Измененья Времён
| Вид материала | Документы |
СодержаниеФунтик «Все мы тут ненормальные…» Чеширский Кот |
- Библиотека Т. О. Г, 2810.75kb.
- Хроника первых четырех Валуа, 1400.3kb.
- Литература по курсу «История России с древнейших времен до начала XIX в.» Учебники, 72.51kb.
- Библиотека Т. О. Г, 2433.62kb.
- Сравнительная характеристика времен в английском и русском языках (диплом), 19.85kb.
- Европейский парламент в ракурсе проекта конституции для европы – дефицит демократии?, 381.82kb.
- История России с древнейших времен до наших дней в вопросах и ответах, 10053.95kb.
- Лекции по Истории и методологии биологии Основная литература: История биология (с древнейших, 1128.78kb.
- Искусство родовспоможения или акушерство имеет древние истоки. Еще со времен первобытнообщинного, 292.56kb.
- Искусство родовспоможения или акушерство имеет древние истоки. Еще со времен первобытнообщинного, 837.49kb.
| «…будь только вымыслу верна» «…будь только вымыслу верна» - даже не стишок, лишь звук, слетевший откуда-то418, но сейчас это неважно вовсе, сейчас важна перекличка (и уж это – только моя находка от нынче, моё маленькое со-творенье смыслов) – между этими строчками и вымыслами Бодлера419: «Я обладал сегодня в мечтах тремя жилищами и был равно счастлив во всех трёх… к чему осуществлять замыслы, раз сам вымысел заключает в себе достатошно наслаждений?»… Верность вымыслу – и наслаждение им. Да, тут есть и очевидный отголосок виртуальных, придуманных вымыслов, но и… о, Боги. Невымышленное происходящее настолько переполнено нашей в него вовлечённостью, болями, желаньями, сиюминутностями, что, по сути – не происходит, становясь реальным вымыслом лишь в воспоминаньи. А возвращаясь к нашему пониманью - истинным счастьем вымысла… «Вымысел не есть обман. Замысел ещё не точка – дайте ж дописать роман – до последнего листочка…»420 - а вот и второе нынчешнее открытье, послушно421 слетевшее ко мне на ладонь нынче. И если набоковский звук мог бы принадлежать, скажем, Анненскому, или любому другому из любимейших моих серебряновековцев, которые тоже не только могли читать, но и читали Бодлера, то в случае с Булатом Шалвовичем вымысел повёрнут к нам стороною, позволяющей выстроить волшебное сооруженье романа, становящееся реальным благодаря… да-да! – благодаря Со-творенью. Даже если этот роман (вдруг, случайно) «детективный»422… Размывая границы Мамардашвили – ссылки на него, отголоски его тем – встречаются в этих текстах так часто потому, наверное, что практически каждая его фраза заставляет думать, парадоксальным образом объясняя мне – меня, размывая, а иногда и раздвигая – границы пониманья и восприятия – как собственного существования в мире, так и его законов – хрупких, в отличие от физических, держащихся лишь на (и до тех пор пока) нашем их пониманьи, осмыслении. Именно в этой мгновенности, преходящести усилия – для воплощенья, реализации существования чего-либо – его слабость… и сила. Ибо человек не может жить в постоянном, напряжённом, я бы даже сказал – чуть истерическом усильи, которое нужно для… А жить в уютном полу-существованьи вокруг этого процесса – ему помогают все и всяческие подпорки и леса423 - культуры, морали, даже – эстетики. Но беда в том, что подпорки эти достатошно хрупки, и любой, не переживший собою, хоть какою-то частью своею – боль, ужас, незаслуженность страданья другого живого существа (речь вовсе не обязательно о человеке), не способный на мгновенье хотя б – стать им, ощутить… не просто не заслуживает звания человеческого существа, но и – не является им… Должен объясниться424 – эти состоянья волнуют меня вовсе не с точки зрения «подвига»425, стремленья к каким-то героическим деяньям во имя… а, напротив, с точки зрения тихого, индивидуального, незаметного ухода от нормы в сторону «всё дозволено…»426. Ибо стены-то, силового барьера427, жёсткого, отделяющего одно от другого – нет как нет, и оказывается: вот оно! – только руку протяни… Ухода – не в раскольниковско-достоевском даже смысле, но… скажем, в Набоковском. Ибо что есть «Лолита»428, как не описанье такого вот моно-маньякского потаканья тёмным сторонам своего я? Ах, как я (мне иногда кажется) понимаю ГГ и ВВ (рассмеявшись) не в смысле нимфо-филии, конечно же… Вторым – по силе «размывающего, разъедающего» воздействия на восприятье окружающего мира (мира уже реального, физического), его фантастических, даже более чем! – парадоксов и случайностей – является, безусловно, Ст. Лем429. Причём, как ни странно, более даже Лем-фантаст, хотя и Лем философ-футуролог тож порой… Он (подобно Мамардашвили в мире нематериальном) словно бы рушит чудовищной толщины стены привычных восприятий, показывая, что на самом-то деле, за ними – вовсе не то, о чём так уютно и привычно думать… «Не скушно ли вам на тёмной дороге? Я тороплюсь, я бегу…» И – вовсе другая тема, возникшая вдруг (и опять – из мгновенного пассажа Мераба Константиновича) – «вот то несбывшееся, в смысле – не нашедшее места в существующем, которое будет всё время воспроизводить себя, обогащаясь…»430. Так вот для меня несбывшееся началось, безусловно, с «Бегущей»431, с полудетских ещё грёз – о несбывающихся никогда – странах, девушках, мечтаньях… И, разрастаясь – впитывало, вбирало в себя – постепенно, жадно, чувственно – весь словно бы и несуществующий, но от этого не менее реальный мир, начиная с его баснословных древностей, уцелевших следов: от первых откровений познания кроманьонцев432, от первых библиотек и воспоминаний о них433, от мифов - Минотавра, Золотого Руна434, Елены435, волшебных одиссеевых островов – через грёзы Средневековья, его художников и философов о нежных ликах ангелов и обольстительных демонах, о «Прекраснейшей Солнца» Лауре436, через - словно бы - развоплощенье, растворенье себя в любви и истории437 Серебряного века и породивших его классических мечтаний, и уже их порождений, до - не менее реальных будущих существований… И вот это-то несбывшееся и стало основой и первопричиной всех моих текстов, «сокрытым двигателем»438 грёз и отчаяний, предчувствий и незавершённостей… Несмотря на то, что сейчас, post factum, видно, что многое (если не всё) из моего тогдашнего несбыточного сбылось (пусть и не совсем так, «несмотря на снег в тени»439) – и солёный ветерок, заметающий узкие следы чёрных лодок440 почти под колонною Св. Марка стал441 моим воплощеньем «открытых, светлых палуб…»442, я смог почувствовать себя участником того карнавала, хочется мне верить, что когда-нибудь и иные мои несбывшиеся станут – пусть не реальностью, но – явью… И если мне вдруг станет сомненье тяжело443 - и обступят меня тёмные тени – из другого, того, предыдущего мира, всё ж хочется верить мне, что будет моим спутником голос, спросивший когда-то: «Не скушно ли вам на тёмной дороге? Я тороплюсь, я бегу…»444 и глянут на меня русалочьи, прозрачно-отрешённые, нежные, зелёно-туманные глаза… Солнешно-зайчиковость… Набоков – словно залитый солнцем кусочек существованья, несмотря на то даже, что ничегошеньки радужного в вещах его не происходит, и всё же, всё же… Наверное, солнешная радужность «Других берегов» да солнешно-зайчиковость «Лолиты» и «Машеньки» тому причиной – в тех сокровенных местах возвращений и воспоминаний. А быть может, причина здесь в тех днях, когда открывались, читались, вспоминались – эти его солнечности. До сих пор ощущенье в ладонях – первой, мягкой, бумажной (это потом она станет сначала – сине-коленкоровой, а затем и вовсе – солидной, с золотым тисненьем) книжки, всегда привычно открывавшейся445 на одной и той же странице, возвращенье в знакомый мир – как прикосновенье к знакомым клавишам, поверхностям, мягкое звучанье музыки, пятна солнца на полу, солнце в листве за открытым окошком террасы… или солнешное разнотравье, или вот такие – весенние предвесеннести… И – мгновенная смена погоды, не погоды даже ещё, а – света, столь характерная для такой ранней весны: словно кто-то навсегда поставил густой, сумеречно-облачный экран в это светящееся, солнешное, весеннее, сразу превратив день в скушно-длинные и нежеланные сейчас сумерки, и - столь же незаметное обратное превращение, впрочем, всё ещё грозящее… Но – книга-то открывается с ощущеньем послезимнего облегчённого отдохновенья, словно кованые, сложно-узорные решётки окон в старинно-кирпичных башнях Петровского монастыря – с усилием; но свет, прежде узорчатый, теперь заливает всё помещение, и двор перед ним, с неясными, ещё кой-где недотаявшими подснежностями, и прошлогодним, до-зимним ещё мусором на подоконнике, который, конечно же, сметётся446 наступающей весной… «Сплю весь день, весь день смеюсь – должно быть – выздоравливаю от зимы»447 - это, наверное, и вправду – выздоровление, хотя и кажется мне часто, что хрустально-холодно-прозрачная белоснежность зимы, с её хрупко-чёткими ветвями на синеющем, вечереющем небе – тоже есть обещанье чего-то….нет? Быть может, именно вот этой448 солнешности, вздоха, весеннести? «Образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания» - да-да, Бунин уже тогда это понимал449, но мне порой кажется, что всё это существует вне нас… и лишь говорит нашим голосом, преломляется нашим зреньем, нашими настроеньями и желаньями… То есть здесь первоначально – усилие восприятья. А пониманье значенья - и значимости! – приходит потом. Если приходит. Да и – были ли они эти значенья и значимости, а не размывались ли просто – весенней ветренной капелью по мокрому голубоватому оконному стеклу… И как там всё – перезимовало, в дачностях? Снег ещё глубок, и о том, чтоб уйти за дорожку, за привычную, нахоженную за зиму тропинку – и подумать страшно. Но уже, уже, уже – где-то там, под деревьями, под снегом, начинается та самая солнешность, весенняя, тающая, которая и приведёт… И тогда, тогда – откроется Набоков. Или… быть может, всё – наоборот? Плетенье ткани повествованья и… игры в списки Вот и вправду – в книге, в силу привычки читателя, должно быть действие, событие, ибо «что толку в книгах без событий и разговоров?»450… В ней должна дышать «почва и судьба»451, рассказываться какая-то история, пусть хотя бы и о том, как «герцог Бофор сбежал из Венсенского замка»452. А если никакой такой453 истории нет, если всего лишь мгновенные впечатления, «запечатлённые»454 осознанием уже post factum, вплетают в себя прошлые и нынешние воспоминанья, создавая странный, изящный, кружевной, но увы455! – неосмысленный и без строгого плана узор? Местами – красивости, местами – несвязности, или вовсе прорехи, сквозь которые бьёт солнешный свет реальности (той самой, что узор этот тщетно пытался вплести в свои сети456) , или сквозь которые – в другом уже месте, в другие времена – просачивается лунный свет запретных, нереальных, сонных откровений (о них знают лишь наши-шварцевские тени457, да и самим себе-то мы не всегда готовы признаться) – всё это не заслуживает даже названья «ткань провествованья». И пусть даже Алиска458, как вежливая девочка, время от времени подбирает в густой (чуть не написалось – траве, как это происходило взаправду, то есть – в книжке) вязи слов некую нить повествованья, ткани из неё, из этой нити, не получится. А получится - разве что тот кружевно-прозрачный, холщовый занавес, который сметал со сцены любимовской Таганки всех неугодных героев, и на край которого так фамильярно усаживался Гамлет-Высоцкий, глядя в начинающий заполняться зал, и что-то тихонько подбирая на гитаре459… В общем-то, образы пряж и кружев (не хочу называть их символами, чтобы не разбираться с формальностями всех и всяческих символизмов, в том числе, и прежде всего – Серебряновековского) уже давно и прочно затёрты, и стали общим местом, но для меня вот этот: «Мойры пряжу прядут…и вплетаются в такнь голоса»460 всё ещё остаётся странно притягательным, сравнимым с той самой книгою, в которой, собственно, и написано, как мы её пишем… И вот такая ж плетёная «косичка» (нематериальная вовсе, хотя как раз сейчас я представил её вполне материально – широкой плетёною ручкой старинной, ещё пробабушкиной шляпной коробки – из моего детства) – уходит, раскрываясь – там, где-то там, на том конце – воронкою во временную бесконечность воспоминаний с одной стороны, и в мои нынешние представленья, страхи, надежды и интерпретации – с другой, связывая теперешние бытиё с… Связывая – странной, меняющейся, непостоянной, хрупкой связью – но ведь… «бывают странные сближенья»461. Понять их суть – мне не дано, но вот почувствовать в текстах462 Борхеса, Булгакова, Блока, Бунина, Белого, Бальмонта, Битлз, Брэдбери, Библии наконец; Высоцкого, Вознесенского, Волошина, Верна, Волкова (хм…перешли к букве В, а что у нас на А?) – Анненского, Ахматовой, Акутагавы, Андерсена, Ахмадулиной, Азимова, Аврелия; Гоголя, Грина, Гумилёва; Достоевского, Дюма, Дойля, Джойса, Драгунского, Джерома; Есенина, Желязны, Заходера; Искандера; Кузмина, Каттнера, Куна, Кэррола463, Кривина, Крона; Лема, Лескова, Лермонтова, Лотмана, Лондона, Линдгрен; Мандельштама, Мамардашвили, Милна, Майн-Рида; Набокова (уфф…добрались-таки!), Носова; Окуджавы, Остера, О Генри; Пруста, Пастернака, По, Погодина464, Паустовского; Розанова; Стругацких, Стивенсона, Саббатини, Соловьёва (Вл.), Сологуба; Толстого Л. и Толстого А.., Толкиена, Твена, Тургенева, Трэверс; Уайльда, Успенского (Э, разумеется); Фаулза, Филатова, Флоренского, Фрейда; Ходасевича; Цветаевой; Чехова, Чуковского, Чёрного, Честерфильда; Шекли, Шестова, Шопенгауэра; Экзюпери, Эко; Ю…хм465..Юнга, Яссон, Якубенко – уфффф…. Видите, я взялся за забавную игру: перечислить (причём в алфавитном порядке!) наилюбимейших авторов – из тех, что нынче (и тогда, особенно из детства, из воспоминаний466) – плоть и кровь моя… Быть может, кого-то и запамятовал, вы уж простите великодушно467… Но дело в том, что в них во всех (всех-всех!) чувствую я эти самые «сближенья» - времён, ощущений, страхов, комплексов, нежностей, мечтаний и страданий, ощутить, услышать которые может лишь тот468, у кого… Ах, я уже не раз говорил, каким особым образом должен быть устроен слух469 у такого читателя. Но это – авторский идеал, конечно же, на самом-то деле нужно лишь доброжелательное уменье вслушиваться-вглядываться в разноцветно-калейдоскопические вспышки смысла470 и бессмыслиц, в последовательности (зачастую у многих, а у меня – почти всегда беспорядошную) предъявляемых ему узоров-текстов, и, сплетая их своими воспоминаньями, со своим – сбывшимся-несбывшимся – воскрешать в себе – мгновенное существование автора… That’s it471. Только – всё ли? Это ведь всего лишь очередная (и, - е.в.б.п.472 – не последняя) попытка вернуться к… И вот странно! – не в первый уж раз мне хочется повторить: «Вот так всё и было…» - только с воландандовской интонацией: «Всё будет правильно, на этом построен мир…» «Не Елена – другая, любимая всеми жена…» И – вернётся в свою невозможную Итаку Одиссей (Одиссей, не Улисс) – вернётся сказошно, и в сказку, туда, где неправдоподобные мускулистые и тонконогие мультфильмные греки размеренно бегут по своим греческим делам473, звучит волшебная греческая речь (лишь отголоски которой нам дано расслышать в именах), и где – главное! – «…не Елена, другая, любимая всеми жена…»474 так долго ткала узор, в котором, быть может, провиделось это возвращенье… Потерянный рай475 Борхес – поэт в каждой букве. Каждая капля его философской и литературоведческой мысли переполнена и благоухает поэзией в лучшем смысле этого слова. Именно поэтому так близки мне его откровенья, в зазеркальях которых я вижу – нет, пожалуй, всё-таки – не себя, но – отраженье (быть может, иногда чуть искажённое зеркалами, или перспективою, или – временем пребывания в них) – своих столь же размыто-поэтичных476 откровений и чувствований. Его «Обладание прошлым»… Кто написал эти дивные, чеканно-печальные, истинные слова раньше – он ли, Пруст, кто-то ещё безвестный – не всё ль равно: «подлинный рай – потерянный рай». И, добавлю как вдруг снизошедшее («откуда мне сиё?»477), столь же поэтишное откровенье: «ибо был он однажды обретён, но мы…этого не заметили…». И вот теперь, потерявшись, словно «очищен, вымыт»478 - и от усилий его обретенья, и от сиюминутных радостей пребывания в нём – вкуса райских яблочек479 и (ну кто, кто нашёптывает мне эту мысль, о которой вы, конечно же, уже догадались?) – вкуса запретных плодов… «И мы познали – радость и печаль…»480 - ведь, когда не вышло у Змея481, помните – кому пришлось взяться за дело? А? Э-эээ. Так-то482… Благовещенская капель «Мне хочется остаться нищим, и здесь отплакать – Благовест»483 сколько помню, в Благовест небеса всегда плачут – мелкими слезами, и не различить почти, то ли это капель, то ли484 и вправду – Богородицины слёзки485… Но снег всегда уж жёлто-чёрен, и грязен, и подтаявш, а благовещенский ветерок – прохладен и влажен. Именно это время навсегда связывается с воспоминаньем о глинистых - под настом - ручейках на Страстном бульваре, по которым пускаются в плаванье – к далёким берегам486, к чему-то ждущему впереди, непременно! – спичешные кораблики… И это их стремленье, теченье - иногда быстрое, а иногда – и вовсе исчезающее – в заводи, или под размытым слоем снежного наста, напоминает, наверное, бестолковое теченье нашей жизни. И хотя клочок-лоскуток-мгновенье голубеющего среди туманных серых туч неба (на фоне которого так отчётливо влажны берёзы, и – ежели приглядеться! – ивовые «пушистики») сияет и манит, зовёт за собой487 ... мы-то с вами знаем цену этим обещаньям. И вот уже – глядите: кораблик наш бестолково тычется у почти невидимого препятствия - островка потявшего крупными зёрнышками снега. Нынче мы ещё можем помочь, и кончиками пальцев (а в детстве, боюсь – прямо варежкою, которая становилась мохнато-мокрой) поправим его в быструю, игривую косичку теченья – туда, где сливается несколько ручейков, и где - о! плавает не только наш кораблик… И тут его стремительное плаванье завораживает, предстоящий путь кажется бесконечным, а встречающиеся иногда чугунные ножки скамеек или кованые ограды клумб – не менее заманчивыми (но – пролетающими мимо!488) событьями, чем вмещающие весь мир, «всю пестроту и цельность» картинки Борхесовского «Итога»489… И знаю я, конечно, что кораблики эти – не только моё… И однажды потом, много лет спустя, моя единственная и любимая женщина расскажет (вот так же, весною, гуляя с сыном), что когда она в детстве пускала свои кораблики – ей казалось, что какая-нибудь мошка сможет переплыть на них бесконечный для неё океан лужи… и спастись490. Ах, когда бы так. Но, боюсь – нет нам спасенья491… А сны в Благовест – всегда пронзительны и так же детски: кусочки воспоминаний – ниоткуда – вдруг возвращаются – ощущеньем на губах вот этой самой благовещенской капели, да цветных пятен и куполов Петровского монастыря… Дальше – продолжать было просто нельзя, невозможно, тема закрыта492, но вот уже нынчешний стишок – уводит в чуть другие весенне-благовещенские дебри – принятья и смиренья. И восхищенья, «что больше, чем просят»493 дано. Смирись – и смирён494 будешь – и блаженная, никчемушная, всеобъемлющая, но неяркая радость Благовещенского существованья – станет частью тебя, выплеснется на мощёные камни того же Петровского монастыря под – голубеющим уже! - сводом небес - мелкой благовещенской капелью… Да-да. И ещё – не забыть бы написать о «Девушке с жемчужной серёжкой» - дивных световых картинках, Вермеере, которого я видал (не так уж и давно – и тож весною) в Амстердамском музее, и который отзывается в воспоминаньях тож благовещенской (ли?) капелью, и длинным рядом музейных зал, и ответвлений, полных картин с неизвестными именами495, в одном из которых, наконец, словно глоток чистой воды – жаждущему, или возвращенье – того самого сонного воспоминанья, ах… Удовольствие прикосновенья «А Зебра – белое животное с чёрными полосами, или чёрное – с белыми?» Фунтик496 «Все мы тут ненормальные…» Чеширский Кот497 А я, видно, ненормальней всех ненормальных, потому что удовольствие от моих ассоциаций, аллитеративных перекличек, случающихся – вот тут, сейчас! – и создающих кружева улыбчивого текста – превышает все мыслимые пределы, к тексту хочется прикоснуться кончиками пальцев498… И это удовольствие не меркнет оттого даже, что всего лишь через несколько минут (несколько капелек на клепсидре принцессы – той самой, из сказки – всего-ничего на часах вечности) – я не смогу припомнить даже сотой части… Лишь ощущенья. А попытки вернуть их, возродить заново (без текста – представим, что он утерян) – мучительны из-за воспоминанья об «однажды случившемся» - и несбывшемся, которое сбывается всякий раз по иному. Потому ощущенья утери текста499 оказываются тем самым увесистым препятствием (быть может, и никчемушным вовсе, но принцип: не сожалей! – ах, как сложен в конкретном исполнении в конкретную минуту) о которое с таким упорством тыкался наш кораблик в весеннем благовещенском ручейке. И хотя я знаю, что препятствие это растает, путь продолжится (быть может, и без меня уже, впрочем, и пусть!), мне всё-таки хочется верить в вечность этого дивного, весеннего, благовещенского удовольствия, этого теченья – Бог весть куда! – под плачущей весенней благовещенской капелью. С ума сойти500… |