Измененья Времён
| Вид материала | Документы |
Содержание«Ох, я встречу того Духа…» Волшебство вовлеченья Возвращенье Ванессы |
- Библиотека Т. О. Г, 2810.75kb.
- Хроника первых четырех Валуа, 1400.3kb.
- Литература по курсу «История России с древнейших времен до начала XIX в.» Учебники, 72.51kb.
- Библиотека Т. О. Г, 2433.62kb.
- Сравнительная характеристика времен в английском и русском языках (диплом), 19.85kb.
- Европейский парламент в ракурсе проекта конституции для европы – дефицит демократии?, 381.82kb.
- История России с древнейших времен до наших дней в вопросах и ответах, 10053.95kb.
- Лекции по Истории и методологии биологии Основная литература: История биология (с древнейших, 1128.78kb.
- Искусство родовспоможения или акушерство имеет древние истоки. Еще со времен первобытнообщинного, 292.56kb.
- Искусство родовспоможения или акушерство имеет древние истоки. Еще со времен первобытнообщинного, 837.49kb.
«Ох, я встречу того Духа…»203И снова, и снова, и снова – я стану заниматься мучительными поисками неуловимого – духа, сущности, звучанья, тоски, влюблённости, нежности, отчаянья, со-творенья, страха, надежды, обиды, насмешки, вожделенья, настроенья, сонности – словом, всего на свете, из чего складывается душа наша, отражаясь, словно в зеркалах – в тексте. Духа, deus ex text204, того самого, что о-дух-отворяет со-творенье, превращая его из милой беседы автора с читателем (зрителем, слушателем), которую они позабудут через мгновенье после окончанья в… Во что? В то, что – казалось вот только минуту, мгновенье, страницу, фразу назад – мелькнуло… ан нет. Сложность и безнадёжность205 поисков в том, что даже ежели этот пленный (в тексте) дух206 и существует, определить его как либо, помимо волшебной, вневременной притягательности такого текста для пленных душ – вряд ли удастся. И полусонность вот толькоштошных видений, превративших для меня этот дух в блаженство чего-то детски-долгожданного, волшебного – не в помощь, ведь в следующий раз она может превратить его ж – в загадочный, тёмный, пронизывающий, и всё же (о, вот теплее!) – знакомый страх, или… Не в этом ли дело – в перекличке, узнавании неких (якобы гештальт-психологических, а на самом-то деле – Сезанновых) кубиков-многомерностей сознаний и опытов автора и (дабы не повторять читателя\читательницы, слушателя, зрителя и т.д. – скажу иначе) – активного, со-творяющего (всенепременно!) – рецепиента? Да-да, безусловно, для такого узнавания надобно, чтобы в исходный текст было что-то автором заложено-таки. А сколько (ах, сколько!) не-творений – даже вполне блистательных авторов вот так пусты. Есть в них всё, присущее их творцу – и стиль (быть может, мимикрия под самого себя?), и узнаваемость картинок, и… А главного – нет, увы. А лишь серые, унылые, пыльные полки, да разочарование, кой-где подсвеченное блёстками привычного, ожидаемого от автора мастерства… Но встречи – той встречи, которой «моя душа – всё с детских лет…»207 - нет как нет, и это необъяснимо и незаслуженно больно208, и обманутость ожиданий делает всё более ослепительной встречу, когда (и если) она наконец происходит. «О, как божественно соединенье – извечно созданного друг для друга»209. Волшебство вовлеченьяНе пишется. Потому, наверное, что нынчешние затаённо-тонкие оттенки переживаний, ощущений, сомнений и отчаяний – невыразимы. А осень и вправду выдалась - небывалой. Где это видано – неплачущие небеса, тишайшие дни, наполненные неповторимыми, волшебными сочетаньями красок – дороги, листьев, небес, деревьев. Прозрачнейшие кружева, изящество которых только подчёркивается тихим утренним туманом… «Лишь изредка прорезывает тишь…»210 - но тишь эта такова, что слышен не то что стук в дверь – звук нежнейшего, безветренного паденья листа – слышен… И – ожиданье. Из того, давнего сна? Ожиданье – чего-то, какого-то желанного чуда со-творенья, сказошного, но только непременно хорошего, долгожданного «вдруга», которое случается иногда в сказках… И - горькое осознанье собственной, беспомощной, только своей, ответственности – за всё. И пониманье, что вот так, «вдруг», «сами по себе» - никакие воплощенья и со-творенья, даже и сказошные – невозможны. Что надобно сначала «сто железных башмаков истоптать»211. Но вот вопрос – а захочется ли после этого? Да и зачем, почему всеобязательнейше – ценою муки? Разве не бывало – ну, скажем, в кино (том, советском, воспоминанья о котором так модны нынче) – фильмов, которые случились (в силу – атмосферы созданья, быть может?) – дивно, восхитительно беззаботными212? Получилось ли так – само, просто в силу – судьбы, обстоятельств? Или – если проследить истинную историю созданья, и переплетенья и последовательности судеб творцов и участников, выйдет, что? Как сказалась та, их мимолётная вовлечённость в истинность, или просто веселье со-творчества213? Но тут мы незаметно перешли к другой теме – волшебству вовлеченья. Вот – всесильно-самовластный автор мифо-творец на мгновенье (пусть даже просто мгновенье дремотного забвенья в случайном поезде214) – со-творил, измыслил судьбу (fate) – случайных попутчиков – отразится ли это…? И порой мне кажется, что именно на таких вот тонких, неуловимых связях, перекличках держится – полмира. Те самые полмира, что со-творённы вот только что, а не… Быть может, это – возраст? А иногда – и чаще, увы! - кажется, что всё иначе, грубо-цинично, и вовсе – бессмысленно. Возвращенье Ванессы215… И ошеломительное, пронзительно-прозрачное великолепие ещё чуть зелёных, пожухлых, и – жёлтых, осенних листьев на первом снегу. И нищенские, блаженные, дали, по-новому открывающие привыкшему было взгляду глубину пространства, и роскошные, небесные контрасты графически чётких ветвей, низкого солнца, сосен, снов. И всё это - засыпанное, припорошённое первым снежком, белым, всепрощающим, сулящим…что? Бог весть, но эта холодная, чистая новизна, обещающая сумерки и новогодье – ах… И сказошное утреннее, ещё день-рожденное солнце, в старинных, а потому словно чуть запылённых зеркалах, и длинный, сине-прохладный день, медленно и плавно, через неторопливое кофепитье и прогулку, да попавшийся под руку «Дар»216 переходящий в нежнейшие сумерки… Услышать, отразиться, остаться – пусть чуть заметною тенью – в этой природе, в этих зеркалах. А потом – любоваться сказочными сумерками. А меж тем лес за окном темнеет, превращаясь в собственную картинку на фоне ещё не ночных, молочно-серых небес, на которых кой-где белеют, розовеют, голубеют размывы облаков. Ели и сосны тоже вечереют, теряя краски, и огонь в камине занимает всё больше места в комнате, до того наполненной ещё дневным светом. Тёмные, бурые, жёлтые, присыпанные снегом листья, следы на снегу, и вечер, и нежности – когда-нибудь всё это мы станем вспоминать со щемящей тоскою неворотимости случившегося, но сейчас, сейчас… Сейчас – трёхцветная киска перебирается под бок, в тепло, и… – вернётся ли ночной сказошный сюжет – про италианского мотылька? Сочинитель217 задумался, и… …Там, где несёт свои воды сладостный Арно, где небеса лазурны, в краю олив и олеандров – в сказочной стране, в которой никогда не был Мотылёк, жил, как и полагается218, жестокий и властный король. И конечно, конечно, была у него дочка-принцесса, воспитанная в изысканной строгости. Лучшие учителя королевства учили её, была она некапризна, умна, упряма, и – надо ли говорить? – несчастна, потому что принцессы и вообще редко бывают счастливы, разве что самые глупенькие или счастливые из них… И, разумеется, дело не обошлось без доброй Феи, подарившей, по просьбе Королевы219, принцессе при рождении – Дар. Странный это был дар, ежели подумать, но Фея почему-то упрямо утверждала (до тех пор, пока не повздорила с придворным волшебником, и не переехала в через-соседнее королевство), что Дар этот принесёт принцессе счастье. И так она была Фея, спорить с нею никто как-то не решался (кроме уже упомянутого волшебника, который, впрочем, в этом вопросе был с нею согласен). Но… Но случилось это всё – давным-давно, а нынче смеющееся итальянское солнце играло тенями статуй в королевском саду, даря им виноградные гроздья, или пятилистники хмеля, или слегка раззолачивая блёстки на принцессиных туфельках220. Чем же была занята она? Признаемся: принцесса составляла некие условия, ибо для того, чтобы «соблюсти королевское достоинство»221 , ей надобно было (по традиции королевства) раз в год объявлять соревнованье для лучших живописцев, чтецов, поэтов, музыкантов или певцов. Причём победителя в соревнованьи выбирало не только королевское семейство (хотя хотел бы я поглядеть, кто осмелился бы спорить с Его Величеством – даже придворный волшебник, и тот не решался), но и – представители всех других видов искусств и ремёсел. Зато победитель удостаивался почестей необыкновенных, да права получить из принцессиных рук и хранить целый год – до следующего соревнования – драгоценный камень, гордость королевской сокровищницы, унаследованный ещё предками его Величества много веков назад у самого Арросора. Камень этот получил название «пляшущий мотылёк» - за единственную в своём роде ослепительно-солнешную игру оттенков, граней, и теневых отражений, в которых в полдень можно было увидать невесомого, эфемерного, но – дышащего мотылька… - принцесса сжала ладошку, и мотылёк исчез, оставив солнце играть с целой стайкой настоящих бабочек, что вились вокруг душистейших цветов в королевском саду. «Вот так условие я придумала!»222 - улыбнулась, и чуть не захлопала от радости в ладоши принцесса (но ведь тогда она уронила бы драгоценный камень на песок)223. «И когда я буду его объявлять… как станет улыбаться художник, который так смотрел на меня во время последнего карнавала…»… Но тут над садом мелькнула тень большой чёрной птицы, и как-то стремительно стало темнеть224, и первые капли дождя увлажнили мрамор статуй… Принцесса подобрала подол платьев, и стремительно постукивая каблучками, скрылась в дворцовой коллонаде. …. Настал день, и медные трубы глашатаев, отражая ослепительное солнце своими раструбами, и лишь там, в глубине, прячущие ночь, возвестили об объявлении соревнования…. «Вот так да! – улыбнулся Сочинитель, склонившись, и словно обращаясь к невидимому собеседнику – а конец-то у сказки уже есть, и напрасно…». ….И напрасно стоят неправдоподобно ровными рядами225 солдаты с обнажёнными саблями, готовясь отдать страшный караул в тот самый момент, когда будет наконец казнён (фу, какое средневековое варварство, Ваше Величество!) злополучный художник, не успевший в срок завершить картину – совершенную по замыслу и исполнению – ту, что должна была вместить в себя лунный свет, радугу, хрусталь воды, очарованье принцессы, запахи олеандров в королевском саду, мачты кораблей, стройность старинных мостов, песни гондольеров – и всё, всё это – без единой капли краски, без единого цветного пятнышка. Впрочем, день вполне непоходящий для казни, всё как-то солнешно и буднично226, и ежели б не чёрная маска и плащ палача, да не тусклый блеск его тяжёлого меча227… «Плаху, палача и бокал вина. Вино мне, остальное - ему! - брезгливо сказало Его Величество, почти практически повторив мысль другого сказошного Короля228 – казнь должна состояться до полудня, а потом – ярмарка!». Что ж – ярмарка, так ярмарка, народу нужны развлеченья, и нет ему никакого дела до несчастного художника, что «задумал такую картину, чтоб висела она без гвоздя»229. Впрочем, и италианская звезда, явившаяся нашему художнику, была, как видно, большой насмешницей, ибо явилась ему в тот самый день, когда принцесса объявляла конкурс, и когда любовался он складками платья, ниспадающего на её маленькие туфельки… Свет ли того утра был случившемуся виною, или глаза принцессы и вправду хранили колдовство многих поколений её венценосных (и не слишком – колода карт, прав Коровьев!)230 предков, или просто – «бывает такое утро, такая игра лучей»231… Словом, что вам описывать творческие муки – те, кому они знакомы, знают и сами это ощущенье приближения чуда, хрупкую надежду и суеверные песнопенья – лишь бы только его не спугнуть, не нарушить хрустальнейшего равновесия почудившегося воздушного замка, и тёмное отчаянье, когда наступает понимание, что всё сделанное даже близко и не… И вот эти всплески надежды и отчаянья, и попытки отвлечься, забыться – «в кабаках, в переулках, в извивах, в электрических снах наяву»232, в собеседниках, в сказках… Для тех же, кому всё это неведомо, скажу лишь, что картину задуманную художник написал, и в очень короткий срок, но нисколько ею удовлетворён не был233… А потому столь – и бессмысленно, и отчаянно правил мелочи, даже когда явились за ним – сначала посланники, а затем и солдаты. И далее он с каким-то потерянным упрямством отказывался признать завершённость своей работы, чем и привёл и так вспыльчивого Его Величество в состояние крайней нервности234, в котором и «эта нелепая казнь»235 вдруг стала возможной, и, более того – вполне реальной. И уж поверьте мне, в своих снах не видал бы Его Величество ни лунных дорог, ни упрямых художников… Но – мы отвлеклись. Светило солнышко, били барабаны, всё было вполне буднишно236, и казнь – вот-вот должна была состояться… и уже пробормотали формальный приговор, и уже прозвучало приглашение на казнь237, и не было у художника надежды, как у Цинцинната, что «подобные ему» существуют хоть где-то, и ждут его, как вдруг… О, это сказошное «вдруг»… Конечно, конечно, вы его ждали. Но здесь, нынче, оно ознаменовало собою лишь маленькую задержку – у осуждённого спросили последнее желанье. Что двигало им, когда на глазах у толпы, у бледной, закусившей губу принцессы238, он попросил позволенья ещё раз взглянуть на свою картину? Хмурые стражники внесли на скрипящий помост мольберт, закрытый полотном. Художник привычной рукой сдёрнул покрывало, и, с каждым мгновением всё ниже опуская голову, не отрываясь от картины чуть постоял неподвижно… Потом развернулся, и, так и не выпуская из опущенной руки волочащегося покрывала, побрёл к палачу, туда, где и должно было случиться воздаянье… Но вдруг… Ах, вот оно, ещё одно, главное «вдруг» - многоголосое «Ах!…» пронеслось над площадью, ибо в косых лучах уже чуть вечереющего солнца над толпою мелькнула и исчезла рубиновая, дымная искорка мотылька, вдруг в неровном полёте своём усевшегося на картину, складывая и расправляя крылья… Сверкающая точка тут же обесцветилась, исчезла с глаз долой, но крики толпы, изумленье и суеверный ужас вызвало вовсе не это, а радужный, нежный и прозрачный свет, хлынувший волнами с картины, свет, словно отражавший чуть пыльные над окрестными мастерскими лучи солнца, прозрачную синеву небес, даль изумрудного трепетанья садов вдали239, хрустальную, невидную отсюда речку, белизну статуй и золото песчаных дорожек в принцессином саду, и даже – роскошный, пурпуровый цвет плаща его Величества… Толпа ахнула потрясённо, Его Величество вскочил, солдаты в непонятном удивленьи опустили сабли, барабаны смолкли, и в наступившей за тем суматохе никто и не заметил, как исчезло со сцены …нет, не линялое кресло с сидевшим в нём магом, ах, нет, исчезла всего лишь принцесса, но сразу её и не хватились… Надо ли вам рассказывать теперь, какой дар был преподнесён принцессе – феей – тогда, когда-то очень давно, в незапамятный день её рожденья240? «И… что же случилось с принцессой-мотыльком? - спросила Мотылёк, складывая и вновь расправляя свои дышащие крылышки рядом с сочинителем на парапете знаменитого веницийского Моста Риальто, и мечтательно глядя на голубую лагуну, через которую ей предстояло лететь – быть может, во сне –… что же, она так и осталась в картине, озаряя её дивным живым цветом, или с ними случилось то, во что многие хотят верить, но что, по словам знаменитого сказошника, случается так редко: они жили долго и счастливо, и умерли в один день?» «Не знаю - улыбнулся Сочинитель - знаю только, что в одном из самых гордых родов королевства передают из поколения в поколение эту сказку, эту картину, и… вот это». И тут он разжал ладонь… Наверное, вы, так же, как и Мотылёк, ождали увидеть там тот самый драгоценный камень? Но ладонь сказочника была пуста, а взгляд – улыбчив. И не успела Мотылёк ещё разочарованно молвить и словечка, как рубиновая, дышащая, живая искорка мелькнула над парапетом моста, над сверкающим морем, и исчезла в закатных лучах спускающегося в лагуну солнца… |