Михаил бойков люди советской тюрьмы

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Шихвердиев А. П., Полтавская Г. П., Бойков, 6962.91kb.
• Автобусный экскурсионный тур. 5 дней/4 ночи, 120.63kb.
• Юрий Дроздов: Россия для США не поверженный противник, 300.35kb.
• Джанетт Рейнуотер, 720.66kb.
• Джанетт Рейнуотер, 289.51kb.
• Михаил Булгаков. Дьяволиада, 456.65kb.
• Администрация костромской области контрольное управление информационный обзор материалов, 425.61kb.
• «советской философией», 5892.06kb.
• Развитие завода после Великой Октябрьской социалистической революции Глава I период, 1299.64kb.
• Штеренберг Михаил Иосифович, к т. н. (г. Москва), 234.23kb.

Пожилая бездетная тетка приняла к себе сироту охотно и воспитывала его по-своему заботливо. Для советского времени она оказалась женщиной весьма практичной и, решив, что современная "общеобразова­тельная" школа ничего хорошего Косте не даст, за не­большую плату определила его в ученики к старичку-бухгалтеру той конторы, где сама работала пишма-шинисткой.

Старичок учил мальчика тайно, так как подобная педагогическая деятельность считалась "свободной профессией" и облагалась большими налогами...

Через семь лет старичок сказал Косте:

—Ну-с, юноша! Теперь вы знаете все, что знаю я сам. Учить вас больше нечему. Завтра же подавайте заявление в нашу контору. Нам как раз требуется сче­товод. Но помните, юноша, мы вам устроим очень се­рьезный экзамен. Провалитесь — пеняйте на себя.

Экзамен Костя выдержал блестяще, поразив свои­ми солидными бухгалтерскими знаниями всех экзаме­наторов, за исключением, конечно, старичка-бухгалтера. Юношу приняли в контору счетоводом.

Шли годы. Костина тетка и старичок-бухгалтер умер­ли. Костя быстро продвигался вверх по служебной лестнице и к 1937 году стал старшим бухгалтером кон­торы и консультантом нескольких других, обзавелся женой, двумя детьми, солидным брюшком и небольшой лысиной.

Никогда не угасавшую ненависть к власти и пра­вительственной партии он таил в глубине души так, как это умеют делать лишь советские граждане, ни словом, ни намеком не высказывая ее. Но у большинства совет­ских граждан эта ненависть, в конце концов, прорывает­ся наружу. Прорвалась она и у Кости.

Благополучное окончание годового отчета конто­ры за 1936 год Костя и его сослуживцы праздновали в одном ростовском ресторане. Находясь в состоянии сильного подпития, молодой бухгалтер начал приста­вать к компании энкаведистов в мундирах, сидевшей за соседним столиком. Приятели уговаривали его уго­мониться и не устраивать скандала, энкаведисты лениво отругивались, а Костя, с каждой минутой пьянел и го­рячился все больше. Наконец он произнес три фразы, ставшие для него роковыми:

—Погодите, палачи! Будет и на нашей улице празд­ник. Вот прилетят иностранные бабочки и вас бомбами забросают.

—Каких бабочек вы имеете в виду, гражданин?— спросил быстро подошедший к нему энкаведист, рассте­гивая висящую сбоку на поясе кобуру нагана.

—Немецких!— пьяно храбрясь, выкрикнул бухгал­тер...

Протрезвляли его в краевом управлении НКВД.

Тюрьмы Ростовской области к тому времени уже были переполнены до отказа. Поэтому Костю Потапова, вместе с группой других заключенных ,отправили "туда, где посвободней", т. е. в Ставрополь. В камере он очень тоскует о жене и детях, часто ругает себя за пьяную болтовню и проклинает всех, без исключения, бабочек.

Ему дана кличка: "Иностранная бабочка", но заклю­ченные не произносят ее вслух. Не хотят обижать так глупо попавшего в тюрьму хорошего бухгалтера и не­плохого человека. На вид он очень моложав и, поэтому, в камере зовут его просто Костей.

4. Камерный каэр

—Этого мальчика привели к нам два старика,— го­ворит Пронин, указывая на худого белобрысого парнишку лет семнадцати, сидящего в углу камеры с пе­чально опущенной головой.

—То-есть, как привели? — удивленно спрашиваю я.

—Конечно, они не брали его за руки и не тащили в тюремные ворота, но, тем не менее, он попал сюда из-за двух стариков,— туманно объясняет мне Сергей Вла­димирович, а затем начинает рассказывать довольно обычную для советских тюрем историю паренька.

Шура Карелин, потеряв в раннем детстве родите­лей, умерших во время эпидемии сыпного тифа, воспи­тывался у своего деда, казака станицы Горячеводской. Дед был человеком старого закала и старался воспиты­вать внука "не как-нибудь по-комсомольски, а по всем правилам доброго царского времени на казачьих зем­лях". Одним из этих правил было уважение к старшим, услужливость и помощь им, если таковая потребуется. Это и другие, не менее похвальные правила Шура усво­ил твердо и не задумывался применять на практике.

Работал он подмастерьем сапожника в мастерской дамской обуви артели "Красный кустарь" города Пя­тигорска и, однажды утром, спеша на работу, увидел, как трамвай сбил с ног старика, переходившего улицу. Не медля ни секунды, юноша поспешил на помощь по­страдавшему. Он поднял с мостовой упавшего старика, отвел его в находившийся поблизости парк, усадил на скамейку и принес воды. Потом вступил в объяснения с неторопливо пришедшим к месту происшествия мили­ционером и, наконец, побежал за каретой скорой по­мощи.

Когда его хлопоты окончились и карета увезла легко раненого, но сильно помятого старика в больни­цу, было уже около восьми часов и он стремглав помчался в мастерскую, дрожа от страха перед последст­виями опоздания на работу...

За часовое опоздание Шуру Карелина судили, как прогульщика, но, принимая во внимание его несовер­шеннолетие и пролетарское социальное положение (подмастерье сапожника), приговорили к шести меся­цам тюремного заключения, вместо обычного, в таких случаях, года.

В общей камере осужденных, куда Шура попал, были не только противники советского режима, но и его сторонники, а также некоторое количество заслан­ных сюда энкаведистами сексотов. Между заключенны­ми часто разгорались политические споры, причем со­ветскую власть ругали, главным образом, осужденные на большие сроки, которым, в сущности, терять было больше нечего. Люди с большими сроками заключения из тюрем и лагерей, обычно, не выходят.

По юношеской неопытности Шура иногда вмеши­вался в эти споры, поддерживая противников советской власти такими аргументами:

—Раньше у дедушки, по праздникам, всегда в бор­ще свинячья нога плавала, а теперь мы и картошку-то редко видим.

—Дедушка говорит, что в таком свинушнике, где мы с ним живем, раньше даже нищий не стал бы жить.

Об этих разговорах камерные сексоты донесли "ко­му следует" и Шура был вызван из тюрьмы на допрос в управление НКВД. Не выдержав "методов физическо­го воздействия", он подтвердил на следствии свои ан­тисоветские выступления в камере, а когда следователь спросил его:

—Кто научил тебя так думать и говорить? Юноша ответил со слезами на глазах:

—Дедушка...

В результате дело Шуры Карелина энкаведистьг "переквалифицировали": шестимесячный судебный при­говор отменили и сделали юношу "камерным каэром". В обвинительном заключении следствия так и было на­писано:

"Отбывая срок за прогул, осужденный Карелин Александр проявил себя, как камерный каэр. В тюрем­ной камере выступал с контрреволюционными разгово­рами, провокационно агитируя других заключенных на проявление враждебных чувств и произнесение таких же выражении по отношению к советской власти и боль­шевистской партии..."

Впоследствии мы узнали, что Шура Карелин полу­чил 5 лет концлагерей, а его дед, арестованный вскоре после признаний внука на допросе, 10 лет. Еще восьми арестантам, вместе с Шурой принимавшим участие в "камерной контрреволюции", сроки тюремного заклю­чения были увеличены.

5. Мстители

—А того юношу,— продолжает Сергей Владими­рович, —втолкнул в тюремную камеру тоже дед.

Я смотрю по направлению жеста "вечного сидель­ца". Став почти вплотную к тюремному окну лицом и запрокинув назад голову ,стройный мускулистый юно­ша с несколько тяжеловатыми, хотя и сильно похудев­шими формами тела, делает руками гимнастические движения. Он только что проснулся и разминает свои мускулы, затекшие в неудачной сидячей позе во время сна.

—Какой дед? Собственный?— спрашиваю я.

—Нет. Очень чужой. И не только для него, но и для нас с вами, —скупо улыбается Пронин и, вдруг, задает мне неожиданный вопрос:

-Вы о покушении на Калинина в Кисловодске, ко­нечно, знаете?

-Как-же! —восклицаю я. —Как не знать? Ведь ме­ня тоже тогда на допрос в НКВД таскали.

-Вас-то почему?

—А потому, что работая репортером в краевой га­зете, я имел несчастье, по заданию редакции, однажды встретиться с Калининым. Но, хотя эта встреча произо­шла за два года до покушения на него, о ней, все-таки, вспомнили.

—И не могли, понятно, не вспомнить. В день вашей встречи все подробности о ней были записаны в делах НКВД...

Юноша поворачивается спиной к окну. Передо мною широкоскулое и энергичное, с высоким лбом и власт­ной складкой губ лицо, очень исхудавшее и землисто-бледное от долгого пребывания в тюрьме. Глаз не вид­но; они глубоко прячутся в костлявых ямах глазниц под густыми, нависшими двумя черными карнизами, бро­вями.

Мы беседуем полушепотом и юноша не слышит на­ших слов, но интуитивно почувствовав, что разговор о нем, на несколько секунд прекращает свои упражнения и невольно делает два шага по направлению к нам. Мы умолкаем,, и он снова принимается за гимнастику.

—Он не любит, когда говорят о нем и о террори­стическом покушении, в итоге которого было столько жертв среди молодежи,— шепчет мне Пронин.

—Значит, это один из мстителей?— полувопроси­тельно вырывается у меня.

—Главный. Это Ипполитов,— вносит поправку в мой полувопрос Сергей Владимирович.

—Сам Ипполитов? Неужели? ...

В тот день не только Пронин рассказывал мне, но и я ему. Мой рассказ дополнял его и наоборот...

Когда советская власть, в годы НЭП-а, усиленно заигрывала с крестьянством и поощряла образцовые "кулацкие" хозяйства, "всесоюзный староста" Михаил Иванович Калинин пользовался некоторой популярно­стью среди крестьян. Но с момента подписания им дек­рета о коллективизации сельского хозяйства этой по­пулярности пришел конец. Крестьянство люто вознена­видело "всесоюзного старосту", и он уже не смел нигде показываться без охраны, что раньше ему часто позво­лялось кремлевскими владыками.

Особенно жестокие формы приняла коллективиза­ция на Северном Кавказе, население которого всегда относилось к советской власти более недружелюбно, чем в других местностях СССР. Здесь, загоняя крестьян в колхозы, советская власть организовала искусствен­ный голод, выселила в концлагери целые станицы и се­ла, в широчайших размерах провела "раскулачивание" и расстреляла тысячи зажиточных крестьян. Все дети "кулаков", которым посчастливилось избежать чекист­ской пули, тюрьмы или концлагеря, были исключены из средних школ и высших учебных заведений.

Среди этой репрессированной властью молодежи, однако, нашлись мстители за расстрелянных отцов и умерших от голода матерей, братьев и сестер. В 1932 году на Северном Кавказе возникла тайная террористи­ческая группа "Мстителей", состоявшая из 12 юношей и двух девушек, детей "кулаков", исключенных из выс­ших учебных заведений и средних школ Ставрополя, Пятигорска, Кисловодска и Георгиевска. Возглавлял ее 18-летний Григорий Ипполитов, бывший студент Северокавказского сельскохозяйственного института.

Сначала "Мстители" решили было организовать покушение на Сталина, но от этого пришлось отка­заться: "отца народов "в его летней кисловодской даче слишком уж хорошо охраняли! Тогда выбор пал на Ка­линина, которого молодые террористы считали вторым после Сталина виновником коллективизации и разгро­ма крестьянства.

Калинин каждый год приезжал летом в Кисловодск и лечился в лучшем из здешних санаториев-дворцов, носившем название "За индустриализацию. По разра­ботанному "Мстителями" плану "всесоюзного старосту", во время его вечерней прогулки в курортном парке, должны были застрелить Ипполитов и Наум Самойленк, семья которого погибла от голода на Кубани.

Подготовка покушения продолжалась с 1933 по 1935 год. Террористы достали оружие и деньги у абре­ков, но от непосредственной помощи, предложенной им последними, отказались. Молодые горячие головы предпочитали действовать самостоятельно и ни с кем не делить славу и заслуги мстителей палачам северо­кавказского крестьянства.

Летом 1935 года Калинин в Кисловодск не приехал и террористический акт отложили на следующий год. Для того, чтобы он удался, Ипполитов и Самойленко, подкупив кое-кого из курортного управления, устрои­лись на работу в парк сторожами и через своих сослу­живцев точно узнали о любимых местах прогулок "все­союзного старосты"

В один июльский вечер 1936 года руководящих коммунистов и энкаведистов Кисловодска охватила па­ника. По городу разнесся невероятный слух:

—Калинина убили! Застрелили в парке!

Однако, это не соответствовало действительности. Террористы даже не ранили его, а только сильно пере­пугали.

Перед прогулкой "всесоюзного старосты" парк, в тот вечер, по обыкновению, был очищен от всех нахо­дившихся в нем граждан. Операция эта производилась охраной Калинина и городской милицией не особенно тщательно и Ипполитову с Самойленко удалось спря­таться в кустах возле главной аллеи.

Вскоре после этого из ворот санатория, примыкаю­щего к парку, вышел Калинин. Он прошелся дважды в одиночестве по главной аллее; в полусотне метров от него сзади шагали четверо охранников, а двое — впере­ди. Когда Калинин, ревматически прихрамывая, брел по аллее мимо кустов в третий раз, оттуда выскочил Ип­политов и подбежал к нему.

—Вам что нужно, товарищ?— растерявшись, спро­сил его Калинин.

—Твою подлую шкуру, душегуб!— выкрикнул Ип­политов и сунул руку в карман. Но он слишком торо­пился, вытаскивая револьвер. Боек нагана зацепился за карман брюк. Ипполитов нечаянно нажал курок и пу­ля, пробив ему брюки, вонзилась в землю. Наконец, он вытащил наган, выстрелил в отскочившего в сторону Калинина и... промахнулся. Выстрелить в третий раз ему не удалось: помешали схватившие его охранники.

Взвизгивая от страха, Калинин побежал по аллее. За ним погнался Самойленко, но выстрелить не успел. Двое дюжих охранников обезоружили его и поясом свя­зали ему руки за спиной.

В ту же ночь перепуганного и заболевшего от стра­ха "всесоюзного старосту" увезли в Москву, а в краевом управлении НКВД началось следствие по делу молодеж­ной террористической организации "Мстителей". Ипполитова и Самойленко допрашивали несколько месяцев подряд, применяя самые жесточайшие "методы физи­ческого воздействия". В конце концов, оба террориста "раскололись": выдали всех своих сообщников.

Поговорить как следует с Григорием Ипполитовым мне не удалось. Только три дня я провел с ним среди "настоящих", а потом его перевели в камеру смертни­ков...

В середине 1938 года все 14 молодых террористов, в том числе и девушки, были расстреляны, а десятки их родных и знакомых, многие из которых ничего не зна­ли о деятельности группы "Мстителей", отправлены в концлагери строгой изоляции.

Никого из террористов и их "пособников" не суди­ли даже на закрытых процессах. Их казнили и гнали в концлагери без суда. Ни одной строчки о покушении на Калинина не проникло на страницы газет. Советская власть изо всех сил старалась предотвратить огласку этого дела.

6. Шахматист

Перед вечерней поверкой соизволил посетить "на­стоящих" сам начальник контрразведывательного отде­ла майор Дрейзин. Он вошел в камеру, неторопливо переваливаясь на тонких ножках, обвел неподвижно-выпученным взглядом заключенных и слегка шевельнул своим жабьим желваком за левым ухом.

Сопровождала его целая свита: трое в мундирах НКВД и двое в штатском, все с выхоленными и прямоу­гольными чекистскими физиономиями. Они выстрои­лись в шеренгу за спиною своего начальника.

Дрейзин с минуту помолчал, а затем негромко квакнул в тишину камеры:

—Здравствуйте!

Ему ответил только Пронин, по своему положению камерного старосты обязанный отвечать начальству. Остальные, в том числе и я, молчали. Ни у кого из нас не было желания разговаривать с одним из главных па­лачей краевого управления НКВД. Разговоры с таким "начальством" для заключенных не только противны, но и небезопасны: могут привести на "конвейер пыток".

Белый желвак за левым ухом шевельнулся сильнее и в кваканье зазвучали раздражение и злость:

—Та-ак! Значит, молчок?... Ка-ак поживаете? Чем занимаетесь? Обдумыванием своих преступлений?

Сергей Владимирович спокойно поправил его:

—Не поживаем, а помираем по милости НКВД гражданин начальник. А занимаемся сном да голодом. Начальство попробовало пошутить:

—Та-ак вам совершенно не на что жаловаться! У вас идеальный тюремный режим. Голод предотвращает у вас ожирение, а сон — истощение.

Эта "шутка" вывела из себя русского абрека, кото­рому в НКВД так и не сумели внушить страха и уваже­ния к начальству. Он шагнул вперед и крикнул:

—Тебя бы сюда, жаба! Ты бы здесь быстро весь свой жир спустил!

Дрейзин попятился назад. Желваки сердито запры­гали за его ушами и он визгливо проквакал:

—Что-о? Ка-ак?... На конвейер захотелось?

-А тебе к абрекам захотелось?— угрожающе оборвал его вопрос русский.

Черкес молча вышел из угла камеры и стал рядом со своим русским другом-абреком. Потом вдруг запро­кинул голову, вытянул шею вперед и очень красноречи­вым жестом провел большим пальцем правой руки по горлу от уха до уха. Дрейзин испуганно квакнул, с не­уклюжей поспешностью повернулся к нему спиной и, тесня и напирая на своих подчиненных животом, впере­валку выкатился из камеры в коридор...

Разговоров об абреках, а тем более если они сопро­вождаются угрозами, северо-кавказские энкаведисты очень не любят.

Слова нашего старосты Пронина о сне и голоде, ко­торыми он ответил Дрейзину, вполне соответствовали действительности, так же, как, впрочем, и шутка Дрейзина. Главное, чем мы "занимались" в камере, был го­лод, а бороться против него нам помогал сон. Получае­мый нами скудный тюремный паек состоял из кружки кипятка с двумя кусочками (15 граммов) сахара и 350 граммов тяжелого и водянистого, очень плохо выпечен­ного хлеба грязно-коричневого цвета. По объему он был не больше кулака среднего человека. Если сжать та кой кусок в руке, то из него потечет мутная коричнева­тая жижа. В полдень мы получали еще по миске так на­зываемой баланды — жиденького супа с мучной заболткой, несколькими крупинками, и без всяких признаков жира. И это на весь день!

Такого количества, как говорят в тюрьме, "обез­жиренных" продуктов заключенному нехватало даже на то, чтобы "обмануть голод". Принимать передачи с во­ли для нас, строжайше от нес изолированных, тюремщикам было запрещено. Вообще передачи подследст­венным, обвиняемым по 58 статье, редкое явление в со­ветских тюрьмах, допускаемое следователями лишь в исключительных случаях. А таких случаев обычно два: или заключенный так истощен, что не может выжить на тюремном пайке до окончания следствия или же он "по­могает следствию", т. е. признается во всем, что от него требуют и ложно оговаривает десятки своих родствен­ников и знакомых.

Каждый из "настоящих" старался побольше спать, забыться от голода и "обмануть" его во сне, одновре­менно предохраняя этим свой организм от полного и окончательного истощения. Это удавалось, когда им не снились мучительные "голодные сны", переполненные едой, от которых так тяжело просыпаться. Мне они снились довольно часто, несмотря на то, что я был ис­тощен меньше, чем остальные мои сокамерники. Ведь до того, как я попал сюда, обитатели камеры урок меня, все-таки, подкармливали!

Больше всех "настоящих" страдал от голода и видел "голодные сны" инженер со стекольного завода Давид Исаевич Фишер. В этой камере он сидел более двух с половиной лет и до того отощал, что на его теле мож­но было изучать анатомию, как на скелете. Собственно тела у него не было, а лишь кости, соединенные связ­ками сухожилий с влажной и как бы прилипшей к ним желтовато-серой кожей. Его лицо от истощения умень­шилось до размера детского кулачка и стало похожим на череп, изрезанный глубокими шрамами, протянувши­мися по щекам от висков к подбородку. На этом лице умирающего от голода человека жили только глаза: черные, огромные и очень печальные, глаза страдальца, видевшего слишком много горя и на воле, и в тюрьме.

Сергей Владимирович как-то сказал мне указывая на Фишера:

-Из этих глаз на нас глядит вековая скорбь еврей­ского народа...

Молодого советского инженера Давида Фишера после ареста обвинили в троцкизме. Он был беспартий­ным в троцкистских организациях не состоял, но троц­кизму откровенно симпатизировал, ни перед кем этого не скрывая, что доставляло ему массу неприятностей в делах житейских и служебных.

Свои политические убеждения он не скрыл и на след­ствии. Судившая его "тройка" дала ему четыре года концлагеря, но как раз в это время началась "ежовщина". Дело Давида Фишера "переквалифицировали", до­бавив дополнительные обвинения в антисоветской аги­тации и вредительстве. Новое следствие тянулось боль­ше года, сопровождаясь разнообразными "методами физического воздействия" и постоянным голодом в камере.

На одном из допросов, обозленный и выведенный окончательно из терпения, Давид Исаевич объявил сле­дователю:

—По убеждению я — троцкист, но активным вра­гом советской власти не был. Теперь же я ее заклятый враг! И это сделали вы, энкаведисты!... Расстреливай­те меня скорее!

Следователь предложил ему написать все это в про­токоле допроса. Он написал и был отправлен обратно в камеру. С тех пор прошел почти год, а на допрос Фи­шера больше ни разу не вызывали...

Все мы в камере очень часто мечтали и разговари­вали об еде. Во время одной из таких бесед Давид Исае­вич вспомнил библейского Исава:

—Вы знаете, теперь я его вполне понимаю. Все де­ло в том, что Исав был ужасно голоден. Ну, конечно, не так, как мы, но все-таки. Чечевичная похлебка, которую ему предложили, наверное, была густая и жирная. Воз­можно, что и с мясом. Это же замечательная вещь и за нее не жаль заплатить правом первородства. Я бы за­платил!

Костя Потапов щелкнул языком и, облизывая губы, заметил:

—Разве вы один, Давид? Думаю, что во всей тюрь­ме ни одного отказчика от такой похлебочки не на­шлось бы...

Кроме голода, Давида Исаевича мучило отсутствие в камере... шахмат. На воле он страстно увлекался ими и даже занял первые места в двух городских турнирах.