Книга принадлежит перу духовной писательницы А. Ф. Платоновой, с творчеством которой читатель уже хорошо знаком по изданиям настоящей серии.
| Вид материала | Книга |
- Исследовательская деятельность, 243.02kb.
- Текст взят с психологического сайта, 6453.18kb.
- Перу Питера Друкера принадлежит 31 книга, 2195.98kb.
- Перу Питера Друкера принадлежит 31 книга, 2301.08kb.
- Перу Питера Друкера принадлежит 31 книга, 2298.81kb.
- Книга известного психолога, писателя и исследователя эзотеризма С. Ю. Ключникова продолжает, 6562.92kb.
- Лев семенович выготский, 7146.54kb.
- В. А. Васильев приемники начинающего радиолюбителя, 1114.89kb.
- Цехмейстер Ирина Николаевна, учитель начальных классов, Iквалификационная категория, 70.81kb.
- М. Д. Голубовский По поводу книги историка С. Ю. Дудакова «Ленин как мессия». Иерусалим., 118.29kb.
 | Содержание Нежданный гость Беседа Суженый Темное дело Месть Люта Побег На переломе Мученики Приговоренная В Царьграде Под Корсунью Свет с Востока Великий день |
| Герои повести — наши далекие предки, древние русичи. Борьба тьмы и света, добра и зла, язычества и христианства — Киевская Русь на пороге величайшего события, промыслительно преобразившего ее судьбу, — Крещение. Книга принадлежит перу духовной писательницы А. Ф. Платоновой, с творчеством которой читатель уже хорошо знаком по изданиям настоящей серии. В начале века она издавала православный детский журнал “Незабудка”, печаталась в журналах “Русский паломник”, “Голос Церкви”, а рассказы А. Ф. Платоновой вошли в сборник “Незабудка” (издательство “Отчий дом”, 1999г.). После революции она приняла монашеский постриг, а в 30-е годы ее заключают в лагерь. “Будить и укреплять в детях благородные стремления духа и любовь ко всему родному”, — эта благодатная цель издаваемого писательницей журнала былд целью и ее собственного творчества. Эти же слова являются эпиграфом и к настоящей повести. | Печатается по изданию: Ал. Платонова “Над Днепровскими курганами” (повесть из жизни Киевской Руси), Петроград, 1916. © М. Вепрева. Рисунки, 2000 © Макет, оформление — 181Ш 5-86809-011-Х издательство “Отчий дом”, 2000 |
Глава I
Нежданный гость
содержание
Светло и чисто прибрано было в гриднице киевского воеводы, боярина Дулеба, любимца князя Владимира.
Наступал вечер. Начинали уже чуть-чуть темнеть голубые небеса над Киевом, потянуло прохладой от волн Днепра, а на западе оставалась только слабая полоска заката.
Вдали чернел густой лес. Страшно теперь идти в него, там теперь леший бродит, ведьмы на Кучин-ской горе аукаются.
Так думала Светлана, дочка Дулеба.
Красавицей слыла Светлана в Киеве, и гордился ею Дулеб. Много отроков княжеских сваталось за нее, да не хотел Дулеб неволить своей дочки; хотел, чтобы сама она себе жениха по сердцу выбрала.
И уж выбрала, почти выбрала его Светлана; догадывался и отец об этом и ласково принимал к себе Рогдая, стольника князя Владимира.
И теперь, притаившись в уголке горницы, на пушистом соболином меху, Светлана думала о Рогдае, о его рассказах, как ходили они недавно с князем на непокорных вятичей, как пойдут скоро и на диких ятвягов, что набегами тревожили Русскую землю.
От этой мысли, что им скоро придется опять расстаться, сердце девушки невольно сжималось.
На коленях у нее лежали полевые цветы. Скоро семик, праздник березки; будут гадать девушки, венки заплетать да бросать в воду.
Плетут венок тонкие пальчики Светланы, а сердце так трепетно и так радостно бьется в груди. И думы бегут одна за другой: то о Рогдае думает она; то на потухающую полоску зари посмотрит и вспомнит, что ветрено, знать, на утро будет; то прислушается, о чем отец с варягом Феодором говорят.
Дулеб в одном кафтане сидит за столом.
В серебряной чарочке стоит перед ним душистый мед, и такая же чарочка приготовлена гостю, боярину Феодору, который зашел его проведать.
Больше часу просидел у него Феодор; все собирался уйти, да Дулеб его не пускал,
— Постой, погоди, боярин... не темно еще! Медку выпей, — угощал его хозяин. Но Феодор решительно собрался уходить.
— Пора, Дулеб, — проговорил он, — сын ждет, да и вечером соберемся на молитву сегодня. Прости уж. — Он набросил короткий плащ поверх длинного боярского кафтана, подпоясанного серебряным поясом. На голове его вились темные седеющие волосы; борода была длинная, тоже чуть-чуть с проседью. Вид внушительный и даже величавый, но в то же времячто-то ласковое и доброе в его глазах, и за этот взгляд любила его Светлана. Она часто присматривалась к нему, потом смотрела на лицо отца, которого одновременно обожала и боялась, и думала: “Отчего это батюшка всегда сумрачен и грозен, отчего всегда складка лежит у него над бровями, отчего всегда так озабочен он, а вот Феодор, боярин, всегда спокоен и ясен, тих и ласков?”
Она любила, когда к отцу заходил Феодор, потому что тогда и лицо Дулеба прояснялось, и он тоже делался словно веселее. Часто теперь стал заходить к ним Феодор, и о чем-то важном они толкуют.
Замирает сердце Светланы.
Уж не волжские ли болгары, не злые ли печенеги, не другие ли степные хищники тревожат Русь? Опять тогда уйдут и отец, и Рогдай, и останется она горемычной пташечкой... Но не о ратных делах толкуют бояре. Вот видит Светлана: встал Феодор, подошел к окну, распахнул его и указал отцу на синеющие вдали Киевские горы.
— Слушай, Дулеб! Не я говорю это! Раньше меня предсказано. Деды и прадеды говорят нам: приходил когда-то на эти горы апостол нашего Господа, Андрей, благословил землю Киевскую и сказал своим спутникам: “Воссияет на этих горах благодать Божия! Будет город великий, и церквей много здесь Бог воздвигнет”. Поставил затем крест на этих горах апостол и помолился Господу Богу. И увидишь: сбудутся его слова. Недолго стоять идолам языческим, недолго во тьме жить народу русскому. Положит Бог на сердце князя мысль, и переменит он веру языческую на веру христианскую. Может ли он, князь-солнышко, при его уме не увидеть, как хороша вера христианская, может ли не почувствовать, что она одна несет человеческому сердцу отраду и успокоение? И теперь, слышно, он в своей вере колеблется, а погоди: придет день — и увидит он, откуда идет свет. А он идет оттуда... с Востока, из земли Греческой!
Боярин стоял у окна, указывая рукой на восток, и лицо его было бледнее обыкновенного, и голос звучал пророческим вдохновением.
Светлана, мало понимая, что он говорит, слушала его затаив дыхание. А Дулеб отставил от себя чарку с медом и опустил голову на обе руки.
— А помнишь, что князь Святослав говорил, когда мать его, княгиня Ольга, уговаривала его принять вашу веру? — спросил он, поднимая наконец голову и глядя на варяга, — не для мужчин эта вера. Дружина будет смеяться надо мной! Что ты скажешь?
— То скажу, — спокойно отвечал Феодор, — что лукавил князь: не насмешек дружины он боялся, а сердце у него ко Христову учению не лежало, любви не было в нем.
— И у меня не лежит, Феодор, — тихо проговорил Дулеб, — и я в боях вырос, и я люблю больше всего свист стрел... И я не прощу врагу, не стерплю обиды... — Дулеб говорил тихо, но твердо: — Нет, не христианин я, Феодор!..Феодор молчал. Потом подошел к Дулебу и положил ему руку на плечо:
— На все воля Божия, Дулеб... Может быть, и для тебя придет час. А ничего нет выше, ничего нет радостнее, как узнать Христа и служить Ему! — проговорил он.
— А Предслава? Неужели она жива? Неужели мы увидимся когда-нибудь? — точно про себя промолвил Дулеб, вспоминая покойницу-жену.
— Все живы у Бога, Дулеб! И ты, и она, и весь мир в руках Божиих. Не Перуна, не Белеса, не Стрибога, не Даждь-бога, а в руках Единого Истинного Бога, Которому служат греки!
Оба замолкли. Тихо было в горнице, только чуть слышно шелестели сухие травы и стебельки цветов в руках Светланы. Какая-то борьба происходила в душе Дулеба.
— Ну, мы поговорим еще с тобой, боярин, — сказал он наконец, — а пока я все-таки буду служить богам моих предков!
Он встал и выпрямился во весь свой богатырский рост:
— Завтра иду к князю... Зачем-то звал и дяде своему Добрыне наказал прийти.
Сумерки быстро густели. Светлана зажгла светец. Феодор простился с воеводой и его дочерью.
— Пора!.. Заждались меня, поди, дома, — промолвил он и взглянул в окно. Откуда-то с реки неслась могучая русская песня и замирала в вечерней тишине; на берегу рыбаки собирались ехать в ночное.
Сильный стук вдруг раздался в дверь.
— Ну, вот и еще кто-то!.. Отвори, Светлана!
Девушка сняла засов, и вдруг невольный короткий крик вырвался у нее.
Высокий худой старик вошел в горницу.
На нем была темная длинная одежда, на плечах дорогой мех; в руке суковатая палка. Длинная спутанная борода его, почти совсем седая, спускалась до пояса, из-под нависших и тоже седых бровей сверкали маленькие, злые глаза.
Во всей наружности его было что-то недоброе и отталкивающее. Но это был любимец богов, и потому трепетали перед ним киевляне, и не было приказа, которого бы не исполнили они, если этот приказ отдавал старый Лют.
Кудесник Лют... Вещий... Сын Чернобога...
Так называли его в Киеве. Жил он в лесу, в небольшой избушке, дорогу к которой хорошо знали все, кому была нужда в заговоре, кто не умел обдумать сам плана жестокой мести, кто хотел отвести от себя беду или приворожить к себе чье-нибудь сердце.
Вечно занят был старый Лют: то разбирался в костях лягушек, то зелье варил на отраву врагам, то богам жертвы приносил.
И много жертв принесено было Лютом, много пленников пролили свою кровь под его беспощадной рукой перед идолом Перуна.
И этот-то человек пришел теперь к Дулебу. Побледнела Светлана, увидав его, и, едва закрыв за ним дверь, убежала в свою горенку.
— Глупа красная девушка, — усмехнулся Лют, входя в гридню и сбрасывая на лавку мех с плеча.
— Добро пожаловать, гость дорогой! Вот, нежданно-негаданно, — поклонился гостю хозяин. Феодор стоял в стороне. Острые глаза кудесника метнули на него недобрые искры.
— Прости, боярин, пойду я... — сказал Феодор, поклонился обоим и вышел в сени. Дулеб проводил его, а Лют расположился у стола.
Глава II
Беседа
содержание
— Проклятый варяг, — сквозь зубы процедил кудесник, когда Дулеб вернулся, — не будь я служитель Перуна, если он уцелеет в своем гнезде.
— За что ты так злобишься на него? — с некоторым удивлением спросил Дулеб, прищуриваясь и глядя в лицо кудесника, искривленное судорогой злобы.
— За что? — переспросил Лют. — А за то, что он отвращает от наших богов сердца киевлян; за то, что он ночью ходит в сборище этих безбожников-христиан и там пьет кровь младенцев...
— Полно, так ли это? Хорошо ли ты знаешь их веру? Кровь младенцев?! Сам Куря, князь печенежский, из черепа Святослава пил только вино... А уж он ли не жесток был... А христиане так кротки, так мягки... — недоверчиво глядя на своего гостя, проговорил Дулеб, вспоминая разговор с Феодором.
— Впрочем, что же мы сидим так?
Он крикнул холопа, и через несколько минут на столе пенилась и дымилась горячая баранина. Гостеприимство было отличительной чертой в характере русского человека.
Лют же был не простым гостем, но важным и почетным. Для него всякий киевлянин не постеснялся бы даже выкрасть у соседа барана или теленка, если бы своего дома не оказалось.
Долго сидели вдвоем гость и хозяин. Пили вино из среброкованого турьего рога и говорили о важном деле.
Пришел Лют к Дулебу сватать его дочь за своего сына Олега. Не в обычае было это у славян: проще было увезти понравившуюся девушку, да не хотел Лют ссориться с Дулебом, который к тому же близок был и к княжескому дому.
Дулеб тоже дорожил будущим родством с Лютом, но и дочь не хотел принуждать.
— Одна она у меня, Лют, сам знаешь! После Предславы все она у меня. Как сама порешит, так и будет. Она у меня, что звездочка ясная. Как я расстанусь с ней? — говорил Дулеб. Льстило ему, что сам Лют, сын Чернобога, жрец Перуна, мудрый кудесник, Светлану за своего сына сватает, и жаль было ему дочери.
— Пошлем за Светланой. Как она порешит, — снова сказал он и велел позвать дочь.
А та сидела у себя в светелке ни жива ни мертва. Не обмануло ее девичье сердце: подсказало, что ради нее пришел к ним Лют. “Неужели за Олега выходить?” — сверкнула в ее душе страшная мысль.
Совсем почти не знала она Олега; слыхала только, что ездил он по морю, занимался разбоями; слыхала, что не было у князя Владимира лучшего бойца; что бил он птицу стрелой на лету без промаха; что один на медведя не боялся ходить. Но уж одного того, что Олег был сыном Люта, довольно было, чтобы бояться его хуже огня. А с тех пор как Рогдая она увидела да с ним словом ласковым перемолвилась, и совсем отвернулась ее душа от сына кудесника.
И теперь, прижимаясь к своей старой мамке Вахрамеевне, она просила и умоляла ее, чтобы припомнила та все чары, все заговоры, отворожила от нее сердце Олега.
— Обернулась бы теперь я голубкою, полетела бы на могилку матушки, попросила бы ее: защити, родная, свое дитятко! — плакала девушка. Но слез не было у нее в глазах; они стояли в горле и больно сжимали его. И грудь ныла в какой-то невыразимой тоске.
— Что-то будет? Ой, дедись Ладо, что-то будет? В это время в светелку, запыхавшись, вбежала холопка-девушка:
— Иди скорей! Лют и твой батюшка спрашивают тебя!
Светлана побледнела, зашаталась, ноги у нее подкосились.
— Ласточка моя, голубушка!.. Да не зверь ведь какой Лют-то... Не съест... И отец твой тебя, касаточку, не выдаст... — успокаивала ее Вахрамеевна, — дай-ка я тебя с уголька спрысну да вот ладанку на шейку лебединую надену.
И она, с причитаниями, надела своей любимице какой-то крошечный мешочек.
Однако недаром Светлана была дочерью Дулеба: его решимость и твердость теперь овладели ею: “Умру, а не выйду за Олега”, — подумала она и с этим решением вошла к отцу в горницу.
По-прежнему у стола сидел Дулеб. Склонив голову на руку, он что-то говорил гостю и казался грустным и задумчивым. Лют, развалясь, сидел на богатой лежанке, против стола, чем-то недовольный. Он был уверен, что в конце концов все будет так, как он хочет, но его раздражало, что Дулеб не сразу согласился, что понадобилось еще послать за этой девчонкой! Как будто мало для нее чести, что ее сватают за сына Люта!
Он не мог скрыть своего раздражения, когда вошла Светлана, а от его взгляда ее сердце сжалось еще больше.
Взглянула она на отца и почувствовала, что он за нее будет.
В нерешительности она остановилась у двери.— Подойди сюда, Светлана! — сказал отец. — Знаешь, зачем тебя позвали? Вот Лют просит выдать тебя за своего сына Олега... Согласна ли ты?
Светлана ожидала этого вопроса, приготовилась к нему, но все-таки дрожь пробежала по всему ее телу. Она не могла сдержать себя, расплакалась и упала отцу в ноги:
— Батюшка, твоя воля... Но пожалей, батюшка!.. Чем я тебя прогневила?.. Не гони от себя... — рыдала она. Слова мешались у нее с плачем и переходили в какой-то стон.
Лицо Дулеба прояснилось. Из груди его вырвался вздох. Словно и сам он был рад, что так все разрешилось.
— Полно, — твердо сказал он, отстраняя от себя дочь и поднимаясь с места, — видишь, Лют? И рад бы, да не могу... Ступай к себе, Светлана!
Почти не помня себя, девушка вышла из горницы.
— Не гневайся, Лют... За честь благодарю, — сказал Дулеб, закрывая дверь за дочерью.
Но Лют ничего не мог сказать. Искаженное злобой лицо его было страшно, глаза сверкали.
— Не ожидал я такого ответа от тебя, Дулеб... Ну, твое дело! — едва выговорил он.
А наутро привратник передавал Вахрамеевне:
— Гневен ушел старый Лют... Проклинал боярина Дулеба:
...не будь я Лют, порази меня Перун своими стрелами и громами, разверзнись подо мной бездна Чер-нобога, если не вспомнит она этого дня.
Глава III
Суженый
содержание
Светлана проплакала всю ночь. Недобрые предчувствия мучили ее. Напрасно Вахрамеевна успокаивала, напрасно говорила ей:
— Да не бойся ты, ягодка! Не отдаст тебя отец черному ворону.
— А все-таки страшно, мамушка!..
На следующий день она почти не видела отца, потому что он с утра ушел к князю. Да и в следующие дни Дулеб ничего не говорил с дочерью о минувшем вечере, как будто ничего и не было.
Наконец, наступил и семик. В этот день уж и Светлана немного развеселилась. Пришли вечером девушки, и отправилась она с ними на берег Днепра, чтобы там завести хоровод, поиграть, попеть да погадать на свой веночек.
Стояла весна, ранняя, ароматная. Нежно зеленели деревья. Была “русальная” неделя. “Русальной” ее звали в народе потому, что, по народному поверью, в эти весенние ночи русалки выходят из речных волн, тоже ведут хороводы при лунном свете, отряхивают свои длинные зеленые волосы, с которых струится вода, и хохочут или плачут надрывающим душу голосом.
Знает Светлана, что опасное это время: как раз попадешься в руки такой русалке, и тогда защекочет она до смерти, утянет за собой на дно Днепра.
— Смотри, дитятко, никогда не выходи из горенки в такую пору: дед-водяной не спит теперь, и русалки на ветвях сидят, — говорила не раз Светлане Вахрамеевна, расчесывая на ночь ее золотистые косы. И при этом рассказывала ей такие небылицы и страхи, что у бедной девушки сердце в груди билось, как птичка в клетке.
— А ты, мамушка, русалок видела? — спрашивала Светлана.
— Наяву-то не видала, родимая, а другие и наяву видали. Я только во сне когда Минвану свою увижу. Худые они, русалки-то, да бледные такие, известно — утопленницы. Вот и моя доченька, видно, русалочка теперь, потому что в воду кинулась. Годков осьм-надцати, как и ты, была моя голубонька.
Сколько уж раз рассказывала об этом Вахрамеевна, и всякий раз слезы навертывались у нее на глазах, а сердце Светланы невольно сжималось.
Она хорошо знала эту грустную историю. Полюбил Минвану добрый молодец, заезжий гость: из заморских стран он приехал. Говорит, у себя на родине скальдом (певцом) был. И какие песни он пел здесь! Полюбила его и Минвана; собирались уж поженить их, вкруг ракитова куста вести, да вдруг налетело горе-гореваньице: поехал как-то суженый Минваны дремучим лесом. Ночь его в дороге застала. А в лесу-то этом бродили разбойники. Злой человек хуже зверя: напал разбойник на доброго молодца, снес ему буйную голову, отобрал казну, какая была у того ссобой, и бросил его тело в лесу на съедение зверям да жадным воронам.
Как узнала об этом Минвана, несвоим голосом закричала, света невзвидела и в такую же весеннюю ночь кинулась с высокого берега прямо в холодные волны Днепра.
С тех пор, — думала Вахрамеевна, — и стала она русалочкой.
— Снится мне по ночам теперь моя девонька, и все-то с нее вода бежит... А то рыбкой такой серебристой представляется... — говорила Светлане Вахрамеевна.
Слушала ее девушка, и туманились ее синие очи, и морщился маленький лобик от набегавших на него странных дум.
— А моя родимая матушка где теперь? — спрашивала она.
— Матушка? Матушка твоя давно с белого света ушла. Там, у самого низовья, по берегу Днепра, видела — курганы насыпаны? Вот в таком же кургане и твоя матушка косточки свои сложила. Похоронили ее, голубушку, положили с ней и камки многоцветной, и веретено, работы греческой, и запястья драгоценные. Любил ее батюшка твой... Ничего не пожалел для нее.
— А зачем ей все это теперь, мамушка?
— Как зачем, ягодка? Все это понадобится, все пригодится. Что тут, то и там человеку надобно... — Так говорила Вахрамеевна, но как-то недоверчиво относилась к ее словам Светлана. “Неужели она и там, в другом мире, живет так, как мы здесь...” — думала она, — что-то другое говорил боярин Феодор.
— А вот батюшка твой умрет, так его на костре сожгут, потому что с севера он родом... У нас, киевлян, в землю зарывают, холм насыпают, тризну справляют, а там — на костре сжигают, а прах потом соберут да на перекрестке трех дорог поставят. Вот намедни ходили мы с тобой на княжий двор, так по дороге был перекресточек: сказывают, там по ночам все стонет кто-то, и так-то уж жалобно. А потому это, девонька, что там вот такой прах зарыт и курган над ним могильный насыпан... Ну, а теперь полно: вишь месяц вышел. Пойдем спать, касаточка!
Такой разговор был только вчера, и не удивительно, что Светлана вспомнила его теперь, проходя мимо Днепровских курганов.
Но все эти мысли о русалках, мертвецах, загробной жизни, едва вспыхнув, тут же гасли в ее душе; ей некогда было останавливаться на них, — на берегу уже собралась веселая пестрая толпа. Молоденькая белоствольная березка с душистыми свежими листочками стояла на крутом обрыве над самой речкой, вся перевитая яркими лентами. Кучка девушек толпилась около нее.
— Венки, девушки, в воду бросать! Чей потонет, кому милого дружка терять?
Вместе со всеми закружилась, заигралась Светлана, вместе со всеми бросила в Днепр свой венок.
Вахрамеевна издали любовалась на нее.
Вдруг короткий крик сорвался с губ Светланы.— Потонул!.. — И кругом зашумели, заволновались, — потонул венок Светланы! Ах, Светлана! Светлана!
Девушка, бледная и растерянная, широко раскрытыми глазами смотрела на тихо волновавшуюся реку. Потонул!..
И показалось ей, что Рогдай ее погиб для нее... Что-нибудь случится с ним: или зверь в лесу заест, или в бою погибнет, или другую девушку полюбит.
Потемнело в глазах у Светланы, да вовремя подошла Вахрамеевна.
— Ну и хорошо, что потонул... Вот и опаски никакой нет... Венок унесла река-матушка, это — Олега от тебя судьба унесла, — говорила она, лаская девушку, и от этих слов точно камень свалился с души Светланы. “И как это я не поняла”, — подумала она с облегчением.
— Что, девушки-красные, на судьбу гадаете, венки завиваете? — послышалось вдруг на берегу несколько голосов. Девушки оглянулись. Несколько юношей из княжеской дружины спускались к ним с холма, среди них был и Рогдай.
Он еще издали увидел Светлану, а она — его. И обоим вдруг стало весело.
— Ну вот, а еще печалилась, — шепнула Вахрамеевна. Рогдай с товарищами подошел к девушкам. Они со смехом от них убежали.
— Что вы, красавицы, такие пугливые? Не вороги лихие пришли, свои чай... — проговорил один из них. А сам Рогдай прямо подошел к Светлане.— Ну, что венок? — спросил он, ласково глядя на девушку.
— Венок... Утонул... — чуть слышно, но уже с улыбкой отвечала она.
— Утонул? — повторил он. — А разве нельзя другого сплести, Светлана? Венок венком, а нам не пойти ли, Светлана, к твоему батюшке... Не отдаст ли воевода Киевский дочь-красавицу за стольника княжеского?.. Как думаешь, Светлана?
Щеки Светланы вспыхнули, но она ничего не успела ответить Рогдаю, потому что подошла Вахрамеевна и позвала домой.
Прошло несколько дней, и все девушки, подруги Светланы, узнали, что обмануло ее гадание: нашелся ей суженый, и теперь нет в Киеве счастливее них — Рогдая и Светланы.
Вот вернется Рогдай из похода на ятвягов, тогда и свадьбу сыграют.
Дулеб радовался за детей.
— Вернешься из похода, даст Перун победу князю Владимиру, возьмешь Светлану, тогда и я спокойно сложу голову где-нибудь за Русскую землю, — говорил он. Обидно дома-то умирать, да и за Светлану боязно... С кем останется она?..
И так странно было слышать, как Дулеб говорил о смерти.
— С чего это ты, батюшка? — чуть не заплакала Светлана и вдруг, внимательно взглянув в лицо отца, заметила какую-то болезненную синеву под глазами...Уж несколько дней жалуется Дулеб на недомогание, как-то осунулся и точно ослабел он весь.
На минуту острая боль резанула по сердцу Светланы, но тотчас утихла: очень уж велико было ее собственное счастье.
— Пройдет это, — успокоительно заметил Дулеб, — неможется что-то. Так вот: береги в бою свою голову, Рогдай, а вернешься — невесту получишь. Тогда, может быть, меня куда ушлют, так ты уж береги Светлану.
Спешно готовились к походу на ятвягов.
Накануне отправления в поход старый Лют неожиданно для себя наткнулся на счастливую парочку.
Он шел рощей Перуна.
Солнце садилось, цветы раскрыли лучам заката свои чашечки, а лесные фиалки наполнили воздух нежным ароматом. Лют шел хмурый и злой: не удалось ему уговорить князя Владимира принести богам кровавую жертву... А уж и жертву наметил Лют.
Вдруг чей-то нежный молодой голос долетел до его слуха. Он остановился и оглянулся.
Под тенью густого орешника сидел Рогдай и чинил лук, а недалеко от него в венке из полевых цветов сидела Светлана. Она помогала ему, держа тетиву, и напевала какую-то песенку.
Оба как будто забыли, что завтра разлука. Да и Рогдай был уверен, что вернется скоро.
Лицо старого кудесника стало мрачнее тучи, губы искривились злобной усмешкой.
— Посмотрим, — прошипел он, — долго ли протянется ваше счастье.
Не умел прощать Лют.