Из книги «Свет и тени: от Ленина до Путина. Заметки о развилках и персонах российской истории. М., «Культурная революция», 2006
| Вид материала | Документы |
- Из книги «Свет и тени: от Ленина до Путина. Заметки о развилках и персонах российской, 1794.16kb.
- Культурная революция, 222.61kb.
- Рассказы альпинистов о восхождениях на пик Ленина, 2278.89kb.
- «советской философией», 5892.06kb.
- Реферат по истории на тему: Блокада Ленинграда, 560.73kb.
- Ольга Владимировна Григорьева От автора-составителя 1 Данное исследование, 949.99kb.
- Свет и тени в произведениях Булгакова, 124.07kb.
- Мать как судьба, 249.34kb.
- Президенты Российской Федерации В. В. Путина 3 II результаты закон, 416.04kb.
- Задания: Разделиться на 2 группы. Одной группе в качестве литературного материала использовать, 17.43kb.
Кое у кого сохранялась иллюзия, что Горбачев еще на что-то способен, что он все-таки найдет в себе силы определиться: перейти на сторону демократического крыла, на сторону «Демплатформы КПСС» или наоборот пойти на разделение демократической и консервативной частей партии. Бытовали и иные иллюзии, например, что под давлением экономических обстоятельств он будет вынужден обратиться к каким-то реформаторским рецептам и перестанет забалтывать экономическую политику, а предпримет что-то разумное, давным-давно назревшее и способное хоть немного отодвинуть надвигавшуюся катастрофу. Несмотря на нараставшее разочарование в президенте-генсеке, казалось, что еще немножко - и Горбачев все-таки сделает свой выбор. Ну не может разумный человек столько месяцев, столько лет уходить, увиливать от такого выбора, он должен на что-то решиться. Так или иначе, развязка должна наступить. Не может страна вновь возвращаться в атмосферу октября 1964 года, пойдя по пути отстранения Горбачева от власти, хотя попытка такого рода и предпринималась на апрельском Пленуме 1991-го.
«Под тем же углом зрения, - свидетельствует N, - люди следили и за усилиями по подготовке нового Союзного договора, и за какими-то более или менее внятными шагами по налаживанию диалога между союзной и российской властями. Нравится нам или нет, но в интервале между апрелем и августом 1991-го диалог между Горбачевым и Ельциным если и не стал налаживаться, то, казалось, мог наладиться. А это при определенных обстоятельствах давало надежду на возникновение некой конструкции, позволяющей рассчитывать на их взаимодействие. Теперь-то очевидно, что это было не что иное, как иллюзорная надежда на возможность выиграть время, как-то переиграть историю, избежать краха. Это была и коллективная тяга, и одновременно коллективное заблуждение, и коллективная воля – потому что именно к такому развитию событий стремилось большинство общества. Уж очень этому большинству хотелось, чтобы из царившего в стране бардака был найден какой-то выход.
Но даже если такая возможность действительно существовала и ее удалось бы реализовать, Горбачев в новой ситуации уже никак не не был бы главным действующим лицом. Если бы он даже и оставался на плаву, то только как один из. По ходу событий он, скорее всего, становился второстепенным персонажем. И он, думаю, прекрасно понимал это. И здесь сразу давали себя знать его личные качества. Его властные амбиции, самоуверенность, равнодушное и казенное отношение даже к самым близким людям сыграли плохую службу, оттолкнув от него всех, на кого он еще мог рассчитывать. Мне кажется, главным вопросом для него на протяжении всех роковых восьми месяцев 1991 года был не “что будет со страной?”, а “где и кем буду я?”. “Складывается такая-то ситуация, очевидно, произойдет то-то и то-то, но важнее не это, а то, что будет лично со мной, Горбачевым?”
В силу этого он и не участвовал в полной мере во всем, что происходило в стране. И своим неучастием тормозил ход развивавшихся процессов, катастрофически терял время, когда критическая масса людей, способная выступить в качестве “коллективного разводящего”, еще искала лидера, вокруг которого в решающий час ей надо было бы объединиться. Трагедия состояла в том, что основная масса людей, уже не принимая неизвестно куда устремленного Горбачева, еще не принимала в то время и Ельцина, инстинктивно ощущая, что ничего серьезного за ним не стоит. Подсознательно люди жили возможностью некоего “третьего пути” между Ельциным и Горбачевым. Надеялись, что стране удастся проскочить между двумя стихиями – уходящей реальностью, воплощенной в личности Горбачева, и по-человечески, может быть, и понятным в силу его обиженности властью, но непредсказуемым по своим поступкам и дальнейшим планам Ельциным. Хотя при этом еще в середине 1991 года большинство людей сознавало: если Ельцину отдать власть, он лучше Горбачева не будет. За ним тоже реально ничего нет, кроме громких слов и несбыточных обещаний. Да плюс к этому - еще страшное нетерпение, обиды за прежние унижения, комплексы личной нереализованности и желание любой ценой отомстить обидчикам. Поэтому, когда один мессия сменяет другого, лучше развести их во времени и пространстве на несколько лет, а там видно будет. Но ошибка состояла в том, что люди при этом все еще надеялись на способность Горбачева упорядочить ситуацию, ожидали, что ключ к “третьему пути” даст именно он. Или же Ельцин сумеет спровоцировать Горбачева на какие-то вразумительные шаги. Такова была анатомия роковой иллюзии первой половины 1991 года.
К сожалению, сам Михаил Сергеевич, в силу специфических особенностей своей натуры, подавал и партии, и большей части народа, противостоявшей натиску демократов, совершенно невразумительные сигналы. Вместо того чтобы сесть и коллективно подумать, прислушаться к советам, признать свои ошибки, наконец, обратиться непосредственно к народу, повторялось то же самое, что и в первые дни работы президентской администрации: “Поработали? Что-то сделали? Ну, и спасибо – гуляйте. Я лучше вас все знаю и в советах не нуждаюсь”. В конечном счете, все это привело его к окончательному предательству партии и полному уходу от нее в самый трудный момент после путча».
Н. Рыжков в книге «Десять лет великих потрясений» (М., 1996) замечает: «В этом человеке жило дьявольское свойство предавать. Это свойство, на мой взгляд, является органической частью его натуры. Он предавал не только идеалы, во имя которых мы пошли за ним, верили ему, кстати, как и весь народ в то время, но он по-иезуитски предавал своих соратников. Наступал час – и он выбрасывал их, как отработанный материал… Генсеку же продлялось историческое время – как оказалось, для ликвидации партии, разрушения страны и для устранения деятелей, противостоящих таким целям и действиям».
Между прочим, незадолго до своей смерти прежний главный редактор «Коммуниста/Свободной мысли» и бывший помощник Горбачева академик И. Фролов, беседуя в здании Института философии РАН со своим преемником на посту шефа нашего журнала Н. Биккениным, с горечью произнес те же самые слова: «Он предал нас. Всех предал…».
ДУМАЮ, правы те, кто утверждает, что на протяжении всего 1991 года государство у нас уже вообще не управлялось. Фактическое провозглашение независимости Россией, Украиной, Белоруссией, не говоря уже о Прибалтике, во многом предопределило ликвидацию Советского Союза еще в 1990 году. К 1991 году они создали свою параллельно действующую финансово-кредитную систему. В итоге, имея формально единое центральное руководство, страна уже не управлялась из единого центра. И это было допущено по вине Горбачева, еще обладавшего всей полнотой власти в стране и имевшего возможность привлечь к ответственности тех, кто сознательно вел дело к развалу Союза.
Для моего, как и для предшествующих и только подраставших тогда поколений, развилка, кульминацией которой стала катастрофа 1991-1992 годов, сыграла и продолжает играть решающую роль. Для всех тогда оборвалась прежняя и началась новая жизнь. Поэтому, на мой взгляд, требуется более подробно остановиться на перипетиях тех трагических месяцев и дней, попытаться, насколько это возможно, разобраться в мотивах, целях и специфике деятельности Горбачева, личность которого, как это не раз бывало в российской истории, наложила неизгладимый отпечаток на все события того времени.
Есть качества, на которые единодушно указывают все близко знавшие Горбачева и работавшие бок о бок с ним люди. Мемуаристы отмечают: он совершенно равнодушен к тем, кто его окружает и не за страх, а за совесть трудится на него. Он держит их за дворовых слуг. Легко перешагивает через прошлые связи, через своих прежних товарищей, никого из них никогда не поддержав и не защитив в трудную минуту. Сторонясь человеческого общения, он всегда был лишен по-настоящему близких друзей, которым мог бы открыть свое сердце, поведать о сомнениях и планах. Но, будучи обделенным человеческим теплом, не проявляя уважения и заботы о самых близких соратниках и сотрудниках, он чрезвычайно угодлив и внимателен к своим оппонентам и откровенным противникам; стараясь заслужить их симпатию и расположить к себе, порой готов на самые неожиданные уступки, компромиссы и даже унижения. Вот как пишет об этом тесно проработавший с Горбачевым в течение нескольких лет прежний главный редактор нашего журнала Н. Биккенин в книге «Как это было на самом деле. Сцены общественной и частной жизни» (М., 2003): «Что меня поражало в Михаиле Сергеевиче, так это его безразличие к людям, которые были к нему дружественны, лояльны, если хотите, преданны, и потому, как, видимо, он считал, во внимании не нуждались. Но стоило кому-нибудь стать в “оппозицию” (Шеварднадзе, Яковлев, фигуры помельче даже не упоминаю), как он весь превращался во “внимание”, в предупредительность, начинал заигрывать даже с теми, кто допускал прямые оскорбления».
Беспрецедентный случай: в ближайшем окружении Горбачева, за исключением небольшого числа сотрудников его фонда («двора вдовствующей королевы», как он именуется острословами), не оказалось почти никого, кто бы не предал его - вице-президент, премьер-министр, министры обороны и внутренних дел, начальник аппарата. Чем можно объяснить это? Думаю, только одним: их измене предшествовало то, что он сам последовательно обижал, отталкивал и предавал других. Начал с того, что не поддержал и ни разу не защитил от нападок армию и органы госбезопасности. Потом оттолкнул от себя интеллигенцию, которая поначалу так поверила и так тянулась к нему. А закончилось тем, что оттолкнул и бросил на произвол судьбы массы населения – рабочих, крестьян, пенсионеров.
Отдельно следует сказать о возглавлявшейся им партии. Один показательный пример: на выборах генсека ЦК ХХVIII партсъездом (1990) из 4683 делегатов против Горбачева проголосовало 1116 человек. И это вовсе не свидетельствовало о консервативном, антиреформистском настрое делегатов: против избрания на пост заместителя генсека считавшегося фактическим лидером консерваторов Е. Лигачева проголосовало 3642 делегата, а «за» - только 776. Горбачев был тогда отправлен в политический нокдаун только потому, что людям надоели его пустословие, суетливость и непоследовательность. Они ясно дали понять, что ждут от него хоть какой-то определенности и четкости мысли и действий. Но Михаил Сергеевич, видимо, с той поры затаил обиду на всю партию, так никогда и не поняв, что она была его единственной базой, а без нее он представлял собой абсолютный ноль. С самого начала именно партия была его опорой, поддавшись несомненному обаянию и артистическому дару Михаила Сергеевича, его демагогии и напускному демократизму. Он, кажется, так и не оценил нежданно-негаданно доставшегося ему несметного богатства – мощной, прекрасно организованной партии, которая была каркасом, «держащим» единое государство, обеспечивающим дисциплину и сплачивающую людей идеологию в масштабах всей страны. Не смог воспользоваться особенностью этой партии, сохранившейся со сталинских времен: даже сомневаясь и возмущаясь деятельностью Горбачева, партийные организации и комитеты продолжали оставаться послушными воле ЦК, Политбюро и генсека; миллионы рядовых коммунистов до последнего часа сохраняли преданность ему, ожидая только прямого обращения к себе своего лидера. Объяснялось это довольно просто: прерогативы и официальный авторитет генсека всегда рассматривались как последний редут советского строя, а потому на его волю очень долго никто посягать не смел и просто не мог (А. Черняев). Будь Михаил Сергеевич решительнее, мужественнее, просто чуть умнее и дальновиднее, он вполне мог не потерять ни партию, ни страну, ни собственную власть. Но и здесь он проявил свою несостоятельность как руководитель, предпочтя сложить с себя в самый трудный момент обязанности генсека, а не бороться за выживание и действительное обновление когда-то возвысившей его партии. Редчайший в мировой истории случай политического самоубийства. Самоубийства не по расчету, а по собственной непростительной глупости.
Позволю себе привести еще одно свидетельство-размышление N. «Горбачев избрал путь, который в народе называют принципом “Я начальник, все – дураки”. Ваше дело – исполнять, даже если никому не понятно, что именно и как надо исполнять, а сигналы по исполнению каждый день заменялись новыми. А ведь исполнители должны всегда быть соучастниками, их надо убеждать в правильности того, что они делают. Иначе процесс реформации лишается движущих сил. Но у нас реформация пошла совершенно иначе. Ее осуществление облегчило бы даже доведение до конца так и не завершенных реформ Косыгина. На их основе можно было бы попытаться сделать что-то серьезное. Но про них уже никто и не вспоминал. Все опять начиналось с чистого листа. И при этом люди, которые занялись проведением реформ, даже не попытались освоить принципы, опираясь на которые, худо-бедно функционировала советская экономика.
Я считаю это настоящей трагедией наших реформаторов. Когда они начинают реформировать то, чего не понимают, это всегда заканчивается весьма плачевно. Это все равно, что малограмотный человек с улицы начал бы ремонтировать сложнейшую аппаратуру. Сыграло пагубную роль и наличие ряда непреодолимых противоречий: межпоколенческая несовместимость, нежелание признать свою неопытность в государственных делах, разная управленческая культура. Представители нового поколения оказались не в состоянии наладить нормальный диалог с теми силами, которые были бы незаменимыми в проведении реформ и вполне могли бы включиться в процесс преобразований.
Итогом стало отсутствие настоящей политической воли, способной оказать сопротивление тому же военно-промышленному комплексу и навязать ему свои решения. Достаточной политической мощи у высшего руководства страны так и не появилось. За шесть лет реформации Горбачев окончательно разорил страну. А когда собственных ресурсов в рамках существовавшей структуры экономики стало не хватать, пришлось занимать огромные средства на Западе» (курсив мой. – В.Б.).
Повторюсь: «шапка Мономаха», одежда руководителя великой державы явно оказались не по размеру для деятеля, столь мало подготовленного в профессиональном отношении. Горбачев не знал хорошо ни одного региона страны, кроме Ставрополья, и слишком короткий срок проработал в центральных органах власти, руководя к тому же хотя и очень важным, но далеко не основным участком работы – сельским хозяйством. Это сказалось, кроме всего прочего, и на расстановке им малоопытных, часто некомпетентных, не успевших разобраться в своих новых обязанностях людей на высших этажах власти. Принцип подбора кадров сохранился прежний, брежневский – во главу угла ставились личное знакомство, приятельские отношения, связи со времен «малой родины» или комсомольской юности.
Вся кадровая политика Горбачева отличалась удивительной недальновидностью, если не сказать сильнее. Кем, устраняя компетентных, но представлявших иные кланы и поколения специалистов, он окружал себя с самого начала? Серыми, бездарными, слабо разбирающимися в порученных им делах людьми, на фоне которых он сам выглядел чуть ли не яркой звездой. Какой-то В. Мураховский из Ставрополя стал руководить такой сложнейшей, запущенной отраслью, как сельское хозяйство. Знакомому Горбачева по комсомольской юности А. Аксенову было поручено возглавить Госкомитет по телевидению и радиовещанию, в специфике работы которого он совершенно не разбирался и, естественно, вскоре был освобожден со своего поста. Г. Разумовского сделали главой едва ли не важнейшего в структуре ЦК отдела оргпартработы. Ничего не смысливший тогда в международных делах конъюнктурщик и подхалим Э. Шеварднадзе, нанесший впоследствии непоправимый вред интересам России, был назначен на пост министра иностранных дел5.
Крайне неудачным, имевшим трагические последствия было назначение на пост первого секретаря ЦК компартии Казахстана русского Г. Колбина (умного, деятельного, но абсолютно не знакомого с условиями жизни в республике) вместо отправленного на пенсию казаха Д. Кунаева. Молодежь Алма-Аты вышла тогда на улицы с протестами; их выступления были грубо подавлены. В 1990 году Горбачев ввел в состав Секретариата ЦК руководителя Татарского обкома партии Г. Усманова, даже не переговорив с ним заранее об этом назначении; в итоге тот по собственному желанию ушел с фактически навязанного ему поста, а сам генсек оказался в довольно пикантном положении. В КГБ, откуда могли исходить реальные опасности для власти Горбачева, он умудрился не поставить никого, кто следил бы за деятельностью В. Крючкова (уж на что, казалось бы, недалеким в интеллектуальном отношении человеком был Леонид Ильич, и тот, при всем доверии к Андропову, приставил к нему в Комитете своих соглядатаев С. Цвигуна и Г. Цинева, контролировавших каждый шаг председателя Комитета госбезопасности). Вершиной неразборчивости или – что совсем непростительно для деятеля его уровня – политической наивности было упорное пробивание на Съезде народных депутатов совершенно бесцветной личности Г. Янаева на пост вице-президента - второго по значению руководителя в государстве. И уж настоящим верхом политической близорукости стало обезглавливание в канун надвигавшихся решающих событий украинской партийной организации (а значит, и всей Украины, ключевой для Союза республики) – перевод первого секретаря ЦК КПУ В. Ивашко на пост заместителя генсека в Москву. В результате вся полнота власти на Украине была передана в руки националистически и сепаратистски настроенного двурушника Л. Кравчука.
«В подавляющем большинстве случаев обновление кадров было необходимо, - замечает в своей книге уже цитировавшийся мною В. Воротников, - но замена, подбор людей на ту или иную высокую должность проходили поспешно, нередко пристрастно, без учета их истинных качеств, компетенции. Поэтому иногда происходили замены по второму, а то и по третьему кругу».
Как и во всех иных случаях, в своей кадровой политике Горбачев заботился не столько об интересах страны, сколько об укреплении собственных позиций. Он явно не переносил вокруг себя умных, талантливых, самостоятельно мыслящих людей, способных составить ему малейшую конкуренцию, лишить его – прежде всего, конечно, на столь любимом им Западе – хоть частички того восторженного отношения к своей особе, которое было и остается для него дороже всего на свете.
А большая часть его окружения привыкла быть исполнителями, поддакивать любым его выкрутасам – поразительно, но даже в этом «борце за демократию» в полном объеме сказывалось наследие сталинской системы, сколько бы он ни строил из себя либерала и антисталиниста6. А в сталинской властной системе, даже модернизированной Горбачевым, никто никогда не способен взять на себя ответственность без воли «хозяина».
Трагедией для него лично и для всей страны стало то, что Горбачев никак не мог или не решался внятно сформулировать и произнести вслух, чего же он, в конечном счете, добивается своей политикой, какие цели ставит перед перестройкой. Он грубо проигнорировал то, что является аксиомой для каждого мало-мальски образованного марскиста, каковым, видимо, считал себя в те годы сам Горбачев: практика может лишь тогда быть успешной, когда опирается на решение важнейших общих вопросов теории. Не решив последних, как неоднократно подчеркивал Ленин, она будет на них натыкаться каждый раз. Не решив предварительно общие теоретические вопросы стратегического характера, не определив предварительно, куда и зачем мы движемся, нельзя было и надеяться, что страна придет к какой-то цели, а по дороге «неизвестно куда» попросту не развалится. Так оно и произошло…
Покойный ныне университетский товарищ Горбачева, один из идеологов «Пражской весны» Зденек Млынарж, по-моему, очень точно определил на конференции «1985-1995: от перестройки к поискам нового мирового равновесия» (Генуя, 1995) глубинную бессмысленность и негативную направленность перестройки. «Начиная ее, - сказал он, - всем было известно, чего мы не хотим, но никто не смог сформулировать, чего же мы все-таки хотим». Полагаю, что здесь схвачена не только суть перестройки, но и суть самого скоропалительно затеявшего ее Горбачева. Даже А. Грачев, бывший советник и пресс-секретарь президента СССР, в своей в целом апологетической книге «Горбачев» (М., 2001) вынужден признать: «Главное же, Горбачев не знал, чего хочет История, куда, в конце концов, она вывезет и выведет его самого, его страну и затеянную им реформу». Приблизительно такую же оценку дают ему и праволиберальные силы, рупор которых журнал «Итоги» писал в номере за 27 февраля 2001 года: «Горбачев понятия не имел, что именно он затевает, совершенно не осознавал тех реалий, которые возникали в результате его же собственной политики, по-коммунистически верил в созидательную силу произносимых слов. При аппаратной искушенности он проявил абсолютную экономическую наивность; несмотря на новообретенный лоск, так никогда и не избавился от обкомовской привычки всем “тыкать”».
Примечательны размышления В. Фалина, в течение трех лет (с 1988 по 1991 год) трудившегося непосредственно рядом с Горбачевым. Его характерными особенностями как политика Фалин называет «разрыв между желанием и потенциалом, замыслом и его исполнением, риторикой и делом, очевидная неспособность охватить явления в их взаимосвязи и совокупности». Эти особенности «заранее программировали тупики перестройки. Практически ни одно начинание не доводилось при Горбачеве до конца. Прожектерство, чем дальше, тем больше оторванное от почвы и элементарной логики, должно было создавать впечатление поступательного движения, тогда как в действительности с середины 1988 года страна заскользила к бездне» (Фалин В. Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски. М., 1999).
Горбачев постоянно метался от правых к левым и обратно, теряя поддержку на всех флангах политической жизни. Ему, очевидно, казалось, что он ведет дело к эволюционным преобразованиям, к поиску «золотой середины», центристского пути. А его собственные, порой не продумывавшиеся и на два шага вперед действия, раскачивая общество, на практике оказывались революционными (или контрреволюционными – кому как нравится), а вовсе не эволюционными. В силу этого они диктовали совершенно иную логику, требовали не постоянного лавирования и маневрирования между противостоявшими силами, а четкого определения своей позиции на политической арене. По существу,