Михаил бойков люди советской тюрьмы

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Шихвердиев А. П., Полтавская Г. П., Бойков, 6962.91kb.
• Автобусный экскурсионный тур. 5 дней/4 ночи, 120.63kb.
• Юрий Дроздов: Россия для США не поверженный противник, 300.35kb.
• Джанетт Рейнуотер, 720.66kb.
• Джанетт Рейнуотер, 289.51kb.
• Михаил Булгаков. Дьяволиада, 456.65kb.
• Администрация костромской области контрольное управление информационный обзор материалов, 425.61kb.
• «советской философией», 5892.06kb.
• Развитие завода после Великой Октябрьской социалистической революции Глава I период, 1299.64kb.
• Штеренберг Михаил Иосифович, к т. н. (г. Москва), 234.23kb.

—Да-да! Говорила,— шепотом подтвердил он.

—Вас учили в школе,— продолжал я, —что в при­роде ничто не исчезает и вновь не появляется. Следова­тельно, если материя не может совершенно исчезнуть, то душа, тем более, вечна. Ведь так? И разве ты не хочешь поскорее встретиться в ином мире с папой и мамой?

—О, как бы я хотел их там встретить!— вырвалось у мальчика.

—Это будет, если ты сумеешь достойно и без стра­ха покинуть нашу землю в момент, предназначенный те­бе для этого Богом и судьбой. Чем ты хуже других лю­дей? В минуту смерти будь мужчиной, Женя. Ведь ты родился на Северном Кавказе ,а люди здесь всегда уме­ли умирать...

Наша беседа затянулась до рассвета. К концу ее мальчик немного успокоился...

В таком духе я говорил с ним каждый день. Приво­дил примеры достойного поведения героев перед лицом смерти, смешивал воедино религию и материализм, рас­сказывал боевые эпизоды гражданской войны и борь­бы горцев Кавказа против большевиков, вспоминал подходящие выдержки из Библии и истории России. Я никогда не обладал ораторскими способностями, но те­перь старался говорить красноречиво, убедительно и понятно для мальчика. Это было тяжело и порою про­сто невыносимо, но еще невыносимее представлялась мне мысленно картина: красивый, стройный мальчик, ползающий в ногах у энкаведиста и целующий его пыльные сапоги!

Заключенные помогали мне беседовать с Женей и в один голос поддерживали все мои рассуждения. Они и, прежде всех, Федор Гак быстро поняли, для чего я это делаю.

Федор внимательно слушал наши беседы и сипел лростуженно:

—Ты, Женька, дядю Мишу слушай и ему верь! Вот я, старый уркач, старше его вдвое, а верю...

За две недели мне удалось добиться кое-каких ус­пехов. Ужас исчез из глаз Жени и о возможности рас­стрела он теперь говорил и думал спокойнее. Наш ста­роста тоже одержал победу, непосредственно касавшую­ся мальчика. На ночные допросы Женю больше не вы­зывали. Видимо, лейтенант Крылов имел некоторое представление о длине рук Федора.

После полуночи со скрипом открылась дверь ка­меры и на пороге выросла фигура дежурного по корпу­су. Он держал в руке лист бумаги.

С матрасов приподнялись головы заключенных и глаза их напряженно и тревожно впились в этот лист. Каждому из нас он был слишком хорошо знаком. По таким бумажкам вызывали на ночные допросы, на кон­вейер пыток НКВД.

Дежурный пошарил в списке глазами и произнес вполголоса:

—Степанов Евгений! Выходи!

Федор злобно-недовольным баритоном просипел:

—Не унялся Крылов! Опять в пацана въедается... На допрос, что-ли?

—Нет!— отрицательно покачал головой энкаведист и уронил тяжелые и страшные слова:

—Без вещей!

Сердце мое на секунду остановилось. Его, как бы, мгновенно сжала и отпустила чья-то очень холодная рука.

Камера ахнула. Федор сипло и длинно выругался. Вызов "без вещей" после полуночи, это значит—на рас­стрел. Мы давно ожидали этой минуты, но она пришла неожиданно.

Женя встал со своего матраса, бледный и дрожа­щий. Из груди его вырвался полувздох, полустон. Он беспомощно и растерянно обводил глазами камеру, а в руках мял полотенце. Мальчик понял, куда его поведут сейчас.

Заключенные обступили Женю. Они жали ему руку, хлопали по плечу, осыпали пожеланиями скорого вы­хода на волю и... отворачивались.

Со слезами на глазах он отвечал им:

—Да-да... Спасибо... До-свиданья...

—Выходи!— нетерпеливо повторил дежурный. Женя бросился ко мне. Я обнял его и, стараясь изо всех сил скрыть дрожь в голосе, сказал:

—Прощай, Женя, и ничего не бойся! Это... не боль­но и не страшно. Если ты не будешь бояться, то я ча­сто, очень часто стану вспоминать тебя. Дай мне слово, что ты не будешь бояться.

Он ответил тихо и покорно:

—Хорошо, дядя Миша! Я не буду бояться... Про­щайте! ...

И здесь, в какую-то неуловимую долю секунды, удивительная и странная перемена произошла в маль­чике. Черты его лица как бы сдвинулись со своих мест и отвердели. Еле заметная линия легла поперек лба к пе­реносице, губы сурово сжались, и от углов рта протя­нулись к подбородку две морщинки. Из-под пушистых детских ресниц серьезно и строго смотрели на меня глаза не мальчика, а мужчины. Дрожь его тела сразу пре­кратилась. В это мгновение он вырос, стал взрослым.

—Даю слово! Я не боюсь!— сказал он голосом звонким, твердым и слегка огрубевшим, и отбросил в сторону полотенце...

Его увели. Дверь скрипя захлопнулась за ним и ста­роста сиплым баритоном подвел итог только что со­вершившемуся:

—Был Женька Червонец и... нету! Кончился. Он медленно и широко перекрестился.

—Царствие ему небесное!

Огромный Петька Бычок смахнул со щеки слезу и промямлил бессвязно и уныло:

—Что уж тут?... Все на вышку пойдем. Так, что уж там? ... Давайте спать ложиться...

Дни тюремной тоски и ожидания сменялись ночами допросов и пыток. Не было конца конвейеру НКВД. Я кочевал по тюремным камерам, встречаясь и расстава­ясь с десятками и сотнями разных людей. Они приходи­ли в камеры и уходили в другие тюрьмы, концлагсри и на расстрел.

В этой беспрерывной смене людей, впечатлений и страданий я стал забывать Женю. Его образ потускнел, выцвел, сделался далеким и чужим. Уверенности в том, что его расстреляли, у меня не было. Даже в советских тюрьмах бывают чудеса и счастливцы; иногда из ка­мер смертников выходят на волю. Могло это случиться и с Женей.

Совершенно неожиданно он напомнил мне о себе. В одну из тюремных камер привели энкаведиста, аресто­ванного за то, что в пьяной компании приятелей пел антисоветские частушки. До ареста он служил в конвой­ном взводе пятигорского отдела НКВД. Ему приходи­лось водить на расстрел осужденных и он нам подроб­но рассказывал об этом.

—А вот один раз,— начал как-то рассказывать конвоир, — привели мы на вышку пацана. Глядим на него и удивляемся. Не боится пацан. Не дрожит и в но­гах у коменданта не ползает. С ним еще другой сужденый был. Так тот весь пол комендантской камеры на пузе излазил, все наши сапоги перецеловал. А пацан его уговаривает:

—"Не надо бояться, дядя Петя! Ведь это не боль­но и не страшно. Умрем, как мужчины". Даже комен­дант этому удивился. —"Не боишься?"— спрашивает.

—"Нет,— говорит пацан. —Я дяде Мише слово дал".

—"А кто такой дядя Миша?"— опять задает вопрос ко­мендант и получает, понимаете, очень даже гордый от­вет: —"Это вам не нужно знать" ...

Вторично, за все время в тюрьме, мое сердце на миг остановилось от сжатия холодной руки. Все еще не веря своим ушам, я хрипло и отрывисто выдавил из себя три слова:

—Как его имя?

—Чье?— удивленно спросил конвоир.. —Мальчика...

—Женькой звали.

—Что же с ним?— стоном вырвалось у меня. Конвоир равнодушно передернул плечами.

—Шлепнули, конечно... Расстреляли, то-есть.

Всю ночь я не мог спать. Живым стоял передо мной образ мальчика, умершего, как мужчина. Его строгие, недетские глаза смотрели на меня из-под длинных пу­шистых ресниц с упреком, а губы шептали:

—Дядя Миша! Ты забыл? Забыл? ...

Тогда, в ту тюремную ночь, я дал ему, мертвому, клятву помнить до последней пхнуты моей жизни...

Я помню. И если, когда-нибудь, Бог или судьба предоставят мне возможность расчета с советской вла­стью, я, прежде всего, рассчитаюсь с нею за 13-летнего ребенка, которого в тюремной камере подготавливал к смерти.

Глава 10 ЖАБА

Главная фигура конвейера пыток в северо-кавказ­ском управлении НКВД — это начальник КРО (контр­разведывательного отдела) майор Дрейзин. По про­фессии и наружности — фигура жуткая. Кроме своей основной работы, т. е. руководства контрразведкой а следственным аппаратом по особо важным политиче­ским делам, он заведует конвейером пыток и началь­ствует над всеми теломеханиками. Тюрьма дала ему меткую кличку: "Жаба".

Вся его внешность оправдывает эту кличку. Он, действительно, очень похож на жабу, когда сидит, уто­нув в своем глубоком кресле.

У Дрейзина массивное сырое тело с тонкими, на­поминающими жабьи лапы, руками и ногами. Шеи у не­го нот; голова непосредственно соединяется с покатыми плечами. Лицо мясистое, одутловатое и вытянутое вперед. Рот необычайно широк; нос приплюснутый, с большими вывороченными ноздрями; глаза неподвиж­ные, навыкат, веки без ресниц. За ушами Дрейзина два огромных белых желвака; когда он говорит, желваки судорожно двигаются и вздрагивают. И голос у него какой-то жабий: квакающий.

Перед этой-то фигурой я и предстал на одном из ночных допросов. Предстал с дрожью в коленках и с тоскливым ожиданием новых мучительных пыток.

—Жаба из человека лохмотья делает,— говорили мне о нем в тюремной камере...

Тело Дрейзина, одетое в мундир НКВД с двумя ор­денами на груди, тонет в кресле Островерхова, а его вы­пученные, навыкат, глаза неподвижно уставились на меня. В руках он держит так знакомую мне тоненькую зеленую папку: мое следственное "дело".

За уголком стола примостился на стуле Островер­хое. Череп его более потный, чем обычно, лицо красно и несколько растеряннно, глаза-сливы под стеклышка­ми пенснэ поблескивают смущенно и сердито. Видимо, он только что получил нагоняй от "жабы" за медлен­ный и безуспешный ход следствия по моему "делу".

—Сколько времени он был на стойке?— квакаю­щим голосом спросил Островерхова Дрейзин, указывая на меня.

—Восемь суток, товарищ начальник,— коротко, но с весьма почтительным поклоном ответил тот.

—Почему не больше? Островерхов пожал плечами.

—По заявлению врача он не мог выдержать больше. Дрейзин обратился ко мне:

—Вы, подследственный, думаете когда-нибудь при­знаваться?

Я начал длинное объяснение в защиту моей неви­новности, но он перебил меня:

—Бросьте прикидываться невинным простачком. Или вы всерьез думаете, что вам здесь поверят?

—Но я говорю правду...

—Такая правда нам не нужна. Говорите другую.

—Другая будет ложью...

—Работники НКВД знают лучше вас, что такое ложь и что — правда.

—Следователь Островерхов все время требует от меня ложных показаний. Вы тоже хотите их добиться?

Выпученные глаза Дрейзина слегка покосились на Островерхова. Следователь поежился под их неподвиж­ным взглядом и поспешил оправдаться:

—Я изо всех сил стараюсь получить от него чисто­сердечное признание. Согласно ваших указаний, това­рищ начальник.

Дрейзин перевел глаза на меня и заквакал резко и противно:

—Запомните, подследственный, что НКВД всегда требует у арестованных только правду... Любыми ме­тодами. ..

—От меня ее требовать совсем не нужно. Я повто­ряю правду на допросах уже несколько месяцев.

—Что же вы повторяете?

—Что я невиновен и, арестовав меня, управление НКВД допустило ошибку.

—НКВД никогда не ошибается.. .

Это цинично-шаблонное замечание, такое обычное дляэнкаврдистов, вывело меня из остатков терпения. Не в силах больше сдерживаться, я закричал прямо в жабью морду:

—Брешешь ты, жаба проклятая! В вашей подлой тюрьме сидят тысячи ни в чем неповинных людей. Ор­дена чужой кровью зарабатываете, сукины сыны!

Островерхов, вскочив со стула, шагнул ко мне, но Дрейзин жестом остановил его. В неподвижно-выпу­ченных глазах начальника контрразведки на мгновение загорелись слабые проблески любопытства и сейчас же угасли.

—Та-ак!— квакнул он и желваки за его ушами су­дорожно задрожали. —Значит, вы серьезно думаете, что на нас можно кричать? И вы думаете шутить с нами шутки и показывать нам фокусы?

—Нечего мне вам показывать,— раздраженно бро­сил я.

—Так-так,— опять заквакал Дрейзин. —Вы знаете, что такое маникюр? Не тот, который делают дамам в парикмахерских, а наш. Специальный. Для врагов на­рода.

По рассказам в камере я имел некоторое представ­ление об этом страшном "маникюре". Спазма ужаса сжала мне горло и, вместо ответа, я смог только утвер­дительно кивнуть головой.

—Ах, уже знаете? Ну, так мы вам его сделаем,— угрожающе пообещал Дрейзин и тяжело, всем телом, повернулся в кресле к Островерхову.

—Какой теломеханик его обслуживает?

—Кравцов, товарищ начальник!— вытянувшись на стуле, ответил следователь.

—А врач?

—Бергер.

—Вызовите Бергера и Кравцова.

—Слушаюсь, товарищ начальник.

Островерхов нажал кнопку на столе и приказал во­шедшему энкаведисту позвать теломеханика и врача. Не прошло и минуты, как на пороге кабинета вырос­ли фигуры моих "старых знакомых": равнодушного ги­ганта с дымчатыми глазами и лошадинолицего челове­ка в белом халате.

—Сделайте ему маникюр!— приказывающе квак­нул им Дрейзин.

—Слушаюсь, товарищ начальник!— дуэтом отве­тили они.

Затем губы Кравцова тихо и вопросительно про­шелестели:

—Какой маникюр прикажете, товарищ начальник? Холодный или горячий? И какого размера применить инструмент?

Дрейзин подумал, побарабанил перепончатыми пальцами по столу и приказал:

—Маникюр горячий! Инструмент, на первый раз, среднего размера!

—Слушаюсь!

Врач сейчас же вышел. Кравцов стиснул пальцами мое плечо и, повернув меня к двери, произнес повели­тельным шепотом:

—Пойдем!

Зябко вздрогнув, я молча повиновался.

Глава 11 "КУСОЧЕК ПСИХОЛОГИИ"

Кравцов ввел меня в большую комнату, напоминав­шую на первый взгляд инструментальную кладовую. Вдоль одной стены тянутся полки с разложенными на них металлическими инструментами. В другой стене несколько шкафов со стеклянными дверцами. Сквозь стекла видны предметы, похожие на запасные части к каким-то машинам.

Со страхом и внутренней дрожью я смотрю на тре­тью стенку. От пола и почти до потолка ее "украшают" плети, винтовочные шомполы, короткие и толстые ре­зиновые трубки, ножки от стульев, кнуты с железными крючками на концах, утыканные иголками линейки, стальные метры, какие-то обручи с винтами, узловатые веревки и тому подобные вещи. Все это в систематиче­ском порядке висит в веревочных петлях на гвоздях.

В цементный пол комнаты вделаны ножками четыре длинных стола. Над ними возвышаются странные соо­ружения из стальных стержней и полос, с десятками ме­таллических браслетов, ременных петель и шнурков. В досках столов просверлены дырки разных размеров. Под столами и между шкафами установлены неболь­шие электрические моторы, на которых лежат аккурат­но свернутые в кольца провода. Более дюжины стульев дополняют эту странную обстановку комнаты; некото­рые из них металлические с пружинами, кнопками и винтами. Ножки стульев из металла крепко схвачены цементом пола.

Высота пола не везде одинакова. В центре комнаты он приблизительно на четверть метра выше, чем у стен. От столов и металлических стульев к стенам тянутся не­глубокие желобки. Вдоль каждой стены такие же же­лобки, но поглубже. Они соединяются со сточными трубами в углах комнаты, ведущими в нижний этаж.

Пол, столы и стулья сплошь покрыты крупными, бурыми пятнами, вернее слоями пятен. Свежие и крас­новато-бурые наслаиваются на давнишние, более тем­ного цвета. Такими же пятнами, но значительно мень­ших размеров, забрызганы стены, дверь, шкафы и пол­ки. Удучливо-сладковатый запах тления заполняет комнату.

Окинув ее беглым взглядом, я сразу понял, куда по­пал. Мои мысли подтвердил Островерхов, пришедший сюда вслед за нами.

—Как вам нравится эта уютная комнатка, дорогой мой? Знаете, куда вас привели?

- Предполагаю,— буркнул я.

-А но предполагаете-ли вы, милейший, что Крав­цов вас здесь разделает под такой орех, что от вас не останется ни пуха, ни пера, ни обвиниловки?

Я ничего не ответил. Он с приятельским жестом взял меня под руку и повел к шкафам. По его знаку Кравцов открыл дверь одного из них. Теперь я смог вниматель­нее и лучше рассмотреть то, что издали показалось мне запасными частями к машинам. На полках шкафа лежа­ли перчатки разных размеров. Они были сделаны из тонких стальных пластинок; в некоторых пластинках торчали винты.

Следователь с циничной игривостью подмигнул мне.

—Такую перчаточку мы можем надеть на вашу лап­ку и, один за другим, завинчивать вот эти винтики. Во что превратится ваша лапка через полчаса, дорогой мой? В фарш для котлетки, не так-ли? Ради большего эффекта мы соединим перчаточку вон с той розеткой и пустим ток. Как тогда вы будете себя чувствовать?

Дрожь ужаса и отвращения красноречивее слов вы­разила мои чувства. Островерхов заметил это и рассме­ялся.

—Ха-ха-ха! Вам не особенно нравятся перчатки! Может быть, вот это приятнее? Смотрите сюда! Он указал на металлический стул.

—Вы видите здесь два сиденья: верхнее с дырками, нижнее с гвоздями. Представьте, что вас посадили на этот стульчик и привязали ремнями. Ваш приятель Кравцов включает ток. Нижнее сиденье приподнимает­ся на пружинах и его гвозди входят в дырки верхне­го. Ага! Вашему заду неприятно? Но ведь это — пу­стяки, в сравнении с тем, что будет дальше. Обратите внимание на гвозди. Каждый состоит из трех частей, плотно прилегающих одна к другой. Нажмем эту кно­почку, и части гвоздей расходятся в стороны. Они рвут ваше мясо. Вы чувствуете, какая это боль? После по­добного экспериментика вы очень долго не сможете сидеть...

Островерхов потащил меня к полкам. На них лежа­ло множество ножей, пилок, длинных булавок, сверл, колец, клещей и зажимов различных форм и размеров. Он схватил широкое, в полметра длиной, лезвие без ру­коятки, с двумя отверстиями на его концах и протянул Кравцову.

—Продемонстрируйте действие нашей гильотинки, товарищ Кравцов.

Теломеханик молча взял нож и вставил его в ме­таллическое сооружение над одним из столов. Затем снял с мотора провод, воткнул его в розетку на стене и нажал кнопку. Плавными режущими движениями нож задвигался кругообразно вниз и вверх. Одновременно с ним медленно двигалась и настольная доска.

—Этот механизм режет человека, как колбасу. Да­же лучше. Тоненькими ломтиками и вместе с костями, — продолжал следователь. —В моей практике был та­кой случай. Попался шпион. Настоящий и очень упря­мый. Ножка от стула, стальной метр и прижигания на него не действовали, ставить его на стойку не было вре­мени. Тогда его положили на такой стол. Начали с большого пальца правой ноги. На 32-м ломтике он за­говорил... Неужели, дорогой мой, на вас не производит впечатления судьба этого шпиона?...

Островерхов таскал меня за руку от стола к столу и от одной полки к другой, подробно и даже как-то сла­дострастно объясняя назначение вещей, собранных в этой жуткой комнате. Кравцов молча, с угрюмым рав­нодушием, ходил за нами по пятам...

На воле я иногда читал о страшных пытках и каз­нях в разных странах и в разные времена, но они были лишь бледными тенями того, что теперь я видел и слы­шал здесь...

"Лекцию" следователя прервал появившийся в две­рях комнаты Бергер. Он попрежнему был одет в белый халат, а в руках держал кожаный чемоданчик, какие обычно имеют врачи для своих медицинских инструмен­тов. Островерхов подошел к нему и заговорил вполго­лоса. До меня донеслись несколько его фраз:

—Делать маникюр не придется. Он уже готов. Вме­сто физического я применил к нему психологический метод воздействия.

—Какой именно?— вопросительно проржал чело­век в белом халате.

—Прочел ему коротенькую лекцию об этом,— ука­зал Островерхой глазами на полки и шкафы. Бергер подмигнул ему и, с коротким ржаньем очень мало похожим на человеческий смех, заметил:

—Кусочек, так сказать, наглядной психологии, то­варищ следователь.

—Подходящий кусочек,— подтвердил Островерхов. Дымчатые глаза Кравцова клочками тумана гляну-

ля на меня в упор. Он отрицательно покачал головой и

возразил тихо-шелестящим голосом:

—Почти готов, но не совсем. Нужен еще нажим. Не­большой...

В этот момент, действительно, я был почти готов для любых "признаний". Комната пыток потрясла меня, придавила ужасом и сломила мою волю к сопротивле­нию. Еще один, самый ничтожный "метод физического воздействия", единственный удар или толчек и я под­писал бы, какую угодно подсунутую мне следователем бумажку. Но слова Кравцова внезапно, помимо моего желания, вызвали у меня нечто вроде судороги сопро­тивления.

Островерхов подбежал ко мне и схватил меня за локоть.

—Ты готов признаться? Не правда-ли, дорогой? Я с ненавистью прохрипел ему в физиономию одно слово:

—Нет!

Он принялся ласково уговаривать меня:

—Сопротивление бесполезно, дорогой мой! Ведь все равно вы признаетесь! Зачем же тянуть? ... Повернувшись к теломеханику, он спросил:

—Скажите, товарищ Кравцов, сколько человек вы­держали эту... комнату?

Губы теломеханика прошептали медленно и еле слышно:

—Ни один... Здесь... в моем кабинете признаются или... умирают от разрыва сердца.

—Вот видите,— подхватил следователь. —Упорст­вовать нет смысла, мой милый. В последний раз сове­тую вам подписать!

И опять я ответил:

—Нет!

Островерхов раздраженно плюнул на пол, махнул рукой и приказал:

—Товарищ врач! Приготовьте ваши инструменты! Товарищ теломеханик! Действуйте!

Глава 12 "МАНИКЮР"

Приказание Островерхова Кравцов выполнил мгно­венно. Быстрыми и точно рассчитанными движениями он толкнул меня к одному из столов, прижал к его верх­ней доске мои руки своей широкой ладонью, а ногой подсунул под меня стул с высокой спинкой.

Не более полминуты потребовалось теломеханику, чтобы привязать меня к стулу и приковать мои ру­ки к доске стола. Кравцов нажал одну из кнопок на столе и из отверстий настольной доски, по обе сторо­ны кистей моих рук, выскочили половинки шести коль­чатых браслетов. Он соединил их концами и браслеты прижали к гладкому полированному дереву мои руки ладонями вниз. Один браслет приковывал средние су­ставы четырех пальцев, другой — большой палец и тыльную сторону ладони, а третий — основание ки­сти. Затем теломеханик крепко прикрутил ремнями к стулу мои плечи, шею, локти и ноги. Эту операцию он произвел с такой быстротой, что я даже не успел поду­мать о сопротивлении. Прикованный к столу и привя­занный к стулу я едва мог шевельнуться.