Geum.ru

Из книги «Свет и тени: от Ленина до Путина. Заметки о развилках и персонах российской истории. М., «Культурная революция», 2006

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8
ленинской, сам вечно клявшийся в верности ленинизму, ни разу не выступил с осуждением начавшихся в результате его молчания и пассивности нападок на Ленина, а значит, и на все социалистическое, что оставалось святыней для миллионов.

Это и вызвало дезориентацию и растерянность среди рядовых членов партии и большей части народа. А поднятая после публикации 13 марта 1988 года в «Советской России» печально знаменитой статьи Н. Андреевой мощная волна критики неосталинистов как главной угрозы перестройке переместила центр тяжести идеологической и политической борьбы исключительно на лево-консервативный фланг партии, ассоциировавшийся с именем Е. Лигачева. Правый же, неолиберально-западнический фланг, возглавлявшийся А.Н. Яковлевым, не только оказался полностью вне зоны критики и контроля, но и стал в глазах партийных и внепартийных масс отождествляться с собственно горбачевской линией. Этот фланг набирал силы, концентрировал в своих руках ведущие СМИ и готовился к переходу в решающее наступление. Не исключаю, что все это - в том числе и публикация в «Советской России» провокационной и крайне неумной статьи Н.Андреевой – представляло собой хорошо продуманную и тщательно спланированную операцию тех кругов, которые изначально ставили перед собой целью компрометацию и подрыв социализма, уничтожение Советского Союза. А потерявшие в этот период всякие идейно-политические ориентиры массы, к тому же доводимые до белого каления материальными трудностями, нехваткой продуктов питания (судя по всему, тоже искусственно создававшейся правыми, прокапиталистическими и прозападными силами), проявляли готовность поддержать кого угодно, кто пообещает им покончить с властью бездарного кремлевского правителя и навести хоть какой-то порядок в стране и в мозгах людей. Семена популистской демагогии Ельцина легли поэтому на благодатную почву. А дискредитация горбачевским руководством социалистической теории и практики привела к тому, что в критический момент никто на деле не выступил в защиту существовавшего семь с лишним десятилетий строя. Народ сам позволил обмануть себя лозунгами демократических и рыночных реформ, совершенно не задумываясь над тем, что за красивыми декларациями и клятвами Ельцина, Бурбулиса, Гайдара и компании скрываются планы элементарной реставрации буржуазных порядков, насаждения в стране капитализма.

Объективно деятельность Горбачева создавала благоприятные условия для нарастающей криминализации общества, распада Советского Союза, реванша сил буржуазной контрреволюции и утраты народом всего того, что было создано трудом и немыслимыми жертвами целых поколений наших соотечественников. Субъективно, скорее всего, не желая этого, он, проложил путь к власти самым ретроградным силам, установившим в России капиталистические, криминально-бюрократические порядки. Своей конечной политической судьбой Горбачев очень напоминает мне одного недотепу из русского фольклора. Тот залез на дерево, чтобы убрать мешавший ему сук, сел на него, спилил и вместе с ним грохнулся с большой высоты на землю. А, очнувшись, стал костерить всех направо и налево, обвиняя их в своем падении.

Кумир поколения «шестидесятников» поэт Е. Евтушенко после «августовской катастрофы» высказал то, что накипело у него в душе по адресу Горбачева: «Генсек кипятился на журналистов, грубовато обрывал запинающегося академика на трибуне, установил квоту на сто безвыборных “депутатов” от партии, включая себя самого, проявил нерешительность при резне в Сумгаите, проглядев момент, когда надо было применить силу, и молчаливо допускал применение силы в тех случаях, когда этого нужно было избегать, испугался общенародных выборов в президенты, окружил себя теми, кто в конце концов предал его» («Литературная газета», 30 сентября 1992 года). Но, думаю, никто до сих пор так точно не охарактеризовал сущность и масштабы личности и интеллекта Михаила Сергеевича, как человек огромного мужества и глубокой порядочности11, покойный академик В. Коптюг: «Либо он сознательно делает не то, что декларирует, либо “не ведает, что творит” из-за отсутствия дара аналитического прогноза» («Правда», 11 августа 1992 года).

Социальная демагогия Горбачева (чаще всего выливавшаяся в пустопорожнюю болтовню) и его природное лицедейство (переросшее в циничное лицемерие) длительное время вводили людей в заблуждение. Многие, вопреки всему, долгое время продолжали доверять Горбачеву и принимать навязывавшийся нам образ за сущность самого генсека-президента. На Горбачеве лежат ответственность и непростительная вина за то, что Россия, пережившая на протяжении ХХ века несколько катастрофических потрясений, к концу столетия вновь была обречена на национальную трагедию и в своем развитии оказалась отброшена на много десятилетий назад. Он может сколько угодно упиваться сегодня своими иллюзорными лаврами реформатора и свободолюбца, славой нобелевского лауреата, гордиться симпатиями, питаемыми к нему на Западе. Но наш народ, несмотря на все его милосердие, отходчивость и слабую историческую память, вряд ли когда-нибудь простит Горбачеву то, что он сотворил с нашим Отечеством.

Я не очень верю в подлинность того текста выступления Горбачева в Американском университете Турции (1999 год), который был опубликован почему-то только в словацкой газете «Usvit» (1999, №24) и приведен в книге Ю. Дроздова и В. Фартышева «Юрий Андропов и Владимир Путин. На пути к возрождению» (М., 2001). Никаких доказательств подлинности этого текста нет, как, впрочем, нет – во всяком случае, я не слышал об этом, - и опровержений с горбачевской стороны. А сказал он тогда в Турции якобы вот что: «Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма… Именно для достижения этой цели я использовал свое положение в партии и стране. Когда я лично познакомился с Западом, я понял, что не могу отступать от поставленной цели. А для ее достижения я должен был заменить все руководство КПСС и СССР, а также руководство во всех социалистических странах. Моим идеалом в то время был путь социал-демократических стран. Плановая экономика не позволяла реализовать потенциал, которым обладали народы социалистического лагеря… Мне удалось найти сподвижников в реализации этих целей. Среди них особое место занимают А. Яковлев и Э. Шеварднадзе, заслуги которых в нашем общем деле просто неоценимы».

Полагаю, что даже если приведенный текст подлинен, Горбачев здесь вновь, как и в большинстве других случаев, лукавит. Говоря о наличии некоего хитроумного, давно вынашивавшегося им плана подрыва существующего общественного строя, он скорее всего пытается тем самым закамуфлировать собственную никчемность как лидера партии и государства, хоть чем-то «разумным» оправдать свою неспособность руководителя, не сумевшего справиться с насущными проблемами великой страны и ставшего марионеткой в руках правых, неолиберальных кругов. Это, конечно, не может не возвышать его в глазах Запада, безмерно благодарного ему за его «подвиг». Но если приведенные слова Горбачева соответствуют действительности, то наши соотечественники, не утратившие еще в условиях нынешнего «капиталистического рая» чести, порядочности и любви к Отчизне, с полным основанием могут считать его одним из виновников страшной трагедии, постигшей Россию.

ГДЕ-ТО с 1989 года, но особенно интенсивно с лета и в виде настоящего обвала - осенью-зимой 1991-го шел процесс отхода людей от КПСС. Одни уходили, разочаровавшись в колеблющейся и невразумительной политике Горбачева, другие – поддавшись массовому антикоммунистическому психозу, усердно раздувавшемуся «демократами», третьи – публично сжигая партбилеты, спешили показать набиравшей силу новой власти, что всегда вынуждены были лишь изображать из себя коммунистов, а на самом деле всей душой давно уже с либералами, с «демократами», с Ельциным. Сколько же случайных людей, проходимцев, карьеристов оказалось к тому времени в рядах непомерно раздутой 19-миллионной партии! И как же сумело руководство этой партии обидеть и обмануть граждан страны и рядовых членов, что практически нигде на громадной советской территории не было зафиксировано сколько-нибудь массовых выступлений протеста против запрета КПСС и ее печатных изданий, в защиту социалистических завоеваний. Во всем этом «заслуга» партийных лидеров – от Сталина, оскопившего саму идею социализма и террором отучившего народ от самостоятельных действий, до Горбачева, окончательно дискредитировавшего и отрекшегося от всего, что вообще можно было назвать социализмом. Все они оказались «липовыми вождями», имевшими возможность властвовать, лишь опираясь на силу, на вездесущие когда-то спецслужбы.

Никто из партийно-государственного руководства на рубеже 80-90-х годов не нашел общего языка со своим народом, не сумел толково объяснить людям, какой курс перемен предлагает партия, что ждет страну впереди. Никто не оказался в состоянии поднять и повести за собой массы в самый ответственный, самый решающий для судьбы страны час. Поэтому естественно, что все они проиграли ловким болтунам и демагогам из числа «демократов», сумевших с помощью нагромождений лжи и фантастических обещаний если не завоевать симпатии и поддержку народа, то, по крайней мере, нейтрализовать и усыпить его бдительностью.

Можно во многом не соглашаться с А. Солженицыным, но следует отдать ему должное: порой извне он весьма точно подмечает те явления, которые обычному наблюдателю изнутри кажутся обыденными и рутинными. Вот как описывает он в книге «Россия в обвале» (М., 1998) процесс массового политического приспособленчества и откровенного предательства, ускоренной трансформации вчерашних лжекоммунистов в сегодняшних рьяных поборников капитализма: «…Почти мгновенно родилось множество, почти толпы, «демократов». Это множество тем более поражало, что среди верхушки новоявленных - различалось лишь 5-6 человек, которые прежде боролись против коммунистического режима. А остальные – взмыли в безопасное теперь небо из столичных кухонных посиделок – и это еще не худший вариант. Иные орлы новой демократии перепорхнули прямо по верхам из «Правды», из журнала «Коммунист», из коммунистических академий, из обкомов, а то – из ЦК КПСС. Из вчерашних политруков мы получили даже не просто демократов, а самых радикальных. Да некоторые и объясняли: “Мы находились на вершинах коммунистической власти только ради того, чтобы вместо нас тех постов не заняли худшие”. (Замечу в скобках, что насчет «Коммуниста» все верно. Не буду говорить о всех «трансформировавшихся», упомяну лишь об одном, самом ярком – ныне покойном О. Лацисе. Бывший член ЦК КПСС и первый зам. главного редактора нашего журнала, он, в конечном итоге, «дослужился» до поста зам. главного редактора финансировавшейся Б. Березовским газеты «Новые Известия»; потом, как уже говорилось, занимал такую же должность в прекратившем выпуск весной 2005 года «Русском курьере», а позднее перешел в «Московские новости», которая издавалась тогда на деньги сбежавшего из-под следствия в Израиль Л. Невзлина).

В целом об атмосфере, царившей тогда в стране, преимущественно – в Москве, печать писала тогда так: «Сейчас стоит лишь назвать себя демократом, ну еще прокричать что-либо на митинге насчет суверенитета, ну еще обругать ряд известных фамилий, и ты автоматически получаешь аванс общественного доверия» («Комсомольская правда», 27 марта 1991 года). Именно таким путем в стране вдруг объявилось великое множество убежденных «борцов против тоталитаризма» и поборников «свободы и демократии, попранной безбожными большевиками».

Среди моих знакомых тоже оказалось немало людей, внезапно перешедших на позиции воинствующего антикоммунизма, который мне, учитывая мой юношеский опыт, давно представлялся всего лишь «детской болезнью» неокрепшего политического сознания. Те, кто еще недавно казались столпами несгибаемой марксистско-ленинской ортодоксии, вдруг стали поливать свои прежние убеждения и идеалы такими помоями, что переплюнули даже видавших виды западных советологов. Было заметно, что по крайней мере трое из них – американские эксперты по советской истории профессора Алекс Рабинович и Роберт Такер и французский историк Жан Элленстейн, у которых я брал интервью, опубликованные в «Коммунисте/Свободной мысли», - с недоверием и плохо скрываемой брезгливостью относились к этим перевертышам. На Западе среди серьезных людей, тем более ученых, все-таки принято отстаивать свои убеждения, даже если они в данный момент значительной частью людей и считаются неверными, а не менять их в зависимости от политической конъюнктуры. До наших «трансформировавшихся» это почему-то не доходит. Очевидно, предоставляемые им в последнее время Западом возможности поездок, чтения лекций и особенно получения грантов они принимают за действительное признание их заслуг в «разоблачении тоталитарного режима». Может быть, такое признание и имеет место, но, скорее, со стороны западных властных структур и спецслужб, но отнюдь не научного сообщества.

Мотивы и причины идейной трансформации у всех были разные. Я был свидетелем перехода на «новые позиции» двух людей, совершенно разных по масштабу личности и интеллектуальным способностям. С одним из них, бывшим ректором, а ныне президентом РГГУ Ю. Афанасьевым, меня связывают совместная работа в редакции «Коммуниста» и сохранившиеся до сих пор добрые отношения. Что бы ни обрушивали на его голову наши профессиональные патриоты и защитники незыблемости идеологических догм, он вовсе не относится к числу тех перевертышей - конъюнктурщиков, которыми изобиловала на своем излете горбачевская перестройка. Я познакомился и сблизился с ним в 1983 году, будучи его замом в историческом отделе «Коммуниста». И он уже тогда, работая в теоретическом и политическом журнале ЦК партии, не очень-то скрывал – по крайней мере, от меня – своих антикоммунистических, антисоветских, антиленинских взглядов и суждений. Если я верно понял его рассказы, они сформировались у него задолго до начала перестройки, если не ошибаюсь – еще в 70-е годы, когда он стажировался в Сорбонне под началом крупнейшего специалиста по российской истории академика Элен Каррер д`Анкосс. Вернулся он тогда из Парижа в Москву, судя по всему, убежденным сторонником идей западного либерализма и демократии. Помню, как он иронизировал над передовыми и редакционными статьями, посвященными Ленину и Октябрьской революции, которые я готовил в «Коммунисте». Иронизировал, но как редактор отдела истории, то есть мой непосредственный начальник, подписывал их в печать. Иного тогда и быть не могло.

Для меня были и остаются неприемлемыми очень многие из тех позиций, которые он неизменно занимает и защищает. Но я с уважением отношусь к ним, поскольку знаю, что они вполне искренни и неконъюнктурны. Юрий Николаевич тоже, естественно, знает о моих взглядах. Такое различие не мешает, однако, нормальным отношениям и сотрудничеству. Мне довелось выступить редактором-составителем сборника «Другая война» (М., 1995), вышедшего в издательстве РГГУ под его общей редакцией. И, хотя в ходе работы мы вели ожесточенные споры по целому ряду острых вопросов истории Второй мировой войны, нам все же удалось достичь компромисса и представить в этой книге различные, порой прямо противоположные точки зрения и оценки. Несколько лет спустя он доверил мне редактирование своей монографии «Опасная Россия. Традиции самовластья сегодня» (М., 2001). Здесь он был автором, и я имел право, естественно, ограничиться лишь литературной правкой и предложениями о кое-каком сокращении текста, не разделяя многих оценок и выводов и не пытаясь их оспаривать.

Мировоззренческие расхождения не мешают мне придерживаться убеждения: Ю. Афанасьев – это действительно честный и порядочный человек, который в силу своего характера, склада ума и темперамента при любом режиме всегда будет диссидентом, искренне и бескомпромиссно борющимся в защиту своих идеалов, отвергающим грязные игры политиканов и противоречащие его взглядам сделки с властью. (Правда, передача – на вынужденно короткий срок - Афанасьевым ректорского кресла представителю нефтяного олигархического клана Л. Невзлину и породивший множество нелестных для него слухов уход на почетный пост главы Попечительского совета – а затем президента - РГГУ летом 2003 года несколько поколебали мою уверенность в верности всех своих прежних суждений об этом человеке). Как бы то ни было, он достаточно четко проявил лучшие свои качества в годы правления Ельцина, просто отойдя в сторону от тех, кто тогда вершил всеми делами в стране. А ведь будущие поколения, думаю, будут судить о порядочности и совестливости любого нашего современника именно по тому, как он вел себя в ельцинское лихолетье.

Совсем иное дело – такие люди, как занимавший в 80-е годы пост зам. начальника Главного политического управления Вооруженных Сил СССР, генерал-полковник Д. Волкогонов. Вскоре после моего прихода в «Коммунист» мне впервые поручили вести – то есть редактировать и готовить к печати - его статью. Ему, видимо, понравилось, как я работаю с его текстами, и в 1983-1986 годах через мои руки прошло несколько его материалов. Речь в них неизменно шла о необходимости непримиримой борьбы с происками американского империализма, разоблачались приемы психологической войны США и НАТО против СССР, возносилась хвала мужеству и доблести советских воинов, в том числе в Афганистане и других точках земного шара. В общем, совершенно типичные для военного политработника темы. Личного знакомства у нас долгое время не было, общались мы только по телефону, а материалы – кстати, из соседнего тогда с редакцией здания, расположенного на улице маршала Шапошникова, - приносил его помощник, ставший впоследствии моим хорошим другом.

Надо отдать должное генералу: он всегда великолепно чувствовал конъюнктуру, меняющиеся требования времени. Вот достаточно показательный пример. В 1983 году, после долгих проволочек, ГлавПУР разрешил публикацию нашумевшего впоследствии романа Ю. Полякова «Сто дней до приказа». «Но, - вспоминал много лет спустя автор, - тут встал один из замов начальника ГлавПУРа, который сказал, что он как коммунист и политработник категорически против, что эта вещь не имеет права на существование, и если вы будете настаивать, он пойдет в ЦК и т.д. Фамилия этого генерала была Волкогонов» («Книжное обозрение Ex libris НГ», 16 декабря 1999 года).

В сентябре 1986 года Волкогонов неожиданно пригласил меня к себе. В кабинете, который он занимал, когда-то, по его словам, сидел С. Буденный. Мне, человеку очень далекому от армии, впервые довелось тогда пожать руку столь высокопоставленному военному. Не знаю, почему он вдруг проникся ко мне доверием, но разговор почему-то начал с того, что обрушился с весьма нелицеприятной критикой в адрес высшего руководства страны (явно имелся в виду Горбачев), которое, ничего не смысля в военных вопросах, идет на неоправданные стратегические уступки Соединенным Штатам. Заключаемые с ними сделки, говорил Волкогонов, наносят непоправимый ущерб обороноспособности страны. «Все это закончится очень печально», - провидчески сказал он тогда.

Силы реакции, по его словам, могут в определенный момент вывести на улицы огромные массы дезориентированных людей. Резерв этих сил – совершенно бесконтрольно выпускаемые на волю психически больные люди. Их очень много в стране. Он назвал мне несколько имен, из которых запомнилась только ставшая впоследствии известной одна «супердемократическая» дама. Легко внушаемых людей с неустойчивой психикой немало и в армии, сказал Волкогонов. От них уже избавляются. В качестве примера назвал некоего Уражцева и какого-то офицера из Военно-политической академии им. Ленина. Вред они еще могут нанести огромный, добавил он. Уражцев, не раз потом приходивший в редакцию с жалобами на руководство Министерства обороны, которое комиссовало его и уволило из армии, действительно производил впечатление не вполне адекватного человека. Про других трудно сказать что-то определенное не могу, я не психиатр, а какие порядки нередко царили в психбольницах в доперестроечные времена, хорошо известно. Но последовавшие в 1990-1991 годах события заставляют думать, что генерал в своих прогнозах был недалек от истины.

После такого вступления Волкогонов перешел к вопросу, ради которого и позвал меня. Смысл его высказываний состоял в том, что в последнее время раздается очень много обвинений в адрес Сталина. На него сваливают все смертные грехи, а ведь в его деятельности были не только недостатки, но и достижения. «Пока не поздно, надо защитить Сталина», - эти его слова я навсегда зафиксировал в своей памяти12. Волкогонов сказал, что уже много лет собирает материалы для политической биографии Сталина, что он получил доступ, прежде всего, к военным архивам, и вскоре ему обещали открыть доступ к личному фонду Сталина в Центральном партийном архиве. У него уже готова значительная часть будущей книги о генералиссимусе, и он хотел бы предложить публикацию некоторых ее глав в «Коммунисте». Дело, по его словам, идет быстро, поскольку он обладает огромной работоспособностью: вечером, выпив стакан крепкого чая, за несколько часов может «выдать» печатный лист готового текста.

Я, естественно, поблагодарил его за это предложение и обещал дать быстрый ответ. Как полагается, в тот же день доложил о встрече своему главному редактору. И. Фролов к тому времени, видимо, уже был в какой-то мере осведомлен о далеко идущих идейно-политических задумках Горбачева, идущих вразрез с его официальными заявлениями. Поэтому он попросил еще раз вежливо поблагодарить «этого философа от генералов и генерала от философов», но сказать, что журнал воздержится от подобной публикации.

В течение последующих месяцев Волкогонов, видимо, почувствовав, какие новые ветры задули в обществе, радикально переделал книгу, полностью отказавшись от первоначального замысла. Через некоторое время в одном из «толстых» литературных журналов он начал публиковать первые главы этой книги под заглавием «Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина». В 1989 году она вышла отдельным изданием, состоявшим из четырех частей. Это издание, кстати, отличается от второго, вышедшего несколько позднее в новой серии «Вожди» и отмеченного уже не антисталинизмом, а совершенно остервенелым антикоммунизмом. Эволюция взглядов Волкогонова оказалась невероятно стремительной: от «защиты Сталина» он очень быстро дошел до поистине омерзительной травли Ленина в своей одноименной книге из той же серии «Вожди» (М., 1994).

Последний раз мне довелось встретиться с Волкогоновым, ставшим уже к тому времени ельцинским вельможей, на презентации его книги «Троцкий» в пресс-центре МИДа на Зубовском бульваре (апрель 1992-го.) Он подарил мне свое сочинение с дарственной надписью, и мы расстались навсегда. Думаю, Волкогонов был очень обижен на появившуюся некоторое время спустя в нашем журнале пространную рецензию молодого историка Н. Дедкова («Свободная мысль», 1995, №1). В ней содержался детальный, очень обстоятельный и аргументированный анализ книги «Ленин», раскрыты допущенные автором многочисленные грубые фальсификации и подтасовки исторических фактов.

«Книга Волкогонова, - писал Дедков, - по сути дела, представляет собой длинный счет, выписанный Ленину историком, не особенно разборчивым в своей безнаказанности… Все то негативное, отталкивающее в советской истории, что только можно найти, собрано, подсчитано и вменено в вину Ленину… Крайний субъективизм и антиисторизм в отборе фактов и их интерпретации – все это лишает книгу какого-либо научного значения». Но именно такого рода книги, завершал статью автор, «весьма выгодны правящей верхушке».

В то время ни один другой орган печати не решался уже сказать что-либо подобное в адрес генерала, ставшего любимцем Ельцина. После смерти Волкогонова мы в журнале из этических соображений больше не возвращались к критическому разбору его произведений, хотя они, как типичное явление темного ельцинского времени, и заслуживали этого.

«Все ж Ты есть, Создатель, на небе. Долго терпишь, да больно бьешь». Эти слова бригадира Андрея Прокофьича Тюрина из солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича», прочитанного мною сразу же после выхода в свет знаменитого ноябрьского номера «Нового мира» за 1962 год, на всю жизнь врезались в память. Не хотелось бы, конечно, говорить недоброе о покойном, но все же возьму грех на душу. Меня не покидает мысль, что сам Господь жестоко покарал отрекшегося от своего прошлого и прежних святынь генерал-полковника за то хотя бы, как тот обошелся с оклеветанным им Лениным. Поместив на обложке второго тома книги «Ленин» фотографию безнадежно больного, изможденного страданиями Владимира Ильича, Волкогонов, разумеется, никак не предполагал, какие страшные предсмертные муки ждут его самого. Его дочь в предисловии к посмертно изданной книге Волкогонова «Этюды о времени» (М., 1998) пишет, что «человек не в состоянии кривить душой перед своим смертным часом». Что ж, вполне вероятно, что, умирая в 1995-м, он задумался и пожалел о содеянном. Кто знает, может быть, ему даже приходила мысль о том, что на обложке его последней книги могла бы быть помещена и его собственная, искаженная раковыми страданиями фотография. Воплощающая в себе идею справедливости Высшая Сила не прощает гнусностей. Иуды во все эпохи неизменно плохо заканчивали свой жизненный путь.

ЗАВЕРШАЯ этот раздел, хотел бы привести развернутое суждение о перестройке и ее итогах одного из самых вдумчивых и глубоких политических аналитиков в современной России – бывшего главного редактора «Независимой газеты» (в период наивысшего ее и, увы, давно утраченного подъема), а ныне – ведущего телепрограммы «Что делать?» на канале «Культура» и шефа нового журнала «Политический класс» В. Третьякова. В дни юбилея перестройки он выступил с обширной и, как всегда, хорошо аргументированной статьей под заголовком «Где вы были 11 марта 1985 года? Тезисы о перестройке, или Вопросы, на которые мы так и не ответили» («Российская газета», 11 марта 2005 года).

Основные выводы, к которым приходит Третьяков и которые в целом разделяет автор этих строк, сводятся к следующему.

Пусть в неоптимальной и незаконченной форме, перестройка принесла обществу: демократизацию как таковую, во всех аспектах; возвращение института частной собственности; свободу слова; гласность, постепенно перешедшую в свободу печати; легальную оппозицию и фактическое завершение уголовного преследования как инакомыслящих, так и инакодействующих; отказ от догматики; свободу отправления религиозных культов; свободу политического выбора; свободу любого выбора, в том числе и свободу выступления против власти либо поддержки ее; альтернативные выборы; свободный парламент (настолько свободный, что фактически он сразу же стал отбирать власть у самого Горбачева); свободу самоопределения народов и целых стран; снятие угрозы глобальной ядерной войны и прямого военного конфликта между СССР и Западом.

Фундаментальный же порок перестройки как политики видится Третьякову в том, что «ее инициаторы и лидеры не имели ни ясно продуманного, ни четко формулированного, ни судя по всему, вообще никакого стратегического плана реформ. Более того, они не умели правильно спрогнозировать реакцию общества на свои действия, а, столкнувшись с этой реакцией, не смогли адекватно ее оценить и соответственно этой оценке скорректировать ход реформ. В результате перестроечные процессы вскоре приобрели прямо хаотичный характер, что в конечном итоге и привело к распаду СССР и смене формального лидера реформ».

Горбачев, пишет далее Третьяков, видимо, совершенно не предполагал, что Запад будет целенаправленно работать на развал СССР, а с определенного момента сделает ставку не на самого генсека, а на его главного оппонента, каковым весьма скоро стал Ельцин. Отсутствие же стратегии перестройки безусловно проявило себя и на международной арене. Политика Горбачева фундаментальным образом повлияла на дела в мире, изменила, причем в положительную сторону, судьбы десятков стран и народов, но привела к распаду СССР и крушению всей системы его союзнических отношений с другими странами, что, конечно же, не входило в планы генсека. Более того, Горбачев фактически свернул боевые действия Москвы в «холодной войне» с Западом, явно рассчитывая на адекватные шаги последнего, а этого не случилось. И в результате Запад выиграл эту войну по всем стратегическим направлениям.

«Инициировал перестройку (то есть, проще говоря, политическую демократизацию) лидер СССР, многие народы которого в конечном итоге от реформ более всего пострадали, русский политик, чьи действия вольно или невольно спровоцировали распад Большой России, лидер коммунистической партии, в результате перестройки потерявшей власть, престиж, собственную идеологию, лидер одной из двух супердержав, перестройкой убитой. То есть формально все признаки не только поражения, но катастрофического поражения, краха, глобальной (пусть полуглобальной) трагедии налицо.

[Выиграл] Запад, откровенно смаковавший провалы политики Горбачева, радовавшийся отступлению и ослаблению России, обманывавший в своих интересах СССР и Горбачева при каждом удобном случае, провоцировавший антироссийские, а порой и антирусские настроения, алчущий победы над ослабшим гигантом и методично добивавшийся победы в «холодной войне», которую Михаил Горбачев уже перестал вести».

В целом, автор статьи убежден, что, дав начало многим, а фактически всем позитивным тенденциям, действие которых мы наблюдаем до сих пор, перестройка как политика Горбачева и его команды в период с 1985 по 1991 год потерпела поражение. Бесспорен, по его словам, успех перестройки как политического начала перехода от идейного и государственного авторитаризма (не тоталитаризма, конечно). Но столь же бесспорно и ее тактическое и политическое поражение (перехват власти Ельциным одно из многих тому доказательств), а также поражение стратегическое.

И далее Третьяков по пунктам обосновывает этот свой основополагающий вывод.

«Во-первых, если иметь в виду то, что Горбачев (по сумме его выступлений и выступлений его ближайших соратников) видел целью перестройки формирование "социализма с человеческим лицом" (или гуманного демократического социализма), то эта цель не была достигнута.

Во-вторых, некоторые последствия (не буду употреблять слово "результаты") перестройки прямо противоположны целям, заявленным ее инициатором и лидером. Прежде всего здесь надо назвать распад СССР. Но не только.

В-третьих, Россия все-таки потерпела поражение в «холодной войне», а этого не мог планировать инициатор перестройки (между прочим, для "перестройки для страны и для всего мира"). Кроме того, Запад обманул Горбачева, а это тоже поражение.

В-четвертых, в результате перестройки мощь, вес и авторитет России в мире упали, а не возросли. Она стала более зависимой от внешних факторов, менее самодержавной (не в монархическом смысле этого слова).

В-пятых, Горбачев не только потерял власть, причем фактически с согласия народа, но и был свергнут. Его место занял не выбранный им преемник, а его прямой оппонент и конкурент, во многом усугубивший как раз негативные тенденции реформирования, хотя и не пресекший абстрактного курса на неконкретную и хаотическую демократию.

В-шестых, перестройка развивалась слишком хаотично, эклектично, последовательно непоследовательно, чтобы можно было говорить о какой-то стратегии как таковой. А раз не было стратегии, то и не могло быть ее успеха.

Наконец, в-седьмых, меру успеха или неуспеха стратегии перестройки (даже при всех превратностях проведения ее в жизнь) можно было бы оценить, если бы когда-либо и где-либо был изложен, пусть засекреченный, стратегический план перестройки, который сегодня можно было бы предъявить миру. Но такого плана нет».

Мнение одного из наиболее авторитетных политологов страны, каковым, несомненно, является В. Третьяков, можно считать приговором политическому курсу Горбачева, который, несмотря на все, и сегодня продолжает утверждать, что перестройка добилась успеха.

Весьма показательно отношение наших граждан к перестройке 20 лет спустя после ее начала. По оценкам ВЦИОМ, 61 процент россиян в марте 2005 года скорее отрицательно относились к преобразованиям, начатым Горбачевым. То есть страна до сих пор разделена на два лагеря. Почти 60 процентов опрошенных считали, что главный урок перестройки заключается в том, что страна должна идти своим путем и при этом 39 процентов полагают, что реформы надо было начинать с экономики, а не политики. 47 процентов отказали Горбачеву в доверии. Аналогичные опросы, проведенные в то же самое время Институтом комплексных социальных исследований РАН, показали, что 52 процента респондентов считают перестройку «экспериментом, обреченным на неудачу», а 44 процента – «незавершенным прорывом в будущее страны». Наконец, по данным опроса Института социологии РАН, 63 процента опрошенных оценили перестройку со знаком «минус». Из сопоставления этих данных можно легко сделать вывод о том, насколько российские граждане низко оценивают результаты правления Горбачева.

Но, кажется, и сам Михаил Сергеевич на склоне лет подошел наконец к долгожданному переосмыслению проводившегося им курса. Иначе трудно объяснить загадочную фразу, брошенную им в конце интервью, которое он дал программе «Время» (1-й телеканал) 13 марта 2005 года: «Окажись я в таком возрасте, как сейчас, черта с два я бы начал». Слава Богу, вроде бы помудрел. Вот только слишком поздно…


«ЯДРО Советского Союза можно было сохранить», - считает известный политолог В. Кувалдин. Совершенно с ним согласен. Но для этого нужно было

Copyright © 2023. All rights Reserved.