Михаил бойков люди советской тюрьмы

Вид материала

Документы

Содержание 1. "Международная валюта" 2. С той стороны

Подобный материал:

• Шихвердиев А. П., Полтавская Г. П., Бойков, 6962.91kb.
• Автобусный экскурсионный тур. 5 дней/4 ночи, 120.63kb.
• Юрий Дроздов: Россия для США не поверженный противник, 300.35kb.
• Джанетт Рейнуотер, 720.66kb.
• Джанетт Рейнуотер, 289.51kb.
• Михаил Булгаков. Дьяволиада, 456.65kb.
• Администрация костромской области контрольное управление информационный обзор материалов, 425.61kb.
• «советской философией», 5892.06kb.
• Развитие завода после Великой Октябрьской социалистической революции Глава I период, 1299.64kb.
• Штеренберг Михаил Иосифович, к т. н. (г. Москва), 234.23kb.

Глава 9 ШЕСТОЙ ПАРАГРАФ

Заснуть как следует в ту ночь мне не удалось; толь­ко что задремал, как голоса в коридоре разбудили меня.

Я встал с матраса и прислушался. Люди разговари­вали у самой двери в мою камеру, по ту сторону ее. Го­лоса, заглушенные дверным квадратом стали, доноси­лись ко мне глухо и еле внятно. Только зычная команда Опанаса Санько несколько выделялась из них. По го­лосам все же можно было определить, что в коридоре о чем-то спорят.

"На этот раз пришли, конечно, за мной. Больше не за кем. Здесь я один. Ну, что ж? Надо собираться в по­следний путь",— подумал я с чувством облегчения.

Если бы они пришли за мной полмесяца тому на­зад, я от ужаса, наверно, метался бы по камере, кричал и плакал, но теперь, переболев лихорадкой предсмерт­ного страха, спокойно надел пиджак, нахлобучил на голову кепку и пошел к дв ,ри. Мне оставалось сделать еще три-четыре шага до ее порога, когда она открылась. В камеру вошел бородатый Опанас Санько. За его спи­ной, в полусумраке слабо освещенного электричеством коридора, маячили черные шинели конвоиров.

—Меня, что-ли?— с апатичным равнодушием спро­сил я надзирателя.

—Не лезь! Отойди! В сторону!— отпихнул он меня локтем к стене.

И обернувшись к черным фигурам в коридоре, ско­мандовал через плечо:

—Сюда! Давайте! Первого. По списку.

Конвоиры втолкнули в камеру человека выдержан­но-тюремного типа: оборванного так же, как я и с фи­зиономией такого же цвета, как у меня. Втолкнули его и, вместе с надзирателем, ушли. Смерть только поддраз­нила меня и удалилась, вызвав вздох разочарования, стоном вырвавшийся из моей груди. Ни капли жела­ния жить тогда во мне уже не оставалось.

Я собирался было заговорить с новичком, но не ус­пел. Снова открылась дверь, и к нам втолкнули еще од­ного. Спустя несколько минут в камеру вошли сразу двое, затем опять один. Тюремное начальство теперь "загружало" камеру смертников так же поспешно, как раньше, в ночь казни, "разгружало" ее-

К утру у меня уже было 12 сокамерников. Все до одного они обвинялись в шпионаже, по шестому пара­графу 58 статьи.

1. "Международная валюта"

—Мне, коллега, эта милая комнатка совсем не нра­вится. Здесь слишком холодно и сыро.

—Вы правы. Есть риск схватить ревматизм.

—Надо возможно скорее выбраться отсюда.

—Да. Потребуем перевода в другое помещение. Такими фразами обменялись вошедшие к нам в ка­меру смертников двое новичков. С первого взгляда и с первых же слов они показались мне сумасшедшими. Нормальные и даже не; совсем нормальные люди, попав в камеру смертников, не думают о возможности схва­тить там ревматизм. И такой внешностью, какая была у этих двух, "подрасстрельные" обычно не обладают.

Старшему из них,— седому, плотному, широкопле­чему и с довольно солидным животом, — по внешнему виду можно было дать лет пятьдесят, младшему, — стройному белокурому красавцу, — не больше тридца­ти. От нас они резко отличались тем, что на лицах, лишь слегка тронутых "тюремной краской", сохранили загар, румянец и усы, а на головах — аккуратно причесанные волосы. И глаза у них были не "тюремные", без обыч­ной для заключенных тусклой неподвижности, а быст­рые, зоркие и как бы сразу оценивающие то, на что они смотрят. У старшего в обращении и разговоре с млад­шим чувствовалось некоторое покровительственное пре­восходство, как у учителя по отношению к ученику. Фи­зиономию старшего украшали длинные и пушистые, сильно тронутые сединой усы воинственно-юмористи­ческого вида с остро закрученными вверх концами, а младшего — узенькие, подстриженные в ниточку, рыже­ватые усики.

"Откуда такие свеженькие и упитанные усачи к нам свалились? Из дома сумасшедших или тюремного гос­питаля? Там-то кормят получше и воздуха больше, чем здесь",— подумал я, разглядывая их.

Однако, в процессе нашего дальнейшего знакомства выяснилось, что в этих лечебных заведениях волосатые арестанты пока ещё, не были. Выяснилось и кое-что иное. Удивленный первыми фразами, которыми они обменялись, войдя в нашу камеру, я спросил, их:

—Скажите, неужели вас действительно беспокоит возможность получить здесь ревматизм?

Старший из усачей утвердительно кивнул, но боль­ше усами, чем головой.

—О, да! Ревматизм очень неприятная болезнь.

—А не думаете-ли вы, что в тюрьме лишитесь голо­вы прежде, чем успеете его получить?— задал я второй вопрос.

Усы отрицательно качнулись вправо и влево.

—О, нет. Не думаем.

—Почему?

—Если мы сумели сохранить в тюрьме волосы, то уж постараемся не потерять те части наших тел, на ко­торых они растут,— высоким, но приятным тенором произнес младший усач.

—Совершенно верно, коллега,— кивнули усы стар­шего.

Аргумент был неопровержим, но требовал объяс­нений.

—Позвольте!— воскликнул я. —Вы, вероятно, не представляете себе, какая эта камера?

—Представляем вполне,— снисходительно улыб­нулся младший.

—Так называемая камера подрасстрельных,— ска­зал страший.

—Разве вас это не страшит?

—Нисколько.

—Жить не хотите?

—О, нет. Хотим.

—Тогда... в чем же дело?

—Просто в том, что нас не расстреляют.

—Это из каких же соображений НКВД?

—Из тех, что таких, как мы, энкаведисты старают­ся не; убивать. Им это невыгодно.

—Может быть,— я помедлил, —приглашают у них работать?

—Частично да,— шевельнул усами старший.

—Но, главным образом, обменивают,— добавил младший.

—На что?

—На своих, нам подобных.

—Так, кто же вы такие, чорт возьми?!— раздра­женно вскрикнул я.

Усы старшего угрожающе задвигались.

—Осторожнее на поворотах, молодой человек. С на­ми надо разговаривать вежливо,— процедил он сквозь зубы и усы.

В его словах и голосе было нечто властно-угрожаю­щее, заставившее меня понизить тон и извиниться. Усач свой тон также несколько снизил.

—С этого вам и нужно было начинать,— сказал он. —А объяснений много не потребуется. Дело в том, что мы — шпионы.

—Но ведь и я тоже.

Мой собеседник ощупал меня внимательным взгля­дом и его усы зашевелились с сомнением.

—Не может быть. На шпиона вы никак не похожи. Такими шпионы не бывают.

—А вот следователь иного мнения. Он пришил мне обвиниловку по шестому параграфу.

Младший усач пренебрежительно махнул рукой.

—Ну, таких липовых обвиняемых в тюрьмах теперь много.

—Мы с коллегой к их числу не относимся. Мы — настоящие шпионы

. Так сказать, международная шпи­онская валюта. Очень твердая и устойчивая,— не со­всем понятно для меня объяснил старший усач

Разговорились они с нами не сразу. Присматривались к нам с неделю и лишь после этого снизошли до бесе­ды. Из нее я узнал много интересного, такого, о чем на воле и предполагать не мог. Старший из них оказался немцем, а младший — поляком.

За несколько дней до первой продолжительной бе­седы с шпионами я спросил немца:

—Как же позволите вас называть? Его усы задумчиво свисли вниз.

—Называйте, ну, хотя бы, Ивановым, —после не­которого раздумья сказал, он.

—Но ведь это не немецкая фамилия, — возразил я.

—Предположите, что в Германии я имел фамилию Иоганнес. Это почти Иванов. Что же касается моего коллеги, то... Какую фамилию вы теперь имеете, кол­лега?— обратился он к поляку.

—Предположим, Петров,— улыбаясь, подмигнул тот.

—Переделайте ее в Петржицкий. Тогда она станет совсем польской,— посоветовал немец...

С этого момента мы начали называть их:

—Иоганнес-Иванов и Петржицкий-Петров. Кстати, русский язык знаком им с Детства и разго­варивают они на нём без акцента. Первый из них родил­ся в семье балтийских немцев, родители второго до ре­волюции жили в России.

**

Иоганнес-Иванов работал в Германии топографом, политикой на интересовался, но с приходом Гитлера к власти вступил в национал-социалистическую партию по совету своих приятелей. Его приятели полагали, что быть нацистом во всех отношениях выгоднее, чем бес­партийным.

Первое время после вступления в партию жизнь то­пографа почти не изменилась. Лишь изредка ему при­ходилось посещать партийные собрания да читать "Мейн кампф" Гитлера и национал-социалистическую программу. Но в 1935 году германскому генеральному штабу потребовались топографы для работы за грани­цей. Иоганнеса-Иванова вызвали в разведывательный отдел штаба и предложили пройти курс обучения в спе­циально созданной школе. Обучение продолжалось пол­тора года, а затем успешно окончившего школу "сту­дента" через Турцию переправили на Кавказ. Путешест­вие Иэганнеса-Иванова туда прошло удачно. Советская граница с Турцией хотя и была "на замке", но рядом с ним, на черноморском побережье Кавказа, нашлось до­статочно щелей.

Шпион обосновался в городе Минеральные воды и оттуда начал выполнять задание своей разведки; он дол­жен был сделать подробнейшие топографические карты некоторых районов Северного Кавказа. Для этого ему требовалось не менее десяти опытных топографов. Дво­их он без особого труда завербовал в Краевом земель­ном управлении, а они познакомили его со своими кол­легами, работавшими в других государственных учреж­дениях Северного Кавказа. Некоторые из них, способ­ные по его наблюдениям к шпионской работе, были им завербованы. Эти топографы, часто бывая в служебных командировках по краю, попутно производили топо­графические съемки для Иоганнеса-Иванова. Через них же он добывал и документы, необходимые ему при по­ездках в разные районы. Следует отметить, что "совет­ский паспорт" немецкого шпиона был изготовлен в Берлине и милиционерам, несколько раз его проверяв­шим, никаких подозрений не внушал.

На работу над картами потребовалось около года. Когда они были готовы, немец проверил их, исправил ошибки, внес свои добавления и отослал в Берлин. На­чал и сам готовиться к возвращению туда, но неожи­данно был арестован. Его выдал краевому управлению НКВД один из завербованных им топографов-коммуни­стов.

—Этот идиот,— злобно шевеля усами, говорит Иоганнес-Иванов, —всерьез поверил брошюрке энкаведиста Заковского и попытался заработать на мне орден. Вместо этого ему дали пулю в затылок. Подвел его то­варищ Заковский.*).

*) Брошюра Заковского, одного из заместителей Ежова, "О не­которых коварных методах работы иностранных разведок", со­стоящая из фантастических рассказов о шпионах, была издана ле­том 1937 года. Некоторые советские граждане ей верили. вам хоть чуть знакомы нравы НКВД, то много расска­зывать о них не требуется.

По словам немца, методы его работы и вербовки шпионов из советских граждан были весьма несложны, но тщательно разработаны еще в Берлине.

—Допустим, что вы топограф и коммунист,— обра­щается немец ко мне, —а я хочу вас завербовать. Преж­де всего, я навожу о вас справки, узнаю, так сказать, чем вы дышите и как относитесь к советской власти, затем знакомлюсь с вами и, наконец, выбрав удобный момент, наедине предлагаю сделать мне карту такого-то участ­ка в районе. При этом я не скрываю, что карта нужна нашему генеральному штабу. Как бы вы, например, по­ступили, получив такое предложение?

—Например... постарался бы свести вас в отделе­ние НКВД или милиции.

—Это вам, положим, не удалось бы. Мои мускулы и револьвер всегда были в... хорошем состоянии. Но вы могли согласиться работать со мной, а потом донести на меня. Учитывая такую возможность, я заранее дока­зываю вам ее невыгоду и глупость. Вернее напоминаю, что энкаведисты не поверят в ваши патриотические чувства и вместе со мной посадят в тюрьму вас. Если

—А если в ответ я просто попрошу вас оставить меня в покое?

—Тогда я показываю вам то, что вы не видали или редко видели в СССР: золотые вещицы, драгоценные камушки, иностранную валюту. При этом яркими крас­ками расписываю жизнь за границей и возможность не­легально туда перебраться. Коммунисты обычно на та­кие приманки клюют. Беспартийные клюют реже.

—Чем вы это объясняете?

—Во-первых, тем, что у коммунистов чувство пат­риотизма атрофировалось больше, чем у беспартийных, во-вторых, коммунисты в большинстве собственники и шкурники и, в-третьих, они лучше беспартийных знают, что такое НКВД.

—Но если человек, все-таки, отказывается работать на вас?

—Подобные случаи со мной бывали. Упорно отка­зывающимся я предлагал расстаться по-хорошему, пре­дупреждая при этом, что донос на меня кончится нашей совместной посадкой с последующим расстрелом. И лю­ди молчали, как рыбы.

—Неужели за целый год, никто из сексотов НКВД не заподозрил вас в шпионаже?— спросил немца, си­девший рядом с ним и внимательно слушавший его смертник.

—Представьте, что нет,— кивнул усами шпион. —И это совсем не удивительно. Я старался не бросаться в глаза агентам и сексотам НКВД. Для этого, прежде все­го, нужно было не сидеть на одном месте. Я и не си­дел. В Минеральных водах работал... заготовителем для железнодорожного OPC'a. Знаете-ли вы, что это за штука?

—Знаем, конечно,— подтвердило несколько голо­сов. —Отдел рабочего снабжения.

—Рабочего на бумажке,— запрыгали от смеха усы немца — фактически я снабжал железнодорожных пар­тийных шишек маслом и яйцами, медом и молоком, огурцами и яблоками, закупаемыми мною в колхозах и совхозах. И хорошо снабжал. Следовательно, моему начальству и сослуживцам подозревать меня в чем-ли­бо было просто невыгодно. А в районах мало-ли шляет­ся всяких заготовителей? Никому никаких подозрений они обычно не внушают. Так-то, граждане подрасстрельные.

***

Петржицкому-Петрову в его шпионской поездке в Советский Союз очень не повезло. Невезение началось еще в Польше, до перехода им границы.

Польская разведка, посылая своего шпиона в СССР, поручила ему установить там связь с несколькими се­мьями поляков, жившими в разных городах и настроен­ными против советской власти. Этих поляков предпола­галось в дальнейшем использовать для шпионажа.

Коммунисты, проникшие в польскую разведку, со­общили Москве о предполагавшемся "путешествии" Петржицкого-Петрова. В результате Ежов приказал сво­им подчиненным обставить это "путешествие" всеми возможными удобствами. Энкаведисты "помогли" шпи­ону благополучно перейти границу; приставленные к нему агенты, незаметно следили за ним, заказывали для него железнодорожные билеты и номера в гостиницах, предохраняли его от милицейских облав и проверок документов. Все это, мало знакомый с советским бытом Петржицкий-Петров,считал в порядке вещей. Все же, какой-то неосторожный энкаведист спугнул его в Дагестане и он оттуда попытался бежать в Иран морем, но был арестован.

—Только во время следствия,— не без смущения говорит нам Петржицкий-Петров,— я узнал, как ловко энкаведисты провели меня. На допросах мне показали всех советских поляков с которыми я встречался. Сра­зу же после моего ареста, они за одну ночь были поса­жены в тюрьмы.

Немец ободряюще-покровительственно похлопы­вает его по плечу.

—Это не ваша вина, коллега, а ваших шефов. Они имели неосторожность кое в чем довериться коммунис­там и вот вам печальный результат. Мы тоже иногда ис­пользуем коммунистов, но не доверяем им ни на один пфенниг. Вообще вашей разведке следовало бы кое-че­му поучиться у нас, немцев.

Кончики его усов самодовольно приподнимаются вверх...

Свою шпионскую работу поляк объясняет и оправ­дывает побуждениями более возвышенными, чем у нем­ца:

—Сейчас время не военное, но я — солдат, нена­вижу большевиков и не хочу, чтобы они овладели моей родиной.

***

О советской разведке Иоганнес-Иванов не высо­кого мнения. Он ее считает одной из слабейших в Ев­ропе. Свое мнение об этом он изложил нам так:

—Слабость советской разведки в том, что она по­чти не имеет специалистов и в каждой стране за гра­ницей использует для шпионажа исключительно местные коммунистические партии и их попутчиков. Ими, правда, руководят присылаемые из Москвы резиденты и инструкторы, но и они достаточно серьезной подго­товки не имеют и часто даже не знакомы с иностранны­ми языками. Школы шпионажа созданы в СССР срав­нительно недавно и очень несовершенны. Каждая раз­ведка может работать успешно, опираясь на собст­венных, хорошо подготовленных и высокооплачивае­мых специалистов. Разведка же советская опирается на мало подготовленных для шпионажа заграничных ком­мунистов, которые, к тому же, в любой момент могут изменить свои политические убеждения и превратиться в национал-социалистов, фашистов, монархистов, кон­серваторов и так далее. Все эти причины и приводят советскую разведку за границей к столь частым про­валам.

Иоганнес-Иванов, между прочим, утверждал, что в Красной армии, в наркоматах и на военных заводах СССР имеется много немецких шпионов; они, будто бы, сообщают Берлину обо всех советских военных тайнах и скупают все копии секретных документов.

—Для чего же вашей разведке понадобилось зате­вать всю эту сложную комбинацию с топографически­ми съемками?— спросил я его. —Ведь проще было про­сто купить готовые карты.

—Наш генеральный штаб не считает хорошей про­дукцию советской картографической промышленности, — объяснил он.

***

Оба шпиона были твердо уверены, что их не рас­стреляют, а, как говорил немец, произведут с ними "обычную операцию по размену международной шпионской валюты". Он даже называл приблизительные цифры этого предполагаемого "размена".

—За меня дадут не меньше пятерых попавшихся со­ветских шпионов, а за моего коллегу трех. На между­народной шпионской бирже советская живая валюта котируется не высоко.

—Почему же вас посадили в камеру подрасстрельных?— недоумевают смертники.

—А куда же нас еще сажать?— пожимает плечами поляк. —В других камерах наша болтовня нежелательна энкаведистам, так как может оттуда проникнуть на во­лю. Здесь же дальше этих стен она не пойдет. Ведь вас всех расстреляют.

—До того, как попасть сюда, мы уже побывали в четырех камерах подрасстрельных, а в скольких будем еще по пути в Москву, одному НКВД известно,— до­бавил немец.

—Ну, а ваши топографы тоже сидят? Усы шпиона воспроизвели нечто вроде жеста от­рицания.

—Нет. Зачем же подводить своих? Они еще могут пригодиться. Для НКВД я "завербовал" только тех, ко­торые отказались на меня работать.

—За это мне очень хочется дать вам в морду!— возмущенно воскликнул один из заключенных, вскаки­вая с матраса.

—Попробуйте,— насмешливо двинул усами немец. —Я отплачу в пятикратном размере. Но вы можете поступить несколько вежливее. Вызовите надзор и расска­жите ему правду обо мне. Положение арестованных то­пографов вы этим, конечно, не облегчите. Их все рав­но на волю не выпустят, а добавят к ним еще десяток ваших соотечественников. Вызывайте надзор, если вы так уж любите советскую власть. Ну? Что же вы остановились?

Заключенный с молчаливой злобой плюнул в угол камеры. Спустя несколько дней после этой беседы поляка и немца вызвали с вещами из нашей камеры. Все смерт­ники, кроме меня, завидовали им:

—Счастливцы! Их берут с вещами, значит, дейст­вительно не на расстрел...

Плоды шпионской работы Иоганнеса-Иванова и многих ему подобных обнаружились значительно позд­нее, уже во время войны. Кремлевские владыки были неприятно поражены, узнав, что немцы имеют альбом точнейших топографических карт всего Советского Со­юза, напечатанных в Берлине.

2. С той стороны

Иоганнес-Иванов и Петржицкий-Петров относились с уважением только к двоим из всех узников в камере "подрасстрельных". Этих двух они считали до некоторой степени своими, хотя и не совсем шпионами и уж, во всяком случае, не "международной валютой".

Один из удостоенных такого уважения был русский белый эмигрант Валентин Львович Изосимов, другой — чех Томаш Кумарек. Историю первого я и постара­юсь изложить ниже.

После разгрома белых армий в Сибири родители вывезли его 6-летним мальчиком в Манчжурию. Живя там среди китайцев, отец — кавалерийский офицер и мать — фронтовая сестра милосердия все же научили сына говорить и писать, думать и молиться по-русски.

Когда Валентину исполнилось 18 лет, его отец и мать умерли во время тифозной эпидемии. Юноша то­же болел тифом, но его молодой и крепкий организм переборол болезнь. Выйдя из госпиталя, Валентин по­чувствовал себя страшно одиноким. У него никого и ни­чего не осталось, кроме любви к родине и страстного желания бороться за ее освобождение.

Как раз в это время в Манчжурии началась оче­редная (которая уже по счету) активизация эмигрант­ских союзов, братств, организаций и объединений. Ее волна подхватила много русской молодежи, в том чис­ле и Валентина.

Он вступил в ту организацию, которая показалась ему более боевой, решительной и готовой к действиям, чем другие. Ее вожди произносили горячие речи и при­зывали эмигрантскую молодежь к жертвенности, поуча­ли, как надо бороться за родину против большевизма и вербовали добровольцев для тайной отправки в СССР, для руководства там повстанческим движением. По словам вождей организации, "вся Россия" готова была восстать и сбросить коммунистическое иго; нехватало только смелых и решительных людей, чтобы возглавить это восстание.

—Хотите тайно пробраться в Россию? Там скоро начнется всеобщее вооруженное восстание. Согласны участвовать в нем и выполнить свой долг перед Роди­ной?— спросили Валентина на одном собрании органи­зации весной 1935 года. Вопросы звучали почти, как приказ.

Он с радостью согласился:

—Да-да. Конечно. Я только и мечтаю об этом.

—Хорошо. Вас проведут туда верные люди. Адреса явок там мы вам дадим...

Границу они перешли ночью: Валентин и двое провожатых. Но эти провожатые "верные люди" оказались провокаторами. Они привели юношу прямо на советскую пограничную заставу, сдали ero энкаведистам и, полу­чив за это деньги, удалились.

Однако, первая неудача не обескуражила Валенти­на. Он был хорошим спортсменом, обладающим доста­точными для рискованных предприятий силой и сме­лостью. От двух конвоиров, которые, после поверхност­ного допроса на заставе, вели его в штаб пограничной воинской части, ему удалось освободиться без особых затруднений. Несколькими ударами кулаков и парой приемов джиу-джитсу он оглушил их, и, забрав у одно­го наган, пошел через лес на северо-запад, ориентиру­ясь по компасу. Шел он быстро и вскоре наткнулся на лесной полустанок железной дороги. Там как раз стоял готовый к отправке товарный порожняк. В вечерних су­мерках Валентин забрался незамеченным в пустой ва­гон. Эта случайность спасла его от погони и поимки. Переспав в вагоне ночь, он утром выскочил из него, когда поезд замедлил ход перед остановкой в неболь­шом дальневосточном городе.

А затем начались скитания русского юноши с "той стороны" по необъятной родной стране. То, что гово­рили ему о России за границей, оказалось пустой бол­товней. Никаких даже намеков на готовое вспыхнуть всеобщее вооруженное восстание здесь не было. Да, все население, за исключением коммунистов, советского ак­тива и работников НКВД, ненавидело партийную власть, но было подавлено и сковано террором и страхом. Да, восстания вспыхивали, но не всеобщие, а местного ха­рактера в различных районах страны, не связанные од­но с другим и войска НКВД жестоко подавляли их. Явок, адресами которых снабдили его в Манчжурии, в

действительности не существовало. Люди в городах и деревнях давали ему еду и ночлег, но, узнав, что он "с той стороны", просили поскорее уйти.

В Сибири Валентин разыскал "таежников", загнан­ных в тайгу энкаведистами повстанцев. Говорил с