсо Мадридский, менее всех мистик и более всех аскет, который в Espejo de illustres personas обратил свое апостольство к великим мира сего, а в краткой и очень распространенной Arte para servir Dios подсказал святой Терезе секрет святости в любовном единообразии желания Бога, в мужественности привязанностей, умеренной строгости веры и всепроникающей радости; Франциск де Осуна, который своим Abbecedario spirituale научил эту святую сосредоточенной молитве; Бернардино Ларедский, который раскрыл в Subida del Monte Sion, как молитва покоя была его необъяснимым отдыхом в Боге, и он не думал больше ни о чем; святой Петр д’Алькантара, который в Trattato della meditazione советует созерцающей душе слушать Господа, как будто Он говорит с ней одной; Диего д’Эстелла в Meditazioni sull’amor di Dio; Иоанн Бонилла в Trattato della pace dell’anima; вдохновитель знаменитого Combattimento spirituale Л.Скуполи, - все они гораздо больше рассчитывают на действие Бога, чем на человеческие силы, и требуют от воли не столько усилий и логических заключений мощного размышления, сколько радостного и доверчивого порыва любви. Правда, нужно помнить о том, что они обращаются к душе, которая находится в пути, в которой предполагается уже совершенным первое преодоление страстей, а следовательно, воля исчерпала свои человеческие возможности, но верно также, что интеллектуальный и волюнтаристский метод, который делает Духовные упражнения святого Игнатия великим воспитанием энергии, не входит во францисканский метод. L’id quod volo, постоянно повторяемый упражняющимися, как будто для того, чтобы заставить себя оценить благодать, переводится на ангельских страницах в зов любви; военная поступь Упражнений Игнатия так же относится к свободному францисканскому пути, как войска Карла V к рыцарям Круглого стола. И так же не обнаруживается в францисканских трактатах шестнадцатого века постепенного очищение духа через серию ночей: ночь чувств, ночь разума, ночь памяти, ночь воли, описанных святым Иоанном Креста, потому что почти все францисканцы того века утверждают радость в качестве элемента совершенствования, сохраняя традицию аскезы посредством радости и любви творения к Творцу, случайного - к вечному.


Вместе с тем, однако, францисканство не игнорировало размышление, более того, оно унаследовало любовь к нему, присущую своему создателю, а потом методически систематизировало его в святом Бонавентуре и Давиде Аугсбургском, так что с конца 15 века оно обычно практиковало мысленную молитву, дополненную воспоминаниями и чувствами, а заслугой святого Игнатия было не изобретение ее, а организация и распределение по точным пунктам вступлений, построение основания, беседы, окончания; так что верно, что, как было отмечено, итальянских писателей-мастеров методической молитвы в шестнадцатом веке немного, и они преимущественно францисканцы. Один из них, а именно красноречивый отец Маттиа из Салт, написал Pratica dell’orazione mentale ovvero contemplativa, драгоценную книгу, хотя и не оригинальную по существу и методу, но отличающуюся простотой изложения и свободой духа, которую автор хочет оставить душе, вступающей на путь к Богу, - свободой и простотой, отмечающих труд отца Маттиа ангельской печатью.


Францисканская духовность обладает гуманистическим оптимизмом, усиленным суровым аскетизмом бедности; она имеет строгость оратории, но смягчается великим самоотречением, которое выражается в бедности и радости; у нее есть культ человеческой природы Христа и вместе с тем Его божественности, как у последователей Берулля, ибо что иное могли значить древние посвящения Сердцу, Крови, Имени Иисуса, если не культ Его человеческой и божественной верховной власти? Что касается вопроса о свободе суждения, то францисканская доктрина, с ее приматом воли и большой гибкостью начинаний, с уважением к добровольности, восславляет свободу духа, и в то же время с глубоким смирением и милосердием утверждает необходимость благодати. В своей ни с чем не сравнимой линии францисканство обладало многими важными элементами объединений, возникших в шестнадцатом веке, и поэтому обнаруживалось почти во всех новых формах религиозной жизни. Случайно, или путем подражания, или заимствованная из книг, францисканская духовность живет в неукротимой воле и рыцарской и воинственной фантазии святого Игнатия, который, новый глашатай Великого Царя, изображает жизнь как поле битвы двух противостоящих войск, под двумя знаменами, на одном из которых сияет девиз святого Имени Иисуса, уже превознесенное святым Бернардино; она живет в страсти к бедности, в высоком понимании клира, в посвящении Иисусу-Младенцу святого Гаэтано, в радости и в мудрой мягкости святого Филиппа Нери; в горящем и самозабвенном милосердии святой Терезы; в любовной заботе о самых отвратительных больных святого Камилло, святого Иоанна Божьего, святого Антония Марии Захарии; в светском апостольстве и светском одеянии святой Анжелы Меричи.


Такой вклад в новую религиозность вносит не только францисканство, но и все старые Ордена: кармелиты, августинцы, бенедиктинцы, - отдали часть себя, своего духа, своего учения, своего опыта нарождающимся объединениям, но францисканцы - более других (конечно, не из-за превосходства добродетели, а по той простой причине, что их Правило следует ad litteram Евангелия). По той же самом причине они, начавшие возрождение, смирив некоторые резкие моменты Средневековья и примирив в любви человеческое с божественным, причем человеческое преобладало, не казались слишком суровыми, а их бедность не казалось несовместимой с новым временем, потому что в ней обнаруживалась великая свободная радость, великая евангельская простота, в которую, блаженные, погрузились многие души, находя во францисканской духовности детское «я», которое спит, подавленное и тоскующее, в каждом взрослом человеке, и находя контакт с Богом без сложных методологических изысканий, без сложного церемониала, и поэтому возвращались к жизни в Ордене или входили в новые объединения, часто забывая, как они, прямо или косвенно, обязаны этим францисканству.


Сикст V


В конце этого сложного века, в сложнейший с политической точки зрения момент, папскую должность занимает францисканец-конвентуал Феличе Перетти да Монтальто под именем Сикста V. Свидетельством добродетели фра Феличе может быть предпочтение, которым удостоил его доминиканец, ставший Папой и святым, - Пий V. Именно он, еще когда был кардиналом, помог фра Феличе стать советником римской инквизиции, а когда стал Папой, назначил его епископом святой Агаты, защитил от обвинений в несоблюдении бедности, возвысил его до кардинальской мантии, дав ему годовое содержание для бедных кардиналов, назначил его председателем трех конгрегаций: епископов, совета, индекса. Святой Пий V почувствовал «гигантские силы», спящие во францисканце самого низкого происхождения; он открыл ему, можно сказать, путь к понтификату; его последователь, наоборот, принизил фра Феличе; Провидение, поддержав линию Пия V, возвысило его до тиары. Сейчас тот, кто вспомнит вошедшую в пословицу суровость Сикста V в искоренении бандитизма, виселицы, поднявшиеся между Фоссомброне и Ананьи, миллионы скудо, собранные в замке святого Ангела, его королевскую виллу в Монтальто, его страсть к грандиозному строительству, его авторитарный и вспыльчивый дух, уверенность в том, что он может сделать все сам, вплоть до того, что он выполнил критическое издание святого Августина и дал новый, не подлежащий апелляции текст Библии; кто вспомнит титул «грозный», данный ему современниками, спросит: «Но что францисканского было в этом Папе?»


Что же, лучшие качества этого понтифика, о котором Л.Пастор пишет, что он был «одним из самых значимых носителей тиары […], неординарной личностью с собранным и совершенным характером, гениальным и великим во всех своих предприятиях», истинно францисканские, начиная с его благочестия. Из многих римских церквей Сикст V предпочел хранительницу яслей - ту, что посвящена Материнству Марии, - Санта Мария Маджоре. Святой его сердца - святой Франциск, а его любимый писатель - святой Бонавентура. Он возвышает его до звания доктора Церкви и учреждает при монастыре святых Апостолов коллегию для изучения его трудов, полное собрание которых начинает издавать. В королевских дворцах он живет в бедности и делает бедность внутренним правилом своего двора. Быстрый и нетерпеливый во всем, он медлителен в торжественных действах, даже во время августовских процессий в пыли и на солнце. Хотя он сын садовника, хотя, будучи братом и кардиналом, он не заботился о политике, Сикст V, как и святой Франциск, несет великую идею миссии папства, у него, как у святого Бернардино, есть точная концепция власти, и когда он поднимается до тиары, он забывает о себе, бедном брате, во власти, которая дана ему, и хочет сделать из Рима мировой центр, а из папского государства - образец государства, поэтому он неумолимо справедлив и добивается безопасности тех, кто пришел в Рим из разных стран; ему нужны золотой запас, флот, дисциплина, красота.


Среди таких правителей, как Филипп II, который ведет себя как великий защитник Церкви и хочет знать об этом больше, чем Папа; как Генрих III, колеблющийся между Лигой и гугенотами; как Елизавета Английская, притворно тоскующая по старой вере, чтобы привлечь симпатии католиков; как немецкие, польские, итальянские принцы, «которые стремятся только к тому, чтобы удовлетворить свое тщеславие, и к худшему», так что (слова самого Папы), «они с удовольствием потеряли бы один глаз за возможность выколоть другому оба», Сикст V следует единственной линии: защита и распространение религии в каждой стране, то есть, чтобы гугеноты не преобладали во Франции, чтобы Франция была великой католической силой, которая сдерживала бы цезаропапизм в Испании, чтобы Испания вмешивалась - но не слишком - в помощь католикам во Франции и Англии, и чтобы все христианские государства в добрый час обратили оружие против турок. Вся его политика в этом, без колебаний. Кажущиеся сомнения подчинены высшей цели. Среди многих лис, каждая из которых тянула его в свою сторону, Сикст V, не переносящий лести и советов, защищается львиной силой своей прямоты. От францисканца у него осталась импульсивная искренность, и та прямая направленность к цели, которая опрокидывает приличия. Его речи к венецианским послам кристалльно чисты и язвительны; в некоторых его спорных ответах испанцам и французам можно увидеть sancta rusticitas Ривоторто. От францисканца у него осталось понимание и благосклонность по отношению к противникам. Папа, который, забыв оскорбления, нанесенные ему Венецией, когда он был еще инквизитором, и независимое поведение Венецианской республики в церковных вопросах, принимает ее послов дружественно, потому что знает, чего это стоит перед лицом Турции и Испании; Папа, который облегчает путь Генриху IV, а об Елизавете Английской говорит: «Конечно, это великая королева; мы желали бы только, чтобы она была католической, чтобы быть нашей возлюбленной»; Папа, который не доверяет католической Испании и христианнейшей Лиге, потому что обращает внимание не на имена, а на людей, - этот Папа обладает францисканским разумом в дальновидности великого государственного деятеля.


От францисканца Сикст V унаследовал быстрый разум, который превращается в скорейшее действие, поэтому за пять лет он смог сделать то, для чего могло бы не хватить двадцати: и в том, что касается внутреннего управления Церковью (церковные реформы и переустройство коллегии кардиналов), и в том, что касается общественной пользы (водопроводы, строительное и дорожное обновление Рима, сооружение флота). От францисканца у него осталась любовь к воде, к растениям, к красоте. Среди колонн кипарисов своей виллы он находит тихую гавань для своего бессонного духа. Францисканское княжеское милосердие заставляет его вновь подарить народу, который нездорово скучивается в низких частях города, то богатство воды, которое могли дать ему язычники; францисканская эстетичность понтифика подсказывает ему план постройки христианского Рима, превосходящего античный не только в сиянии зданий, но и в высоте духа; вот его заслуга - от церкви Санта Мария Маджоре исходят пять прекрасных улиц, которые соединяют базилики, в то время как сеть других расширенных, мощеных булыжником, просторных улиц раскидывается по городу, соединяясь на площадях, где появляются, как стебли, обелиски и романские колонны, ставшие колоссальными пьедесталами для статуй святых.


Все это сделано всего за пять лет. Сердце Сикста V разорвалось в пылкости труда, но еще более - в усилии выдержать давление и политические угрозы со всех сторон, привести к вере еретиков и к согласию - католиков. Сейчас он спит (как он по-францискански захотел) у яслей Господа, в своей любимой Церкви. И немногие помнят, что Сикст V королевским жестом наполнил Рим музыкой воды, и что торжественная линия папского Рима, которая развилась впоследствии в семнадцатом веке, тот его и не классический, и не современный лик, который, однако, обладает классическим величием и современными пропорциями и чистотой, был запечатлен в своих основных чертах Папой-францисканцем.


Обновление в строгости


В заключение скажем: во всей францисканской жизни шестнадцатого века вновь утверждается необходимость обновить древнюю строгость для нового искупления, потому что волна язычества оставила в Европе болото ереси. Созерцательная жизнь породила новые благие плоды; из внутреннего опыта и покаянного одиночества реформатов, реколлетов, капуцинов выходят страницы аскезы и мистики, которые, как тексты Петра д’Алькантара, Франциска де Осуна, Иоанна Бониллы, Диего д’Эстела, Диего да Мурильо, поэта святой Марии Магдалины и Istituzione dell’Eucarestia, Маттиа Беллинтани оказали огромное влияние на всю духовность шестнадцатого и семнадцатого веков. Но францисканская аскеза не абстрагируется от жизни; и вот, при многих душах-жертвах протестантизма францисканцы принимают метод мягкости, доброты, понимания, чтобы вернуть эти души Церкви.


Строгость к себе и мягкость по отношению к другим коренятся в знании себя и других, знании, которое есть любовь, и любовь порождает тот необычайный оптимизм, который, глядя на новое время без неприязни и без боязни, в духе истины и милосердия выбирал доброе и отталкивал искаженное и пользовался обстоятельствами, чтобы сохранять или обращать. Так даже в шестнадцатом веке францисканский дух находил и дарил свою гармонию в силу диалектики любви, которая всегда была его силой.


Век завершают два по-разному великих человека: Папа Сикст V и Паскаль Байлон. Энергичный понтифик контрреформации, понимающий свое величие, свой исторический момент, важность Церкви, миссию Рима для мира, несет в папство всю силу францисканской активности, сконцентрированную в желании возвысить папство; другой, простой мирянин, пастух, повар, привратник, замкнутый в своем монастыре, объятый единственной величиной, застывший в единственной любви - Евхаристии, несет францисканству несравненный дар дружбы Бога. Первый - брат Илия, более тонкий в политике и более великодушный; второй - брат Бернард, более святой, более погруженный в божественное. Между первым и вторым - францисканцы разных моральных измерений, от мучеников Горкума, Шмитфельда, Нагасаки, до низости тех немногих, что сбились с пути или отступились. Папа Сикст V и Паскаль действуют в истории с высоты и из глубины делом и молитвой, силой и покаянием, любовью, которая правит, и любовью, которая подчиняется, как и предвидел святой Франциск.


Искусство, которое в трех предшествующих веках брало из францисканского благочестия и отдавало францисканской истории в произведениях искусства секрет умения очеловечивать божественное и возвышать человеческое согласно самому простому пути, который в то же время самый сложный и самый истинный, в шестнадцатом веке вдохновляется иным. Ассизи еще излучает свой свет и распространяет свою задумчивую гармонию, «которая через глаза дает сладость сердцу» в живописи Рафаэля, но сразу после этого, в веке, растерзанном протестантизмом и классицизмом, преобладает другая точка зрения: отшельнический идеал, который соблазнил капуцинов, реформатов, реколлетов, алькантарийцев, подсказывает живописцам конца шестнадцатого века образы святого Франциска в полутени мрачных пещер, в задумчивости над распятием или над черепом, одинаково мрачные по вине художника, а ведь святой Франциск в распятии видел сияющего Ангела, а смерть называл сестрой.


В общем, это было справедливо: святой Франциск Песни брата Солнца дал начало Возрождению; в 16 веке, когда оно исчерпало себя, святой Франциск вернулся со своим более суровым ликом, ликом Carceri и Sasso Spicco. Но его суровость есть любовь.