Валерий гаевский крымским горам

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Результаты радиационно-гигиенической паспортизации территории могилёвской области., 73.12kb.
• ΜВасилий Шукшин. Живет такой парень§ Есть на Алтае тракт Чуйский. Красивая стремительная, 509.89kb.
• Валерий Всеволодович, 582.44kb.
• Заместитель Председателя Государственной Думы РФ валерий Язев выступил с доклад, 179.99kb.
• В опросы духовной культуры – исторические науки, 315.6kb.
• Градобоев Валерий Валентинович Москва 2008 программа курса, 1080.91kb.
• Программа курса лекций (3 курс, 6 сем., 32 ч., диф зачет) Профессор Киричук Валерий, 72.05kb.
• Всоответствии с ч. 8 ст. 30,, 19.35kb.
• Валерий Афонасьевич Язев. Среди основных доклад, 120.61kb.
• Контактная информация: Рохин Валерий Валентинович, 236.5kb.

• Здравствуй, Андрей, – говорю я.
  

Рука у него твердая.

• Ты уже здесь, я рад… – он как-то неловко возбужден.
  
• Гай, – изрекает Джанни, – как тебе нравится наш худсовет? По-моему, можно оцеплять улицу! – хохочет.
  
• Думаешь, надо?
  
• Да что ты! – Рассказов не унимается. – Весь цвет отечественного интеллигентского бунта!
  
• И все по поводу Митры?
  
• Такие люди умеют скликать стаю, он к тому же не просто Митра, а еще и Влад Гермесович какой-то!
  
• Как ты сказал… Влад Гермесович, это точно?
  
• Да вроде так, а что – хороший букет. Ну, ты пойдешь смотреть? Мы тут походим…
  
• Джанни, а какой он из себя?
  
• Кто, Митра? Ну, он такой… Ощутимый типаж… не перепутаешь. Ну что, Андрей?
  

Андрей вздрагивает.

• Нет, ребята, я, пожалуй, пойду, устал. Нет, все в порядке, вы не думайте…
  
• Все в порядке, Андрей, – говорю я и направляюсь к входу. Дрейф догоняет меня.
  
• Гай, подожди, ты ничего не понял… Я виноват перед тобой, я чувствую, что виноват…
  
• Никто ни в чем не виноват.
  
• Нет, подожди… Я знаю, что виноват, я сам перед собой виноват… Видишь… я вспомнил одну историю из детства… Послушай, это быстро. Мне лет восемь тогда было или девять… Тогда еще трамваи в городе ходили… и по нашей улице тоже. Там как раз мощеная булыжная заканчивалась, и поворот был крутой… Видишь, я ехал в этом трамвае, возвращался домой… накупил мороженого, порций пять.
  

Ну, удрал я тогда в город… и вот на повороте этот трамвай сошел с рельс, опрокинулся, угол дома снес. В трамвае человек тридцать было… я, помню, сидел на заднем сидении, а рядом ехал человек, все мне подмигивал и улыбался. Я помню, в руках вертел он маленькие ножницы и листок из линованной тетради… он всю дорогу вырезал профиль женщины, что сидела впереди с таким же пацаном, как и я, и не видела… У него здорово получалось, и я попросил его вырезать мой профиль… Я помню, как накренился трамвай, как ахнули люди… Тормоза… Меня швыряет вправо… а потом я увидел, что стою на тротуаре и вижу, как падает трамвай, и мне ужасно страшно, я кричу, бегу… Потом про этот трамвай долго по городу рассказывали. Там люди погибли, там… Бог ты мой!.. Я до сих пор не знаю, где я был в тот момент. Видишь, мучительно вспоминаю об этом всю жизнь. Что меня перебросило или кто? Ну вот и все, Гай. А выставка… Я сюда больше не приду.

• Андрей, – говорю я, – подожди, надо встретиться…
  
• Выставка замечательная, ты никого не слушай… – он быстро уходит. Натыкается на прохожих. Спешит.
  

Что с ним? Ищу глазами Рассказова. Рассказов растворился еще раньше.

Тут меня оттесняет к очереди некая деятельная, танцующая локтями личность. Личность «занаушена» тем самым карманным плеером, что улыбнулся мне в комиссионке, на плече вместо сумки висит доска с колесиками, именуемая скейтбордом, на груди – фотоаппарат со вспышкой. Вся одежда личности напоминает гладкую зеленую кожу ящерицы. Блестящая болоньевая куртка раздувается то ли воздухом, то ли дыханием, старые залатанные джинсы больше говорят о хвосте, чем о ногах. Лицо неуловимо.

Личность извилисто прошмыгивает кассовый предбанник и ныряет в фойе. Я захожу следом. Фойе битком набито. Часть людей перетекает в кинозал, часть курсирует у стен, часть пьет соки у стойки буфета. Оснащенный Ящерица блестит своей надувной кожей то там, то сям.

Картины висят на тонких капроновых лесках. Они без привычных рамок, они… стоп! Да что такое? Они просто криво висят. Нет, не может быть: все и криво? Черт возьми – горизонты перекошены! Вот этот идет прямо по диагонали полотна… Я непроизвольно склоняю голову набок – не то… что-то меняется. Почему? Рисунок струится за края. Откуда эти ракурсы, фокусы? Кто их может увидеть? Елки-палки, да что такое! Кто здесь дурней – я или он? Куда растет это дерево? Я понимаю, когда шесть светил на одном небе, но когда одно – через шесть призм! Солнечные «капризы» – иначе не сказать. То, что на земле – получается наверху, а там, внизу, – облако, полупрозрачное, и в нем стоит голубоватый конус вихря… загустел, зарябил, и вот уже лопасти проклюнулись… одна, другая! Спокойно, говорю я себе, не надо бредить, – откуда у вихря лопасти? Еще минута, и наконец я вижу в сердце вихря вертолет.

• Атолл! – чуть не вскрикиваю я. – Ну конечно, Атолл!
  

На меня оборачиваются и смотрят как на идиота. Пусть оборачиваются, я и им могу сказать, что это вертолет пропавшего без вести Атолла Снова, ловца чаек и удивительного моего друга. Он летит над Караби, над Караби! Где Митра? Джанни сказал, его нельзя перепутать… Джанни язвил в таком же роде и о моих «драгоценностях», дурачина… Тут я ловлю себя на мысли, что не решаюсь смотреть остальные картины. В чем дело? Может, я не решаюсь воспринимать, хотя уже смотрю?

…Город. Белая стена. Улица. Кажется, что у нее только одна сторона. Стена белая, до небес, и никаких пешеходов, один мальчишка вихрастый, пятится, пятится… На земле детская железная дорога, а на ней – крушение. На белой стене тень мальчишки – белая, приклеенная.

Это Дрейф Смелый, спокойно говорю я себе, это его история…

Что-то яркое возвращает меня в зал.

Пронырливый Ящерица полыхает своей фотовспышкой. Зал загудел громче, закопошился, и тут я увидел Влада Гермесовича Митру. Он поднялся с одного из кресел в центре зала, подошел к Ящерице, кивнул ему и постучал себя по уху. Ящерица вопросительно застыл с фотоаппаратом в руках. Влад Гермесович еще раз повторил свой жест. Ящерица, кажется, понял и отрицательно покачал головой. Тогда выразительный проситель бесцеремонно снял с него наушники плеера и нацепил их себе соответствующим манером.

- Что такое, что такое! – возмущался Ящерица. – Вы мешаете мне работать, я ВНЕСОБСТВЕННЫЙ корреспондент! – зеленая кожа его куртки гневно раздулась.

Влад Гермесович в восторженном «зажмуреньи» слушал безмолвное нечто. Он действительно необычен в своей сверхстандартности под шестьдесят: невысок, полноват, простоват, но если продолжать следовать этой рифме, то в нем, должно быть, «тысяча ватт», которые не имеют никакого отношения к мощности. Это те ватты, о которых ничего нельзя сказать. Они есть, и их значение возрастает. Возможно, когда-нибудь они достигнут предела для данной устойчивости и сожгут его, как Феникса. Но какое спокойствие! Лицо выражает сочувствие и никогда не станет говорить: «Я имею жизненный опыт». Лицо живет и исполняет свою собственную мимику-мессу. В нем мрамор Возрождения, терракота греков, глина индусов, резной древостой славянских истуканов, бронза Вавилона, и резиновая штамповка детских пищалок, и «пластические вывихи» африканской резьбы… оно естественно притом. В конце концов, ведь говорят же «провалы глаз» или «удушающий взгляд», почему бы не сказать «аммониты ушей» или «кистеперы ресниц»! Вы можете составить портрет этого человека сами, потому что портрет не говорит ни о чем, он лишь намекает…

Что же дальше? Влад Гермесович завершает короткое прослушивание плеерного нечто, снимает наушники и жестом приманивает «внесобственного» корреспондента на пару интимных слов. Тот поддается и, выслушав на ушко эти самые слова, срывается с места, вертко юля джинсовым хвостом, пробирается к выходу из фойе. Технику свою он сворачивает на ходу и бормочет в усы неясные междометия. Митра совершенно спокойно становится в очередь буфета. Я нерешительно продвигаюсь туда же. Кто-то ловит меня за локоть сзади. Оборачиваюсь… Саврасов.

• Серега, – вылетает у меня, – ты здесь давно ли?
  
• С утра.
  
• Как же тебя не видели ребята?
  
• Какие?
  
• Джанни и Дрейф.
  
• Да ты понимаешь… я отлучился тут к одному… а ты, ты что скажешь?
  
• А я вот хочу познакомиться.
  
• С кем?
  
• С автором.
  

Саврасов хищно прищуривается в сторону буфета.

• Послушай, Гай, я вспомнил… Этот человек заходил в подвал. Я работал ведь не один, с напарником, и они вроде бы знают друг друга… Он стоял там, терся, нес что-то такое про горючее золото, про горные пейзажи… что их лучше писать с воздуха, тогда все видится иначе, а стенды лучше вообще не писать, потому что это гибельно… Я сидел работал, а он подходил, спрашивал, нет ли у меня настоящих колонковых кисточек… Да!.. Он еще подкинул мне какой-то растительный порошок, сказал, что пыльца, рекомендовал попробовать… Гай, страшный человек, я тебе клянусь!
  
• Так кто же автор твоей «левитации», ты или он?
  
• Я… нет, он, точно он!
  
• Прекрасно, – говорю я, – значит, теперь есть человек, который пойдет со мной на Караби.
  

* * *

Мир вращается вокруг меня. Я – центр мысли, центр сознания. Куда бы я ни двигался – мир вращается вокруг меня!.. Что значат эти слова здесь, среди поклажи, здесь, на ковчеге имени всеулучшающего человечества? Есть такой ковчег? Еще бы…

На третий день с выставкой Митры случилась беда. Неизвестное лицо совершило нападение на кинотеатр: две картины были выкрадены и еще три пострадали от совершенно варварского акта обожжения. Митра наотрез отказался, чтобы проводили экспертизу и следствие.

Оставшиеся полотна мы увезли к нему домой. Я позвонил Жене Логину, Женя приехал на своем меченом «Жигули» и, когда увидел, как именно выглядели обоженные полотна, у него сделалось бледное лицо. В машине Женя включил магнитофон со своим любимым «Флойдом» и молчал всю дорогу.

Влад Гермесович как-то вскользь заметил, что по миру ходит, а по вечерам катается на скейтборде человек, называющий себя внесобственным корреспондентом, беспрестанно щелкает фотовспышкой и слушает на своем плеере страшные вещи – никакой музыки, просто зарифмованный поток сознания, вроде того: «Долой всякое бремя – не теряй время! Бодрись! Торопись! Ты на высоте – ищи, рыщи! Ты должен достичь, постичь… постричь свою дичь! Меняй, ломай, внедряй… Ай-яй-яй…» – вот ужас!

Я сказал, что видел этого человека на выставке. Женя Логин угрюмо молчал всю дорогу и только на развороте по кольцу, забыв повернуть на нужную улицу, чертыхнулся и сделал лишний круг.

Мы завернули под арку во двор старого трехэтажного дома, выгрузили картины, разобрали их поровну и, верховодимые Митрой, направились к угловому подъезду. Не опуская ноши, Влад Гермесович подковырнул ключом крышку почтового ящика. В руку ему выпала свежая газета и самодельный неподписанный конверт. Удивленно хмыкнув, он закусил корреспонденцию зубами и, зычно ухая, стал подниматься на последний этаж.


Апартаменты Митры, в виде обычной, впрочем, двухкомнатной квартиры, являли собой, «кровосмешение» склада, библиотеки, алхимической кельи, студии, проектного отдела и кафе. Картины хранились на широких стеллажах, как книги, книги висели на стенах, как картины, в основном это были словари; самодельный мольберт, похожий на скелет кенгуру с протянутыми передними конечностями, стоял посреди комнаты; на шкафах, сервантах и тумбочках лежали инструменты и минералы, весь большой стол был завален журналами и чашками с недопитым чаем, тут же нахохлился электросамовар, с виду явный пылесос; вязанки из трав украшали проем высокого окна; внизу, на подоконнике, стоял чудовищных размеров вентилятор и зловеще поблескивал красными лопастями; чертежи и загадочные графики, опять же на стенах, дополняли эффект.

- Вот так мы и живем, – сказал Влад Гермесович, когда закончил укладывать картины на стеллажи и расположил нас с Женей на стульях, поближе к зловещему вентилятору. – Кому-то, может, и не нравится, а я здесь, Господи, кое-что создаю… хотите, сыграю «лиловый джаз», хотите чаю с листьями рододендрона, все, что хотите… М-да, кто же нас радует своими «эпистолами»? – с этими словами он оторвал краешек у конверта, вытряхнул сложенный вчетверо листок и спокойно стал читать: «Глубокоуважаемый магистр, я совсем не могу смотреть на Ваши картины. Извините, что так получилось. Знаю, что вы видите меня насквозь, но не боюсь… Вы можете даже сообщить мои приметы следствию – у меня глубокая нора, пусть ищут. Пожалуйста, не мстите мне сами…». Ну вот! – Влад Гермесович вздохнул. – Решился все-таки! Он думает, я стану его искать, вы слышали! Эти рептилии страшно самолюбивы, они и думать близко не могут, что есть холст, автором которого не стал еще никто – чистый! Это же Вселенная – чистый холст! Уж если что красть, то эту вещь… Хотя какая глупость, все глупость, Господи, но я завидую… да, я завидую грунтовщикам холстов!..

Глухо стукнула входная дверь, из прихожей послышались шорохи, и звонкий голос спросил:

- Дядя, ты опять стал жертвой контрреволюции?.. Кто у тебя?

Влад Гермесович вскочил с места, просиял и посерьезнел одновременно.

• Товарищи-судари, – воскликнул он, – сейчас я познакомлю вас с моей племянницей…
  

Мы с Женей привязали жерди к спинам и даже положили руки на колени, как на старинных фотографиях.

В комнату вошла Майя.

• Мир зелен! – вырвалось у меня вместо приветствия.
  
• Здравствуйте, – сказал Женя.
  
• Влад Гермесович обнял девушку за плечи и повернулся к нам, демонстрируя родственническую гордость.
  
• Майя, познакомься, эти молодые люди…
  
• Одного я, кажется, знаю, дядя.
  
• Ого! Кого же?
  
• Гай, – сказала Майя смеясь, – здесь нет пешеходной дорожки, но, по-моему, ты примерз к стулу гораздо основательней, чем тогда к столбу светофора, тебе не кажется? Здравствуй.
  
• Здравствуй…
  

Я на самом деле выглядел порядочной карикатурой. Я встал, ни с того ни с сего начал похлопывать в ладоши, переминаться с ноги на ногу и всяческими категориями лести представлять Женю Логина. Я потратил на это добрую минуту. Женя густо краснел и, постепенно срастаясь со стулом, превращался в причудливое существо на шести ногах: существо немигающим взглядом уставилось на деревянный мольберт и явно ощущало с ним никому недоступную связь.

- Очень приятно! – сказала Майя и сделала реверанс, чем, конечно, спасла положение. – Дядя, а что все-таки случилось?

- Да ничего, Маюшка… просто я сегодня победил своих врагов, поздравь меня. Мои лучшие картины украдены, еще три изуродованы. Враги отсиживаются в норе и пишут извинительные письма. Виват! Мы только что праздновали победу!

• А кто враги, дядя?
  
• Враги не мы, – поспешил я с заверениями.
  
• Это точно, дядя?
  
• Это точно. Испытаниями Твоими расту, Господи, и смиряюсь ими! Клянусь недоверием всех глупцов, клянусь глазомером всех землемеров, клянусь!..
  
• Ах, дядя, ты никогда не станешь серьезным, таким, ну хотя бы… как Женя: выдающийся экономист, человек с проблемным мышлением, все, как нам рассказал Гай…
  

Женя встрепенулся, последняя капля искушения возбудила в нем потаенную нервозность. Влад Гермесович нахмурился сквозь улыбку, подошел к стене, где висел объемистый-преобъемистый «Словарь садовода», довольно быстро пролистал его, потом захлопнул и с кажущейся безнадежностью сказал:

• Милые, я люблю вас всех, мне не нужно знать, какой сорт лучше, я не генетик… но когда мне, Господи, начинают рассказывать, о проблемности мышления, о том, как это серьезно, о том, как этим можно управлять… тогда мне хочется язвить, язвить и язвить! Самым серьезным человеком в этом мире был весовщик казны его императорского величества, мир праху его!
  
• Сдаюсь, – сказала Майя. – Дядя, давай угощать гостей.
  
• Почему? – это начала срабатывать потаенная Женина пружина. – Почему? А может быть, ваш весовщик приходил каждый вечер домой, напивался, был страшно весел и сочинял анекдоты о его императорском величестве…
  
• О да! – подхватил Влад Гермесович. – И мечтал о великой реформе счастья. Нет, Женя, весовщик был последовательно серьезен, он мечтал о кресле министра финансов.
  
• А вы, значит, мечтаете несерьезно?
  
• Я? Ну естественно.
  
• И вы пойдете на Караби искать алмазы вместе с Гаем?
  
• Как вы сказали? Искать алмазы на Караби?! Майя, ты слышишь?..
  
• Да, дядя, ничего удивительного. Ты же нашел в прошлом году бутылочный метеорит.
  
• Бутылочный метеорит! – Женя уже не мог найти себе места, встал и подошел к тому же самому талмуду на стене, потрогал его, но открывать не решился. – Почему бы ни сказать, что вы нашли там просто бутылку?
  
• Потому, что это был все-таки метеорит.
  
• Ну, тогда в этом «метеорите» лежало послание к первому попавшемуся барону Мюнхгаузену с приглашением посетить дружественную галактику!
  
• Нет, Женя, метеорит был, вы знаете, совершенно пуст.
  
• Стоило ли находить!
  
• Стоило! – воскликнул Влад Гермесович. – Я же не оставил это дело просто так – я вложил туда послание.
  
• Занятно… и где же оно теперь?
  
• Витает, Женя, витает… метеорит – он и есть метеорит, мало ли, куда его понесет!
  

Женя так и не понял, что ему надо: то ли смеяться, то ли плакать, – он уже совершенно безболезненно преодолел свою немногословность, всех предупредил, что история, которую он собирается рассказать, еще никогда и никому в подлинном свете не представлялась, а речь в ней идет о том самом случае с шаровой молнией…

Случилось это на дороге между Судаком и Алуштой… Ночь там гуляла ясная: вся в звездных веснушках, лес кругом как зеленая древесная лава… повороты есть наиопаснейшие, а все жилое внизу у побережья, его и не видно с дороги. Дождь прошел часа три назад. Раструбы света от фар подрезают кипарисы и густые буки; огнистая лисица, тявкнув в ночь, перебежала дорогу; ветер с моря дышит, и дыхание его учащается, как у шамана, изображающего то ли смерть зверя, то ли его любовь… воздух потрескивает; и над лесом – голубоватая аура… Сверчки и ветер, и ни души, ни встречного колеса! Можно выжать из машины заветные сто, но Женя не торопится, он слушает любимый «Флойд», наслаждается ощущениями, он любит всех, и все отвечают ему взаимностью. Вот где надо бы поставить точку, но в эти минуты Женя почему-то любит человечество безоглядно, до жертвоприношения, до прослезившегося авантюризма (такой тоже бывает), в общем, где-то на полпути «от» и «до» фары «жигуля» высветили спину идущего в темноте человека. Человек оборачивается и тянет руку поперек трассы. В какое-то мгновение возбужденному любовью к человечеству Жене показалось, что рука просто перегородила дорогу, как шлагбаум. Женя притормаживает и высовывает голову из окна. Человек защищается свободной рукой от света, и здесь (чего никогда не случалось) глохнет двигатель, они оказываются один на один. Женя пытается завести двигатель, случайно нажимает на переключатель света – темнота! Щелкает переключателем – темнота… сел аккумулятор? Не может быть. Человек не спеша подходит к машине.

• Вы здесь, эй, где вы там?.. – зовет он. – Привет! Слушай, подвези, второй час пешком… ног нет!
  
• А нам по пути? – робко спрашивает Женя в темноте.
  
• По пути.
  
• Да я не сомневаюсь, но, может… вам в другую сторону?
  
• Куда в другую, где она, другая?
  
• Ну, туда – назад.
  
• Да ты не бойся.
  

Пауза.

• Чего мне бояться?.. Только машина… Может, ты толкнешь, а я подвезу?
  
• Куда «толкнешь»? Здесь дорога под горку.
  
• Не вижу, – говорит Женя, – почему под горку?
  
• Так я сажусь? – он уже не ждет – самолично открывает заднюю дверцу и облегченно плюхается на сидение. – Ключ на старт! – говорит и ни с того ни с сего хлопает по Жениному плечу. – Сейчас поедем…
  

Женя вздрогнул и вжался в кресло. Любовь к человечеству развеялась как дым. Он повернул ключ зажигания, машина завелась.

• Ну вот! – наглеющий пассажир смеется не иначе как свербящим смехом. – Да ты не бойся, я заплачу.
  

Женя больше не слушал любимый «Флойд», зато часто ловил в зеркале заднего обзора раскинувшуюся фигуру.

Примерно спустя десять минут такой езды пассажир, который, казалось, заснул безмятежным сном, вдруг подал голос:

• Ну, спасибо тебе. Ты хорошо водишь, а главное – молчишь, мне нравится. Ты прости, рубль мне тебе стыдно давать, а вот шлепнуть могу… на память.
  

Пауза.

• Да ты не бойся, фотографию я тебе потом как-нибудь устрою.
  
• Ты что, фотограф?
  
• Нет, какой я фотограф, так себе, щелкаю немного…
  
• Ты ночью щелкаешь?
  
• И ночью. Ночью лучше… адрес свой дашь?
  
• Нет у меня никакого адреса!
  
• Жаль. Ты меня все-таки боишься, жаль, может снимок не получиться! Ладно, ты тогда посиди, а я выйду, настроюсь. Не хочешь сам выходить, так хоть в окошко выгляни.
  

Он достал какую-то черную коробку, навесил на себя груду проводов и, обойдя машину спереди, остановился в пяти шагах с водительской стороны. Женя весь напрягся, изготовился… и, как только этот ненормальный подал голос, вроде того: «Улыбнись-ка, приятель!» – рванул рукоятку скорости на первую передачу и нажал на газ… Снимок, наверное, и впрямь не получился: вспышка света успела ослепить его, тотчас нечто шипящее и горячее пролетело прямо над головой в кабине…

Влад Гермесович, выслушав эту историю, сказал:

• Знаете, я вот слушал все это… Забавная вещь перед глазами, Бог знает что такое, – детская погремушка, ну такая, совсем детская, а внутри – свинцовая дробь!.. Ну их, всех темных, пусть щелкают шаровыми молниями, пусть крадут картины, пусть слушают свои идиотские заклинания, пусть собирают сведения!.. Вы мне скажите, разве можно дарить детям погремушки со свинцовой дробью? Нет. А они дарят. Не берите этих подарков, Женя, ни памятью, ни руками. Я давно не беру.
  

Глаза Майи слегка грустят. Зеленый клинышек стал незаметней, сузился, что ли? Она жалеет дядю, жалеет незнакомого ей Женю Логина. Она забирает всю темную энергию, что мешает нам, берет и пережигает ее в себе, а клинышек – индикатор. Когда он схлопнется совсем, Майя умрет или… или взлетит, я не знаю. Я ничего не знаю. Я считаю до пяти. Мир вращается вокруг нас.


***

На стенде «по технике безопасности», написанном Митрой – Саврасовым, зачехленном мешковиной и лежащим в подвальчике, арендуемом для художников от теплосети, на весьма условно старославянском можно прочесть следующие «рекомендации»:

« - ведомо, яко тело, поднятое от бреныя земли, волю имеет к земле же той и сверзнуться, однако удержимо оное в эфире, доколе воли сей духом не являть;