Михаил бойков люди советской тюрьмы

Вид материала

Документы

Содержание Нарсуд 2-го участка (адрес: Советский проспект 42) вызывает Вас в качестве ответчика в 10 час. 17/X111937 г. по делу с ЖАКТ-ом о Нарсудья: Фоменко. Аттестат зрелости Конец Буэнос Айрес, 1953 г. Подготовлены к печати того же автора Может ли это быть? Такого режима и таких пыток, какие вы описываете, в со­ветских тюрьмах нет. Этого не может быть!.. Особая комиссия Да! Клевещут! Они написали то, чего не может быть! "Неужели средневековый застенок?" «держиморды под советским флагом" "Кладбище живых" Страшные цифры Часть вторая Часть третья Книги михаила бойкова, изданные в аргентине

Подобный материал:

• Шихвердиев А. П., Полтавская Г. П., Бойков, 6962.91kb.
• Автобусный экскурсионный тур. 5 дней/4 ночи, 120.63kb.
• Юрий Дроздов: Россия для США не поверженный противник, 300.35kb.
• Джанетт Рейнуотер, 720.66kb.
• Джанетт Рейнуотер, 289.51kb.
• Михаил Булгаков. Дьяволиада, 456.65kb.
• Администрация костромской области контрольное управление информационный обзор материалов, 425.61kb.
• «советской философией», 5892.06kb.
• Развитие завода после Великой Октябрьской социалистической революции Глава I период, 1299.64kb.
• Штеренберг Михаил Иосифович, к т. н. (г. Москва), 234.23kb.

Глава 12 ВСТРЕЧИ С ПРОШЛЫМ

Улицы Ставрополя, по которым я шел в первый ве­чер после освобождения из тюрьмы, казались мне нео­бычайными и странными. У меня было такое впечатление, как будто я видел их накануне ареста не полтора года, а десятки лет тому назад и теперь вернулся откуда-то в далекое "вольное" прошлое. Из прошлого в прошлое.

Собственно улицы никак не изменились, но на них было то, от чего я отвык. Под ногами — запорошенный - снегом скользкий лед вместо привычно черного пола подследственной камеры, к которому липнут босые пят­ки; вокруг — белые дома вместо грязно-серых тюрем­ных стен; свежий морозный воздух вместо тяжкою "вздуха" тюрьмы; возвышающаяся над городом коло­кольня на Кафедральной горе вместо вышки с "поп­кой» ("Попка" — охранник на вышке (тюремный жаргон).

Это была моя первая встреча с прошлым по выхо­де из тюрьмы. Мною все еще владела тюрьма; она все еще была для меня настоящим, а то, что окружало ме­ня теперь, медленно приближалось из прошлого, смут­но обрисовываясь в нем. Такие ощущения вызвали у меня приступ острой тоски и мне захотелось вернуться обратно в Холодногорск. Но в этот момент я вспомнил о моих родных — о матери, жене, брате — и тоска сра­зу исчезла...

Пройдя по улицам с полкилометра, я от непривыч­ки к ходьбе почувствовал усталость и остановился. Прямо передо мною была Кафедральная гора. Когда-то на ней стоял величественный кафедральный собор, от которого она и получила свое название. Большевики снесли храм, оставив только высокую колокольню и впоследствии приспособив ее под парашютную вышку.

Сняв шапку, я перекрестился на колокольню. В это время мимо меня пробежала группа молодежи, человек пять или шесть. Один из них весело и задорно крикнул мне на-бегу:

—Эй, дядя! Чего на Кафедралку загляделся? В тем­ноте глаза сломаешь!

Я ответил ему ругательством — грубым и антисо­ветским, но он не остановился. Видимо, не расслышал моих слов...

В двух кварталах от Кафедральной горы ярко све­тилась разноцветными лампочками вывеска над одним из домов. Это был ресторан, лучший в Ставрополе. До ареста мне посчастливилось дважды ужинать в нем. При взгляде на его вывеску теперь, я ощутил голод и нере­шительно вошел в ресторан. Здесь тоже были вещи и люди, от которых я отвык в тюрьме. Столики, накрытые белыми скатертями, с сидящими за ними мужчинами в хороших костюмах и дамами в шелковых платьях. Меж­ду столиками красивые девушки в белых передниках раз­носят вкусно пахнущие кушанья. Оркестр тихо играет вальс-бостон. Здесь красиво, тепло, приятно. И тюрьма далеко.

Под перекрестными взглядами ужинающих, недоу­менно всматривающихся в меня и мой зажатый подмыш­кой "сидор", я сажусь за первый попавшийся свобод­ный столик в углу у двери.

Девушки-подавальщицы заметили меня не скоро. Прошло больше получаса, прежде чем одна из них по­дошла ко мне.

—Что вы хотите?— спросила она очень неласково.

—А что у вас есть?— задал я ей обычный для со­ветских ресторанов вопрос и удивился тому, что мой голос звучит, как у просящего милостыню.

"Неужели я в тюрьме и разговаривать по-человечески разучился?"— мелькнула у меня в голове горькая мысль.

Девушка протянула мне лист тонкого серого кар­тона.

—Вот меню. Выбирайте.

Там было совсем немного кушаний, а из мясных блюд только два: котлеты и голубцы.

—Так что же вам подать?— торопила меня девушка.

—Ну, котлеты, что-ли. И стопку водки,— попро­сил я.

Совсем неожиданно мне захотелось выпить спирт­ного.

Через четверть часа подавальщица принесла зака­занное. Я залпом выпил стопку водки и залюбовался котлетами. Они были очень хороши: жирные, сочные, с золотисто-коричневой корочкой, еще кипящие пу­зырьками жира на белизне подогретой тарелки. Спра­ва к этим двум котлетам нежно прильнула матово-желто­ватая горка картофельного пюре, слева разлеглись по­лукружием пять оранжевых ломтиков вареной морковки.

Я тронул котлету вилкой и, под металлическими остриями, золотисто-коричневая корочка хрустнула, как живая, как будто прося не трогать ее. И мне стало жаль портить это так не по-тюремному красиво и заботливо приготовленное кушанье. Несколько раз дотрагивался я до него вилкой, но так и не решился отломить ни ку­сочка. Ко мне снова подошла подавальщица. —Что же вы не едите?

—Видите-ли,— начал я ей объяснять, —эти котле­ты так красивы, что мне не хочется их испортить. Глаза девушки сделались круглыми.

—Красивые котлеты? Вот еще нашли красоту.

—Да, очень красивы,— настойчиво повторил я. — Корочка золотая, пюре нежно-матовое, а морковочка... Посмотрите, какая она оранжевая!

Подавальщица с удивлением уперлась глазами в мою тарелку, затем перевела их на меня и сказала ре­шительно :

—Вы просто пьяны, гражданин!

—Н-нет,— возразил я слегка заплетающимся язы­ком, чувствуя, что в голове у меня шумит, а ноги нали­ваются приятной расслабляющей тяжестью. —Н-не то, чтобы пьян, а просто хорошо у вас здесь, уютно и ку­шанья красивые, и девушки тоже.

Конец этой фразы сорвался у меня с языка непроиз­вольно, без всякой предвзятой мысли, но подавальщи­ца, вероятно подумав, что я сейчас начну приставать к ней, резко оборвала мои объяснения:

—Хватит, гражданин! Если не хотите есть, то рас­платитесь без скандала и уходите. Или милиционера позову.

Обеими руками я сделал протестующий жест.

—Да я и не думаю скандалить. Откуда вы это взя­ли?.. Сколько с меня?

—За водку три рубля, а за котлеты, поскольку вы их не ели, половину стоимости. Всего пять с полтиной.

—А с этими красавицами, что вы будете делать?— кивнул я головой на тарелку.

—Подогреем и подадим другому клиенту. Не тако­му разборчивому, как вы.

Она получила деньги и удалилась, унося мою тарелку. Я проводил ее вздохом и глазами, и встретился с множеством любопытных взглядов, устремленных на меня из-за столиков. Компания подвыпивших молодых военных, указывая на меня пальцами, расспрашивала подавальщицу. Она, пожав плечами, ответила им раз­драженно и громко, так что я отчетливо услышал каж­дое ее слово:

—Ничего особенного. Ходят тут всякие пьяницы. Оборванцы с капризами. Пристают.

—Эй, вы! Я не пьян и к вам не приставал. А что у меня костюм рваный, так это не моя вина. Не все у нас чистюлями ходят.

Растерявшись, девушка ничего не ответила мне. За некоторыми столиками послышался смех. От любопыт­ных взглядов со всех сторон мне сделалось вдруг так неловко, будто я стоял перед ними голый. Поспешно поднялся я со стула, схватил свой "сидор" и, пошаты­ваясь, не без труда добрался до двери.

После ресторанного тепла улица встретила меня про­низывающим холодом. Зябко поеживаясь и втянув голову в плечи, а руки спрятав в рукава своего рваного пиджачка, побрел я по скользкому льду тротуара. На­встречу мне и рядом со мною шли люди, образуя беско­нечный хвост уличной толпы. Они громко разговарива­ли, смеялись, курили, кашляли, грызли семячки, пере­брасывались шутками и ругательствами; некоторые на­певали или насвистывали песенки, вероятно модные, которых я еще не слышал. Все на ставропольской улице было, как в прошлом, как до моего ареста, только я был другой — одинокий в толпе, более одинокий даже, чем в тюремной камере-одиночке. И меня опять потянуло в тюрьму, к грязно-серым стенам и сжатым между ними людям, но опять я вспомнил о моих близких...

Поздно вечером, часов около десяти, добрался я до дома на окраине, в котором жили родственники моей жены. Меня встретила ее двоюродная сестра. Лицо у нее было усталое и равнодушное. На мой стук она вышла со свечой на руке и, недоуменно разглядывая меня, спро­сила:

—Вам кого?

—Вы разве не узнаете меня?— в свою очередь за­дал я ей вопрос

Сестра жены отрицательно покачала головой.

—Нет. Не знаю вас.

—Я из... тюрьмы,— сказал я запнувшись.

—Ах, из тюрьмы,— сразу оживилась она. — Тогда вы наверно что-нибудь знаете о Михаиле Бойкове. О его смерти.

Она переложила подсвечник из правой руки в ле­вую и, перекрестившись, произнесла со вздохом:

—Бедный Миша! Царствие ему Небесное. На несколько мгновений меня охватило что-то вроде столбняка. Кое-как стряхнув с себя это вызванное край­ним изумлением оцепенение, я выкрикнул сразу три во­проса:

—Какая смерть? Какое Царствие Небесное? Кому?

Сестра жены проговорила вздыхая:

—Муж моей двоюродной сестры, Михаил Бойков расстрелян около года тому назад. Разве вы не слыха­ли там, в тюрьме?

—Неужели вы меня не узнаете? Посмотрите внима­тельнее,— потребовал я.

Она поднесла свечу вплотную к моему лицу и вскрик­нула истерически:

—Михаил!..

Подсвечник выпал у нее из рук. Я, уронив на пол свой "сидор", успел одновременно подхватить и по­гасшую свечу и зашатавшуюся, схватившуюся за при­толоку двери женщину. Ее обморок длился еле улови­мый короткий миг. Оправившись от него, она заторо­пилась:

—Что же мы стоим тут на пороге? Пойдемте в ком­наты. Но, Боже мой, Михаил, вы живы? Как я рада! А Лида наверно с ума совсем сойдет от радости. Ведь мы вас всерьез похоронили. Представляете?

—Смутно. Но кто же вам сообщил о моей вымыш­ленно-преждевременной смерти?

—Лиде сказали об этом в управлении НКВД. И посоветовали выйти замуж.

С дрогнувшим от тревоги и ревности сердцем я спросил:

—Не собиралась-ли она последовать их совету?

Во взгляде сестры жены отразился упрек.

—Ну, что вы? Нет, конечно... Я облегченно вздохнул. Накрывая на стол и усажи­вая меня за него, сестра жены сказала:

—Вот скоро придет Лида и вместе будем пить чай.

—Как? Разве она здесь? В Ставрополе?— удивлен­но спросил я.

—Да,— подтвердила ее сестра. —Лиду, как жену врага народа... простите, уволили со службы в Пяти­горске. Она переехала к нам и мы помогли ей устроить­ся стенографисткой в одно учреждение. Правда, с боль­шим трудом и на вечернюю работу. Но что делать, если нет ничего лучшего? Надо как-то жить и зарабатывать кусок хлеба.

—А моя мать осталась в Пятигорске?

—Там.

—Она очень нуждается?

—Как и другие такие же матери. Мы ей, конечно, помогаем. Немного. Сколько можем.

—Мой брат с нею?

—Он арестован. Вы разве не знаете?

—Нет...

Мое сердце болезненно сжалось... Они, полтора го­да мучившие меня, не пощадили и брата, арестовав его только за то, что он посмел выступить в мою защиту. Впоследствии брат был обвинен в шпионаже и вреди­тельстве и приговорен к десяти годам лишения свобо­ды. Следователи не связывали его с моим "делом" и ни­чего не говорили мне о нем на допросах...

Наконец, пришла с работы моя долгожданная же­на. Она бросилась ко мне и сейчас же отпрянула назад с невольно вырвавшимся у нее восклицанием:

—Михаил! Какой ты страшный!

—Лида! Разве можно так? Ведь человек только что вырвался из тюрьмы,— упрекнула ее сестра.

—Прости, Михаил. Я понимаю. Но... посмотри на себя в зеркало,— сказала жена.

Впервые за полтора года я подошел к зеркалу. Отту­да на меня глянуло "тюремное лицо" закоренелого пре­ступника: брюзглое и желто-синее, с явно уголовными чертами и мутным, потухшим взглядом. Это лицо было действительно страшным и я еле узнал себя в нем...

Мой разговор с женой наедине затянулся далеко за полночь. Главное в нем было то, что она мне сказала, рыдая:

—Я любила тебя, но теперь ты для меня мертвый. Я похоронила тебя и оплакала. Отслужила панихиды. И вот ты пришел из могилы. Мне страшно с тобой. Глаза у тебя мертвые. Я не смогу привыкнуть к тебе. Это выше моих сил.

Я слушал ее и мне нестерпимо хотелось обратно... в тюрьму. И трудно было подавить это желание...

В Советском Союзе очень легко и быстро можно по­лучить развод и мы с женой развелись...

Проведя три дня в Ставрополе, я уехал в Пятигорск к матери. Перед этим отправил ей коротенькое письмо:

"Дорогая моя Николаевна!

"Когда будешь читать это письмо, не удивляйся и не волнуй­ся. Меня выпустили из тюрьмы и я скоро приеду к тебе. "Желаю тебе всего хорошего.

"Твой любящий сын Михаил".

В Пятигорске меня ожидала встреча совсем иная, чем в Ставрополе. Мать была больна, но пересилив бо­лезнь и встав с постели, убрала комнату, украсила ее цветами (бумажными, за неимением настоящих) и к мо­ему приезду приготовила хороший обед, потратив на это свои последние деньги до копейки. Когда я при­шел с вокзала, она обняла меня дрожащими руками и, заплакав, сказала вполголоса:

—Вот мы и вместе. Вот и хорошо. Слава Богу.. . Потом были у меня и другие встречи: с друзьями, знакомыми, сослуживцами по редакции газеты. Встре­чались по-разному. Одни обнимали меня, как друзья, искренне радуясь моему освобождению, иные относи­лись ко мне холодно и с опаской, а некоторые, "не уз­навая" или откровенно шарахаясь в сторону, как от за­чумленного. О последних один мой сослуживец, осво­божденный раньше меня, с возмущением говорил во всеуслышание:

—Это шкуры и сволочи. Знают ведь, что мы осво­бождены и реабилитированы, а шарахаются. Чтоб им тоже на конвейере покататься...

В редакции газеты я был восстановлен на работе, получил денежное вознаграждение за два месяца (про­сидев в тюрьме 18 с лишним) и бесплатную путевку в санаторий. То же самое получали и другие освобожден­ные журналисты. Власть этим "заглаживала" перед на­ми свои грехи. В ответ на мою просьбу об увольнении из редакции газеты, редактор мне заявил:

—Никого из освобожденных управление НКВД не разрешает увольнять с работы.

—Почему?— спросил я. Он пожал плечами.

—Точно не знаю.

—А неточно?

—Чтобы лучше держать вас под контролем. Но это мое предположение и пусть оно останется между нами...

Освобождение из тюрьмы не дало мне никакой ра­дости, за исключением встречи с матерью. На "воле" бы­ло хуже и страшнее, чем в тюрьме. Власть, только что закончившейся грандиозной "ежовской чисткой", со­вершенно придавила и терроризовала народ. Люди жи­ли в постоянном страхе и трепете, ежеминутно ожидая появления "черного воронка" и ареста. Улыбки исчезли с человеческих лиц. Ко всему этому прибавилось и то, что за прошедшие полтора года жизнь вздорожала; многие жили на тюремном пайке или почти на тюрем­ном. Советская "воля" окончательно превратилась в тюрьму без решеток.

Подобное существование было так противно и очень скоро так надоело мне, что я, отбросив всякую осторож­ность, как бы напрашивался сам на посадку в тюрьму. Я часто и открыто вел антисоветские разговоры, ругал власть, сочинял и читал вслух антисоветские стихи, рассказывал такие же анекдоты. За это меня, да и других журналистов теперь, почему-то, не арестовывали.

Особенно разболтался я на одной вечеринке у приятеля. Выпито было мною тогда поллитра вод­ки. Но я почти не опьянел (после тюрьмы водка временно перестала на меня действовать), а только чрез­мерно разболтался. На следующий день после вечерин­ки меня вызвали в управление НКВД и предложили прекратить "демонстративные контрреволюционные выступле ния".

—А что? В тюрьму хотите посадить? Ну, сажай­те!— запальчиво крикнул я. —Мне не привыкать.

—Не волнуйтесь. Когда нужно будет, посадим,— успокоили меня. —А пока сократитесь.

Это была тоже встреча с "прошлым"...

Разгадка мягкого обращения с нами энкаведистов произошла летом 1942 года, при наступлении герман­ской армии на Северный Кавказ. В дни эвакуации боль­шевиками Ставрополя они стали арестовывать и расст­реливать освобожденных из тюрем и концлагерей, ко­торые в прошлом привлекались к суду или следствию по 58-й статье. До этих арестов энкаведисты не хотели спугнуть нас и возиться с нами.

Многим освобожденным из тюрем, в том числе и мне, удалось избежать вторичного ареста. От него спас­ло нас стремительное наступление германской армии. Энкаведисты не успели расстрелять всех, кого наметили для этого. Занявшие Ставрополь немцы обнаружили в краевом управлении НКВД много документов и часть их опубликовали. Среди них было несколько списков советских граждан, подлежащих аресту. В одном из та­ких списков я вядел и свое имя и фамилию.

Глава 13

КАК НАС ВЫСЕЛЯЛИ (Рассказ моей матери)

Когда оба моих сына уже сидели в тюрьме, ЖАКТ*) начал судебное дело о выселении нас из квартиры. 9 де­кабря 1937 года я получила из, так называемого, Народ­ного суда повестку следующего содержания:

"Пятигорск, Мясницкая 3.

Бойкову Михаилу Матвеевичу.

Нарсуд 2-го участка (адрес: Советский проспект 42) вызывает Вас в качестве ответчика в 10 час. 17/X111937 г. по делу с ЖАКТ-ом о выселении.

Подпись: Загорная .

Вместо сына на суд пошла я. Судебное разбиратель­ство длилось недолго. Прежде всего судья вызвал меня:

—Гражданка ответчица! Признаете-ли вы иск ЖАКТ-а к вам правильным?


—Нет, не признаю,— ответила я.

—Что можете сказать по сути дела?

Я заявила, что квартира, в которой наша семья жи­вет 13 лет, записана на мое имя и за это время я ни в чем предосудительном против власти там не замечена. К этому я добавила, что по словам Сталина "сын за отца (а, следовательно, и мать за сына) не отвечает". Услы­шав мою ссылку на Сталина судья иронически усмехнул­ся и обратился к адвокату ЖАКТ-а: ЖАКТ — жилищно-кооперативное товарищество.

—Что вы имеете по данному делу? Тот пожал плечами.

—Ничего добавить не могу. В прошении правления ЖАКТ-а все подробно указано...

Подлинник этой повестки хранится у автора.

Свидетелей на суде ни с моей стороны, ни со сторо­ны ЖАКТ-а не оказалось: соседи не захотели обвинять меня, но и выступить в мою защиту не рискнули.

Посовещавшись с заседателями, судья вынес такой приговор:

"Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, Народный суд 2-го участка г. Пятигорска в составе: председа­тельствующего т. Фоменко, народных заседателей т. т. Нагорской и Сафонова, при секретаре т. Бондаренко, заслушав и рассмотрев в открытом судебном заседании дело по иску ЖАКТ-а № 7 к Бой­кову Михаилу о выселении, нашел; ЖАКТ № 7 просит выселить семью Бойкова Михаила, как врага народа. В суд явилась мать ответчика и заявила, что квар­тира состоит на нее и что она живет в той квартире 13 лет, и ни­каких нарушений с ее стороны не было.

Принимая во внимание, что нет никаких оснований для высе­ления, а посему Народный суд определил: в иске ЖАКТ-у № 7 к Бойкову Михаилу Матвеевичу о выселении отказать. Решение может быть обжаловано в 10 дневный срок в Краевой суд, в касса­ционном порядке.

Нарсудья: Фоменко.

Нарзаседатели: Сафонов, Нагорская

Елена Бойкова

Это решение удовлетворило обе стороны. Я была рада, что меня зимой не выбросят из квартиры на ули­цу, а правление ЖАКТ-а, продемонстрировав перед вла­стями свою "советскую бдительность", успокоилось...

Фоменко пользовался в Пятигорске известностью строгого, но справедливого судьи. Он спас от выселения не только меня, но и некоторые другие семьи арестован­ных "врагов народа". Однако, его самого в 1938 году арестовали и посадили в тюрьму "за пособничество врагам народа

•) Копия этого приговора, подписанная секретаршей Загорной и заверенная печатью суда, хранится у автора.

АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

Двадцать лет прошло со дня моего ареста. Теперь я в свободном, относительно свободном мире и от того, что было "там", — в советской тюрьме, — остались только воспоминания, как о тяжелом и кровавом кош­маре.

Дни идут, но воспоминания не растворяются в них, не сглаживаются и не тускнеют, а наоборот становятся все ярче и рельефнее. То, что было "там", нельзя забыть. Да и права, морального права на забвение я не имею, не должен иметь. Такое забвение почти равносильно примирению с коммунизмом и его "воспитательной" и "карательной" политикой и практикой.

За прошедшие годы меня многие часто спрашивали:

—Что было там? Как было там?

Я отвечал, рассказывал, объяснял, писал. Одни ве­рили моим рассказам, другие относились к ним с недо­верием или сомнением, иные не могли понять, как и по­чему в мире возможно существование таких страшных тюрем и жестоких пыток.

Некоторые задавали мне и такие вопросы:

—Вы наверно на всю жизнь возненавидели своих па­лачей и мечтаете отомстить им?

Нет, о мести я не мечтаю и ненависти к моим мучи­телям — следователям и теломеханикам — у меня не имеется. Не они корень зла; не они главные виновники и организаторы массовых арестов, пыток и казней, а со­ветская система и коммунистическая зараза, которые не­обходимо уничтожить.

Мои воспоминания об Островерхове и Кравцове теплоты, конечно, лишены, но вместе с тем я им благода­рен. Ведь они дали мне аттестат зрелости советского гражданина после окончания полуторагодичной "тю­ремной школы"; аттестат не на бумаге, а в моей душе, сердце и мыслях. "Кто не был в тюрьме, тот не знает, что такое государство",— когда-то сказал Толстой. Что такое советское государство — я знаю во всех подроб­ностях, доступных не каждому. В тюрьму я вошел моло­дым человеком с большой долей наивности, а вышел из нее постаревшим и измученным, но не сломленным ду­ховно, вышел взрослым антикоммунистом с аттестатом зрелости, в который на всю жизнь вписана непримири­мость к коммунизму.

В советской тюрьме я так часто видел смерть и чув­ствовал боль свою и чужую, что стал совершенно равно­душным к жизни, смерти и страданиям — своим и чу­жим. Но вот теперь, когда я подумаю, что весь земной шар может быть превращен в гигантскую коммунисти­ческую тюрьму, что почти все населяющие его люди будут подвергаться "методам физического воздействия" и получать "тюремный аттестат зрелости" — меня охва­тывает ужас.

Это — самое страшное из всего, что может быть в нашем мире. И против этого надо бороться! Бороться до полной победы!

Коммунизм с его экспериментами должен бить уничтожен!

Конец

Буэнос Айрес, 1953 г.


Братьям моим Михаилу и Павлу

Ты кровь их соберешь по капле, мама,

И, зарыдав у Богоматери в ногах,

Расскажешь, как зияла эта яма

Сынами вырытая в проклятых песках,


Как пулемёт на камне ждал угрюмо,

И тот в бушлате, звонко крикнул: «Что начнём?»

Как голый мальчик, чтоб уже не думать,

Над ямой стал и горло проколол гвоздём.


Как вырвал пьяный конвоир лопату

Из рук сестры в косынке и сказал: «Ложись»,

Как сын твой старший гладил руку брату,

Как стыла под ногами слизистая слизь

.

И плыл рассвет ноябрьский над туманом,

И тополь чуть желтел в невидимом луче,

И старый прапорщик во френче рваном,

С чернильной звёздочкой на сломанном плече,


Вдруг начал петь – и эти бредовые

Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе:

Всех убиенных помяни Россия,

Егда приидеши во царствие Твое…

Иван Савин


ПОДГОТОВЛЕНЫ К ПЕЧАТИ ТОГО ЖЕ АВТОРА:

Русская честь (Рассказы).

Горькая родина (о возвращенцах в СССР).

Рассказы о чудесном.

Сердце Кавказа (Повесть).

Печатать запрещено! (Записки советского репортера).

Суслики с билетами (Сборник сатиры и юмора).

Следы преступлений (Криминальные рассказы).

Литература в кавычках (Сборник статей).

Белые арапы (Сатирический роман об эмиграции).

МОЖЕТ ЛИ ЭТО БЫТЬ?

Первый том моей книги "Люди советской тюрьмы", выпущен­ный три месяца тому назад, вызвал довольно значительный интерес и много откликов читателей. В большинстве отклики положитель­ные. Книга до читателя "дошла", несмотря на мрачные предсказа­ния некоторых литераторов о том, что ее ожидает провал.

Вот несколько из десятков читательских отзывов, полученных издательством "Сеятель "и мною:

"Книга написана превосходно,— пишет читательница Б., живу­щая в Буэнос Айресе. —Я взяла ее просмотреть, но, начав в поне­дельник, окончила ее во вторник; не в силах была от нее оторвать­ся... Как жаль, что она еще не переведена на иностранные языки, хотя бы на испанский. Тут же почти нет антикоммунистической ху­дожественной литературы, которая так необходима..."

"О советских застенках писали многие,— читаем в письме Н. Сергеева из Бразилии, —но у Вас получилось ярче, чем у других и производит большее впечатление..."

Читатель С. Сорокин (Уругвай) обращается к издателю:

"Особенно мы благодарны тебе за книгу "Люди советской тюрьмы" М. Бойкова. Это что-то невероятное, это до того ре­ально описано про советские тюрьмы и пытки, что ничего не при­бавлено и не преувеличено; кто был в "узах коммунизма" сталин­ской эпохи, тот знает. Мы читали запоем по вечерам до трех ночи. Костик малый читал, а я слушал да переживал до слез. Напиши, будь добрый, где же сам наш Миша, страдалец? Живой он и здо­ровый? Мы полюбили его душу, и хоть бы на его фотокарточку посмотреть... Привет тебе и семейству твоему, и всем тем, кто помогает тебе печатать "просвещение для мира". А если наш стра­далец Миша там, то поклон ему низкий-пренизкий от нас всех ду­хоборцев. Спас его Бог — для спасения мира поведать о "сатанизме".

Доктор А. из Уругвая, подчеркивая антикоммунистическое зна­чение книги, благодарит автора и издателя за ее выпуск. Читатель 3. (Бериссо) предлагает выпустить книгу вторым (более дешевым) изданием. Доктор А. Росков (Буэнос Айрес) пишет:

"Читал главу "Женя Червонец" и плакал. Так было жаль замученного энкаведнстами ребенка и его погибший талант. Убийцы проклятые!..

Из органов печати, издающихся в Аргентине, первым дал от­зыв о книге журнал "Латвия" (на латышском языке). В его № 239, май 1957 г., напечатана глава из нее и рецензия, в которой сказано:

"В последние годы появилось много книг с описанием тотали­тарного режима Советского Союза и ужасного обращения с людь­ми, но ни одна из них не оставляет такого потрясающего впечат­ления, как написанные простым языком картины М. Бойкова... Для ознакомления наших читателей с этим ценным антибольше­вистским трудом, предлагаем их вниманию главу "Кусочек пси­хологии", которая позволяет заглянуть в комнату пыток и объяс­няет, как именно умирают люди в советской тюрьме от разрыва сердца, каковой участи не избежал и шведский дипломат Рауль '

Велленберг..."

Алексей Розов в "Нашей стране" (№ 389 от 4 июля) оценивает книгу, главным образом, с антикоммунистической точки зрения:

"Для читателя антикоммуниста особенный интерес и ценность представляет глава 14-я "Настоящие". В ней автор описывает не­примиримых к советской власти заключенных, которые до своего ареста активно боролись против нее... Следует отметить еще один момент в книге: несмотря на зверские мучения в тюремных каме­рах, на допросах и в застенках, многие заключенные сопротивля­ются палачам до последней возможности, защищая честь свою и достоинство; многие умирают, но не сдаются.

"Вся книга, — пишет Вич в "Русском слове" (№ 86 от 7 июня) дает правдивое представление о страшном и жестоком быте совет­ской тюрьмы, зверином облике следователей и бессердечности тю­ремной администрации. . . Издательство "Сеятель", выпустившее книгу "Люди советской тюрьмы", сделало ценный вклад в дело борьбы с коммунизмом".

Журнал "Знамя России" (№ 159 от 20 июня; Нью-Йорк) снаб­дил свое сообщение о выходе книги следующим примечанием ре­дакции:

"Еще один потрясающий документ об ужасе советской дейст­вительности. Прочитав эту книгу, невольно возникает вопрос — , неужели существуют слепцы, которые верят в эволюцию соввла-сти и в какие-то сдвиги, после совершенных ею преступлений? Чорт с ней, с этой эволюцией, если развертывают ее те же заплечных дел мастера, которые еще вчера отправляли на "конвейер", де­лали "маникюр", ставили "в стойку". И разве в улыбочках Булганина и Хрущева не скользит улыбка следователя контрразведыва­тельного отдела НКВД, Островерхова, фигурирующего в книге Михаила Бойкова? Предлагаемая книга — реалистическая, ничего придуманного в себе не содержащая, и является ценным вкладом в обличительную литературу".

Однако, не все отзывы о книге таковы. Коммунисты, например (а среди моих читателей есть и они), присылают ругательные пись­ма с угрозами. В них меня и издателя обвиняют в искажении прав­ды и клевете на советскую власть. Есть и среди антикоммунистов люди, называющие мою книгу фантазией, вымыслом, фальшивкой. Некоторые из них заявляли мне:

—Вашей книге эмигранты, а тем более иностранцы, не поверят.

— Такого режима и таких пыток, какие вы описываете, в со­ветских тюрьмах нет. Этого не может быть!..

В этой статье я хочу привести ряд доказательств правдивости описанного мною. До меня советским местам заключения, пыткам и расстрелам посвятили многие страницы своих, изданных в эмигра­ции, литературно-художественных произведений генерал П. Крас­нов ("От двуглавого орла к красному знамени"), И. Солоневич ("Россия в концлагере"), Б. Солоневич ("Молодежь и ГПУ), М. Ни­конов-Смородин ("Красная каторга"),Н. Брешко-Брешковский ("Побежденные победители", "Белые и красные", "Под звездой дьявола"), полковник РОА В. Мальцев ("Конвейер ГПУ"), Н. Синевирский (°Смерш"),М. Розанов ("Завоеватели белых пятен"), Б. Ширяев ("Неугасимая лампада"), Г. Климов ("Берлинский Кремль"), К. Петрус ("Узники коммунизма"), Н. Нароков ("Мни­мые величины"). Коммунистические пытки и насилия над челове­ческой личностью описывают в своих документально-публицисти­ческих книгах С. Мельгунов ("Красный террор в России"), генерал А. Деникин ("Очерки русской смуты"), В. Маргулиес ("Огненные годы"), левый эсэр И. Штейнберг, в прошлом первый комиссар юстиции при большевиках ("Нравственный лик революции"), Н. Давыдова ("Полгода в заключении"), С. Устинов ("Записки на­чальника контрразведки"), С. Маслов ("Россия после четырех лет революции"), Авербух ("Одесская чрезвычайка"), Нилостонский ("Кровавое похмелье большевизма") и др.

Материалы о советских тюрьмах, концлагерях, пытках и расстрелах читатель может найти также в двух томах "Белой книги", выпущенной английским парламентом в 1920-21 г. г.; в сборнике "Че-Ка", изданном партией эсэров в 1922 г. в Берлине; в книгах бежавших из СССР иностранных коммунистов: немца Карла Аль­брехта ("Судьбы людские в подвалах ГПУ) и испанца Валентине Гонзалеца, бывшего "генерала Кампесино" ("Жизнь и смерть в СССР"); в опубликованных за границей воспоминаниях энкаведи-стов И. Гузенко, В. и Е. Петровых, А. Орлова, Хохлова. Растворова, "избравших свободу" после Второй мировой войны.

При штабе генерала Деникина в декабре 1918 года была соз­дана Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков. Эта комиссия подсчитала что количество жертв коммунистическо­го красного террора, за период 1918-19 годов, составляет 1.700.000 человек. Французская писательница Одетта Кён в 1920-21 г. г. сидела в тюрьмах Москвы, Харькова, Севастополя и Симферополя, а затем ее выслали в Англию. Описывая быт и нравы этих тюрем в своих воспоминаниях ("Sous Lenine"), она меланхолически за­мечает:

"Из своих тюремных скитаний я вынесла впечатление, что в больших городах из каждых десяти жителей, по крайней мере, во­семь побывали в Че-Ка".

В 1955 году вышла из печати на английском языке "Империя страха" — автобиографическая книга супругов В. и Е. Петровых (он бывш. полковник советского МГБ, а она бывш. капитан МГБ), "избравших свободу" в Австралии. Петров в этой книге пишет:

"Я могу засвидетельствовать, как человек, который сам за­шифровывал телеграммы из Главного управления НКВД в Москве в отделения разных городов и областей Советского Союза, что в кошмарные 1936-38 годы было расстреляно и замучено около двух миллионов человек без суда и следствия".

Американская газета "Нью-Йорк геральд трибюн" в начале 1957 года опубликовала воспоминания кардинала Миндценти о его страданиях в венгерских коммунистических тюрьмах В воспоми­наниях, записанных под диктовку кардинала его другом, патером Иосифом Вечей, есть такие строчки:

"Затем начался допрос, который длился беспрерывно 16 суток днем и ночью Следователи сменялись, но кардинал имел отдых лишь тогда, когда он на допросе засыпал или лишался чувств. Иногда его допрашивали несколько человек одновременно. За все эти допросов он был в состоянии "длительного ошеломле­ния. "Весь допрос продолжался — от ареста до суда — 45 дней. Эти дни кардинал называет "пыткой тела и души", — палачи были мастерами своего дела".

Неужели все эти люди, горькие повествования которых так сходны с моим, искажают истину и клевещут? В ответ на такой вопрос, коммунисты и их вольные и невольные пособники всегда готовы бездоказательно завопить:

— Да! Клевещут! Они написали то, чего не может быть! Что ж, в таком случае, обратимся к коммунистическим источ­никам. В 1918 году большевиками был арестован английский кон­сул Локкарт, но правительство Англии потребовало и добилось его освобождения из тюрьмы.'По этому поводу, в московском "Еже­недельнике Ч. К." (№ 3 от 6 октября 1918 г.) была помещена ста­тья, подписанная председателем нолинской чрезвычайки и други­ми видными чекистами. В ней, между прочим, читаем следующее:

"Скажите, почему вы не подвергли его — этого самого Локккарта — самым утонченным пыткам, чтобы получить сведения и адреса, которых такой гусь должен иметь очень много? Скажите, почему вы вместо того, чтобы подвергнуть его таким пыткам, от одного описания которых, холод ужаса охватил бы контррево­люционеров, скажите, почему вместо этого позволили ему поки­нуть Ч. К.? Довольно миндальничать!.. Пойман опасный про­хвост... Извлечь из него все, что можно и отправить на тот свет!.."

Подобные писания, так сказать, "теория чекистов". А вот их 'практика" в изложении советских газет:

"НЕУЖЕЛИ СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ЗАСТЕНОК?"

Под таким заголовком московская газета "Известия" (№ 18 от 26 января 1919 г.) опубликовала письмо коммуниста, жаловавшего­ся на следственную комиссию Сущево-Мариинского района Москвы.

Арестован я был случайно, как раз в месте, где, оказалось, фабриковали фальшивые керенки. До допроса я сидел 10 дней и переживал что-то невозможное. . . Тут избивали людей до потери сознания, а затем выносили без чувств прямо в погреб или холо­дильник, где продолжали бить — с перерывом — по 18 часов в сутки. На меня это так повлияло, что я чуть с ума не сошел".

«ДЕРЖИМОРДЫ ПОД СОВЕТСКИМ ФЛАГОМ"

Этот заголовок красуется над статьей в московской газете "Правда" (№ 276 за 1918 г.), которая сообщает, как в Вологодской губернии выколачивали "излишки" хлеба из населения:

"Чрезвычайка запирала крестьян массами в холодный амбар, раздевала до-гола и избивала шомполами".

В этой же газете (№ 12 от 22 февраля 1919 г.) написано:

"Есть во Владимирской Ч.К. особый уголок, где арестованным иголками колят пятки".

Московская газета "Известия" 12 декабря 1923 г. напечатала отчет о заседании губернского суда в Омске, разбиравшего дело нач. 1-го района уездной милиции Германа, милиционера Щербако­ва и врача Троицкого, обвинявшихся в истязаниях арестованных.

"Они, — говорится в отчете, — жгли горящим сургучем ладо-' ни и предплечья; лили сургуч на затылок и на шею, а затем сры­вали вместе с кожей".

"КЛАДБИЩЕ ЖИВЫХ"

Так озаглавлена статья Дьяконова в "Известиях" (4 декабря 1918 г.). В ней автор описывает подследственное отделение Та­ганской тюрьмы:

"Несколько камер переполнены больными с температурой до 38-40°. Здесь все вместе: сыпной тиф и "испанка". Эти полу­мертвые существа лежат по неделе и больше; в больницу их не отправляют... Некоторые больные прикрыты тонким одеялом, а у некоторых и того нет; прикрываются шинелями. На теле до двух месяцев не смененное белье. Лица изможденные, тела словно те­ни... Сопровождающий врач, который провел в этой тюрьме до 20 лет, служивший при всяких режимах, говорит, что случаи го­лодной смерти в последнее время часты... Во всех остальных кор­пусах и одиночках та же грязь, те же изнуренные лица; из-за же­лезных клеток голодные, молящие глаза и протягивающиеся исху­давшие руки. Страдальческий стон почти тысячи людей об амни­стии и о том, что они сидят без допроса 2-3 месяца, без суда свы­ше года, превращает виденное в жуткую картину какого-то кош­марного видения... А сколько сидит в заключении невинных!"

Статью Дьяконова подтверждают сведения, присланные в "Известия" (26 декабря 1918 г.) начальником Таганской тюрьмы:

"Смертность в тюремной больнице доходит до 75% лежащих в ней. Из них 40% смертей от голода".

Все это можно было бы назвать "эксцессами первых лет рево­люции", если бы они не превратились в традицию советских тюрем, в коммунистическую систему истязания и уничтожения людей. Вы­ступавший 25 февраля 1956 г. на XX съезде коммунистической партии Советского Союза, ее генеральный секретарь Никита Хру­щев много говорил о "вопиющих нарушениях социалистической законности, приведших к смерти невинных людей" во времена "ежовщины". Между прочим он сказал:

"Выяснилось, что многие партийные, советские и хозяйствен­ные работники, заклейменные в 1937-38 г. г. кличкой "врагов", в действительности никогда не были врагами, шпионами, вредителя­ми и т. п., но всегда были честными коммунистами. Все они были так подавлены, а многие из них были не в силах вынести варвар­ских пыток, что по приказу фальсификаторов-следователей они сами обвиняли себя в всевозможных тяжких и невероятных пре­ступлениях".

Говоря о следственном "деле врачей-заговорщиков", аресто­ванных в январе 1953 г. и освобожденных из заключения после смерти Сталина, Хрущев заявил:

"На этом съезде, в качестве делегата, присутствует бывший министр госбезопасности т. Игнатьев. Сталин сказал ему кратко: "Ес­ли не добьешься от докторов признания, сорву голову". Сталин вы­зывал к себе следователя, давал ему инструкции, указывал, какие ме­тоды следствия применять. Методы эти были простые: бить, бить и еще раз бить".

В качестве иллюстрации Хрущев в своей речи привел заявление Сталину, написанное из тюрьмы кандидатом в члены Политбюро ПК и чекистом Р. И. Эйхе, арестованным 29 апреля 1938 г. Обра­щаю внимание читателей на следующую выдержку из этого письма:

"Не будучи в состоянии выдержать пыток, которым я был под­вергнут Ушаковым и Николаевым, — знавшими, что мои ребра сломаны, не были залечены и причиняли мне большие боли, ~ я был вынужден обвинить себя и других. Большинство моих призна­ний было внушено мне или продиктовано Ушаковым, а остальная часть составлена мною по памяти из различных материалов НКВД по Западной Сибири, находившегося в моем ведении. Если какая-либо часть подписанной мною истории не соответствовала другим, то меня заставляли подписывать другую версию..."

Может быть, все это происходило лишь в ленинские и сталин­ские времена, а при Хрущеве изменилось? Нет! Коммунисты и че­кисты приходят и уходят (в большинстве случаев их "уходят"), но созданные ими система, нравы и методы остаются. В 1954 году, после того, как Берия был "убран" с поста возглавителя советской полиции, московские и провинциальные газеты глухо бормотали о "нарушениях им и его ставленниками социалистической законно­сти и применении недопустимых методов следствия в органах гос­безопасности". Писать более откровенно газетам не разрешалось. В роман советского писателя В. Дудинцева "Не хлебом единым", вышедший из печати осенью 1956 г., проскочили мимо цензуры сло­ва о том, что и теперь на допросах "бьют, но так, чтобы не было заметно".

Возьмем, наконец, еще один документ: постановление пленума ЦК КПСС, продолжавшегося с 22 по 29 июня 1957 г. В нем петь такой абзац:

"Товарищи Маленков, Каганович и Молотов упорно сопротив­лялись всем мероприятиям, которые проводил Центральный коми­тет и вся наша партия по ликвидации последствий культа личности, по устранению допущенных в свое время нарушений революци­онной законности и созданию таких условий, которые исключают возможность повторения их в дальнейшем".

Таким образом, коммунистические главари сами признаются, что в СССР попрежнему существуют советская беззаконность, пыт­ки, бессудные казни и всяческие насилия над человеческой лич­ностью, а условий для устранения этого — даже в будущем — нет.

Обвиняя меня в искажении правды и клевете на коммунизм и советскую власть, коммунисты и их пособники должны бы в этом также обвинять советские газеты, Никиту Хрущева, расстре­лянного Эйхе, В. Дудинцева и пленум ЦК КПСС. Ведь я в своей книге пишу о том же, что писали и говорили они. Только пишу не­сколько подробнее и, может быть, ярче.

Михаил Бойков

5 августа 1957 года.

СТРАШНЫЕ ЦИФРЫ

Бельгийский журнал "Ренессанс" публикует статистику того, что стоило русскому народу владычество Советов в России.

Разумеется, эти цифры не могут претендовать на абсолютную точность — таких цифр нет даже и в самом СССР. Цифры эти составлены на основании многочисленных показаний, признаний самих коммунистов, иностранных экспертов. Вот этот жуткий 'язык цифр":

Гражд. война в России (1917-21) .......... ……………………….4.500.000 человек

Война против Финляндии (1918) ........……………………….. 50.000

Война против Балтийских стран (1918-19) …………………. 110.000

Война против Польши (1920) ...........………………………… 600.000

Война против Грузии (1921-22) ..........………………………… 20.000

Война против Китая (1925-31) ...........…………………………. 30.000

Война против Испании (1936-39) ........………………………... 85.000

Война против Польши (1939) ............…………………………….. 3.000

Война против Финляндии (1939-40) ......……………………….. 460.000

Первый голод ("воен. ком." 1921-22) ....………………………… 6.000.000

Первый террор (1917-23); интеллигенции, ака­демиков, профессоров, писателей, худож­ников, учителей, студентов .........………… 160.000

офицеров, чиновников, "буржуазии" …………………………. 740.000

полиции, жандармерии .............…………………………………. 50.000

духовенства .......................………………………………………... 40.000

крестьян и рабочих ................…………………………………… 1.300.000

Расстреляно в Чека в 1929-30 ...........…………………………… 2.050.000

Второй голод 1930-33 ("коллективизация") …………………... 7.000.000

Ликвидация "кулаков" ..................…………………………….. . 750.000

Расстреляно ОГПУ-НКВД (1933.37) ......………………………... 1.600.000

Расстреляно в "Ежовской чистке" 1937-38:

Офицеров Красной армии .........………………………………. 30.000

Коммунистов-антисталинцев .........…………………………… 340.000

"Врагов народа", солдат, интеллигентов, рабочих ……… 635.000

Расстр. НКВД в 1938-44 офицеров и младшего комсостава .... 23.000

"Врагов народа", "шпионов", "вредителей" ……………… 2.720.000

Умершие в концлагерях (14% в год) ......……………………… 21.000.000

Итого 50.301.000

К этому надо добавить еще 7.000.000 солдат и офицеров, убитых в последнюю войну и 20.000.000 мирного населения, погибшего в результате войны, явившейся следствием преступной политики Советов (пакт — Гитлера-Сталина, Молотова-Рибентропа 23 августа 1939 года, раздел Польши, — истребление славянских народов, итд.) Итого 77.301.000 жертв.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1. Ночь ожидания ...............................

Глава 2. "Стены плачут о нас" ...........................

Глава 3. Идущие на смерть: 1. Вражий защитник; 2. Крем­левский землекоп; 3. "Людоед"; 4. Две линии; 5. Летчик' испытатель; 6. "Козлик отпущения"; 7. Никакой жалости! Глава 4. Выполнение приказа

Глава 5. Ведущие на смерть: 1. Начальничек; 2. Династия Санько; 3. Исключение из правил; 4. Тот, кто стреляет;

5. Почти по Дарвину; 6. Медик наоборот ..............

Глава 6. Одиночество ...................................

Глава 7. За веру ........................................

Глава 8. Женщина .......................................

Глава 9. Шестой параграф: 1. "Международная валюта"; 2. С той стороны; 3. "Сын Швейка"; 4. Кавэжедист; 5. Загранич­ная командировка; 6. Письма из Америки; 7. Переводчик;

8. "Три греческих мушкетера" ..........................

Глава 10. Схватка .......................................

Глава 11. Ледяная могила .................................

Глава 12. "Сталинцы": 1. Навязчивая идея; 2. Два отца; 3. Но­вогоднее пожелание; 4. Романс; 5. Намёк; 6. Речь с опе­чаткой; 7. Агитация тоном; 8. Особое мнение; 9. Порт­реты; 10. Идеологически невыдержанный сон; 11. Апчхи! 12. Усмешка ...........................................

Глава 13. "С вещами!" ...................................

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1. Возвращение к жизни ............................

Глава 2. Тюремный город .....,..............,.;.....

Глава 3. Следственная фантастика: 1. Отравители Каспийского моря; 2. Преступный нарзан; 3. Трижды террорист; 4. Прия­тель шаха персидского; 5. Жан из парижан; 6. Что такое шпионаж? 7. Филателист; 8. Скаут; 9. Гипнотизер; 10. "Папский нунций"; 11. Листовка; 12. Пропагандист американ­ской полиции .........................................

Глава 4. Стук и борьба с ним ..............................

Глава 5. Скверные анекдоты: 1. И так и этак; 2. Неизвестно за что; 3. Слеза; 4. "Ошибся"; 5. Виноват Пушкин! 6. Опас­ные фамилии; 7. Богач; 8. Выигрыш; 9. Семь восьмых;

10. Эполеты Лермонтова; 11. Хорошо сыгранные роли;

12. Лысина; 13. Полчаса; 14. Вороны; 15. Тридцать пять и один; 16. "Фашист"

Глава 6. Самосуд ........................................

Глава 7. Последние цыгане .............................

Глава 8. "Рыцари карающего меча": 1. "Окунь.рыбочка";

2. Мечтатель; 3. "Стремительный перепуг" ...............

Глава 9. Шкура и власть .................................

Глава 10. "Путёвка в жизнь" ................ .............

Глава 11. Поэма о близких: 1. Мать, каких много; 2. Большая любовь; 3. Сказка о фарфоровой куколке; 4. Если ранили друга... 5. "Позабыт-позаброшен!"; 6. Отречение; 7. По следам Павлика; 8. Жили два брата ..................

Глава 12. Встречи с прошлым ................. ..........

Глава 13. Как нас выселяли .............................

Эпилог: Аттестат зрелости .............................

МОЖЕТ ЛИ ЭТО БЫТЬ? ................ ............

Страшные цифры ...................................……

КНИГИ МИХАИЛА БОЙКОВА, ИЗДАННЫЕ В АРГЕНТИНЕ:

Сокровище сердец (Рассказы) 1953 г. .............. Распродана.

Степной атаман (Повесть) 1954 г. .................. Распродана.

Партизаны холодной войны (Рассказы) 1955 г. ........ 20 песо.

Рука майора Громова (Роман) 1956 г. ...........…….... 30 песо.

Бродячие мертвецы (Повесть) 1956 г. .................. …. 10 песо.

Люди советской тюрьмы (Том 1-й; 384 стр.) 1957 г.. 65 песо.

Цена в других странах (в местной валюте) из расчета: 40 АРГ. ПЕСО == 1 АМЕРИКАНСКИЙ ДОЛЛАР. Желающие могут ВЫПИСАТЬ ЭТИ КНИГИ (за исключением двух первых) из изда­тельства "СЕЯТЕЛЬ":

N. Cholovsky, Calle Terrada 2984, Buenos Aires, Argentina.