Валерий гаевский крымским горам
| Вид материала | Документы |
СодержаниеСюжеты, которые мы выбираем «танец шамана. |
- Результаты радиационно-гигиенической паспортизации территории могилёвской области., 73.12kb.
- ΜВасилий Шукшин. Живет такой парень§ Есть на Алтае тракт Чуйский. Красивая стремительная, 509.89kb.
- Валерий Всеволодович, 582.44kb.
- Заместитель Председателя Государственной Думы РФ валерий Язев выступил с доклад, 179.99kb.
- В опросы духовной культуры – исторические науки, 315.6kb.
- Градобоев Валерий Валентинович Москва 2008 программа курса, 1080.91kb.
- Программа курса лекций (3 курс, 6 сем., 32 ч., диф зачет) Профессор Киричук Валерий, 72.05kb.
- Всоответствии с ч. 8 ст. 30,, 19.35kb.
- Валерий Афонасьевич Язев. Среди основных доклад, 120.61kb.
- Контактная информация: Рохин Валерий Валентинович, 236.5kb.
Сюжеты, которые мы выбираем
«…Разумеется, мы дети своего времени. Но звучит это как-то обыденно, тускло, все равно как если бы мы сказали: увы, наша ограниченность не позволила нам устремиться к пониманию тех истин, что будут заповеданы носящим Белые Одеяния. Увы, мы застолбили только узкий отрезок временного пространства, ту ступеньку великой лестницы Якова, которую вы, идущие впереди, но как бы вслед за нами (что само по себе парадокс!), проходите с гениальной легкостью, успев только слегка оглянуться или посмотреть вниз (что само по себе не меньший парадокс), сказав себе: а вот они, эти экспериментаторы, эти проводники, эти вторичные Колумбы духовных ойкумен, вот они, миссионеры, обуженные пестротой своих чувств, убежденные в своей исключительности только на том основании, что основанием их действий была не цельность единого замысла, а замыслы каждого в отдельности участника, сюжеты, которые они выбирали… Жаль их, самонадеянных, зашоренных своим мистическим опытом, своими красивыми, но малопонятными метафорами.
И все сказанное как бы вами о нас (но сказанное нами теперь), все ради тщетно-пустяшного обоснования одной расхожей сентенции: они дети своего времени! Причем здесь время? Ведь тогда и сейчас время не имело никакого значения для наших сюжетов. А о библейских одеяниях никто из нас и не помышлял. Так что же мы выбирали, если он сам, так называемый Господин Выбор, приходил к нам свыше, застигал нас как героев пьесы их диалоги, или как утренние сумерки застигают первые проблески рассвета?..»
Из философских дневников Гая Рощина.
***
Из письма Карла Мельцера своему крымскому другу Гаю Рощину, полученного по электронной почте, дословно по-русски:
«Майн либен Гай, ты знать, как я иметь давно мечты вновь побывать у тебя на Хаус и видеть твой родной город и все твои родные города, и видеть Крым в ракурс отчень красивый полет, который так понятен нам, о чем мы долго спорить в письмах и встречах. Моя практика последний месяц есть сильно улучшаться в искусстве управлять параплан, и я иметь короший шанс конкуренция с тобой. Мы недавно вернуться из Словакия, где быть в поездке с кузеном Хеннером. Татры – отчень красивый горы, и там есть кароший ветры и потоки, которые особенно караши на массиве Велька Хохула. Мы вдвоем летать пятьдесят три часа. Мы сделать на фото прекрасный виды и наши физиономии также. Ты их получать в приложении к письму. С Катрин мы больше не есть близки. Еще до поездки в Словакия что-то не подходить в отношениях: я думать, она трудно принимать мой имидж жизни. Ты знать, в среднем количестве немцы есть люди порядка, а таких, как у вас говорят «отбашенных», здесь айн, цвай, драй… Передай мои объятья к Сергей Рысчак. Я отчень недавно сделать ему красивый презент из Дойчланд. Также мои приветы Фантику и напоминай ему обесчание взять меня на Мшатка-Каю. Его альпинистический путеводитель я карашо штудировать и уже иметь покушаться на «Вилку» и «Ухо». Как есть твой литературный успех? Мне отчень близки твой стих и философский мысль. Так, пожалюйста, отвечай обязательно скоро. На августе я весь быть в Крыму. Твой Карл».
***
Некогда ты мог сжигать свои сокровища, не заботясь об их восстановлении. Ты легко распоряжался своим телом, рисковал страстью, болел раздвоенностью души. Некогда ты поражался мистическому совпадению чисел, пространств, строил туннели событий и входил в них и проходил, безмерно обжигаясь, радуясь и вынося свой «раджас» отовсюду. Ты мог метать свой бисер щедро и щедро присваивать себе титулы, ночи напролет глядеть в звездное небо, купаться в холодных горных реках, съезжать по каменным осыпям на ногах как на лыжах, терпеливо собирать капли воды с мшистых скал, дабы только напиться и напоить друга… Некогда ты мог находиться одновременно в нескольких измерениях, парить в астральных мирах, некогда сердце твое было тебе зажиганием, а мысли живительным приютом, твои руки прикасались к чудесным атрибутам и волшебство было тебе доступно, как и слова молитв… Ты писал летописи величайших духовных открытий… Ты побеждал Хаос внутри себя, еще не найдя там Космоса… Искушения твои зиждились на любви и порыве, откровения твои скользили в пограничных мирах. Ты осуждал душевную скупость и умел гореть блестящим светом внутреннего сосредоточения. Поистине, это был гениальный кредит. Должно бы тебе знать, что немногие его получают. У тебя еще есть великие силы и резервы. Битва с реальностью имеет свои правила, как всякая игра. Должно бы тебе знать, что есть люди, которые знают эти правила лучше тебя. Учись у них и включай то, что в Мирах Доверия зовется Мистерией Настоящего…»
Из философских дневников Гая Рощина.
***
Я хорошо помню этот разговор. Мы спускаемся с Джурлы по наезженной грунтовке. Лес еще совсем юный, апрельский, только стал оперяться. На плато снег в этом году сошел на редкость рано, но земля повсюду – и на траве, и под прелью листвы – сырая.
Борис Афонов идет налегке, рюкзака у него нет, только одна сумка через плечо, в коей свитер, банка не съеденного нами паштета, хлеб, моток хорошей альп-веревки (вот зачем он ее брал с собой, одному Богу известно). И вообще, выглядит он как цивильный турист, которого час назад привезли на комфортабельном автобусе для осмотра живописных окрестностей. Чего не сказать обо мне: мокрые, разваливающиеся кроссовки, джинсы с двумя булавками на месте разъезжающейся молнии, клетчатая шотландка без двух пуговиц на животе, жилетка «а ля фигаро», серая широкополая шляпа-нахлобучка, единственно, рюкзачина, некогда французского покроя, но и тот, с латками, подписями нитроэмалью и к тому же изрядно испачканный глиной (следами недавнего падения). И вот такая пара еще утром высадилась на Ангаре, протопала по горным тропам заветных двенадцать километров, распила бутылку водки на Джурле, погрелась у костра и, часа в четыре дня, отправилась обратным ходом в Лучистое, чтобы ближе к вечеру оказаться в Алуште, попить пива, полюбоваться морем и наконец к ночи вернуться домой – троллейбусом в Симферополь. Прогулка одного дня для двух приятелей по-крымски. Приятелей могло быть и больше, но компания не сложилась, пока что… Зато разговор… Да, вот разговор отличался от обыденного…
- Все это, кажется, действительно похоже на эзотерическую сказку, – говорю я, оглядывая крепкие мшистые стволы столетних грабов (а вот и подснежники, вон там их сколько – браконьерский рай!). – Но, как ты думаешь, здесь можно вывести какие-то формулы? Как искать сенсорное подтверждение, Боря?
- Какие формулы, Гай! Это косвенная информация, но она, как ни странно, следует из нашего прямого опыта. Ты не просто констатируешь существование метафизики – ты в нее целиком погружен. Любая попытка теоретизации – это всего лишь провокация ума, этого вороватого хитрюги, который на все пойдет, лишь бы обособиться. Ну представь себе, ум – это аквариум! А вся жизнь – это океан! Есть разница? У тебя под стеклом пять карасей, а ты пытаешься рассуждать обо всех законах, обо всем мировом разнообразии по этим пяти карасям. Разве не бред?
- Но ты сам говорил: что в малом, то и в великом.
- Во-первых, я этого не говорил, а во-вторых – все наоборот: что в великом, то и в малом. Вектор идет от большего к меньшему, от периферии к центру, к точке.
- А что, по-другому нельзя нарисовать стрелку?
- Да можно, Гай, можно, но такой вектор и характеризует твой ум. Экспансия. Устремленность на внешние слои…
- Не знаю, Боря, не знаю, – отмахиваюсь я, – мой ум, между прочим, как и твой, хочет сначала чувствовать, а уж потом строить теории.
- А ты уверен? – Борис останавливается, заставляя меня сделать то же.
- В чем уверен? – спрашиваю.
- Что твой ум хочет чувствовать? Вот спроси об этом у каждого, у
любого, спроси: «Ты уверен?».
- Боря, это казуистика.
- Ничуть не бывало. Ты сам знаешь, чем отличается казуистика…
- А равно и схоластика, – усмехаюсь я, – эквилибристика, но только не мистика! Покурим, что ли?
- Что ли, – кивает Борис и, спустя многозначительную паузу, добавляет: – Представляешь, что подумают те, кто нас слушает, кто читает этот твой текст?!
- Почему только мой?
- Ведь ты же писатель.
- Да, я писатель, однако мне от этого не легче. А вообще плевать, пусть думают, что хотят!
- Вот тут ты не прав, старик. Ладно, давай спичку… У нас, кстати, осталось восемь сигарет на двоих.
- Восемь – хорошее число, – говорю.
- Офигительное! – поддерживает Борис с воодушевлением. – Восемь – это наше ДНК – лента Мебиуса…
- Ты хочешь сказать, – затягиваюсь сигаретой и с нарочитой угрюмостью сдвигаю брови, – если я правильно понял: наше ДНК – лента Мебиуса?
- Что-то вроде. Дорога без начала и конца в одну сторону.
- Притом, надо полагать, всякий раз любая точка может оказаться и первой и последней?
- Все правильно, – лицо Бориса озаряется непосредственной детской улыбкой. – Кажется, мы дали им подумать о нас все, что они хотели, не так ли?
- Так ли, – отвечаю на его манер.
Мы продолжаем спускаться, доходим до лавандовых полей. Я снимаю шляпу и кланяюсь светлому облику Демерджи, его скальным гребням, его крылатым соснам, его родникам…
- Вот, – говорю, – Борис, здесь я родился.
- Как? Прямо здесь?! – ехидничает Афонов.
- Я не о физическом рождении, то есть… Ну ты понимаешь.
- А памятный знак ты еще не поставил?
- Я сам себе памятный знак.
- О, ну это сильно! – Борис картинно вытягивается в струнку и отдает
честь седым склонам.
- Пижон, – заключаю я с веселым негодованием.
- Пижон по-английски значит «голубь», кажется?
- Нет, – говорю я, – ты ошибся – «щегол».
- А причем здесь щегол?
- А при чем здесь английский?
Разговор наш, утратив прежнюю сакральную недосказанность, постепенно перерастает в дружескую перепалку с многочисленными пасами, каверзами, ехидствами, уловками, иначе, как бы сказал сам Борис, «обретает черты явной умственной релаксации».
Спустя час дружного топтания гравия выходим на лучистинскую дорогу.
Отсюда пять километров до трассы, но сегодня день для везунчиков: автобус до Алушты появляется как добрый самаритянин, спасая наши ноющие икры от досаждающей болезненной гладкости асфальта.
Алушта в апреле – курортная пустошь. Денежный ветер с гор подует здесь только в июне. К тому времени неспешные квартиросдатчики выкрасят фасады, расклеят окна, подправят крыши, почистят ковры, подновят мебелишку, постригут газоны (у кого они есть); частные дворики под тенистыми инжирами, магнолиями, чайными розами и лозами обвесят гамаками, обставят креслами-качалками; бизнесмены берегов и шельфов вывезут на места сезонных стоянок всю свою передвижную инфраструктуру на звук, цвет, запах, вкус и карман, и тогда вся Алушта-бич застынет на некоторое время в таком состоянии в предвкушении грядущего веселья и бесплатного пляжного стриптиза.
Представив весь этот шумящий пир in future, подгоняемые неотступным видением пенистых кружек пива на белом столе с тарелкой знаменитого вяленого сыра «сулугуни», мы шествуем от автовокзала по узенькому тротуарчику центральной улицы. Ноздри наши, вняв переменам, уже совершают тот единственный, лишь им доступный «стриптиз», который так понятен людям, ожидающим встречу с морем. В горах мы видели его издалека, и там оживали другие ассоциации и метафоры. Проект дня кажется нам прекрасным, и мы вальяжно раскачиваемся при ходьбе, успевая при этом подбадривать друг друга шутками, как вдруг резкий командный голос позади заставляет нас вздрогнуть:
- Ви удвох – зупинка! Пред’явiть документи, будь ласка.
Оборачиваемся… Трое человек в пятнистой форме без отличительных знаков, в зеленых беретах, полуботинках, с автоматами на ремнях и рациями у поясов. Тот, который в центре, повыше ростом и постарше.
- Берегова прикордонна служба, – объясняет старший. – Звiдки рухаемось?
- Да мы с гор, ребята, – Борис раньше меня овладевает ситуацией. – С Демерджи только спустились. Доехали вот пивка попить. А что, собственно, случилось?
- Патрульовий догляд. Усi вулицi, що прилягають до набережноi, наразi е в очепленнi. Документи якiсь маете?
- Вообще-то, мы с собой ничего не брали.
- Це даремно. Як ваще прiзвище?
- Афонов, Борис Афонов, а это Гай Рощин, мы из Симферополя.
- Так, зрозумiло. Що е в рюкзацi? – старший обращается ко мне.
- Да вещи, просто вещи… Куртка, свитер, целлофан, палатка, фляга…
- Знiмiть рюкзак, будь ласка. Покладiть на землю. Вiдiйдiть на два крокi. Рядовий Цурюпа!
- Я, пане лейтенанте! – один из автоматчиков щелкнул каблуками.
- Справити особистий догляд пiдозрiлого рюкзака!
- Точно так! – солдатик рванулся к рюкзаку с рвением натренированной овчарки. В считанные секунды «подозреваемый» рюкзак был вскрыт и выпотрошен…
- Рядовий Цурюпа!
- Я, пане лейтенанте!
- Перевiрити рюкзак на предмет наявностi прихованного дна!
Услышав эту фразу, Боря, стоявший рядом со мной, прыснул со смеху. Лейтенант посмотрел на него с презрительным высокомерием.
- Що вас так розважае, шановний?
Боря, состроив одну из своих коронных, абсолютно безвинных идиотских рож отвечает:
- Совершенно ничего.
- Ну, це добре. Що у вас у сумцi?
- Паштет, – отвечает Боря.
- Рядовий Цурюпа! – командует лейтенант, доставая из кармана серебряный портсигар и извлекая из него дешевую папиросу. – Переконатись в наявностi паштета у пiдозрилiй сумцi!
- Слухаюсь, – вздыхает солдат.
- Ребята! – Боря обрадовано хлопает в ладоши. – А заберете его?
- Кого? – спрашивает неопознанный лейтенант и, продув папиросу, закусывает ее, обнажив желтоватые зубы.
- Ну, разумеется, не моего друга, – отвечает Борис. – Я говорю о паштете.
- Не положено.
- Почему не положено? – Боря расстегивает сумку. – Сейчас все положу…
- Ось що, мужики, – неопознанный лейтенант наконец закуривает, – збирайте все це майно i прямуйте до вашего бару. Та ще порада: не вилазьте з нього години двi, щоб вас там бiльш не шмонали. Усеклi? – благодетельный патрульщик отстегивает рацию от пояса. – «Круча», «Kруча», я «Галявина», прийом! Слухай, «Круча», зараз у мене тут поруч двое: один iз синiм размольованим рюкзаком. Йдуть до вас. Пропустiть iх до «Юбилейного»… Навiщо йдуть? Пиво пити. Так. Будьмо шукати iнших з рюкзаками. Кiнець зв’язку.
Наспех собрав свои вещи, мы покидаем место нашего забавного досмотра. Пан лейтенант козыряет нам вдогонку, лицо его принимает прежнее озабоченно-строгое выражение. Борис в экстазе, по-моему, ему давно не было так весело. Оттеняясь на его фоне, сказать о себе то же самое не могу.
- Ну, что ты скажешь? – спрашивает Афонов. – Какие-нибудь мысли вслух?
- Аж никаких. Но мне как-то странно… Ты слышал его слова: будем искать других орюкзаченных…
- И что?
- Не знаю.
- Так идем пить пиво или займемся слежкой за патрулями?
- Скажешь тоже! – возмущаюсь я. – Вот придем, обставимся кружками и тогда напишем детектив.
- Нет, Гай, я понял последнее время одну штуку…
- Какую?
- Ничего не нужно писать. Все и так само собой происходит.
- Угу, – говорю, – особенно с такими изобретателями, как мы.
На подходе к «Юбилейному» нас встречает еще один отряд патрульных. Это должно быть та самая «Круча» с которой разговаривала по рации «Галявина». Троица провожает нас самозабвенно завистливыми взглядами, но не останавливает: сходимся с описаниями.
- Эк их разобрало, – шепчет Борис, – хорошо все-таки, что я успел сунуть паштет в карман тому солдатику.
- Ты все-таки от него избавился? – в голосе моем скорей интерес, чем укоризна. – Так ты факир!
- Добровольное пожертвование, надеюсь, ты не осуждаешь?
- Что ты, Боря, как можно!
Двери «Юбилейного» распахиваются навстречу нашему удовлетворенному патриотизму. Народ в баре, впрочем, расслабляется под бризами ранних и средних «Битлов». Экстаз Бориса усиливается, он сам воспроизводит под гитару половину репертуара их песен, не понимая, впрочем, их содержания… Таков феномен всех русских битломанов. Выбираем столик в глубине обширного зала. Каменные стены и причудливый свет – все, что нужно для любых упований и забвений залетных апрельских душ. Официант в считанные секунды выполняет наш заказ – и шесть кружек пива и вяленый сыр янтарным натюрмортом обласкивают глаза путников, и те, приветствуя новую реальность, в легкое и бережное касание чокаются стеклянными вместилищами хмельной влаги…
- Шумеры были правы, Боря, – изрекаю я на выдохе после продолжительного глотка, – в этом напитке есть золотое сечение истины!
- Правильно, – соглашается Афонов, – и сечение это, как было замечено, проходит на уровне второй чакры, чуть пониже пупка, начиная с третьей кружки!
- Так за него!
- За него!
- Под «Еллоу самбарин»! – подытоживаю я общий тост.
- Нет, – Афонов смеется, – под ель мне еще рано.
Время, осененное ореолом нашего застолья, начинает как-то плавно растягиваться, блаженно густеть, царственно щедреть. Слова улыбаются мыслям, мысли – словам. В какой-то из этих моментов я совершенно отчетливо ощущаю толчки в бок. Смотрю на Бориса. Боря кивает и косит глазами вправо, дескать, взгляни, у тебя гость. Справа от меня, на скамейке, склонившись над кружкой и прикрыв виски руками, сидит какой-то крепко фактурный бородатый мужик в белом вязаном свитере и, как я понимаю, время от времени, отрывая свою ручищу от виска, тычет ейной мне под ребра…
- Не понял! – обращаюсь я к незваному соседу.
- Чего ты не понял?! Ты все понял. Только давай без лишних эмоций… Ты вроде меня не знаешь, ладно. Вы тут разговариваете, я так вижу. Это твой товарищ, напротив?..
И тут наконец моя кратковременная память, совершив мощный нырок в долговременную, выхватывает знакомый образ…
- Сережа! Рысчак! Рысь! Чтоб мне так! Боря, это же Рысь, ты помнишь, я как-то тебе о нем рассказывал? Вот так встреча! Но как ты здесь, Рысь, ты давно здесь?
- Гай, – Рысчак продолжает держать ладони у висков, – ты оглянись-ка назад… Там э т и х нет на входе?
- Кого?
- Да патрульных…
- Эй, погоди, – вступает Афонов, – это тебя, что ли, по всей набережной ищут?
- Меня, ясное дело.
- А почему ясное, – спрашиваю, – ты что-то утворил? Взорвал прогулочный катер?
- Какой катер! – Рысчак подвигается поближе ко мне. – Похуже…
- А что, с тобой бывает и похуже? – Афонов недоверчиво просвечивает откормленного Рысчака.
- Расскажу – не поверите. Сигарета есть?.. О, спасибо хорошим людям! Только, ребята, у меня к вам просьба… Мне скоро отсюда смываться надо, а свой рюкзак я там, за баром, на хоздворе присыпал… Забрать его с собой в Симферополь я никак не могу – отловят. Гай, выручишь? У тебя, я знаю, здесь, в Алуште, знакомые есть, отнеси к ним, пусть подержат пару-тройку дней… мне адрес потом дашь, я приеду – заберу.
- А что в рюкзаке, Серега? – вопрос мой разумеется к месту.
Рысчак молчит. Прикладывается к пиву и жадно пыхтит сигаретой.
- Что там? – Борис сама деловитость.
- Что там? Догадайтесь с трех раз… Подарок нашего с Гаем немецкого друга Карла Мельцера!
- Рысь, – отрезаю я, – перестань дурить. Что в рюкзаке?
- Да параплан, параплан, черт бы его побрал!
- Параплан?!
- Ну параплан. Отличная вещь, только очень стремная, как я понял… Но, мужики, эта история вообще песня. Ну ты видишь, я тут всех погранцов на ноги поставил. Они меня, видать, с самого Медведя пасли. Там их РЛЭСка засекреченная стоит. А прыгал я знаешь откуда?
- Да Бог тебя знает.
- С Ай-Петри, елки-палки, со смотровой площадки… Там народу-то сейчас никого нет – пусто. Ладно, слушайте…
Рассказ Рысчака начинается с того, что Карл Мельцер прислал ему международную бандероль. Он, конечно, мужик богатый и такую роскошь мог себе позволить безболезненно. Рысь прыгал до потолка и даже выше, судя по шишкам на голове.
Весь комплект летного оборудования умещался в одном рюкзаке, сам параплан и прилагаемый к нему комбинезон были выполнены из очень прочного и легкого серебристого материала; шлем с электронной начинкой и выводом параметров полета на пристяжные ручные браслеты; в шлеме, как понял Рысчак, помещался также радиомаяк и мобильный телефон. Словом весь этот летательный «снаряд» был настолько классным и профессиональным, что Рысь стал лелеять мечту о скорейшем его испытании. И день настал. Приехав в Ялту, наш герой нанял такси и ровно в полдень сегодняшнего дня уже вдыхал свежий ветер с моря, расположившись на смотровой площадке Ай-Петри. Свидетелей его выхода на старт и прыжка не было. Купола параплана набирали воздух «как сеть траулера набирает треску на Канадской банке» (сравнение Рысчака, бывшего рыбака). О, эта божественная картина – лицезреть под собой наш славный берег, и горы его, и леса, и сады, и море с высоты ястребиного полета! Нет сил описывать эти «кипятковые» восторги и вареные в мешочек метафоры господина Рысчака; прочувствовавшись до слез, парапланщик осуществил над морем свой фирменный трюк: пописал в воздухе. Восходящие потоки уверенно держали серебристого красавца на высоте в два километра. Рысь решил, что может немного снизиться и пройти вблизи «носа» Аю-Дага, дабы помахать ручкой любимому поселку Партениту. Маневр прошел удачно, и тут Рысчака осенила идея набрать номер мобильника своей давней подруги Киры Апостоловой. Будучи плохо знаком с немецкой инструкцией к «бортовому оборудованию», но уважая и предвидя схожесть логического мышления всех мировых технарей, Рысчак стал набирать на одном из наручных браслетов телефонный номер…
Голос в шлемовых наушниках:
«Алло, я слушаю». – «Кирочка, Кирюша, это я!» – «Кто я?» – «Рысь, Сережа!» – «Сережа, Господи, где ты?» – «Я здесь, в воздухе. Парю». – «Сережа, перестань, я серьезно». – «Я тоже… Хочешь, поменяю маршрут и сяду к тебе прямо на балкон? Кирочка, Кирочка, ты слышишь меня?..»
Но Кирочка уже не слышала, а вместо нее, после почти двадцатисекундного потрескивания и посвистывания, в радиоэфир ворвался чужой разговор:
«…точно так! Вiзуальний контакт 2-0-48. Точно так, пане майоре, але на локаторi щось незрозумiле…» – «Що значить незрозумiле? Сержанте Оселедець, доложiть як слiд…» – «Докладаю нормально, пане майор: об’ект поводиться якось дивно: радар його майже не фiксуе, аж двадцать секунд…» – «Спробуйте iнфрочервоний режим». – «Пробую, але ніяких змін. Тільки цифровий датчик комп’ютера продовжує набір параметрів… Якась маячня! Пробачте, пане майоре…» – «Увімкнить додаткові растри». – «Слухаюсь, вмикаю!» – «Модуль сімдесят п’ять із наднаглим навантаженням?» – «Так, справді, модуль сімдесят п’ять!» – «Ну і що ти бачишь, синку?» – «Перешкоди, пане майоре, об’єкт створює перешкоди...» – «Сержанте Оселедець, відіокамера працює?» – «Так, працює…» – (Шум, треск, гул) – «…Дай мені транслокатор на повну…» – «Транслокатор на повну. Все у режимі запису!» – «Ну і що там за хрін бовтається у повітрі?» – «Мужик у спецкостюмі якийсь…» – «Так на чому він там сягойдає, хай йому грець?!» –«На парашютах». – «Одже, слухай мене, сержанте… Швидесенько закладай увесь цифровий ряд польоту у комп’ютер и даси мені розраховану точку траекторії… Звідки його біс несе…» – «Хвилинку, пане майоре, здійснюю завантаження… Довготове простягання… скидання висоти… Чорна екстрема, біла екстрема… Модуль помилок… Пошук. Зараз спрацює, пане майоре». – «Так давай, давай… Що він, спить у тебе, той калькулятор?!» – «Ось, є відповідь… але цього не може бути…» – «Чого не може? Доложить за статутом!» – «Пане майоре, пробачте, пошук траєкторії показує, що сріблястий об’ект у вигляді мужика з шоломом рухається з невизначеної орбіти!» – «Як з орбіти?! Сержанте Оселедець, ви тверезий? Ви собі звіт складаєте у цих словах?» – «Точно так, складаю! Але техніка не бреше!» –(Шум, треск, гул) – «…Майор Севрюга, повторюю, майор Севрюга, на зв’язку. Спецпост номер вісім! Підняти по тривозі дві роти берегової охорони наземним та морським транспортом… Ситуація «Входження», повторюю: «Входження»… Усім старшим офіцерам підрозділів налагодити мережу сорок п’ять. Уся додаткова інформація про подальші дії надходитиме після запиту щодо особистого коду. Кінець зв’язку!..»
И тут Рысчаку стало не по себе. Это и понятно: все, что он успел услышать, мягко говоря, в голове не укладывалось. Одна мысль, впрочем, там уложилась: его «пасет» пограничная команда. Нужно приземляться. Уже показался внизу вулканический «горбик» Кастеля. Посмотрел на часы: полтора часа полета. Проверил стропы управления… Параплан плохо слушался, наверно, от волнения. Минут двадцать он боролся с «немцем», перестраивал рули, менял угол атаки и конфигурацию всех ярусов купола – крыла… Взмок совершенно: пот заливал ему глаза, под комбинезоном все хлюпало…
Пролетел рабочий уголок, наконец, поравнявшись с линией пирсов, отвернул в море метров на пятьсот, потом сделал короткий круг против часовой стрелки и, неуклонно снижаясь, полетел прямиком на городской пляж. Очень не хотелось плюхаться в апрельскую воду, и мастерство, конечно, взяло верх: сел на песок. Скорость, с которой собирал параплан и выпрыгивал из костюма, была ошеломляющей, так что зрители, ежели и успели организоваться под завязку его полетного триумфа, через три минуты после приземления увидели уже не «ихтиандра небес», а вполне заурядного бородатого туриста в кроссовках, свитере, джинсах с черным, единственно, странного вида рюкзаком на плечах. Вскоре, впрочем, не увидели и рюкзака…
- Ну вот, мужики, – Рысь переводит дух и допивает свое пиво, – а теперь мне надо уноситься. Гай, ты оставь Бориса ненадолго. Идем, я покажу тебе свое вещественное доказательство.
- Сережа, так ведь меня тоже шмонали патрульные, как я понесу твой параплан?
- Ну придумай что-нибудь… Где живет твой алуштинец?
- Возле гостиницы «Восход».
- Далековато…
- Ладно, Рысь, – говорю, – мы все равно с Борей спешить пока не собирались. Подождем, пока стемнеет, а там, может, патрульные осаду и сами снимут. Отправляйся домой налегке, завтра я тебе позвоню. Где твой ранец, пионер, рассказывай…
***
Через два часа мы с Афоновым уже звоним в дверь Саввы Москалевцева, преуспевающего крымско-московского драматурга, бывшего лидера неформальной организации «Зеленый свет» и общественного коменданта разрушенной крепости Алустон.
Савва оказывает нам самый теплый прием: накрывает стол, распечатывает бутылку «Абсолюта», подписывает экземпляры своей новой книжицы «Формула высоты» и, конечно же, предлагает послушать его новую шутливую минипьесу, которую он давеча закончил и которой мы, под кофе и сигареты, соглашаемся внимать с искренним интересом. Боря, улучив момент, когда Савва отправляется в свой кабинет за текстом, шепчет мне:
- Нашу историю с Рысчаком и его поклажей прибережем напоследок.
- Всенепременнейше, – соглашаюсь.
Появляется Савва с листиками свежеотпечатанной пьесы.
- Я, ребята, вообще-то не мистик, скорей аллегорист, поэтому, наверное, меня всегда тянуло к сказкам. Ну, послушайте…
Начинает читать:
«ТАНЕЦ ШАМАНА.
Одноактная пьеса.
Действующие лица.
Хореограф – тот, кто все это закрутил.
Фуэте – всегда на одной ножке.
Тодес – несостоявшийся хореограф.
Волчок – народный элемент.
Сальто-Назад-с-Прогибом – субъекты из группы риска.
Пируэт – мастер редкого финта.
Хоп-ля – неопределенный собирательный персонаж.
Брейк – авангардист новой субпластики.
Действие происходит в некоем беспечальном месте, где одинаково уживаются все страсти и привязанности, взгляды и нравы, инкарнации и реинкарнации, культуры и субкультуры, тенденции и потенции, субъекты и объекты, логика абсурда и алогичная рациональность, продуценты и паразиты, холерики и клирики, женщины и мужчины, крови всех времен и народов.
Сцена первая и единственная.
Зал заседаний, он же зал для разминки. За круглым столом в стиле вольной беседы разминаются четверо: Пируэт, Сальто-назад-с-Прогибом и Волчок.
Сальто-Назад-с-Прогибом (одновременно): Послушайте, так невозможно работать: никакого внимания! Прошлый заход была свалка. Мы совершенно не видим друг друга…
Пируэт: А кто сказал, что надо видеть друг друга? Тут бы еще себя разглядеть получше! (Ищет себя в зеркальной стене).
Волчок: Так мне, по-вашему, вообще лучше не показываться? Я что, не имею права на свое мнение?
Пируэт: А кто у тебя его забирает?
Волчок: Я не знаю, вам не кажется, что у нас что-то не в порядке с руководством, с власть имущими, так сказать?
Общее раздумие в позах. Входят Брейк и Хоп-ля (разминаются между собой).
Хоп-ля: Я выбрал тебя, друг мой, потому что ты мне симпатичен!
Брейк (сам себе): Симпатичен! Призматичен! Симптом о том: а что потом?
Подходят к столу.
Брейк: От лица эго-фигуристов наше вам! (Выбрасывает кисть правой руки над столом – вспыхивает сноп искр.) (Обращается к Хоп-ля.) Ты знаешь, я вчера освоил несколько новых «па» в невротанце! Элементы паранормальной рефлексии, ты почувствуешь, подожди…
Хоп-ля: Может, ты сначала на них потренируешься?
Раздумье и общее недоумение в позах.
Тодес: А-а! Программа уже на столе! У кого свободный экземпляр? Дайте, дайте…
Фуэте: Интересно, это надолго?
Входит Хореограф.
Хореограф: Уже работаете? Прекрасно. Где же еще, как не здесь! Ну что же, не будем терять время… С программой все ознакомились?.. Кому что-то неясно, кто не согласен, кто сомневается, у кого затекли ноги… руки? Прошу поднять. Так, а как с фантазией? Все раскованы? Все видят друг друга в зеркалах? Нет? Да. Прекрасно. Итак, друзья, забудьте о том, что вы прочли в этой программе, сегодня мы занимаемся совершенно другим: будем репетировать образ шамана. Поверьте, это в наших возможностях. Образ Шамана загадочен и скрыт от «глухих» глаз, но я повторяю, мы будем пытаться. Предлагаю каждому высказаться в собственном ключе, в собственной отмычке… как хотите. Кто начнет?
Хоп-ля: Позвольте уж я. У меня коротко (читает):
Я видел, что черные Веды,
Коран и Евангелие
и в шелковых досках
книги монголов
сами из праха степей
из кизяка благовонного…1
1 В. Хлебников.
Сальто-Назад-с-Прогибом (одновременно): Прекрасно, только мы бы сюда добавили личного, скажем, такого (читают):
Обнимаю тебя кругозором
гор, гранитной короною скал
занимаю тебя разговором,
чтобы легче дышал, крепче спал…2
2М. Цветаева.
Тодес: А такого Шамана не хотите? (Читает.)
О люди!
Ваши темные дела
Я вижу. Но волнуюсь не за души,
А лишь за неповинные тела –
Ведь это все же не свиные туши.
Я знаю,
Тело не за свой позор
Заплатит кровью чистой и горячей,
Плутует разум – хитрый резонер,
Вступая в сделку с честью и удачей…3
3Л. Мартынов.
Пируэт: В вашем Шамане слишком много моральных телодвижений. Послушайте. (Читает.)
В ревю танцовщица раздевается дуря…
Реву?
Или режут мне глаза прожектора?
Шарф срывает, шаль срывает, мишуру,
Как срывает с апельсина кожуру.
А в глазах тоска такая, как у птиц.
Этот танец называется «стриптиз»…4
4А. Вознесенский.
Хореограф: Ну вот, поговорили! А почему никто не выходит на подиум? Брейк, ваше мнение? Как вы видите Шамана? Что он делает по-вашему?
Фуэте: Танцует вокруг огня!
Сальто-Назад-с-Прогибом (одновременно): Жертвы!
Брейк: От лица эго-фигуристов! – все происходит совсем не так и не для этого. Смешно воспринимать эманацию шамана только как стриптиз! Мелко, очень мелко.
Волчок: Я вообще не понимаю, на кой все это надо! Почему я должен изображать шамана? Вы танцуете, я – нет. Я не глупее вас!
Тодес: Ты же народный элемент. Дай свое развитие, дай вихрь, завращай здесь все вверх ногами…
Волчок: А ты сам-то завращал хоть что-нибудь или хоть чем-нибудь?
Хореограф (останавливая спор): Как я понял, претенденты на сегодня у нас исчерпались. Жаль. Придется самому… (Вспрыгивает на стол. Начинает обряд камлания. Ловит руками золотые нити лучей, пробивающиеся сквозь потолок, и начинает опутывать ими сначала руки и голову, потом ноги и все тело. Хореограф извивается, изображая единение с космическими силами. Неожиданно с потолка сыплются листья – белые и синие – это символы небесного благоволения…).
Тодес: А ведь может… рожденный ползать!
Хоп-ля: Который по счету?
Брейк: От лица эго-фигуристов – браво! Браво!
Волчок: Не верю. Ни единому слову не верю!
Хореограф весь светится в своем непостижимом экстазе. Но движения его становятся все более скованными… Вот уже не видно лица, рук, ног. Все стихает. Золотой кокон стоит посреди стола. Волчок, улучив минуту, бросается к кокону, хватает его мощной хваткой под мышку и крикнув: «Теперь он мой!» – бросается в окно. Улетает. Тишина. Общий шок. Прежний антураж медленно восстанавливается: это снова зал для заседаний, он же зал для разминки, и только на столе груда листьев.
Открывается дверь. Входит Хореограф.
Хореограф: Замечательно, замечательно! Все работают, где же еще, как не здесь! Ну-с, что нам неясно, кто не согласен, есть сомнения? У кого затекли ноги, поднимите руки... Итак, друзья, сегодня мы с вами…
Занавес.
Послесловие. На сцену в свете прожекторов выходят двое – Тодес и Фуэте.
Тодес: Куда теперь пойдешь?
Фуэте: К своим, куда же еще! Без меня пропадут. Кто им знаки судеб читать будет, кто небесные хляби отворять, кто исцелять, кто успокоит их, в конце концов?
Тодес: Ладно, прощай покамест. Бубен-то свой не забудь, реквизит все-таки!..»
Савва заканчивает чтение и смотрит на нас испытывающим взглядом.
- Я, конечно, не критик, – говорю, – но, по-моему, неплохо. Кое-что, может быть, следовало бы обострить в вашем тексте…
- Милый Гай, – возражает Савва, – там и так все обостренно до предела. Вы же понимаете, это постмодернизм. В таком ключе сейчас пишется все самое передовое. И не забывайте, что перед вами все-таки театрализированная версия похищения Психеи, то есть души, будущей души-бабочки…
- Так весь конфликт был в этом? – спрашивает Борис, слегка покашливая.
- Как раз таки в этом. Волчок – это еще и волк, вурдалак, темная сила…