Geum.ru

I. Святой Франциск и его время Глава II

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   22
XIV век


Тринадцатый век оставил наследство славы и борьбы; четырнадцатый век пожал эту борьбу, и это был самый опасный век для францисканской нищеты, которую часто путали с другой, мятежной, порочной, отклонившейся от истины бедностью, вроде той, что проповедовали секты апостоликов, бегардов, братьев свободного духа, братьев из других орденов, наводнивших Европу. Как в истории Церкви четырнадцатый век отмечает нелегкий период Авиньонского папства, а в истории Италии - максимальное ничтожество Рима, так и в истории францисканства он отмечает самую большую опасность, а именно риск потерять себя, изменить дух и лицо. Спиритуалы, у которых были сильные центры в Марке, в Тоскане, на Сицилии, в Провансе, обострили борьбу, достигшую высшей точки между 1309 и 1312 годами в знаменитой тяжбе спиритуалов и умеренных, разрешенной Клементом V в 1312 году, с результатом, который не удовлетворил ни тех, ни других. Поэтому борьба возобновилась с еще большей силой несколько лет спустя, во время правления Иоанна XXII.


Борьба за бедность


Деятельность иоахимитов и еретиков придает защите бедности, которая сама по себе есть благороднейшее дело, оттенок мятежности, при этом для некоторых францисканство становится только названием; они, подобно Уильяму Оккаму с его неумеренностью, заканчивают тем, что скатываются в сектантство и иногда даже в ересь, потому что они доводят схоластическую мысль до падения, расщепляя ее ненужным педантизмом, а с другой стороны, заключают союз с императором и гибеллинами, смешивая с политикой свои религиозные устремления.


Самыми активными участниками борьбы за бедность при трех понтификах, проклятых Данте, - Бонифации VIII, Клементе V и Иоанне XXII - были Убертино Казальский и Ангел Кларено, духовные наследники скорее Иоахима Флорского и Петра Оливи, чем святого Франциска.


Великие души ободряли Убертино в юности; Маргарита Кортонская, Анжела Фолиньоская, Цецилия Флорентийская, Петр Петтинайо вовремя сказали ему слова спасения; но он, с его страстным умом, только в тридцать девять лет от роду и после двадцати пяти лет исповедания, лет колебания между расслабленностью и суровостью, полностью отдался строгости и взялся защищать спиритуалов с воодушевлением, которого может достичь человек крайностей, если ему покажется, что он просвещен Богом. Он оставил всякую деятельность ради проповедничества; но своим словом он возбуждал людей, напоминая идеалом бедности обо всех спорах, сопровождающих его, поэтому слишком рьяный проповедник был послан в Верну в длительную отставку. Там, где святой Бонавентура написал Itinerarium, Убертино после года размышлений в течении шести месяцев диктовал - «по божественному вдохновению», как говорил он, - Arbor crucifixae vitae Jesu, огромный том, который рассказывает о жизни Иисуса, от Его вечного существования в лоне Отца до Успения Марии, а потом о новой жизни искупленного человечества: оно после седьмой эры должно достичь очищения, которое сделало бы его навечно достойным свадьбы со Христом. Обращаясь, с одной стороны, к Апокалипсису и работам Иоахима Флорского и своего учителя, Петра ди Джованни Оливи, с другой - к Rotuli брата Льва, Сommercium dominae paupertatis, второму Житию Фомы Челанского, а также к Lignum vitae святого Бонавентуры (главы Ордена, которого он презирает, но использует), Убертино пишет глубоко проникновенные страницы о жизни Христа, о посвящении Его Имени и Его Сердцу и об Апокалипсисе, - страницы, на которых он бичует Церковь и понтификов и, как истинный иоахимит, предрекает предстоящую седьмую эру мира и возвращение святого Франциска, ангела этой эры, который победит Антихриста и вернет добродетель душам и мир Церкви.


Эти странные идеи, чуждые современному религиозному сознанию, были распространены в Средневековье: их лелеяли даже Данте и Петрарка. Но они далеки от францисканской конкретности, как далек от нее и иоахимитский ригоризм, который вселяет в Убертино - одного из людей, наиболее ярко представляющих эту апокалиптическую мечту, - глобальный пессимизм. Он не умеет ни любить природу, ни жалеть братьев, ни подчиняться стоящим выше; природе он не доверяет, а других сурово осуждает.


Ангел Кларено более францисканец, чем Убертино. За свою девяностолетнюю жизнь он узнал тюрьму, ссылку, преследование за то, что изо всех сил соблюдал - sine glоssa - Правила и Завещания святого Франциска. Отшельник, которому Целестин V пожаловал самостоятельность от Ордена и одеяние отшельников целестинцев, действительно был, а не только казался опасным бунтовщиком, хотя его последователи не принадлежали ни к апостоликам Герарда Сегарелли, ни к микелитам мятежного Михаила Чезенского, ни к спиритуалам Оливи, ни к тем братьям, которые ходили в рясах и башмаках и просили милостыню, как францисканцы, но были лицемерами или еретиками. Его знаменитая Historia septem tribulationum Ordinis Minorum - это односторонний рассказ о жизни святого Франциска, прославление Иоанна Пармского, Петра Оливи, Коррадо из Оффиды, Убертино Казальского, обличительная речь против всех умеренных, более сильная, потому что менее агрессивная, работа очень страстная и поэтому убедительная, но и не вполне объективная.


Ангел Кларено и Убертино Казальский умерли, будучи юридически отрезанными от того францисканского ствола, который они очень любили. Добродетельный до святости Кларено и разрывающийся между земными страстями и аскетическими устремлениями Убертино - оба были выше вульгарных сектантов и еретиков, но оба были представителями революционного мистицизма 14 века; оба они, влюбленные в бедность и вместе с тем ослепленные иоахимистской идеологией, страдали за то, чтобы люди знали и любили францисканство; они обладали многими францисканскими добродетелями, но среди них не было той, что заставляла святого Франциска покорно склониться перед советами кардинала Уголино и послушанием брата Илии.


Преобразование


В первой половине четырнадцатого века францисканцы, разделенные между собой, подкошенные ересью, на краю схизмы касаются самого печального и опасного периода своей истории, но вновь поднимаются; францисканство несет в себе жизнь, более сильную, чем жизнь индивидов, и стоящую выше случайностей истории. Со второй половины века начинается движение возвращения к целостности Правила путем деятельности добросовестных и ревностных руководителей Ордена, защитников-прелатов, благосклонного отношения Пап. Кардинал Альборноз, проницательный государственный деятель, который хотел быть похороненным в Ассизи, Григорий IX, понтифик, поднявший Рим, внесли вклад в возвращение Ордену его строгой и влиятельной структуры; но рядом с этим официальным движением, медленно, в глубине, в тех маленьких неизвестных монастырях, с участием тех молчаливых людей молитвы, которые, как предсказывал святой Франциск, всегда будут «питомником» Ордена и силой воинства, - вырабатывалось другое движение.


В то время как во Франции думали о том, чтобы отменить запрет на деньги и заставить францисканцев подчиняться ни больше ни меньше бенедиктинскому Правилу, как будто их собственное было невыполнимо, любовь к нищете возрождалась на ее родине, в Сполетской долине. Блаженный Иоанн делла Валле, вместе со своим другом, братом-мирянином блаженным Джентиле да Спелло, привлекли в скит Брольяно недалеко от Фолиньо многих товарищей, жаждущих францисканского усовершенствования. С разрешения высших другие скиты были заняты верными Обсервации, среди которых были так называемые Carceri, передовые посты воинства, возрождающегося в возвращении к старому, потом подавленные, потому что у молодого воинства были свои странности в одежде и поведении, может быть, по вине братьев-еретиков, которые постепенно вошли в верное стадо. Но хорошую идею вновь взял и продолжил, с тем смирением, которое становится тактом и умеренностью и совершает революцию, не крича об этом, дворянин из Фолиньо, брат Паолуччо Тринчи, который в ужасном скиту Брольяно, куда нужно было входить в башмаках, чтобы спастись от змей, а потом и в монастыре святого Дамиано в Ассизи, возбудил и объединил призвания для сурового соблюдения Правила. Поскольку его реформа не выставляла напоказ свою оригинальность, не требовала привилегий, не обвиняла высших, ей дали вырасти, более того, к ней относились благосклонно, особенно такой умный и усердный руководитель, каким был Генрих Альфьери; она распространилась в Умбрии, в Марке, в Тоскане, хорошо принятая везде, потому что она проникала со смирением. Аналогичное движение развивается почти одновременно в Испании и на севере Франции.


Так последняя драма францисканства четырнадцатого века, которая началась с судебного разбирательства Убертино Казальского, трагически разгорается в гневе Иоанна XXII против спиритуалов, в отрицании бедности, в мятеже Михаила Чезенского и его последователей; потом ситуация еще более ухудшается, вплоть до попытки привить Ордену бенедиктинское устройство; наконец, она получает многообещающий эпилог в зарождении движения Обсервации. Когда все казалось потерянным, все возрождалось; под внешним разложением вновь складывалась живая ткань. Не нужно забывать, что францисканская драма разворачивалась в Италии Синьорий, во Франции Валуа и Столетней войны, в Германии, разделенной борьбой Империи и Церкви, в Церкви Авиньонского периода и Восточной схизмы.


Мыслители


Несмотря на это беспокойное состояние умов, у францисканства четырнадцатого века были свои оригинальные мыслители. Работа святого Бонавентуры из Баньореджо, более приемлемая для томистской интерпретации и более пропитанная мистицизмом, привлекала не очень шумных последователей; дело Скота, наоборот, стало знаменем и знаком полного неприятия или восхищения. Ему обязаны своей славой не столько его вернейшие последователи (Ландольфо Караччоло, Петр д’Аквила, Франциск де Мейрон), сколько его противники.


Ландольфо Караччоло, красноречивый архиепископ Амальфи, главный судья Неаполитанского королевства, посол Иоанны II и Папы Клемента VI к Людовику Венгерскому, продолжил защиту Непорочного Зачатия, начатую Учителем, и в своих Комментариях к третьей книге Сентенций secundum doctrinam Scoti остановился на Непорочном Зачатии Марии, доказывая его доводами святого Августина и Скота и отстаивая законность и целесообразность праздника в честь Марии Девы.


Петр д’Ауреоло, ученик Скота, а не только его противник, соперник и критик в Парижском университете, взял у него тот же тезис о Марии и ясно и глубоко защитил его в Tractatus de Conceptione beatae Mariae Virginis, вызвавшем неодобрение доминиканцев, с которыми Петр, боевой человек, устроил публичный диспут в Тулузском университете в декабре 1314 года и вел его так горячо, что убедил слушателей. Посланный руководителем Ордена Михаилом Чезенским в качестве лектора риторики в Парижский университет, назначенный по указу Иоанна XXII доктором теологии, а потом магистром, он отдался изучению Библии и собрал свои лекции в Compendium sensus litteralis totius divinae Scripturae, полезном для его времени в качестве краткого комментария к Библии, интересном для нашего из-за его педагогических идей о способах обучения.


Другим великим постоянным противником Скота был Уильям Оккам. Современники называли его Venerabilis inceptor; и это университетское научное звание, которое означало степень ниже магистерской, стало для него, открывателя нового, современного пути, избыточным. На самом деле он доводит до крайности два требования своего оксфордского и францисканского воспитания. Ему необходимо знать и верить с бесспорной конкретностью; он обладает интуитивным и в то же время опирающимся на опыт разумом Бэкона, добивается в научных доктринах математического доказательства, требует от исследований, не касающихся теологии, максимальной свободы мысли. С другой стороны, редко находя в метафизике убедительность и интуитивную ясность экспериментального доказательства, Оккам ограничивает разум границами опыта и оставляет Откровению главенство универсальных и вечных истин. Для него человек замкнут в кругу чувств, не может познать то, что выше него и мира, в то время как пространство христианства бесконечно; человек отрицает абсолютный моральный императив, в то время как францисканство буквально следует Евангелию и прославляет бедность. Порицаемый за свою философию, преследуемый за свои взгляды на бедность, Оккам усугубил свое положение, примкнув к Людовику Баварскому и защищая его. Таким образом он встал в оппозицию во всем: в философии, в религии, в политике; поэтому его еще больше читали и изучали. Его культ науки, его мысль, полностью основанная на вещах и фактах, его точное разделение знания и Откровения отвечают позитивным тенденциям века Джотто, Боккаччо, Чосера. В глубине своих ошибок он сохранял что-то живо францисканское: любовь к деятельной и активной истине, любовь к нищете.


Дело популяризации и духовного воспитания


Францисканская мысль входит в познавательную и популярную литературу четырнадцатого века с Postillae perpetuae in universam Sacram Scripturam Николая Лирского, образованнейшего нормандского экзегета, столь известного своими прекрасными лекциями, что о нем говорили: Si Lyranus non lyrasset, totus mondus delirasset, и с уникальной работой Иоанна Уэльского, в которой он собирает темы и изречения не только из Библии и писаний отцов Церкви, но и языческих философов и поэтов, а также комментирует и присоединяет к христианской жизни «Метаморфозы» Овидия: Expositio super moralitates fabularum Ovidii; это первый пример той широты в исследовании и необходимости связи между классическим и христианским мирами, которые зарождались у Бэкона и будут отличать святого Бернардино Сиенского. В нравоучительную литературу францисканство входит с двумя катехическими книгами, которые были написаны двумя немецкими теологами, проповедниками и мистиками, любившими францисканство: Buch der zehen Gebot брата Маркардо из Линдау, который в тридцати небольших проповедях объясняет десять заповедей и способ молиться, и Der gulden Thron Отто из Пассау, который в двадцати четырех главах, устами двадцати четырех старцев, дает краткие рекомендации по христианскому самоусовершенствованию.


Этот поистине мучительный для францисканства век завершается работой, которая выражает основное содержание учения и открывает, какое понимание и какая страсть к великому святому скрывались за мучительной борьбой; это Liber conformitatum, обычно приписываемый брату Варфоломею Пизанскому. У автора была гениальная идея. Убежденный, что подражание Христу - основная характерная черта святости Франциска, он «выстроил» жизнь Иисуса и жизнь «Ассизского Солнышка» параллельно, используя весь материал, доступный в его время, так, чтобы заставить сомкнуться даже в мельчайших подробностях эти две жизни. Работа разделена на три книги, и тема каждой книги объясняется полустишиями, в которых чередуются имена Иисуса и Франциска («…Jesus submissus omnibus, Franciscus minoratur - Jesus propheta lucidus, Franciscus radiatur - Jesus vacans laboribus, Franciscus imitatur - Jesus dans pacem fluctibus, Franciscus solidatur - Jesus orans inspicitur, Franciscus exorator…») и так до конца. Если детали и не были безупречными, соответствие святого Франциска Иисусу было полностью точным и твердым. По сути, брат Варфоломей попробовал средствами своего времени прокомментировать слово Иисуса, показав его исполнение в ангельском подражателе из Ассизи, возможно, слишком обобщенно, но в целом сохраняя нетронутой историческую истинность и развивая самые лучшие и жизнеспособные почки францисканской традиции, от «Цветочков» до святого Бонавентуры, и особенно остро намечая в качестве характерной черты святости Франциска его верное, радостное, нежное и безупречное следование несравненному приглашению Иисуса: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною». Брат, однако, не столь наивен и самонадеян, что может считать свою работу совершенной. В конце первого введения он объявляет, что верит в божественную доброту, «которая усовершенствует благо, присущее нам, и ведет его к исполнению, и дает в избытке дар своей Благодати, кто бы ни попросил о ней». И тут же добавляет: «Итак, мне кажется полезным смиренно предложить читателю со всеми возможными молитвами многие и различные вещи, которые несовершенно и недостойно я написал в этом томе о святости отца…».


Францисканская литература четырнадцатого века, которая идет от XI песни дантовского Рая к неподражаемым переводам Floretum и Legendda trium sociorum, от Arbor vitae Убертино Казальского к Liber conformitatum святого Варфоломея Пизанского, показывает, что поверхностные бури не мешали духу святого Франциска выполнять свою евангельскую миссию, подобно тому, как ветер колышет и волнует широкие реки, но не может отвернуть их течение от моря.


Миссии


Миссионерская деятельность среди неверных разворачивалась пылко. Евангелизация крайнего Востока, начатая братом Иоанном дель План дей Карпини, продолжалась в работе Иоанна да Монтекорвино, Одорико да Порденоне и Иоанна да Мариньолле, прекрасных проповедников и распространителей католичества в Китае. Они ходят босиком, носят свое одеяние покаяния, живут как самые бедные из спиритуалов, но они образованны, говорят по-армянски и по-татарски, посещают правителей, чтобы расположить их к христианству и лучше привлечь подчиненных, и так успевают в этом, что могут проповедовать свободно, сделать церквами optimas et pulcherimas свои хижины и объяснить все великолепие литургии. Иоанн да Монтекорвино совершает мессу по римскому обряду, но на китайском языке; покупает сорок мальчиков в возрасте от восьми до одиннадцати лет, крестит и наставляет их; он пишет для китайцев тридцать два гимна; для него рисуют сцены из Старого и Нового Завета для преподавания учения, он старается подготовить миссионеров из числа местных жителей, потому что «ego iam senui et canus factus sum potius laboribus et tribulationibus quam aetate». Его достижения не поспешны и не поверхностны, а методичны и укреплены иерархическим построением, которое обеспечивает их стабильность. В самом деле, он начинает, как апостолы, посещать самые густонаселенные города, основные порты, транспортные центры; он основывает монастыри, устанавливает на всей территории миссии иерархическое устройство Церкви и иерархию своего Ордена. Одорико да Порденоне пересекает Персию, Армению, Индию, Китай, земли, населенные татарами, останавливается в Тибете и, истощив себя в этих огромных переходах ради Царства Божьего, повторяет миссионерскую одиссею крайнего самопожертвования. Его дело, по политической случайности благосклонно принимаемое китайскими императорами, находит достойного продолжателя в лице Иоанна да Мариньолле, образованного флорентийца, полиглота, прекрасного дипломата, который в 1339 году был послан Папой Бенедиктом XII послом к великому хану Шум-ти. Встреченный с почетом, он завершает свою миссию, проведя три года в Китае; еще одиннадцать лет занимает его обратный путь на родину через Индию, Месопотамию, Палестину, где он проповедует Евангелие.


Четырнадцатый век - век пропаганды (силами францисканцев) католичества в Боснии, в Сербии, в Болгарии, в Румынии, в Литве, то есть в полуварварских и полуязыческих областях. Пропаганда, как всегда, стоила огромных жертв. Осталось в памяти мученическая смерть пяти меньших братьев Видина, преследуемых православными монахами и по их наущению заключенных болгарами в церковь, мучимых и убитых за стенами города, на берегах Дуная. Четырнадцатый век - это также век законного обоснования францисканцев в Святой Земле, так как в 1309 году знаменитый фирман халифа Египта признавал за ними и только за ними право расположиться в Иерусалиме, у Гроба Господня, в Вифлееме. Это было уже много. Это было право на жилище, но не на собственность. Оно появилось в 1333 году, когда Роберт Анжуйский и его жена Санча Неаполитанская величественным жестом, который стоил многих затрат, трудов и жертв, купили у египетского султана Святой Гроб и Трапезную и подарили их францисканцам с правом владения, признанным Святым Престолом и султаном, обязуясь безвозмездно содержать двенадцать монахов в этих двух самых священных местах христианства. С тех пор поток живой симпатии и помощи соединяет Неаполь со Святой Землей посредством францисканства; с тех пор у Италии есть право собственности на Святой Гроб и Трапезную.


Установленное юридическое положение не защитило братьев от мусульманских нападок. Жестокие репрессии были в 1363 году, когда султан Египта, чтобы отомстить за набеги короля Кипра на берега Сори и поджог Александрии, заключил в тюрьму братьев Трапезной, Гроба и Вифлеема, мучил их пять лет в Дамаске, а потом отдал на растерзание толпе. За этими ужасающими событиями следовали, из-за вмешательства европейских, особенно венецианских, сил, периоды относительного спокойствия, в которые дело милосердия и восстановления святынь возобновлялись с новой силой до новых гонений и преследований, которые не пугали францисканцев.


К Святой Земле в 14 веке обращается мысль Раймунда Луллия, который больше не верил в крестовые походы, испорченные политическими интересами, но хотел и добивался миссий, объединения греческой и латинской Церквей, слияния рыцарских орденов и, когда все это было бы достигнуто, предлагал создать дисциплинированный флот, подчиняющийся единому командованию, согласно стратегическому плану, над которым размышлял Фиденцио Падуанский в конце 13 века в очень важной книге Liber recuperationis Terrae Sanctae. Этот пылкий и гениальный план не был осуществлен, и францисканцы продолжали страдать и умирать за страну Иисуса.


Терциарии в миру


Миссионерские походы осуществлялись частично с помощью богатых или обладающих властью членов третьего Ордена; среди них в первую очередь назовем Роберта Анжуйского. Данте назвал его «королем проповеди»; в самом деле, он создал и записал почти триста проповедей на латинском языке, но, будучи правнуком святого Людовика, короля Франции, и братом святого Людовика Тулузского и Бьянки (невесты Иакова II Арагонского и матери Петра, который надел одеяние меньшего брата), Роберт продолжил францисканскую традицию и был столь же ревностным францисканцем, как и его жена, королева Санча, которая основала в Неаполе красивейшую церковь и монастырь святой Клары. Клариссы или женщины, состоявшие в третьем Ордене, были лучшими Арагонскими принцессами Сицилии, которые несли на трон францисканскую добродетель или оставляли трон ради монастыря. Третий Орден распространялся везде, от дворцов до домишек ткачей, принимая различнейшие формы религиозной жизни. Это говорит о прекрасной гибкости Правила, приспособленного для освящения всех слоев и всех душ.


Каждый заметный терциарий, о котором рассказывает история, выполняет особую миссию. Святая Бригита Шведская, образец невесты, мать восьмерых детей, не боится путешествовать с семьей по святым местам Европы, а когда ее муж вступает в орден цистерцианцев, начинает жизнь в бедности и покаянии, вознаграждаемая пророческими видениями, и трудится изо вех сил, добиваясь возвращения в Рим Папского Престола. Святая Елизавета Португальская, внучка святой Елизаветы Венгерской, несчастная жена короля Дионисия, не только подражала разумному организующему милосердию своей великой тети-тезки, но с детства и до смерти осуществляла миссию (которую историки назвали бы дипломатической, но которая на самом деле была по-францискански миротворческой) в своей семье, между отцом и дедушкой, между мужем и сыном, между мужем и своим братом, между своими детьми и внуками, правителями Иберийского полуострова, жертвуя до конца жизни желанным покоем монастыря ради своих семейных и королевских обязанностей. Святой Эльзеарий из Собрана и блаженная Дельфина из Гландеве, удивительная пара, у которой обет целомудрия не притупляет, а наоборот, обостряет высочайшую нежность и взаимную преданность при самом строгом соблюдении Правила Третьего Ордена, достойно занимает свое место как среди крупных провансальских феодалов, так и при дворе Неаполя. Образцовый рыцарь, Эльзеарий с совершенной справедливостью управляет своим поместьем в Провансе, мужественно борется за Роберта Анжуйского против Генриха VII, воспитывает как собственного ребенка сына Роберта, Карла, герцога Калабрии, и умирает в сорок лет, поддерживаемый великим францисканцем Франциском де Мейроном. Дельфина, снедаемая печалью вдовства, обращается к добровольной строгой бедности в неистощимом милосердии и делит свою жизнь между Провансом и Неаполем, куда ее зовет для утешения добрая королева Санча. Дельфина, которую, возможно, Симоне Мартини изобразил в скромно-царственной женской фигуре на фреске в нижней базилике святого Франциска в Ассизи, - идеальный тип женщины, входящей в третий Орден. К ее апостольской деятельности приближается работа блаженной Жанны Марии Майе, тоже добродетельной вдовы храбреца барона Силли, которая в покаянии и милосердии прожила долгую жизнь, развернув религиозную и патриотическую деятельность при дворе Карла VI и при власть имущих людях Франции, чтобы спасти нацию от гражданской войны и от англичан. Желание евангельского совершенствования иногда охватывает терциариев до такой степени, что отрывает их от семьи и родной страны, и они отдаются апостольской деятельности или одинокому покаянию на пути наготы и нищеты. В 1351 году «сумасшествие» Креста разделяет пара Конфалоньери из Пьяченцы: жена Ефросина надевает покрывало монахини в монастыре своего города; муж, святой Коррадо Конфалоньери, после многих странствий остановился на Сицилии, около города Ното, где жил до 1351 года, сурово умерщвляя плоть и творя добро. Упомянем еще одного терциария четырнадцатого века, святого, до сих пор почитаемого в народе за свою силу против чумы и эпидемий вообще, - Рокко из Монпелье, который, оставшись в юности богатым сиротой, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, совершает путешествие в Рим, делая этапами своего путешествия работу в больницах, своим отдыхом - заботу о больных чумой, своим счастьем - исцеление их знаком креста. Но чума поражает его самого, чудесного врача, и настигает его в Пьяченце так жестоко, что он не может сдержать криков боли. Тогда он покидает больницу, чтобы не беспокоить больных, и уходит в лес; он умер бы там, если бы собака не принесла ему кусок хлеба и не зализала бы его язвы. Он выздоравливает, и вокруг него собираются не только заболевшие чумой люди, но и животные, почти требуя освобождения от ужасной болезни. По возвращении в Монпелье святой по ошибке был заключен в тюрьму, но не стал оправдываться. Перед смертью он просит у Господа лишь одной милости: разрешения продолжить его спасительную работу - излечение чумных, которые пришли бы к нему. Кажется, что четырнадцатый век, подкошенный ужасной эпидемией 1348 года, которая уничтожила значительную часть населения Европы, сконцентрировал в этом смиренном францисканце, с жалостью относившемся к людям и животным, все свое отчаяние и всю свою веру.


Терциарии по Правилу


Итак, были терциарии, спокойно живущие в своих семьях, своими торговыми делами, терциарии-отшельники, подобные блаженному Франциску из Пезаро и блаженному Уильяму из Сикли, терциарии, входящие в коммерческие объединения, с обязательствами взаимопомощи и защиты, терциарии, собравшиеся в светские благотворительные организации для жизни по Евангелию, без всяких обетов и связей, кроме обязанности соблюдать законы общежития, были мужские общины, были женские и даже смешанные, подобные той, которая почти в течении всего четырнадцатого века поддерживала больницу святого Иоанна в Ганде. Эти свободные общины терциариев основывали и поддерживали больницы, приюты, богадельни, предписывали себе дело покаяния и добродетели. Эти отдельные мирские общины, которые особенно сильно стремились к самосовершенствованию, стали просить Правила и установления обетов. Первой, кто получил от понтифика в 1397 году дисциплину по Правилу, была Анжела Корбара из Фолиньо; впоследствии число сообществ терциариев по Правилу увеличились, у каждого из них было свое основание благочестия и каждое было очагом духа францисканства.


Почти сразу получили одобрение Пап и мужские объединения, которые - в сообществах ремесленников, как в Голландии и Бельгии, или в религиозных общинах, как во Франции и в Испании, или в скитах и лечебницах во многих маленьких общинах, как в Италии, - в тринадцатом и четырнадцатом веках направляли Орден к упорядоченному состоянию.


Во всех трех Орденах святость расцвела выше противоречий, расцвела в мучениках или пострадавших в миссионерской деятельности, какими были блаженный Фома Толентинский, блаженный Жантий Мателика и блаженный Одорико из Порденоне, в простой и горячей духовности блаженного Коррадо из Оффиды и блаженного Иоанна из Верны, в освещенном высочайшей мистикой покаянии блаженной Анжелы из Фолиньо.


Францисканское благочестие и искусство


Но тот, кто хочет знать, как действовал францисканский дух вне церковного двора и монастыря, в общественной жизни четырнадцатого века, должен подумать о Данте и Джотто, о Варфоломее и Бальдо.


Джотто рассказал о жизни святого Франциска, может быть, без религиозной целостности, и слишком правдоподобно, но его способ представлять Франциска в конкретности места и времени - это, с одной стороны, следствие нового способа видеть реальность, который распространяло францисканство, а с другой - причина большего обращения к Беднячку и его жизни. Джотто представил святого Франциска человеком своего времени, и люди почувствовали, как он прост и близок к ним, и могли идти к нему со своими мечтами и горестями, смиренному и великому, каким он был на самом деле, несмотря на это его духовное величие. Под влиянием францисканства искусство в лице Джотто возвращалось к изучению жизни и вместе с тем приближало святость к жизни, показывая ее очевидные, достижимые, привлекательные примеры.


Что касается Данте, конечно, нельзя утверждать, что у неизящного изгнанника был ангельский характер, но ангельским был молодой поэт «Новой жизни», и он вернулся к францисканству после длительного заблуждения и страданий, как поэт Рая, особенно в концепции царственного торжества Христа и в высшем видении божественности, к которой, как научил его святой Бонавентура, нельзя подняться в теологии, но только в мистике. По своему идейному построению «Божественная комедия» ориентируется на Фому Аквинского, но райские песни о любви и горении - францисканские. Данте - францисканец не столько в работе и характере, сколько в концепции жизни.


Как святой Франциск, он примирял соперников, разрешая в своих мирских занятиях противоречие между временем и вечностью, между человеческим и божественным. На вечный вопрос: «Нужно ли дорожить преходящей, случайной реальностью?» Данте по-францискански отвечает «да», понимая чисто человеческую добродетель справедливости как необходимую для земного счастья и (когда она выходит за пределы человеческого от действия Благодати) для счастья небесного; и «да» он отвечает, рассматривая античную цивилизацию как подготовку к приходу христианства, а великих людей классической античности как великих духов, хотя и исключенных из вечного блаженства, но достойных уважения, потому что они в своей человечности видели знаки Создателя особенно ясно. На вопрос: «Есть ли способ примирить аскезу, которая является логическим следствием трансценденции, с активным действием, которое может быть предпосылкой имманентности?» Данте по-францискански отвечает «Да, есть», и этот способ - отказ от наслаждения и обладания благами, оставаясь вместе с тем в деятельности и в борьбе. В этом заключен смысл «Новых рифм», из которого следует любовь, выстраивающая по порядку небеса; это - главное значение «Божественной комедии». Отказаться от всего для Данте, как и для святого Франциска, не означает прекратить любить и прекратить страдать, но научиться владеть самим собой сверх страдания, собрав все силы. И, поскольку искренний отказ несет не только владение собой, но и идеальное обладание любимой вещью, Беатриче начинает становиться дантовским творением, когда мужчина отказывается от девушки Портинари; Флоренция принадлежала Данте, так как ожила в «Божественной комедии», когда поэт отказался вернуться в этот город, когда, после последних напрасных попыток возвращения на родину, он укрепил сердце в смирении, не позволяя надежде волновать себя, и нашел свое главное убежище и приют не столько у любезного великого ломбардца, сколько в себе самом, полностью обратившись к истине, справедливости, вечной родине. Это философское понимание жизни, которое нашло выражение в искусстве нашего великого поэта, проистекает прежде всего из Евангелия, но также и из Песни брата Солнца (Данте прочувствовал ее, когда, будучи юношей-терциарием, посещал миноритов в церкви Святого Креста); а потом, опираясь на этот прославляющий гимн и Itinerarium святого Бонавентуры, Данте углубил учение восхождения к Богу, отказавшись от всего, но ничего не презирая, когда на закате жизни он успокаивал свою усталость изгнанника во францисканской церкви Равенны, где идеал бедности смягчал ему горечь чужого хлеба, а мистика получившего стигматы вела его через учение Бонавентуры от чувственной реальности к реальности интеллектуальной, к сверхчувственному, по ступеням очищения, озарения, единения, до «Любви, что движет Солнце и светила». Тот факт, что Данте считал святого Франциска самым близким к божественному образцу, Иисусу Христу, подтверждается тем, что в своем Раю он ставит его выше докторов и основателей других религиозных орденов, которые по времени предшествовали ему, - таких, как святой Августин и святой Бенедикт, выше него он ставит только Иоанна Крестителя, которого Иисус определяет как «большего из рожденных женами». В иерархии дантовского Рая Беднячок, удостоившийся носить на своем теле язвы Иисуса Христа, - первый среди святых после Предтечи.


Петрарка не достиг или достигал лишь ненадолго завоеваний Данте; он не описывал определенно свои чувства в той высшей безмятежности эмпиреев; в своей жизни, разрывающейся между земными благами, от которых он не мог отказаться, и идеалом, которого он не мог достичь, он был менее францисканцем, чем Данте. Но он приближается к Франциску по другому пути. Характер поэта, неспособного принять сухую философию того времени, прибегает к святому Августину; по его откровенно августинской позиции, идущей вразрез с главенствующей тогда мыслью, по его любви к природе и красоте, которую, однако, не удовлетворяла ни красота, ни природа, и прежде всего по таинству Искупления, постоянно присутствующему в его душе и придающему чувство царского достоинства Христа в сознании и в истории, он относился к францисканской линии, и прославил святого Франциска в двух главах своей книги «De vita solitaria»; может быть, поэтому Беноццо Гоццоли изобразил его рядом с Данте и Джотто среди двадцати выдающихся личностей, окаймляющих историю святого Франциска, рассказанную на фресках в абсиде церкви святого Франциска в Монтефалько.


Варфоломей и Бальдо


Для двух великих итальянских юристов четырнадцатого века, Варфоломея Сассоферрато и Бальдо Убальди, францисканство - это стремление к идеалу совершенного благочестия, которое, как им кажется, можно достичь только в смерти. Варфоломей, ученик францисканца Петра Ассизского, друг и благодетель францисканских монастырей (вплоть до того, что в одном из них он в присутствии братьев составил свое завещание), написал трактат Liber minoricarum decisionum, чтобы разъяснить способность наследования, которой обладают францисканские монастыри и сами францисканцы; при этом он впервые опирался на римское право в решении противоречивых вопросов бедности и обнаруживая в себе, том умеренном гвельфе, каким он был, склонность (как говорит Бальдо) к светскому желанию осуществить, с законным объяснением, компромисс между буквой и духом Правила, согласно отступлениям (возможно, исторически необходимым) от полного идеала бедности.


Бальдо Убальди, перуджийский ученик и противник Варфоломея, не изучал специально вопросы францисканства, но занимался ими в связи с другими, и оказался менее попустительствующим, более близким к первоначальному смыслу, может быть, потому, что он меньше, чем Варфоломей, ценил римские тексты, и больше - Свод канонических законов; возможно, поэтому он, работая много лет спустя после Варфоломея, трактат которого относится к 1354 году, удаляется от периода Иоанна XXII, по-настоящему смертельного для францисканской бедности, и обращается к лучшим традициям францисканства.


Оба они, Варфоломей и Бальдо, хотели быть похороненными во францисканском одеянии в храме святого Франциска в Перудже, как будто они, правоведы, хотели вечно покоиться под защитой святого, который не признавал никаких прав, кроме бедности и христианской любви.