Geum.ru

Из книги «Свет и тени: от Ленина до Путина. Заметки о развилках и персонах российской истории. М., «Культурная революция», 2006

Вид материалаДокументы

Содержание


Г. Янаев.
В. Крючков.
О. Шенин.
В. Болдин.
А. Лукьянов.
В. Стародубцев.
В. Павлов.
О Горбачеве.
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8



Валерий БУШУЕВ ГОРБАЧЕВ И ПЕРЕСТРОЙКА

Глава из книги «Свет и тени: от Ленина до Путина.

Заметки о развилках и персонах российской истории.

М., «Культурная революция», 2006.


На периоде «перестройки», шести годах пребывания у власти М. Горбачева предстоит остановиться подробнее. Говорить об этом времени и просто, и крайне сложно. Просто – потому, что мне довелось быть не только свидетелем происходившего, но (хотя, разумеется, и в минимальной степени) в силу самой работы партийного журналиста – и участником событий. Сложно – потому, что далеко не уверен, в состоянии ли мы сегодня – через сравнительно небольшой промежуток времени – в полной мере и достаточно объективно и беспристрастно оценить процесс перестройки и роль Горбачева на отпущенном ему судьбой переломном этапе нашей истории.

Для подавляющего большинства представителей старших поколений Горбачев – это еретик, предатель, бездарность, сам себя лишивший власти, а заодно разваливший великое государство, уничтоживший все, ради чего они трудились и воевали на протяжении всей своей жизни. Что касается молодого поколения, то для него он не более чем престарелый отставник, человек из совершенно другой эпохи, о которой юные российские граждане знают в основном из переполненных ложью телепередач и скверных учебников по истории. Плохо это или хорошо, но они просто не в состоянии оценить того, что в действительности было совершено Горбачевым. Молодежь давно уже не помнит ни главлитовской цензуры (ее давно заменила цензура денежного мешка), ни «железного занавеса», ни омерзительного воя «глушилок» западных радиостанций. Она не знает, что такое «выездные комиссии» райкомов с маразматиками, выспрашивающими человека, желающего отдохнуть на пляже в Болгарии, о том, как зовут генерального секретаря компартии Шри Ланки и каковы плановые задания по развитию Экибастуза. Не представляет себе, что для получения даже одной безобидной ксерокопии надо было испрашивать визу у вышестоящего начальства. Не подозревает о преследованиях за открыто высказываемое мнение об известных всем безобразиях, творившихся в стране «победившего социализма», и об обязательном изучении в вузах предельно схематизированного и донельзя засушенного «марксизма-ленинизма».

Так что вполне закономерны многочисленные и до сих пор не получившие внятного разъяснения вопросы, на которые я вовсе не претендую дать исчерпывающие ответы. Забудут новые поколения Горбачева совсем или он еще вернется на пьедестал как один из великих реформаторов – хоть и неудачливых, но реальных, а не дутых, каким оказался Ельцин? Что на самом деле двигало действиями Горбачева? Почему, обладая гигантской и, главное, практически не сменяемой властью, он по собственной воле начал ломать систему, которой был обязан всем и без которой он становился ничем, нулем – всего лишь руководителем Фонда имени самого себя? Неужели он не видел риска предпринимаемых им инициатив, или у него были какие-то личные мотивы пойти на демократизацию общества? Причем такого общества, которое не только никогда не знало, что такое демократия в западном толковании этого слова, но, по-моему, и до сих пор в массе своей не понимает, что это такое и для чего она нужна в российских условиях? И уж наверняка наше общество не было подготовлено к тому, что произошло в стране в результате действий Горбачева. Почему же он пошел на это, да еще и придал такой немыслимый темп никому (включая его самого) непонятным, непродуманным преобразованиям одновременно в политической и экономической сферах? Вот ключевые вопросы, без прояснения которых – хотя бы в общих чертах – было бы бессмысленно, как мне кажется, обращаться к рассмотрению личности и деятельности Горбачева.


ПО ХОДУ изложения я буду не раз ссылаться на хранящиеся в моем личном архиве диктофонные записи воспоминаний своего близкого друга, который несколько лет проработал в высшем эшелоне аппарата российского правительства и имел возможность «изнутри» наблюдать, как функционирует система нашей верховной власти. По поводу начального периода правления Горбачева мой друг - назовем его условно N 1 - говорит так: «Горбачев – это не только весьма неоднозначная и противоречивая личность, но и некий коллективный символ, символ целого поколения, символ чего-то такого, что буквально ворвалось в политическую жизнь страны в середине 80-х годов. Я убежден, что не один Горбачев должен отвечать за все то, что произошло с нашей страной. И не в его личной судьбе, не в структуре его личности надо искать ключ к расшифровке загадок того времени. Если мы не разберемся в особенностях формирования того политического слоя, к которому он принадлежал, то вряд ли удастся отыскать ответы на интересующие нас вопросы.

Поначалу этот слой был просто постандроповским. Плеяда тогдашних политических деятелей была в целом единой. Расколы появились потом, когда высшее политическое руководство приступило к конкретным действиям. А вначале преобладало лишь общее ощущение того, что страна, действительно, подошла к пределу, к краю пропасти, что пора что-то делать, что надо жить как-то иначе. В осознании всего этого правящий класс тогдашнего Советского Союза был более или менее един. По крайней мере, существовала иллюзия такого единства… Но чем дальше, тем больше личностные черты Горбачева не просто включались в логику начинавшегося процесса, но и стали оказывать возрастающее воздействие на сам его ход. В первое время все было вроде бы понятно. Появился новый генсек, который очень много сделал для консолидации политического слоя, для возрождения угасавшей социалистической надежды. К власти пришел последний романтик социалистического образа жизни, социалистического идеала, наследник дела и мало кому известных задумок Андропова. Тот совсем недолго правил, но успел создать почву для легенд о себе и своих планах преобразования страны. На не сформулированные до конца андроповские идеи и опиралось поколение партийно-государственных руководителей 1985-1986 годов».

Сейчас некоторые историки и политологи пытаются доказывать, что Андропов, мол, на самом деле был не реформатором, а реакционером и ничего бы в действительности не изменил в стране, что он предлагал изначально тупиковый путь развития. Но все это представляет собой не более чем догадки и спекуляции вокруг во многом загадочного, совершенно закрытого от людей политического деятеля. Трагедия Андропова, как уже говорилось, в том, что он ничего не успел сделать, что о его реальных планах нам остается судить только на основании отдельных формулировок статей и выступлений. Но мы вправе утверждать, что доведение до логического завершения того курса, за который в различное время и каждый по-своему ратовали такие разные деятели, как Берия, Маленков и Андропов, могли бы привести, используя терминологию Гефтера, к появлению того или иного варианта «государства полицейского благоденствия».

В истории России бывали случаи, когда шефы охранки – руководители спецслужб, как сказали бы мы сегодня, - оказывались значительно большими «прогрессистами», чем остальное начальство. Рассматривая этот феномен, один из авторов уже исчезнувшей ныне газеты замечал: «Бенкендорф склонялся к изданию полуопппозиционных газет для выпускания пара, Дубельт покровительствововал литераторам, Зубатов организовал забастовки рабочих, окорачивая капиталистов, и думал о нуждах еврейского населения в черте оседлости, Дзержинский в финале жизни хотел свернуть Госплан чуть ли не в пропасть рыночной экономики… Берия – несостоявшийся архитектор перестройки – забрав власть у партии, намеревался… вообще подготовить реставрацию капитализма в СССР. Андропов…» («Сегодня», 29 марта 1994 года).

Примеры относительного «прогрессизма» руководителей спецслужб демонстрирует и новейшая история ряда стран Латинской Америки. Как показали события конца 60-х – начала 70-х годов прошлого века в Перу, Боливии, Панаме, шефы разведок, владеющие информацией о реальном положении дел в своих странах и реальных угрозах их безопасности, иной раз способны смелее других идти на проведение назревших социально-экономических и политических преобразований, в том числе и весьма радикального свойства. Интересующихся отсылаю к своим книгам «Ветер перемен над Андами» (М., Политиздат, 1972) и «Латинская Америка – США: революция и контрреволюция» (М., «Международные отношения», 1987).

Я вполне допускаю, что с точки зрения подавляющего большинства нашего народа, выше всего ценящего социальную справедливость, равенство, однородность (то есть отсутствие классового расслоения) общества и поддержание элементарного порядка в стране, на какой-то, вероятно, даже немалый, период времени реформы бериевско-маленковско-андроповского толка могли бы оказаться оптимальным путем развития страны. Хотя, конечно, наши неолибералы и демократы никогда со мной не согласятся…

И вот на властном Олимпе страны, граждане которой десятилетиями - кто обдуманно, а кто инстинктивно – ждали, жаждали перемен, появился совсем молодой на фоне глубоких кремлевских старцев человек. О нем почти никто ничего не знал, но одним своим видом, способностью произносить слова не по бумажке он порождал у соотечественников надежду на что-то лучшее. В 1978 году он стал секретарем ЦК по сельскому хозяйству, потом введен в состав Политбюро.

19 июля 1984 года, в отсутствие отдыхавшего К. Черненко, Горбачев впервые самостоятельно провел заседание Политбюро. Вот как запечатлелось это событие в памяти одного из тогдашних членов Политбюро: он вел себя «на первых порах робко, как-то неуверенно. Все обращался к “старикам” – их мнение. Явно подчеркивает свой демократизм, коллегиальность. Формулировки выводов, итогов расплывчатые, с оглядкой. Так начинал. Мало говорил – больше слушал. А потом…» (Воротников В.И. А было это так…» М., 1995).

В самом начале Горбачев действительно мало чем отличался от других руководителей. Но при этом у него была отличительная черта, которую сразу заметили в нем те, кто внимательно следил за перестановками в высших эшелонах тогдашней власти – и внутри страны, и, особенно, за рубежом. Это чертой было нечто, восходящее к идеалам «шестидесятничества». Именно неформальная принадлежность Горбачева к этому поколению, явно исповедовавшийся им в ту пору социалистический романтизм позволили ему сформировать и на какое-то время сплотить команду своих соратников.

Вновь хотел бы обратиться к свидетельствам N. По его словам, «общественное брожение 60-х годов, поднявшись с разбуженных ранней “оттепелью” низов, добралось в какой-то момент до части партийных верхов. Несомненно, прилив идей и кадров “шестидесятников” в эти верхи – заслуга Андропова. Вопрос в другом: насколько сознательно это делалось? Тем не менее, это реальный факт. Именно отсюда социалистический романтизм, во многом иррациональная вера в гуманный социализм с человеческим лицом, в то, что от господствовавшей общественной модели нужно лишь отсечь вредные, не свойственные подлинному социализму черты и наслоения, переделать, перестроить его, убрав все худшее. Отсюда и полумифическое-полумистическое понимание того, что именно следует делать для возрождения истинного социализма.

У многих из тех, кто был приближен к высотам власти, имелся и опыт. У одних инженерный, у других еще какой-то, а у значительной части – юридический. И этот последний, кстати, сказался самым отрицательным образом, потому как реальные жизненные процессы в стране далеко выходили за пределы правовых представлений, не укладывались в привычные для юристов нормы, а Горбачев не хотел этого понимать. Для него всегда были важнее некие формулы.

Есть еще одна отличительная черта, которая связывает “шестидесятников” с социалистической мифологией – причем мифологией в хорошем смысле: ведь эти люди верили в то дело, которому они служили, и их нельзя за это осуждать. Но при этом они постоянно исходили из игры в слова. Слово для них было чем-то материальным. Материализация слова, материализация лозунга вообще свойственна партийной культуре. Отсюда и погоня за социалистическими идеалами. Вера в слово – это огромная сила. Ко всему прочему это было еще связано и с положением Горбачева в партии – во времена Андропова и Черненко он был переведен на пост секретаря ЦК по идеологии. Практически все последовавшие вскоре новации вышли из новых оборотов в политическом лексиконе. Поначалу все это воспринималось как некий новый символ самоидентификации: возникли надежды – появились и новые слова.

Известно, что чем выше чиновник поднимается по карьерной лестнице, тем больше появляется у него внутренних иллюзий в отношении собственного потенциала и значимости. Рано или поздно возникает уверенность, что он способен сделать вообще все что угодно. Главное, чтобы имелись под рукой правильные идеи, правильные слова, способные зажечь массы. Считается, что, располагая всем этим, можно добиваться любых, самых смелых целей, потому как нет крепостей, которые не брали бы большевики, нет задач, с которыми не справились бы коммунисты, и нет таких высот, какие были бы недосягаемы для советского народа. А высшее руководство – плоть от плоти этого самого народа. Отсюда – самонадеянная уверенность, что перед высшими чиновниками нет никаких ограничений. Они могут всё. В 1985 году эта убежденность стала отличительной чертой нового политического поколения. Из перечисленных черт и складывался Горбачев-романтик – и сам по себе, и как коллективное воплощение целого политического слоя.

Есть и еще один момент, который необходимо отметить. Нельзя забывать, что чувство самоидентификации формировалось не единолично, а командой. Ощущение, что все на свете можно решить, возникает чаще всего у того, кто на самом деле никогда ничего сам не решал в общегосударственном масштабе. В каком-то локальном масштабе, на уровне какого-то крупного завода, даже в масштабе целой области – несомненно, да, решал. Но дальше он всегда находился при ком-то, всегда оставался ведомым. Над ним было либо вышестоящее партийное начальство, либо руководство Госплана или кто-то еще – какой-нибудь заскорузлый консерватор, махровый «держиморда» старых времен. Но он-то при всем при этом всегда был первым и всю ответственность за принимаемые им решения принимал на себя. Сознавал всю полноту этой ответственности. А находившийся на вторых или третьих ролях никогда не знал, что переживает принимающий на себя такую ответственность человек, кем бы он ни был – даже абсолютно консервативным сталинистом, как угодно его назови.

И вот теперь тот, кто перестал быть ведомым, уже на первых ролях и проникся уверенностью, что абсолютно все ему по плечу. Как говорится, что хочу, то и ворочу. На деле же сам по себе он ничего не может. У него нет даже опыта принимать решения и отвечать за них. Есть только безудержный романтизм, некий новый политический словник и еще чувство, что теперь целой командой, неким обновленческим крылом мы можем выступить и разом покончить со всеми устаревшими, консервативными, тоталитарными порядками. Раз хотим это сделать, значит, сделаем.

Однако на практике мы еще ничего всерьез не умеем. Потому что не научились еще отвечать за свои самостоятельные действия, не знаем цену ответственности за наши шаги. Вот это изначально и было одной из характерных особенностей тех, кто пришел к власти вместе с Горбачевым, впоследствии оказавшись как в крайне левом, так и в крайне правом лагере. Особенность эта весьма существенна, хотя мало кто из аналитиков обращал на нее внимание. В результате возникла своего рода логика коллективной ответственности: мы все отвечаем друг за друга, но сам за себя я отвечать не умею. Лишь позднее посыпались призывы отвечать за свои собственные дела. Все последующие годы партия, в том числе соратники Горбачева, и занимались тем, что постоянно перекладывали ответственность друг на друга – он на них, а они на него. В целом же у одной части горбачевской команды было понимание, что если еще будут предприняты какие-то шаги, то все в стране рухнет. А у другой части понимание было прямо противоположное: надо торопиться, чтобы все как можно скорее рухнуло. При этом никто всерьез не задумывался над тем, а что будет дальше?»

Среди обществоведов до сих пор бытует мнение, что Горбачев оказался единственным вполне вменяемым, нормальным и порядочным человеком, в силу стечения обстоятельств возглавившим систему, которая со сталинских времен была приспособлена для лидеров, лишенных нравственных принципов и способных лишь давить, сажать, убивать, принуждать, поддерживать кладбищенский порядок и насильно загонять людей в казарменное счастье. У него же с самого прихода к власти и до конца пребывания в ней не было идеологического фанатизма.

Но тогда вновь и вновь возникает вопрос: а чего же он хотел, к чему стремился с марта 1985-го, когда был избран генсеком? Желал ли он просто улучшить работу системы? Ведь все начиналось с разговоров об ускорении, а затем демократизации – то есть об улучшении работы господствовавшей экономической и политической системы в тех рамках, в которых она существовала и действовала.

Или же он стремился к соединению несоединимого – провозглашенных им самим «общечеловеческих ценностей» и классовых принципов, западной демократии и модернизированной советской системы? Был ли он изначально скрытым антикоммунистом, стремившимся преобразовать партию и общество на социал-демократических началах? Или же он пришел к этому только на каком-то этапе развития, в процессе эволюции собственных взглядов, в ходе попыток претворить в жизнь андроповскую программу – но иными методами и с другими конечными целями? А может быть, его подталкивало к переменам в мировоззрении и политическом курсе осознание на посту генсека невозможности решить накопившиеся в стране проблемы в рамках существовавшей системы?

Бессмысленно искать ответы на эти и иные острые вопросы в полных лукавства мемуарах самого Горбачева. Они представляют собой всего лишь попытку оправдаться перед современниками и потомками за то, что было им сделано и что не сделано за шесть лет перестройки. Ответы же надо искать в самих делах Горбачева и критически осмысливая многочисленные свидетельства, оставленные нам его окружением. А окончательные выводы по прошествии необходимого для этого времени предстоит сделать только следующим поколениям исследователей.

Приведу мнение на этот счет того же N, многое, на мой взгляд, объясняющее в мотивах горбачевских действий после того, как он стал генсеком. «Давайте представим себе положение Горбачева после прихода к власти. Он взобрался на самую ее вершину – больше власти в России только в руках Господа Бога. При этом, если этот человек не лжет самому себе, то он, положа руку на сердце, должен признать, что не готов к выполнению тех функций, которые на него отныне возложены. Доставшийся в 1985 году Горбачеву «костюмчик» оказался ему явно не по росту. Кстати, именно поэтому я определяю весь политический класс времен перестройки как больших лукавцев. Чем только они не объясняют свои провалы, какой только хулы друг на друга не возводят. Но при этом никто из них, кажется, даже самому себе не решается сказать правду, боится признаться, что и по прежнему опыту работы, и по знаниям, и по способностям был элементарно не подготовлен к тому, чтобы руководить гигантской страной да еще в один из самых тяжелых и ответственных моментов ее истории. Каждый в своих мемуарах пытается предстать в самом выгодном свете, причем всякий раз автор выставляет себя самым лучшим образом – все-то он знал, все предугадал, обо всем предупреждал, но вот беда: его не послушали.

Действительно, Горбачев попал на вершину пирамиды власти во многом благодаря стечению случайных обстоятельств. Но дальше перед ним возникла необходимость (не важно, признает он это когда-нибудь или нет) в силу своего нового положения, во-первых, играть роль главного начальника, а, во-вторых, соответствовать тому положению, в котором оказался. Отсюда, на мой взгляд, и следует прочерчивать логику предпринимавшихся им шагов. Потому что шаги могут быть разные. Если полученный им в наследство “костюмчик” великоват, то ему надо было либо развивать себя, накачивать мышцы, набирать жирок, либо попытаться переделать сам “костюмчик” – что-то перешить, что-то переделать, например, валики под плечи положить, подушечку на животике разместить. В общем, делать все, чтобы и «костюмчик» смотрелся, и он сам выглядел в нем хозяином, а не похитителем одежды с чужого плеча.

Михаил Сергеевич не решился развивать самого себя, видимо, сочтя это слишком хлопотливым и просто недостойным высокого руководителя делом. И с самых первых шагов начал прибегать к разным ухищрениям, чтобы скрыть от посторонних глаз разницу между своим хилым “тельцем” и доставшимся не по размеру “костюмчиком”.

Суть его тогдашних рассуждений можно, очевидно, свести к следующему: “Я должен удерживать эту власть, я должен все время что-то делать. А чем лучше всего управлять? Конечно, каким-то новым процессом, который будет отождествляться с моим именем. Поэтому надо объявить “перестройку”, “ускорение” и все такое прочее, тем более, что соответствующие слова на этот счет уже сказаны. Процесс уже запущен, он “пошел”. И я этот процесс контролирую. Я властвую над ним”.

Вот отсюда и проистекает горбачевская иллюзия: ему самому, видимо, начало казаться, будто он действительно властвует надо всем, все в его руках, все происходящее в стране зависит только от него. Реальные властные отношения требуют ежедневной, черновой, до кровавого пота работы во имя того, чтобы сначала досконально познать, как функционирует система, а затем удержать, улучшить, осовременить эту систему, сделать ее более эффективной. Но можно действовать и иным методом: попытаться разрубить, как Александр Македонский, узлы накопившихся проблем и объявить: “Начиная с завтрашнего дня, мы будем жить по новым правилам, в условиях нового процесса”. Это тем более просто сделать, что лучшая, да по существу и большая часть общества, давно живет ожиданием перемен, глубоких реформ. К тому же реформы – это вообще всегда хорошо, это – признак смелости, мужества, таланта, прогресса.

Соблазн сразу же приступить хоть к каким-то реформам был очень велик. Правда, реформы оказались глупые, в 1985 году над ними откровенно потешались и внутри страны, и за рубежом. Тем не менее, с большой помпой они были провозглашены, объявлены поворотными и историческими, вокруг них была развязана шумная пропагандистская кампания».

Я вполне разделяю это мнение. И в этой связи мне вспоминается, как где-то в середине 60-х годов А. Косыгин на одном партактиве подобным же образом характеризовал тогдашнего румынского лидера Н. Чаушеску: «Плечики узенькие, а эполеты широченные». Кстати, на тему доставшейся Михаилу Сергеевичу кремлевского «костюмчика» в октябре 2002 года в программе телеканала «Культура» «Что делать?», которую ведет В. Третьяков, высказался и сам Горбачев. Он, конечно, отверг предположения, что «примеривал» висевший в Кремле «мундир вождя», и уверял, что с самого начала стремился быть не вождем, а «демократическим лидером».


ВСЕ ДЕЯТЕЛИ перестройки, включая и Михаила Сергеевича, напоминают мне наших типичных вожаков комсомола. Мне самому в начале 60-х годов довелось немного поработать в вузовской и внештатно в райкомовской комсомольских организациях, знаю, как строилась их работа, какие методы обычно применялись. Эти вожаки жить не могли без выдвижения чуть ли не каждый день каких-нибудь новых «починов». Объявляли очередной «почин», потом сбрасывали его в массы, мобилизовывали актив на его выполнение. Обычно все на этом и заканчивалось. Дальше – реализуйте его, как хотите. Или забудьте, поскольку вышестоящим партийным органам уже доложено о проявлении вами новой важной инициативы.

Со временем комсомольские вожаки становились партийными руководителями, а методы их деятельности – правильнее было бы сказать, имитации деятельности – в огромном числе случаев оставались точно такими же. Корни такой практики уходят все в ту же сталинскую систему. Для любого чиновника снизу доверху главное – показать свою активность, деятельность, инициативность, внушить начальству идею собственной востребованности и незаменимости, а там хоть трава не расти. Важнее всего успеть отрапортовать об очередном «почине», продемонстрировать свою лояльность, вовремя поддакнуть руководителю, сказать ему в глаза «правду-матку» о том, насколько тот умен, проницателен и дальновиден, и как с ним хорошо жить и работать.

Учиться управлять системой, очевидно, показалось Горбачеву делом слишком хлопотным. Гораздо проще – объявить о начале совершенно нового процесса, о котором никто ничего не знает и которым можно самому управлять. Это вполне в духе «почина» за «почином» и комсомольского задора. К слову, появившийся на политической арене 13 лет спустя С. Кириенко – это тот же Горбачев, точнее, его своеобразная политическая реинкарнация. Он тоже принял очередное эпохальное решение, а в результате страна получила дефолт с мораторием. Все это звенья одной цепи, и она кажется неистребимой. Как ни удивительно, сейчас те же самые приемы используют вожаки пропрезидентских «Идущих вместе» (а впоследствии «Наших») и их старших товарищей из «Единой России».

И все же был и остается едва ли не главный вопрос: что все-таки сгубило начатый Горбачевым процесс? И вообще, имелся у него хоть какой-то шанс на успех или он был с самого начала обречен на провал? Сыграли ли роковую роль те качества, на которые обычно указывают противники Михаила Сергеевича, - страсть к поиску консенсусов и компромиссов, нерешительность, элементарное отсутствие способностей подлинного и мудрого реформатора?

Начальная стадия демократизации, предоставление свободы слова и печати, ликвидация заскорузлой системы, существование которой всячески старались продлить престарелые ортодоксы, первые (и, увы, последние в нашей стране действительно свободные) выборы 1989 года, шаги по направлению к открытому обществу, инициативы по разоружению, уход из Восточной Европы – все это, несомненно, представляло собой достижения горбачевского правления. Вспомнить можно и немало другого. Но все это в значительной мере было оторвано от реальной, повседневной жизни десятков миллионов людей, представляло жизненный интерес в основном для сравнительно тонкого слоя интеллигенции. Подавляющее большинство народа было далеко и от демократических выборов, и от свободы прессы, и от разоружения, и от ликвидации социалистического лагеря.

Как-то в 1988-м или 1989 году я получил от руководства редакции задание связаться с писателем Е. Носовым, заказать статью о перестройке. Позвонил ему в Курск, поговорил с ним, попросил выступить у нас. Через месяц звоню опять. «Пока думаю», - отвечает он. Еще через месяц высказывается уже более определенно: «Вот, - говорит, - смотрю в окно. Баба с ведром идет. Вот петух закукарекал. А вот ворона пролетела. О чем писать-то? Где тут перестройка?» По-моему, в этих незамысловатых словах честного, совершенно не конъюнктурного курянина – вся суть отношения простого народа к перестройке. На деле вся шумная болтовня о ней и ее благотворном воздействии на жизнь рядовых граждан не выходила за стены кабинетов кремлевских чиновников и всевозможных служак рангом пониже. А народ как жил своей жизнью, так и продолжал ею жить – только все хуже и хуже.

В отличие от Запада, где Михаила Сергеевича буквально боготворят, в памяти действительно широких слоев нашего населения он останется не как «Горби», а как «Горбач». Не как первый настоящий реформатор прогнившей сталинской системы, а как