Geum.ru

Из книги «Свет и тени: от Ленина до Путина. Заметки о развилках и персонах российской истории. М., «Культурная революция», 2006

Вид материалаДокументы

Содержание


Г. Янаев.
В. Крючков.
О. Шенин.
В. Болдин.
А. Лукьянов.
В. Стародубцев.
В. Павлов.
О Горбачеве.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8
Вся жизнь и деятельность Михаила Сергеевича, по словам бывшего главы Советского правительства, много лет проработавшего бок о бок с Горбачевым, - это «театр для себя», в котором он всегда пытался и до сих пор пытается играть главную и единственную роль.

«Те, кто знал его близко, никогда не могли понять, где начиналась и кончалась его искренность, - пишет в книге «Крушение пьедестала» (М., 1995) В. Болдин, в течение нескольких лет руководивший аппаратом Горбачева и знавший его, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой. – Было такое ощущение, что он не до конца им верит, сомневается в искренности и потому никогда не говорит откровенно. Эта стена отчужденности, бездеятельности, некорректность в отношениях вели к тому, что многие стали искать предлоги для ухода от Горбачева… Народ устал от шатаний, экспериментов и болтовни». Говоря все вроде бы вполне искренне, Горбачев «плел кружева, чтобы усыпить бдительность и на практике сделать все наоборот. Или он и сам верил в то, что говорил, как верил и в то, что делает правильно». Не менее интересны и такие наблюдения Болдина: «Лукьянов был более начитан и образован, и это раздражало Горбачева. А «демократические принципы, которые он исповедовал на публике, ему давно мешали».

Несколько лет спустя после выхода в свет процитированной книги, в журнальном интервью («Коммерсантъ Власть», 15 мая 2001 года) тот же Болдин дал еще более исчерпывающее разъяснение феномена Михаила Сергеевича. «Горбачев, - говорил он, - по складу ума, привычкам, по духу провинциал, которому вскружила неокрепшую голову ранняя слава. Если бы не орден за уборку урожая, полученный им в юности, Горбачев стал, наверное, неплохим председателем колхоза или даже начальником райсельхозуправления. А благодаря ордену он попал в МГУ и на аппаратную работу». Имеются свидетельства, что Горбачев, как это ни покажется странным, считался выдвиженцем такого мастодонта партийной бюрократии, как М. Суслов – возможно, потому, что тот сам корнями был связан со Ставропольщиной.

Осведомленные люди всегда опровергали сведения (их, скорее всего, распространяли с ведома или по поручению самого Михаила Сергеевича), согласно которым Горбачев был выдвиженцем и чуть ли не доверенным лицом Андропова. Старый университетский товарищ будущего генсека А. Лукьянов заявлял в одном интервью («Коммерсантъ», 26 февраля 2001 года): «Зря распространялись слухи, что Горбачев был рекомендован Андроповым. Мне пришлось часто контактировать с Юрием Владимировичем перед его кончиной, и я знаю, что им выдвигались другие люди. В частности, назывался Романов». Болдин тоже отвергает миф о том, что Андропов якобы видел в Горбачеве своего преемника: «Мне говорили, что Андропов не воспринимал его всерьез… Несмотря на все его [Горбачева] старания, самая влиятельная часть Политбюро - Черненко, Громыко, Тихонов, Гришин – была против него. И после смерти Андропова не стало легче. Черненко относился к нему с какой-то брезгливостью. Горбачева в обществе и партаппарате продолжали считать сереньким аграрием». И только усилиями самого Болдина – опытного журналиста и спичрайтера, - а также вернувшегося после 10 лет работы советским послом в Канаде и ставшего в 1984 году директором ИМЭМО АН СССР А.Н. Яковлева из Горбачева-эксперта по сельскому хозяйству стали исподволь лепить нечто другое, создавать его новый имидж. «Мы с Яковлевым писали его речь, мысленно обходя сельхозвопросы, - отмечает Болдин. - В итоге нам удалось представить обществу Горбачева в качестве человека, имеющего идеологические и политико-экономические воззрения».

С помощью закулисных, аппаратных интриг, в которых он действительно знал толк, Горбачеву после смерти Черненко, как уже говорилось, удалось заручиться поддержкой Громыко, ставшего в то время своеобразным старейшиной Политбюро. Ему была обещана, подтверждает Болдин, «должность по международным вопросам, которая выше той, что Андрей Андреевич занимает теперь».

Хорошо осведомленный О. Попцов пишет в книге «Хроника времен “царя Бориса”» (М., 1995): Горбачев «стал Генеральным секретарем КПСС в результате бунта провинциальных членов ЦК, представляющих глубинку: Сибирь, Дальний Восток, Урал. Выиграл схватку за партийный трон у Гришина и Романова. Умирающий Черненко, по свидетельству бывшего премьера Тихонова, буквально в последние часы произнес коронующую фразу: “Бери дело в свои руки, Виктор Васильевич!»” Виктор Васильевич Гришин, уже достаточно одряхлевший к этому времени, дело в свои руки взять не смог. По свидетельству Лигачева, перелом на заседании Политбюро в пользу Горбачева совершил Громыко, в ту пору бессменный министр иностранных дел. Ему приписывают слова: “Необходимо подумать о будущем партии и страны”. Он как бы пресек притязания на высший пост как старших, так и еще не успевшего состариться члена Политбюро Григория Романова. Это был второй [после 1964 года] мирный переворот в партии».

Неожиданная для всех поддержка Громыко кандидатуры Горбачева на пост генсека вызвала замешательство среди остальных членов Политбюро. «Еще пару дней назад, - вспоминал Болдин, - Громыко в разговорах высказывался против Горбачева, а тут на тебе – за. Значит, он знает то, чего не знают другие. Блок противников Горбачева – Тихонов, Гришин, Громыко – распался. И все единодушно проголосовали за Горбачева». Как это было принято в давно сложившейся на всех уровнях сталинской партийной системы, выступавшие в прениях сейчас же принялись восхвалять достоинства Михаила Сергеевича. Сам он, как явствует из стенограммы заседания Политбюро («Московские новости», 2001, №9), завершил свое выступление успокаивавшими всех словами: «Нам не нужно менять политику. Она верная, правильная, подлинно ленинская политика. Нам надо набирать темпы, двигаться вперед, выявлять недостатки и преодолевать их, ясно видеть наше светлое будущее». Типичное дежурное выступление партаппаратчика, не предвещавшее ничего плохого, но и ничего хорошего…

Все изменилось довольно скоро после восшествия на престол генсека. По свидетельству члена Политбюро ЦК В. Воротникова, излюбленным методом партийного руководства Горбачева стали «разносы. Эмоционально, с нажимом, угрозами. Не всегда объективно, но… самоуверенно. Такой метод накачки стал системой. Но отдача, меры – повисли в воздухе». А вот как описывает произошедшую с Михаилом Сергеевичем метаморфозу Болдин: «Он стал совершенно нетерпим к любой критике в свой адрес. И наоборот, стал безостановочно обижать всех вокруг себя. Помню, на заседании говорит кому-то из членов Политбюро: “Если будешь дальше болтать, сейчас же выгоню за дверь”. К тому же он оказался страшно падким на лесть. После одной из первых поездок в качестве генсека – в Ленинград – Горбачеву кто-то сказал, что он трибун. И он поверил! И что начал делать… Читает начало речи, возбуждается вспоминает, что он трибун, и отрывается от текста. Излагает основные мысли так, как запомнил, а дальше тупик. Открывает следующую страницу, но об этом он вроде бы уже сказал. Листает дальше – и об этом тоже говорил. И начинаются импровизации и бег по кругу… С одной стороны, ему очень нравилось ездить, произносить речи, раздавать обещания. Он давал их столько, что нам пришлось оснастить одного из охранников диктофоном и записывать все, что Горбачев говорит во время разговоров с людьми. А с другой стороны, ездил он не от хорошей жизни. Оказалось, что руководитель он никакой. Поэтому все дела в ЦК, прежде всего кадровые, он переложил на Лигачева, а сам ездил то по стране, то за рубеж. Он ведь и все вопросы не решал не из-за отсутствия воли. Воля к власти у него была – дай Бог всякому. Чаще всего он просто не знал, как нужно вопрос решать. И выкручивался, как мог».

«Горбачев, - продолжает Болдин, - так до конца своего правления и не понял, что экономика – конкретная вещь. Что из обещаний товаров не сделаешь. Нужны сырье и деньги. Процессами в экономике нужно было управлять, а управлять, по сути, было некому. Еще со сталинских времен повелось, что генсек подбирал себе в команду людей слабее себя. Горбачев шел тем же путем. Он сменил три состава Политбюро, каждый из которых был гораздо слабее предыдущего. Он менял квалифицированных людей на таких управленцев, многие из которых были недостаточно подготовлены. На тех, кто постоянно заглядывал ему в рот.

Дела шли все хуже, и именно поэтому он ударился в гласность. На идеологии, в отличие от экономики, можно спекулировать довольно долго. Мы пытались ему объяснить, что нужно внимательно изучить китайский опыт, что существующая структура управления страной – партия – лучше, чем отсутствие управления вообще. Но он уже сорвался с резьбы и вертелся сам по себе. Кинулся к демократам, но там был уже свой лидер – Ельцин. Горбачев начал маневрировать, кого-то из Межрегиональной депутатской группы поддерживать особо, но ничего не добился».

Не менее определенно высказался об устойчивых чертах личности и характера Михаила Сергеевича бывший секретарь ЦК, зампред Совета Министров СССР, а впоследствии посол во Франции Я. Рябов, знавший его еще со ставропольских времен: «С годами Горбачев мало изменился. Все такой же был демагог поверхностный» («Коммерсантъ Власть», 31 марта – 6 апреля 2003 года).

Кратко, четко и по-писательски образно характеризует черты личности Горбачева О. Попцов: «Разговоры об экономических реформах трактовал как сами реформы. Оказался меньше масштаба начатых им перемен. Обнаружившееся несоответствие признать отказался… Нерешителен и упрям одновременно. Предрасположен к личному комфорту. Многословен… Страдает синдромом повышенной самозначимости. Утратив политическую власть, критического анализа собственных просчетов делать не стал… Не понимает, что уже много лет говорит одно и то же».

Показателен и такой факт: постоянно рассуждая о демократии и гласности, Горбачев на деле отказался даже от такой формы коллегиальной работы, как предоставление членам Политбюро сненограмм своих бесед с лидерами зарубежных стран и совместное обсуждение итогов переговоров с ними. По свидетельству А. Лукьянова (программа ТВЦ «Русский век» 7 сентября 2005 года), со времен встречи на Мальте с Дж. Бушем-старшим никто из членов Политбюро понятия не имел, о чем генсек тайно договаривается с руководителями США, Германии, Британии, Франции. Такого положения не было даже при Сталине и его преемниках…

Я привел эти, на мой взгляд, очень показательные высказывания с одной целью: проиллюстрировать, как воспринимался Горбачев с близкого расстояния. Причем не случайными людьми, а, если говорить о Болдине, - человеком, который был вхож к нему в любое время, выполнял самые деликатные его поручения, писал для него речи, готовил документы, вел всю скрытую от глаз организационную работу аппарата генсека и президента. Можно оспаривать эти высказывания и характеристики, ссылаясь на то, что они принадлежат людям, которые предали Горбачева, или сами, как Лукьянов, были преданы им. Но удивительная вещь – сходные, хотя и более осторожные, оценки Михаила Сергеевича дают и некоторые его единомышленники, те, кто, казалось бы, должен восхищаться всем, что было сделано им для подготовки крушения советского строя.

Вдохновлявший Михаила Сергеевича на многие из его самых неприглядных дел А.Н. Яковлев следующим образом отзывается об особенностях личности Горбачева во втором томе книги «Омут памяти. От Столыпина до Путина» (М., 2001): «Он мог утопить в словах, грамотно их складывая, любой вопрос, если возникала подобная необходимость. И делал это виртуозно. Но после беседы вспомнить было нечего… Он умело скрывал за словесной изгородью свои действительные мысли и намерения. До души его добраться невозможно. Голова его – крепость неприступная. Мне порой казалось, что он и сам как бы побаивается заглянуть в себя, откровенно поговорить с самим собой, опасаясь узнать нечто такое, чего и сам еще не знает или не хочет знать. Он играл не только с окружающими его людьми, но и с собой. Играл самозабвенно… Игра была его натурой. Будучи врожденным и талантливым артистом, он, как энергетический вампир, постоянно нуждался в отклике, похвале, поддержке, в сочувствии и понимании, что служило топливом для его самолюбия и тщеславия, равно как и для созидательных поступков… [Он] стеснен особыми качествами, характерными для людей, которые окончили университеты, а вот с хорошим средним образованием отношения у них остались несколько двусмысленными. Отсюда и “oткрытия” давно известных истин… Он никогда публично не защищал своих сторонников – пусть сами выкручиваются, да и подзатыльника дать тому или иному коллеге чужими руками тоже не помешает…. Он заметно тушевался перед нахрапистыми и горластыми, в то же время бывал достаточно пренебрежительным к тем, кто его активно поддерживал. Эти, мол, никуда не денутся».

В книге «Сумерки» (М., 2003) Яковлев приводит пример, изобличающий Горбачева как поразительного, порой совершенно алогичного лицемера, ни одного утверждения и высказывания которого не следует принимать на веру. «Упомяну об одном грустном для меня моменте, о проблеме, связанной с пактом Риббентропа-Молотова. Однажды мне позвонил Б. Ельцин (он был уже президент, а я работал в Фонде Горбачева) и сказал, что “секретные протоколы”, которые искали по всему свету, лежат в президентском архиве и что Горбачев об этом знал. Находка ошарашила меня… Зачем хитрить на пустом месте? До сих пор не могу уловить логику его мысли. А в легкомыслие верить не хотелось. Однако, как свидетельствует бывший работник архива Политбюро, Болдин докладывал об этих бумагах Горбачеву, который дал указание никаких справок по ним не давать… Во всей этой “игре в прятки” высвечивается любопытнейшая черта горбачевского характера».

И уж полным приговором Горбачеву, несмотря на все старания автора выглядеть объективным и беспристрастным, звучит заключительная часть яковлевских мемуаров «Омут памяти», посвященная бывшему генсеку: «Михаил Сергеевич, уже будучи частным лицом, так и не нашел ни сил, ни мужества, чтобы критически осмыслить пережитое, особенно на заключительном этапе пребывания у власти. Все его слова и дела после декабря 1991 года свидетельствуют о том, что он мучительно защищает себя, все время оправдывается, стараясь “сохранить лицо”. Он пытается играть Горбачева, а не быть им. … Я просмотрел его мемуары, изданные в 1995 году. И с горечью обнаружил, что он еще не вышел из того психологического тупика, в который сам себя загнал, обидевшись на весь свет».

Способность Михаила Сергеевича игнорировать любую критику в своей адрес, не слышать того, что буквально в глаза ему говорят о нем самом люди, поражала всех, кто когда-либо находился с ним рядом. Некоторые из них высказывают почти фантастические предположения, пытаясь объяснить причины такого удивительного для руководителя страны поведения. Так бывший командующий Западной группой войск генерал-полковник М. Бурлаков вспоминает: «Я Горбачева слышал на пленуме и удивлялся. Его чем-то питали. Выступают против него с такой критикой, что он должен или провалиться сквозь землю, или что-то ответить. Принесут ему стакан питья типа чая с молоком, он выпьет – как будто ничего не было! Он абсолютно ни на что не реагировал, гнул свое» («Коммерсантъ Власть», 28 марта 2005 года).

Мне кажется, большой интерес для того, чтобы лучше обрисовать психологический и политический портрет Горбачева, представляет мнение о нем человека, который никогда его лично не видел, но на протяжении всей своей жизни привык профессионально анализировать особенности и вытекающие отсюда возможности исторических деятелей различных эпох. Вот что за год до катастрофы 1991-го сказал о нашем незадачливом генсеке-президенте не раз цитировавшийся мною историк М. Гефтер: «Несовпадение двух поприщ или, если угодно, двух ипостасей – ключ к Горбачеву. Мне кажется, его мировой успех не дает ему возможности заметить узость внутреннего поприща. Обратите внимание, как он умеет разговаривать на Западе. Теперь посмотрите, как он говорит с людьми на улицах наших городов. Он же никого не слышит! У него нет потребности услышать. Все, что они скажут, Горбачев знает наперед. Меня страшно интересует: с кем он говорит откровенно? И делится ли он с кем-нибудь? Если нет, то его страшно жалко. Может быть, поэтому он так привязан к своей жене, может быть, это действительно единственный человек, с которым он становится самим собой?»

И далее старый, мудрый Гефтер подчеркивает по существу то, что в конечном счете сгубило Горбачева, а заодно и нашу великую страну, случайно оказавшуюся под его руководством: «Политик не должен бояться утраты популярности. Политик должен рисковать в критические моменты. И политик должен следить за тем, чтобы его окружали сильные люди, в частных случаях – более сильные, чем он. К сожалению, Горбачев слаб во всех этих пунктах… Он нерешителен в критические минуты. Когда речь идет о таких событиях, где может пролиться кровь, первая реакция Горбачева – уйти в сторону. Если он и добрый человек, то это не к добру, хотя мне кажется, он просто теряется. А как человек, обладающий бесконтрольной властью, он потом (с опозданием) действует так, что жертвы увеличиваются» (Гефтер М. «Пусть жесткий, но компромисс». – Караулов А. Вокруг Кремля. Книга политических диалогов. М., 1990).

Неожиданным образом характеризует Горбачева – руководителя социалистической державы, лидера крупнейшей в мире компартии, неустанно провозглашавшего свою верность идеям социализма, - дипломат, профессор Колумбийского университета, бывший посол США в СССР Дж. Мэтлок, в годы перестройки постоянно общавшийся с Михаилом Сергеевичем («Дипкурьер НГ», №3, 17 февраля 2000 года). «Нужно признать, что некоторые вещи он вообще не понимал или понимал очень плохо. Первое – он плохо понимал экономику, у него было какое-то, я бы сказал, упрощенное понимание социализма. Он изначально отрицал социалистические идеи только потому, что они социалистические, и приветствовал капитализм, не осознавая, что, например, в экономиках развитых капиталистических стран, где основами являются идеи частной собственности, в то же время сильны и многие идеи социализма… Как, например, в Швеции, где государство различными мерами поддерживает высокий уровень жизни. То же самое есть и в других европейских странах, да, кстати, есть это и у нас… Мы в США не называем это социализмом, потому что у нас это отрицательный термин, но и для нашей экономики характерны такие черты, взятые из учения социализма, как, например, значительная социальная поддержка населения. Удивительно, что Горбачев этого не видел… В результате ваша страна оказалась в водовороте дикого капитализма…»

По меньшей мере, забавно (а вообще-то – позорно и страшно), что посол крупнейшей капиталистической державы упрекает лидера державы социалистической, руководителя коммунистической партии в недостаточно уважительном отношении к социалистическим ценностям и излишнем преклонении перед капитализмом…

А ТЕПЕРЬ вернемся к тому, с чего, собственно, все началось, и поразмышлять над тем, можно ли было бы избежать нынешней российской трагедии. Понимаю, что со мной вряд ли согласятся возможные читатели из числа неолибералов и профессиональных борцов за права человека. Однако я – да, думаю, и многие другие - все время задаю себе вопрос: не обстояло бы все в нашей стране сегодня иначе, если бы Горбачев нашел в себе мужество и решимость в роковые дни 18-19 августа 1991 года поддержать и даже возглавить введение чрезвычайного положения в стране? Не сложилась бы судьба страны – да и его собственная – иначе, если бы он заботился не о спасении любой ценой президентского и партийного поста, не о сохранении на Западе своего имиджа «миротворца» и «демократа», а думал о будущем страны и 280 с лишним миллионов ее граждан? Если бы дело обстояло таким образом, то не миновали бы ли мы нашу развилку 1991 года с несравнимо меньшими потерями, чем это оказалось в действительности?

Конечно, условием этого должны были бы стать гораздо более решительные, смелые и энергичные действия и самих членов злополучного ГКЧП, коль скоро они воодушевлялись в своих действиях не шкурными интересами сохранения собственных постов, в чем их не устает обвинять Горбачев, а идеями защиты социальных завоеваний и целостности Родины. Видимо, в этом случае на их месте просто должны были бы оказаться совсем иные люди, с иным пониманием своей исторической ответственности и просто с другим уровнем развития интеллекта, но таковых в верхушке партийно-государственной иерархии страны, выпестованной по сталинским канонам беспрекословного послушания очередному «вождю», не нашлось.

Весь так называемый «путч» вообще выглядел, по меньшей мере, странным, если не сказать смехотворным. Я в свое время защищал диссертацию, посвященную политике военных режимов в Латинской Америке (на примере Перу), и волей-неволей детально ознакомился с типологией и методологией государственных переворотов в различных странах этого богатого путчами континента. При всей специфичности ситуации в Советском Союзе и отсутствии у нас соответствующих исторических традиций общие черты и методы действий тех, кто решается на совершение переворота, во всех странах более или менее одинаковы. Изобретать тут почти ничего не надо, нужно только иметь четкие цели и задачи, тщательно продумывать и в деталях готовить соответствующие акции и заявления, а не импровизировать в последний перед выступлением день. И для меня уже на исходе дня 19 августа было совершенно очевидно, что члены ГКЧП либо сумасшедшие, либо абсолютные дилетанты и авантюристы, не продумавшие никаких конкретных мер по закреплению спонтанно, без подготовки захваченной ими власти и реальной, эффективной нейтрализации тех сил, против которых они, собственно, и выступили. Если уж они решились на такой отчаянный, сумасбродный шаг, то надо было идти до конца, отказаться от игры в демократические процедуры и с самого начала предпринять те шаги, которых – причем и с той, и с другой стороны, только с противоположными чувствами – от них ждали. Вместо этого они вяло и невразумительно оправдывались на не нужной никому в тех условиях пресс-конференции за то, чего, в сущности, ими так и не было сделано.

Интересно заметить, что даже такой непримиримый противник и Горбачева, и Ельцина, как генерал-лейтенант КГБ Н. Леонов, который в силу своего положения одного из прежних руководителей внешней разведки и главы Аналитического управления Комитета госбезопасности должен был бы испытывать симпатии к ГКЧП, на самом деле подвергает их действия самой резкой критике. В книге «Крестный путь России» (М., 2002) он пишет: «Несмотря на море литературы, разлившееся после августа 1991 года и призванное доказать наличие заговора, изображавшего ГКЧП как некое “чудище зло, озорно, стозевно и лайяй”, намеренное восстановить тоталитарное государство и диктатуру партии, убедить в этом здравомыслящего человека весьма трудно. Вся так называемая заговорщическая работа была проделана за 4 часа – с 20 до 24 часов 18 августа 1991 г. Тексты основных документов были заготовлены заранее в структуре КГБ, да и то, насколько нам известно, в течение двух-трех предыдущих дней. Никакого плана проведения и обеспечения репрессивных акций не было, равно как не существовало разработанного и согласованного плана использования вооруженных сил для обеспечения чрезвычайного положения. Не было подготовлено ни печатных, ни аудиовизуальных материалов, крайне необходимых для политического подкрепления столь ответственной акции. Даже такая элементарнейшая мера, как отключение связи для всех возможных оппонентов, не была предусмотрена. Оставались открытыми все аэропорты, границы».

Результат полной неподготовленности инициаторов выступления 19 августа - раздрай и растерянность среди членов ГКЧП. В. Кеворков, работавший впоследствии с материалами следствия по делу ГКЧП, так описывает царившую тогда атмосферу («Кремлевская оперетка». М., 1997): «С военными, в том числе и с сотрудниками госбезопасности, происходило нечто противоестественное. Те, кому наверху надлежало издавать приказы, не были уверены в том, что это надо делать. Те, кто их получал сверху, сомневались, следует ли их исполнять. Те, кому некуда было деваться, с одной стороны, выполняли приказы, с другой – делали все, чтобы их блокировать: одну часть подчиненных направляли на взятие Белого дома, вторую – на его защиту от тех, кто будет на него покушаться. И при этом бесконечные дискуссии: выполнять приказ или не выполнять».

Нерешительность, как признавал позднее один из членов ГКЧП, министр обороны маршал Д. Язов, была главной ошибкой: «Вместо того чтобы показывать по телевидению “Лебединое озеро”, нам надо было бы выступить и объяснить народу, о чем идет речь» («Общая газета», 1995, №10). А речь, если верить свидетельствам всех участников этих событий, на самом деле вовсе не шла о сворачивании реформ, о намерении гэкачепистов навязать «тоталитарные» порядки и прочей чепухе, которая уже не один год распространяется нашими «демократами» с помощью обслуживающих их интересы СМИ. Тот же Язов совершенно определенно говорит в цитируемом интервью: «Нет, реформы были необходимы. Но они не должны были вести к развалу страны. В августе 1991 года речь шла не о том, чтобы свергнуть Горбачева, а о том, чтобы сохранить единство Советского Союза».

Характерны и звучат по-своему логично и даже убедительно позднейшие высказывания членов ГКЧП и других участников проходившего по их делу процесса о целях выступления 19 августа и причинах провала задуманного.

Г. Янаев. «Никаких обширных, заранее продуманных, тем более долгосрочных планов у нас быть не могло. Мы не собирались брать власть, а только ждали скорейшего созыва Верховного Совета и возвращения Горбачева. Я никогда не мыслил себя президентом Советского Союза, да и вице-президентом, и членом Политбюро. Вот в роли председателя ВЦПС я был на месте. Но Горбачев зачем-то меня все время тянул… Главная ошибка ГКЧП была в том, что мы хотели сохранить у власти Горбачева да к тому же оберегали его демократический имидж. Ведь я боялся, что люди обо мне скажут: “Предатель! Горбачев его всюду двигал, а он…” Для меня это была бы нравственная Голгофа. В результате слова “мой друг Горбачев”, сказанные мной на пресс-конференции, отринули от ГКЧП часть людей… Мы рассчитывали, что Ельцин пойдет на контакт. 18 августа разговаривать с ним не имело смысла, поскольку он только что вернулся от Назарбаева в определенном состоянии. Поэтому утром 19 августа к нему в Архангельское должны были отправиться Павлов, Язов и Бакланов. Туда выехала группа сотрудников КГБ, которая вступила в контакт с охраной Ельцина. Их задачей было обеспечить эту встречу, а вовсе не арестовать Ельцина, как нам потом пыталось приписать следствие. Но встреча не состоялась, поскольку Павлов слег с высоким давлением… Мы просто не планировали никаких действий против Белого дома. Не было логики в наших поступках. Ведь ГКЧП ни одного должностного лица не снял, Верховного Совета не распустил, уполномоченного не назначил, и ни о каких насильственных действиях речи не было… Ввод войск – это было неуклюжее решение, наша промашка. То была перестраховка – мы знали, что наши оппоненты пойдут на все, и решили взять под охрану важнейшие объекты, но не представляли себе, что ввод войск может стать таким детонатором. Войск бы не было – не было бы и народа у Белого дома. Поэтому после первой же стычки армию вывели… Вместо того чтобы самим вводить чрезвычайное положение, надо было потребовать созыва Верховного Совета. Следовало поставить перед ним вопрос о смещении Горбачева, а в противном случае заявить о нашей коллективной отставке» («Общая газета», 1996, №32).

В. Крючков. «Выступление ГКЧП не увенчалось успехом во многом из-за того, что мы не мыслили решать проблему большой кровью. 18-го мы договорились, что если возникнет такая опасность, прекратим выступление. В ночь на 21-е нам стало ясно, что ельцинская сторона готова пойти на массовые беспорядки… Они готовили серьезные провокации в Москве. Кстати, они не получили серьезной поддержки: по моим данным, в проельцинских выступлениях участвовали 160 тысяч человек. В масштабах страны это мизер» («Сегодня», 19 августа 1999 года).

О. Шенин. «Мы бы не проиграли, если бы подготовка путча была проведена по-настоящему. Недостаточная организованность стала нашей роковой ошибкой. В стороне оказались и правительство, и Верховный Совет. ВС должен был собраться еще 19-20 августа, на деле же его заседание назначили только на 26-е число. Самую негативную роль сыграл во всем происходящем Горбачев. Он просто пассивно выжидал, чем закончится дело, и тем, в конечном итоге, дал возможность Ельцину принять на танке позу триумфатора» («Известия», 19 августа 1995 года).

В. Болдин. «Прообраз ГКЧП создал сам Горбачев в 1990 году, когда шла война в Карабахе и начались конфликты в других республиках. Он сказал: “Сейчас появились новые тенденции, и надо как-то отслеживать эти вопросы”. Горбачев назвал несколько силовиков – прежде всего Крючкова, Язова, Пуго, ряд других людей. Фактически всех тех, кто потом вошел в состав ГКЧП… Как мне говорили, он хотел освободиться от Ельцина, но так, чтобы это было сделано чужими руками. Ведь когда члены созданной им комиссии (потом ставшей ГКЧП) прилетели к нему в Форос, он сказал: “Действуйте”. И связь у него была. Он хотел вернуться в Москву триумфатором, если у Крючкова, Язова и Пуго все получится. А если не получится – вы, ребята, ответите по всей строгости закона. Но ни Язов, ни Крючков, ни Пуго не были намерены проливать кровь ради его благополучия» («Коммерсантъ Власть», 15 мая 2001 года).

А. Лукьянов. «То, что произошло 19-21 августа 1991 года, нельзя называть ни путчем (система власти в стране осталась нетронутой), на заговором (история не видывала заговоров, во время которых “заговорщики” обращались бы к тому, против кого он устраивается), ни переворотом (ибо не бывает переворотов в защиту существующего строя). Сегодня очевидно, что это была плохо организованная попытка спасти существовавшее на территории СССР государство» («Век», 2000, №33).

В. Стародубцев. «Тогда существовала реальная альтернатива – наша страна могла пойти по другому, лучшему пути. Можно было вести реформы не через революцию, а через эволюцию. Страна бы не раскололась, не потерпела сокрушительного поражения в экономике, в нравственности – не восторжествовали бы сегодняшние звериные законы жизни, когда, кроме денег, нет другого идеала…Мы, собравшиеся в ГКЧП люди, оказались слишком мягкими, наивными. Для нас существовал только мирный путь. Мы не могли пойти на применение вооруженной силы против своих граждан. Теперь же практика меня убедила, что без жестких мер в такой ситуации не обойтись» («Известия», 19 августа 1995 года).

В. Павлов. «Если говорить прямо, то это была борьба за сохранение единой державы и, прежде всего, единого экономического пространства. Потому что к августу Горбачев по сути дела “сдал” это государство представителям властных национальных, а точнее, националистических элит. Причем сдача происходила за кулисами: договор, подготовленный для подписания 20 августа, имел высшую степень секретности, проект был разослан только членам Совета безопасности и многими статьями прямо противоречил и решениям Верховного Совета СССР, и итогам всесоюзного референдума.

А с другой стороны, это была борьба за способ преобразования страны. Если вспомнить доавгустовский период, то в любой полемике о будущем страны непременно звучало, что в конечных целях перестройки и реформ разногласий нет, все едины. Конечная цель – создание многоукладной экономики. Но строить ее можно по-разному. Можно – нашим обычным способом: “до основанья, а затем…”. Можно иначе: не разрушая, а дополняя существующую экономику, заново создавая частный сектор и реанимируя коллективный во всех его формах. Кстати, до августа страна шла эволюционным путем, государство создавало условия для зарождения частного капитала.

Но такое постепенное развитие многих перестало устраивать – причем на уровне руководства республик. Многие стремились не к изменению государственного устройства и иным преобразованиям, а к тому, чтобы стать “первым парнем на деревне”. Ну, стали, а что там изменилось по сути, кроме проявления режимов неограниченной власти? И, конечно, те, кто оказался в первых рядах сепаратистов, прекрасно понимали: чем больше успехов страна добьется на пути эволюционного преобразования экономики, чем лучше станут жить люди, тем меньше шансов у претендентов на личную власть добиться своих целей. Поэтому и была спровоцирована конфронтация августа-91: ведь подписание договора означало легализацию процесса развала…

Трудно сказать, что было бы, обернись все иначе, но… Обязательно было бы сохранено единое государство, причем включая Прибалтику. Наверное, ликвидировали бы институт президентства и имели бы парламентскую республику. Мы имели бы сегодня многоукладную экономику, находящуюся на стадии формирования частной собственности путем создания частных предприятий и продажи части государственной собственности: именно продажи – мы бы не допустили раздачи госсобственности ни своим, ни иностранцам. Программу приватизации осуществляли бы как программу продажи неэффективных госпредприятий. И никакой “ваучеризации всей страны”!

Думаю, мы имели бы совершенно другое общество в нравственном отношении. Корень сегодняшнего разложения в том, что появился большой слой людей, выброшенных за борт, поставленных в такие экономические условия, когда уже не до нравственности – выжить бы…» («Общая газета», 1995, №33).

Восемь лет спустя в последнем в своей жизни интервью В. Павлов высказался еще более откровенно. «Для спасения Советского Союза, - говорил он, - нам нужно было время – чтобы законно дезавуировать все через съезды. И это было бы проделано, но мы недооценили развала нашей правоохранительной системы. Слишком много оказалось людей, которые пошли служить на ту сторону…. Для меня до сих пор остается большим секретом позиция наших органов безопасности». В качестве примеров он приводит то, что действительно трудно понять и объяснить. В период между 14 и 17 августа большая часть «демократической» верхушки - в том числе Ельцин, Собчак, Попов – находилась на озере Иссык-Куль в гостях у Акаева. Туда ведет единственная дорога, которую ничего не стоило перекрыть сотрудникам КГБ, если бы они получили соответствующий приказ из Москвы. Но такого приказа не последовало. Самолет Ельцина, вылетевший в Москву из Алма-Аты после двух дней непрерывных возлияний российского президента, мог без труда быть посаженным в любом месте. Но и этого сделано не было. По договоренности с ГКЧП, самолет Ельцина должен был приземлиться на военном аэродроме в Кубинке, где его поручено было встретить Павлову, но вместо этого совершил посадку во Внуково-2, откуда его пассажир отправился на дачу в Архангельское. Крючков успокаивает Павлова: «…Есть люди, которые готовятся его встретить соответствующим образом в Завидове. Или он дает согласие с нами сотрудничать, или мы отвозим его в Завидово, и они там временно – один в Форосе, другой в Завидово – отдохнут». Но никто Ельцина в Завидово не отправляет. Он даже не заблокирован на своей даче, хотя там находились бойцы «Альфы» и там тоже имеется единственный выезд. Вместо этого он спокойно в своей машине с двумя охранниками отправляется в Белый дом. По словам Павлова, «возникает такой вопрос, а, собственно говоря, в этом случае какие силы действовали внутри службы безопасности? У меня ответа на этот вопрос нет».

Объясняя тот факт, что народ не вышел на улицы в поддержку ГКЧП, Павлов - на мой взгляд, совершенно верно – выделил важнейшее обстоятельство: «Я считаю, в провале нашем основную роль сыграло то, что Горбачев успел к тому времени разгромить партию. Ведь Московский горком обязан был вывести людей на улицу, провести митинги в поддержку на фабриках, на площадях! Если бы людей позвали, уверяю вас, достаточное число вышло бы, но они просто сидели и ждали, у нас люди не приучены были сами ходить на какие-то митинги». Что касается значительной группы людей, собравшихся защищать Белый дом, то, по мнению Павлова, «пару водометов – и все эти баррикады исчезли бы. Боялись не этого, боялись крови, не хотели этого. Потому что, грубо говоря, никакого дела с убийства нельзя начинать» («Коммерсантъ Власть», 7-13 апреля 2003 года).

Можно по-разному относиться к приведенным – разбросанным по различным изданиям и полузабытым – высказываниям, принимать их на веру или считать попыткой задним числом оправдаться за свои действия. Но есть и свидетельства иного рода, подтвержденные следствием и судом над членами ГКЧП. Вот что, по словам государственного обвинителя, старшего прокурора, полковника юстиции А. Данилова, вытекало из объективного расследования этого знаменитого дела.

О Горбачеве. «Многое из того, о чем так эмоционально говорили политики и писали журналисты, строгая юридическая проверка в суде не подтвердила. Взять хотя бы ту же “изоляцию” Горбачева в Форосе. Да, некоторые ее элементы имели место. Была отключена связь – но не вся, телефоны работали в административном здании и в машинах. Были блокированы ворота дачи – но разблокировать их никто не пытался. Личные охранники заявили, что выполнили бы любую команду президента СССР, так как подчинялись только ему и только перед ним отвечали за свои действия. А на их стороне был неоспоримый численный и силовой перевес, они бы мгновенно управились с командированными дополнительно из Москвы пятью-шестью новыми сотрудниками КГБ, будь на то воля Горбачева.

Будем рассуждать: “заговорщики” создали опасность для государства и лично для президента и его близких. Как необходимо ему поступить в качестве главы государства и главы семьи? Высшее должностное лицо обязано пресечь угрозу своей стране. А если бы связь оборвалась в случае войны или какого стихийного бедствия – он что, тоже сидел бы и ждал? На суде мы выяснили, что Михаил Сергеевич не предпринял ни одного реального шага по адекватному реагированию на ситуацию, на даче все так же ходили купаться, загорали, смотрели телевизор…»9.

О путче. «Эпизод, инкриминируемый “заговорщикам”: совещание 20 августа, посвященное так называемому захвату Дома Советов. Участвовали в нем заместители руководителей силовых министерств и начальники некоторых управлений. Разговор на нем шел об опасности, исходившей от многих вооруженных людей в Белом доме, людей, не имевших права носить оружие и мало контролируемых. Но ни о каком “захвате здания”, о штурме и речи там не было, что подтвердили многие, в том числе и допрошенный в суде нынешний заместитель министра обороны [ныне – губернатор Московской области. –